Текст книги "Стопроцентный американец (Исторический портрет генерала Макартура)"

Автор книги: Леонид Кузнецов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)

В самом начале 60-х годов, незадолго до введения в учебных заведениях США "Курса о коммунизме" президент Джон Кеннеди заявил, что каждый школьный класс в Соединенных Штатах следует превратить в Ватерлоо. Ибо здесь надо начинать главную "битву с коммунизмом": если американцу с юных лет раскрыть глаза на коммунизм, дальше дело пойдет легче. Раньше первым таким классом был Вест-Пойнт. Теперь каждая школа должна стать "маленьким Вест-Пойнтом". Одной из книг, которая "раскрывала глаза", стал учебник "Угроза коммунизма", изданный в городе Принстоне (штат Нью-Джерси). Авторы определяют коммунизм как "господство нескольких людей, которые захватили власть путем насильственной революции". Анализируя историю коммунизма, они пишут: "Русские заимствовали у монголов и татар идею, что индивидуум должен полностью подчиняться и служить своим господам". В разделе о революции 1905 года говорится, что "после кровавого воскресенья поп Гапон бежал из страны и присоединился к Ленину в Швейцарии. Позже он стал коммунистом".

В качестве консультантов учебника "Угроза коммунизма" выступили такие "светила", как руководитель департамента социальных наук в педагогическом колледже Колумбийского университета Эрлиг Хант, бывший заместитель государственного секретаря США Джозеф Грю и, наконец, "лучшие умы" Вест-Пойнта.

Не сразу, но довольно скоро Д. Макартур и другие

американские профессионалы пришли к выводу: без учета процессов, происходивших в Советской России, всякая военная политика представлялась наивной, косной, не отвечающей требованию времени и потому вредной. Д. Макартура и раньше манила гражданская университетская аудитория, он еще в курсантах тянулся не только к книжным полкам академии. Теперь этот интерес наложился на необходимость. Вот почему Д. Макартур приглашает в Вест-Пойнт преподавателей из университетов. Здесь начинают читать лекции по экономике, истории, географии, социологии, философии. Д. Макартур поднялся выше американского военного обывателя, мир которого не выходил далеко за периметр "устава Симона Бакнера". Джентльмен должен не только "сильно пахнуть мужчиной". Он должен поучиться и у "работника", "ученого", "праведника" и, конечно же, у "богача". В нем должна "сильно чувствоваться" эрудиция. Он обязан знать иностранные языки, литературу, музыку. Должен, шел дальше бывший курсант, постичь искусство общения, "быть хотя бы немного Демосфеном". В Вест-Пойнте поэтому начинают учить французскому и русскому, ораторским навыкам и т. п.

Это было удивительно. Необычно. Нетрадиционно. Происходил своего рода переворот. Вместе с утверждением незыблемых правил "второго этажа" (старший курс воспитывает младшие) Д. Макартур принялся за перевоспитание самих носителей правил. Он считал, что в изменившихся условиях, с появлением многомиллионных армий, современного оружия нужен другой тип офицера. Макартур тяготился (хотя и не подавал вида) муштрой, теми рамками, в которые втискивала личность вся система обучения и которая практически исключала инициативу. Вот почему он не уставал повторять курсантам: "Правила созданы для того, чтобы за ними прятались лентяи".

Он чувствовал: нужно ломать правила, делать их подвижными, гибкими, чтобы сохранить систему подчинения, придать ей новый запас прочности. Для этого следовало отказаться от некоторых условностей, в том числе и мелочных. Макартур поэтому сам вопреки запретам раскрывал перед курсантом портсигар, позволял себе на приветствие подчиненного ответить пощелкиванием хлыста. Это была демократизация (внешняя, конечно) строгих порядков, своего рода дань времени. Порядки же на самом деле оставались строжайшими.

В результате реформ создавался новый тип офицера, способный на проявление самостоятельности, инициативы или, как часто повторял Д. Макартур, "на импровизацию". Короче говоря, новый начальник Вест-Пойнта решил превратить собственные, выработанные еще в юные вест-пойнтские годы принципы в общие, хотя бы в масштабе офицерского корпуса, хотя бы той его части, которая формировалась из выпускников академии. Он мечтал о том, чтобы армию не раздирали противоречия, чтобы она была монолитом. Здесь поэтому, велика роль офицера. Следовательно, ему необходимо обладать глубокими, разносторонними знаниями. Каждому офицеру, кроме пушки, следовало хорошо разбираться в политике. Он, требовал Д. Макартур, уже не бездумный служака, не "надежный раб устава". По мнению нового начальника Вест-Пойнта, самый ценный воин – это не слепой исполнитель, а ослепленный, точнее вооруженный, новыми яркими, привлекательными доктринами. Они должны делать человека слепым по отношению к мелким, отвлекающим внимание политическим раздражителям, как надежные шоры, помогающие лошади чувствовать себя уверенно в шумном, гремящем, многоголосом городе. Именно на почве идей, которые культивировались под крышей академии, у ее курсантов развивались политическая агрессивность, пренебрежительное отношение к другим народам, суверенитету других стран. Сегодня американцы с удовольствием отмечают, что военные доктрины, включая политику "новых рубежей", неоглобализм, "теорию вакуума", "оборонительного периметра", "советской угрозы" и т. д., создавались, разрабатывались либо в лабораториях Вест-Пойнта, либо его воспитанниками.

Ну и что же в результате представлял собой конечный продукт Вест-Пойнта? Тот самый офицер, которого хотел слепить (и лепил) по своему образу и подобию Дуглас Макартур? Тем более что в каждом выпускнике академии есть немного от Макартура. По удивительному совпадению, во времена, когда Вест-Пойнт взялся за Дугласа Макартура, чтобы сделать из него стопроцентного офицера вооруженных сил США, академию посетил проездом на Кубу молодой британец Уинстон Черчилль. Свои впечатления выпускник Сандхерста, самого престижного военного заведения Великобритании, изложил в письме брату:

"Курсанты здесь в возрасте от 19 до 22 лет, обучаются четыре года. Им запрещено курить. Кажется, свободы у них меньше, чем в любой обычной школе для мальчиков в нашей стране. Молодые люди (академии), которым отказано в личной свободе до такой степени, не могут стать хорошими гражданами и солдатами".

Десятилетия спустя У. Черчилль не мог не испытывать удовольствия, радоваться собственной проницательности и умению делать выводы из увиденного, получая депеши от подполковника Уилкинсона. Во время второй мировой войны этот британский офицер связи находился при штабе американской армии в Австралии, и длительное время через каналы "М-16" докладывал прямо и без задержки непосредственно премьер-министру, то есть У. Черчиллю, о каждом шаге Д. Макартура.

И вот У. Черчилль читает следующую характеристику дважды выпускника Вест-Пойнта:

"Он хитер, самолюбив, горд, недосягаем, замкнут до предела, чрезвычайно тщеславен. Он обладает воображением, самоуверен, физически смел и внешне привлекателен. Не допускает никакого юмора в свой адрес, с правдой не считается. Об этих своих недостатках не ведает. Он ошибочно принимает свои эмоции и амбиции за принципы".

Эту характеристику весьма оригинально дополняет другой британец, близкий к разведывательным кругам. Рональд Левин – автор ряда трудов по истории второй мировой войны, также оттолкнулся от данных агентов "М-16" и других служб. Прежде всего он отмечает: будучи достаточно хитрым и понимающим, что следует действовать на основании надежных разведданных, Д. Макартур тем не менее временами отвергал их с порога, потому что уже создал свою собственную картину, а то, что принадлежало ему, из обсуждения "исключалось". Такое поведение Р. Левин назвал "слепотой".

"Приступы слепоты,– пишет он,– усугублялись гордыней властелина: он не мог терпеть присутствие в сфере своего командования служб, которые не подчинялись непосредственно ему. Он не дал разрешения отделу стратегических операций (ОСС, в последующем ЦРУ) действовать на месте военных действий в юго-западной части Тихого океана. В 1944 году Макартур затеял свару с генералом Маршаллом (начальник генштаба) в связи с командированием в его зону советников (для сбора сверхсекретной информации) из специального отдела, которые отчитывались по приказу Маршалла перед самим Пентагоном в Вашингтоне".

Опираясь на эти и другие факты, проанализировав поступки, действия, тактику и стратегию выпускника Вест-Пойнта, Р. Левин приходит к заключению, которое помогает понять жизненные, моральные, политические позиции "кесаря" и его последователей:

"В центре всего Макартур ставил свою собственную персону. Движимый эгоманией потенциального узурпатора, он имел все диктаторские замашки, одна из них – принимать решения вопреки советам. А что такое разведывательные данные, как не совет? Гитлер очень часто предпочитал прислушиваться к голосу собственного внутреннего демона, чем к предупреждениям разведывательных органов... То же можно сказать о Макартуре".

Д. Макартур с гордостью говорил, что среди офицеров новой формации, подготовленных им, усвоивших его опыт, военные и идеологические доктрины и поэтому активно участвовавших в проведении внешнеполитического курса Соединенных Штатов, были Лимэн Лемнитцер, Максуэлл Тейлор, многие другие, сыгравшие впоследствии заметную роль в вооруженных силах США, в проведении политики Вашингтона. У. Уэстморленд, "палач Вьетнама", при этом замечании добавил, что и он вносит себя в число воспитанников Д. Макартура, считает его так же, как и другие, своим крестным отцом в армейской карьере.

Последний раз Д. Макартур приехал в Вест-Пойнт в 1962 году. Тогда академией командовал У. Уэстморленд. Он приказал оказать гостю все возможные почести, максимально облегчить (физически, старость брала свое) его пребывание, окружить заботой. Первое, о чем подумали организаторы встречи,– лифт. Чтобы подняться на второй этаж в кабинет начальника академии. Лифтом обычно не пользовались, куда быстрее пешком. Но тут такой случай. И вот створки плавно раздвинулись, сошлись, поехали. Остановились. Лифт открылся, а перед глазами – не массивные бронзовые ручки на массивной, из тяжелого дерева двери, а безобразная груда мусора.

Несколько смутившись, хозяин снова нажал на кнопку второго этажа, и снова неудача. Только с третьего захода удалось достичь цели. Д. Макартур никак не выразил своего неудовольствия – да и что значат эти мелочи по сравнению с воспоминаниями! Они нахлынули на него, завладев головой и сердцем. Д. Макартуру было явно приятно, что в Вест-Пойнте все тот же лифт, что, по крайней мере, внешне ничего не изменилось даже в хорошо знакомом кабинете. На мгновение генералу показалось, что и сам он не изменился по-прежнему с иголочки форма, ботинки, как раньше краги, начищены до блеска, и Дуглас Макартур все такой же уверенный в себе человек, упорно и настойчиво двигающийся по служебной лестнице. Да, его называли эгоистичным, властолюбивым и амбициозным карьеристом, тщеславным интриганом. Но при этом вспомнилось посещение Вест-Пойнта делегацией "Совета попечителей", состоявшей из семи конгрессменов. Они записали в своем отчете:

"Совет намерен обратить внимание на то, что он горячо одобряет блестящую службу, которую служат генерал Макартур и его офицеры стране, создавая новый Вест-Пойнт, основываясь при этом на уроках – опыте и жертвах мировой войны и не забывая старый дух Вест-Пойнта".

Да, через этот кабинет, где снова увидел себя Д. Макартур, проходили будущие полковники и генералы, получившие заряд вест-пойнтского духа, убежденные в том, что войны и бессмысленное истребление людей заложены в природе самого человека, что это "биологическая необходимость". По-прежнему на почетном месте среди учебных пособий стояли книги военных мыслителей. И сегодня курсанты, как и 60 лет назад, могли услышать продолжение лекции, которая произвела неизгладимое впечатление на курсанта Дугласа Макартура:

– Война божественна сама по себе, потому что она есть закон мира. Война божественна по таинственной славе, которая ее окружает, и по необъяснимому обаянию, какое она на нас производит. Война божественна по своему покровительству великим полководцам, из которых самые смелые редко погибают в сражениях, и то лишь когда слава их достигает апогея и назначение их исполнено.

Эти слова прямо относились к Дугласу Макартуру, прошедшему несколько войн, не погибшему в сражениях и вот достигнувшему своего апогея, прибывшему в дорогую альма-матер. Забытой, берущей за душу музыкой всегда звучат слова: война божественна в самом своем возникновении; она возникает не вследствие произвола ("Так это ведь сказал, кажется, де Местр",– мог подумать Макартур, он был знаком с работами этого французского графа, публициста, политического деятеля, философа, одного из вдохновителей и идеологов европейского клерикально-монархического движения первой половины XIX века), а вследствие обстоятельств, которым и подчиняются те, коих считают ее виновниками.

Война божественна по своим последствиям, которых не может предвидеть ум человеческий.

Та же совесть, которая произвела правосудие, произвела и войну; та же безграничная преданность делу, тот же энтузиазм, который одушевляет правосудие, одушевляет и воинов – вот в чем состоит божественность войны.

Слава Войне! Благодаря ей человек, едва вышедши из грязи, где зародился, является великим и доблестным: на трупе убитого врага – его первая мечта о славе и бессмертии...

Д. Макартур так же, как в свое время члены делегации "Совета попечителей", с удовольствием отметил, что дух прошлого вместе с его "привидениями" живет в академии. Но он жил уже сам по себе, не только благодаря "привидениям", не только благодаря стараниям, заботам и инициативе воспитанников-"бакнеров". В Соединенных Штатах утверждалась философия прагматизма. Она становилась общеамериканской, получила де-факто поддержку государственных, общественных, военных институтов. Существуют две основные теории, на которых основывается программа обучения и педагогические методы в США. Одна – традиционная, вторая обычно называется прогрессивной теорией. Традиционная теория обучения основана на изучении и понимании опыта прошлого. Прогрессивная, хотя тоже исходит из опыта прошлого, уделяет большее внимание изучению новых явлений и событий, влияющих на повседневную жизнь.

Что подразумевается под "прогрессивным обучением"? Прежде всего, думается, следовало бы заменить слово "прогрессивное" на "современное". Но это, оказывается, не все. Кеннет Вир в справочнике "США отвечают", в свою очередь, уточнил: "Прогрессивное обучение основывается главным образом на принципах прагматизма".

Одним словом, что выгодно, то истинно. Если сегодня в стенах Вест-Пойнта выгодно провозгласить: "Слава войне!"– значит, это необходимо, значит, имеет смысл вернуться и к старым понятиям, связанным с войной. К удовольствию Д. Макартура, начальник академии У. Уэстморленд подчеркнул, что даже если что-то и меняется в механизме американской военной машины, дух тех, кто стоит у ее рычагов и педалей, остается прежним.

За официальным обедом Д. Макартур дрожащей рукой делал наброски речи на карточке, на которой было обозначено его почетное место во главе стола. Однако, встав, забыл ее. Старческая оплошность тем не менее не вывела его из равновесия. На трибуне, вспоминают очевидцы, Макартур выпрямился, руки перестали дрожать. Он начал образно и красноречиво, в стиле и духе изложенной выше лекции, славить миссию, которую несут вооруженные силы США, миссию, требующую свято выполнять военный долг.

Над Вест-Пойнтом звучала красивая, возвышенная речь в несколько старомодном стиле. Так и слышался Киплинг со своими стихами во славу белого человека, покоряющего мир. А то вдруг вспомнился один из героев Достоевского (Макартур хорошо знал русского писателя), рассуждавший о преступлении и наказании, о том, кто имеет право наказывать. Д. Макартур говорил о "сердце, которое должно быть чистым", о "цели, которая должна быть высокой". Он призывал "учиться смеяться, чтобы никогда не забывать об умении и способности плакать". Любой поэт позавидовал бы тому, как Д. Макартур воспел американского солдата: "Он – одна из благороднейших фигур", на которой "ни одного пятнышка". Далее причудливая словесная вязь складывалась из таких понятий-бриллиантов, как "благородство", "храбрость", "терпение", "вера в принципы свободы и независимости". При этом генерал ссылался на собственный опыт, наблюдения и умозаключения. "В двадцати кампаниях, на сотнях боевых полей,– продолжал Д. Макартур,– у тысяч костров я был свидетелем непобедимой решимости, которая определила его (солдата) положение в сердцах народа". В каждой фразе, в каждом предложении звучала одна и та же мысль: американцы "должны выигрывать все свои войны".

Трудно было бы дать оценку этому выступлению, если бы оно не являлось продолжением, частью сотен других речей Макартура, если бы рядом с ним не стоял и одобрительно, правда, одними глазами, не улыбался У. Уэстморленд. В книге "Донесения солдата" он рассказал о том, что услышал в речи Д. Макартура за ярким блеском красивых фраз и что, по его убеждению, составляло суть выступления. "Палач Вьетнама" выносит благодарность "крестному отцу" за то, что он "произнес свою речь в то время, когда пацифизм и состояние экономики стали угрозой для воинского дела и национальной безопасности". Уэстморленд при этом добавил: "Предупреждая об опасности неуправляемого пацифизма, неуправляемой экономики, опасности, усугубляемой политикой, он говорил о Вест-Пойнте, как о "душе армии". Правые в Соединенных Штатах были удовлетворены не только тем, как Уэстморленд растолковал все красивости речи, но как он вместе со своими солдатами на деле проиллюстрировал каждое слово, каждое положение своего духовного наставника.

Конечно же, У. Уэстморленд не ошибался в оценке позиции почетного гостя. Не случайно в книге "Воспоминания" Д. Макартур расположил свои откровения перед курсантами Вест-Пойнта сразу после текста выступления Томаса Додда, в котором сенатор от штата Коннектикут анализировал последнее путешествие Макартура на Филиппины. Законодатель назвал Макартура "важным миссионером", заботящимся прежде всего о достижении внешнеполитических целей США. Т. Додд упрекнул политиков, которыми руководит "страх", "нерешительность" и которые вместо активных действий предпочитают "умиротворение". Следовало всегда идти за Макартуром, говорил Т. Додд, за теми, кто не боится пустить в ход ядерное оружие, тем более тогда, когда у США было преимущество. Он причислил Макартура к лику "динамичного, решительного, неукротимого американского лидерства в мире".

Вот о чем говорил в своей речи перед курсантами 60-х годов XX века Д. Макартур. Сейчас можно сказать, что он и тогда, поступая в Вест-Пойнт, будучи сам кадетом, уже жил в XX веке. Будущий "Американский кесарь" опережал своих сверстников в главном – "четче мог представлять грядущие события, обладал лучшим пониманием, что есть и должно быть первым...". Потому-то скоро в списке кадетов сын Мэри и Артура стал первым по всем предметам. Грант III передвинулся на II место. К концу учебы внук президента значился шестым. И если после Вест-Пойнта Улиса Гранта поглотило море стандартных американских офицеров, смыв с него даже лоск и славу самого престижного военного учебного заведения США, то Дуглас Макартур продолжил быстро двигаться к своему Монблану.

Больше чинов, меньше друзей?

Помещение напоминало стадион, который покинули прожорливые и неопрятные болельщики,– повсюду обрывки бумаг, стаканчики, окурки. Можно было также подумать, что здесь только что закончилась азартная многочасовая карточная игра – под потолком, сбившись в плотный слой, висело облако табачного дыма. Скорее бы уборщицу! Но вошла не женщина с метлой, а мужчина с портфелем. Осмотревшись, сразу направился к столу, рядом с которым недавно стоял Дуглас Макартур, взял урну и перевернул ее. В канцелярском мусоре ночной посетитель сразу нашел то, что искал,– скомканный листок. Он бережно расправил его и увидел написанное твердой рукой: "Не виновен".

"Виновен" – такой приговор вынес военный трибунал по делу бригадного генерала Билли Митчелла, оформленный должным образом. Отпечатанное на казенной бумаге решение суда увез государственный чиновник в сопровождении специальной охраны. Журналистам дали поглядеть только на заключительную часть документа. Остальное – секрет, не для глаз этих "разносчиков сплетен", как позволил себе заметить шеф охраны. Журналисты не обиделись. Неизвестно, что позорнее: толковать, распространять сплетни или фабриковать их.

Процесс, намеченный на конец 1925 года, многим в США представлялся необычным. Уже хотя бы потому, что в состав суда над генералом Митчеллом, которому предъявлялось обвинение в оскорблении командования вооруженными силами США, входил его друг генерал Макартур. Пикантная деталь. Кто же такое придумал? В Соединенных Штатах и в описываемые времена о генералах нельзя было сказать: "раз, два и обчелся". Почему обязательно надо было назначать Д. Макартура?

Вызывал некоторое удивление и другой вопрос: почему Дуглас Макартур не отказался? Ах, да! Он был уверен, что соглашается на благородную миссию прийти на помощь другу, ибо защищать его – это защищать истину. Если, конечно, деятельность Митчелла не наносила ущерб интересам США, престижу страны. В противном случае такая деятельность не может претендовать на истину. И защищать ее аморально, непатриотично. Тогда Макартур "обрекается на душевные муки". Зато он сможет во всеуслышание повторить бессмертную фразу Платона.

О подлинных мотивах действий организаторов судебного процесса и тех, кто в нем участвовал, сказать однозначно, просто весьма нелегко. Так же, как и ответить в какой-то степени на недоуменные вопросы, связанные с поведением Д. Макартура. Для этого надо представить себе морально-политический климат, который складывался в Соединенных Штатах после первой мировой войны.

Несмотря на тщеславие американской буржуазии, ее претензии обеспечить везде и всюду за Вашингтоном последнее слово, в Соединенных Штатах принимается (не законом, конечно) новое политическое летосчисление – до российского Октября 1917 года и после российского Октября. Вслед за штурмом Зимнего произошли демократические и рабочие революции в Германии, Австро-Венгрии, Финляндии, состоялись крупные выступления трудящихся в США, Великобритании, Франции, Италии, Японии. Начался подъем национально-освободительного движения. Крупнейшим историческим событием явилось возникновение коммунистических и рабочих партий и образование Коммунистического Интернационала. Империалистические державы, закрепив передел мира, осуществленный в первой мировой войне, системой версальско-вашингтонских договоров, принялись за создание общего фронта, чтобы вести борьбу против Советского Союза, прогрессивных сил в своих странах, национально-освободительного движения.

Еще накануне первой мировой войны американская реакция предпринимала меры, чтобы "скрутить в бараний рог социалистов и пацифистов". При этом активно использовался "патриотический фактор". В результате лидера социалистов Юджина Дебса предали суду по обвинению в "подстрекательстве к мятежу". Вслед за ним за решетку были отправлены рядовые пацифисты, либералы, сторонники идей социальной справедливости. Сотни! Тысячи! Американская буржуазия рассматривала приближение войны и саму войну как удобный случай, счастливый шанс, чтобы под знаменем шовинизма усилить эксплуатацию, оправдать политику экспансионизма, которую можно было сформулировать примерно так: "не только Америка для американцев". В первые дни первой мировой войны всячески насаждались антинемецкие настроения, выходцы из Германии подвергались остракизму, произведения композиторов с берегов Рейна вычеркнули из радиопрограмм, гамбургские сосиски переименовали в "сосиски победы" и т. д.

Однако немецкий бюргер в США облегченно вздохнул, когда после Октябрьской революции в России американская пропаганда перенесла свой огонь и заговорила о "красной опасности". "Красная опасность", отмечает американский публицист Р. Гоулдстон, автор книги "Великая депрессия", использовалась для того, чтобы обескровить рабочее движение, разрушить профсоюзы, подорвать любые попытки к проведению глубоких социальных реформ. Как программа, как знамя, как молитва была поднята речь генерального прокурора А. Митчелла Палмера (1920 г.):

"Пламя революции, подобно пожару в прериях, накидывается на каждый американский институт законности и порядка. Оно прогрызает свой путь в дом американского рабочего. Уже остро-злые языки революционного жара лижут алтарь церквей, быстро перескакивают на школьный звонок, проползают, подобно гадам, в священные уголки американских семей, стремятся заменить брачные узы и клятвы верности распутством".

Антикоммунизм в США весьма сложное, неоднозначное явление и к тому же не столь легко, как кажется на первый взгляд, объяснимое. Если бы оно ограничивалось речами Палмера, было бы все значительно проще. Но эта модель, эта вариация антикоммунизма самая распространенная и, пожалуй, самая живучая – не единственная. Антикоммунизм многолик, а порою и незаметен.

Не может не занимать вопрос, как удалось привить, если не ненависть, то неприятие коммунизма, миллионам. При этом я оставляю в стороне учебники по антикоммунизму, лекции в Вест-Пойнте, университетах, не касаюсь материалов прессы, не останавливаюсь на тех неудачах, ошибках, извращениях ленинского учения, допущенных в Советском Союзе и, конечно же, широко использующихся идеологическими апологетами капиталистической системы. Все это, понятно, давало свой "антикоммунистический эффект". Но вот почему питали симпатии и любовь к Макартуру тысячи американцев, четко себе представляющие, что он воинствующий антикоммунист?

Необходимо сказать, что с самого начала американские идеологи нащупали струну в душе своих соотечественников, которая сделала "антикоммунистический концерт" доступным самым широким слоям общества... Как игра духового оркестра в парке. Прежде всего следует помнить об американизме. Он породил нечто большее, чем американский национализм. К началу XX века в Соединенных Штатах уже укоренилось, более того, превратилось в великодержавное высокомерие чувство гордости, рожденное достижениями в области науки, техники, бурным ростом городов, развитием сельского хозяйства. Казалось, страна прочно выходит на роль ведущей державы в мире. Во всех областях. И вдруг замертво падает на землю двуглавый орел. Вдруг первой становится Россия, она выхватывает знамя лидера прогресса у Соединенных Штатов. Россия мгновенно на эпоху опередила США, граждане которой уже привыкли к "лидерству", к тому, чтобы везде "быть первыми". Естественная реакция носителя американизма – неприязнь к России. Произойди такое событие в Габоне или в Голландии, Панаме или Индонезии, американский обыватель испытал бы к габонцам, индонезийцам, панамцам или голландцам такие же чувства, какие будоражили, тревожили, вызывали недобрые мысли в связи с революцией в России. Такие настроения подогревались откровенными симпатиями многих американцев к Советской власти – мыслимо ли, янки записываются в Красную Армию!

В результате под эгидой американизма собираются носители разных идей, которые прежде соперничали между собой, примыкали то к правым, то к левым. Американизм – против коммунизма, победившего в России, "стране дикой", лишенной таких понятий, как христианство, милосердие, доброта. Этот антирусский фактор антикоммунизма действует до сих пор.

Есть и еще один момент, объясняющий, почему антикоммунизм завоевывал на свою сторону людей, которые в принципе по своей природе должны были скорее принять идеи справедливости, чем отвергать их. До Октябрьской революции мир представлялся американцу как единое целое, сложенное из многих элементов. Конечно, возникали споры о том, что должно быть главным в этом мире. Ну, скажем, духовное или материальное начало? Должна ли в нем царить свобода или необходимость? Но основное здесь – практические последствия. Если в том или другом случае при капитализме и социализме обеспечиваются интересы личности (а именно это обещают идеологи капитализма, именно это один из лозунгов коммунистов) или, точнее, как рассуждает практический американец, главная цель – обеспечение на деле в сегодняшней и завтрашней жизни интересов человека, то зачем споры, борьба, тем более революция? Да еще такая, какая произошла в России. Не лучше ли, не безопаснее ли держаться в стороне от Москвы, тем более что оттуда либо вовсе не поступала информация, либо такая, что волосы становились дыбом.

Да, следует отдать должное американским организациям и службам, занимающимся общественным мнением. Им удалось при сохранении видимости свободного потока и обмена информацией воздвигнуть перед сообщениями из СССР невидимую, но весьма эффективную "великую американскую стену", которая в случае необходимости приобретала функции фильтра. В результате, отмечает автор "Великой депрессии", из тысячи американцев едва ли нашелся хотя бы один, кто бы не путал понятие "большевик" с "балериной Большого театра".

Параллельно укреплялся, модернизировался репрессивный аппарат, главную часть которого составляли вооруженные силы. С согласия президента США генеральный прокурор арестовал под новый, 1920 год еще 6000 американцев. Большинству из них не смогли предъявить никаких обвинений.

Да и как докажешь, что выражающий недовольство ростом цен или безработицей – агент Москвы?

Однако отрицание, наказание за крамолу – еще полдела. Их следовало дополнить – дать носителю американизма свежие, нетрадиционные моральные ресурсы. Перед первой мировой войной наука переместила религию в другую плоскость. Ведь человек узнал: чтобы уберечься от молнии, ему надо не приносить в жертву ягненка, не подвешивать на грудь амулет или молиться богу, а ставить громоотвод. Но вот свершается Октябрьская революция. Как ее понимать, как устоять перед влиянием новых идей? Первое, что приходило в голову,– религия. И действительно, наблюдается оживление верований. Возвращались в лоно церкви те, кто, удовлетворившись громоотводом, решил, что пора вообще прекратить бить поклоны. Теперь перед лицом новой и непонятной беды снова нужен всевышний. Бог становится выгодным для борьбы с коммунизмом. С виноватым видом человек снова обращает взоры к религии. Это, конечно, утешение, но не громоотвод. Вот почему после Великой Октябрьской социалистической революции в Соединенных Штатах усилились поиски идей, доктрин, которые бы могли, выстроившись в систему, стать противовесом марксизму. Тем более что марксизм отныне стал выступать не только как теория, но и руководство для практических действий. Одного американизма уже стало не хватать.