Текст книги "Стопроцентный американец (Исторический портрет генерала Макартура)"

Автор книги: Леонид Кузнецов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)

Зачем жить? Для чего жить? Как жить? Одно время в обстановке послевоенного процветания удалось на какой-то период отойти от острых проблем, очерченных поставленными выше вопросами. Однако представлялось невозможным остановить работу мысли на долгое время. Нельзя было, как уже говорилось, ограничиться грубым и прямолинейным антикоммунизмом. Идеологи американской буржуазии пришли к выводу, что следует прежде всего примирить интуитивизм или психологизм с рационализмом, религию – с наукой. Ощущалась необходимость дать новое представление об истине, смело и решительно отказаться от устарелых учений и выцветших ценностей. Трудно было не видеть, что американцы как народ переживают сомнения и колебания. Несмотря на всплеск материального благополучия, чувствовалась непрочность быта. Интеллигенция в особенности испытывала ту пустоту, тот страшный вакуум, который следовало чем-то заполнить. Для многих опустошенных душ и разочарованных сердец с особенной остротой встал вопрос о смысле жизни.

Инстинкт самосохранения заставлял американскую буржуазию подвести под современные культурные формы, традиции, обычаи, выработанные в ходе складывания американской нации, под американизм новую духовную основу, которая дала бы возможность сохранить господствующее положение. Американизм с его опорой на положительные науки уже не удовлетворял "нужды" жизни. Чувствовалась необходимость в дополнительных, простых и надежных, ориентирах, которые бы помогли человеку определяться в жизни. Исподволь начинается наступление на положительные науки с их объективизмом, на идеи научной истины, на разные теории под тем предлогом, что они носят слишком отвлеченный характер, не способны дать "быстрого", "практического" удовлетворения. К носящим "слишком абстрактный характер" относили прежде всего марксизм-ленинизм. В результате учение американца Уильяма Джемса обрело в 20-е годы вторую, и теперь можно сказать долгую, жизнь. Теория прагматизма по сей день является главным философским учением в США. Ведь сила его в том, что оно обращено к массе американцев, к так называемому "молчаливому", то есть не до конца определившемуся в силу недостаточного уровня образования, культуры, боязни, отсутствия информации, финансов, большинству в Соединенных Штатах. Так вот как же на практике проявляется, применяется теория? Ученый с мировым именем, американец Норберт Винер ответил автору этих строк так:

– Американец прежде всего человек дела. Независимо от того, торгует ли он, командует дивизией, пашет землю, пишет учебники или произносит речи. Да-да, я имею в виду и Дугласа Макартура. Мы стоим на том, что каждому следует прежде всего заниматься тем, что выбрал в жизни и для жизни, идти и идти упорно по выбранной дороге, не сворачивая в тень или устраиваясь на скамейке, чтобы не терять времени на размышления. Теоретические вопросы не для американцев. Широкие горизонты, за которыми могут быть молочные реки, нас не должны увлекать. А вдруг таких рек не окажется? Нам сегодня, сейчас нужна такая позиция, такая мысль, доктрина, которая помогла бы делать дело, охватывала бы работу и в целом, и отдельные ее части. А главное, цена этой идеи или мысли не должна быть высокой. Она должна быть подобна фордовскому автомобилю – доступна большинству. Легко усваиваться. Без какого-то напряжения мысли. С наименьшей затратой энергии.

Сам по себе прагматизм пришелся американцу по душе. Кроме того, время, обстоятельства, заинтересованность определенных сил в обществе способствовали его утверждению. Буржуазия Соединенных Штатов по сравнению с европейской располагала большими возможностями. В. И Ленин писал:

"Американские миллиардеры были едва ли не всех богаче и находились в самом безопасном географическом положении. Они нажились больше всех. Они сделали своими данниками все, даже самые богатые, страны. Они награбили сотни миллиардов долларов" (Ленин В. И. Поли. собр. соч., т.31, с.50).

Американцы умело пользовались тем, что Европа разорена и ослаблена. Деньги широкой рекой текли за океан. США из должника превратились во взаимодавца. Приятная роль. Этим и объясняется тот факт, что США легче переживали последствия кризисных явлений и политических потрясений. Следует иметь в виду, что весь хозяйственный организм, работавший на войну и приносивший постоянно возрастающие прибыли, не остановился. Он продолжал функционировать, делая богатых еще богаче.

Относительная стабилизация капитализма в Соединенных Штатах началась раньше, чем в других странах, в 1922 году. Она сопровождалась значительным экономическим подъемом, в немалой степени стимулированным спросом европейских стран на американские товары и кредиты. Американская буржуазия умело пользовалась и тем, что в рабочем движении произошел определенный спад активности (период с 1924 по 1928 год). Он усугублялся насаждением теорий "классового мира", который, мол, одинаково хорошо служит рабочему, предпринимателю, нации в целом. Доказывалась исключительно благородная роль людей, выбравших своей дорогой жизни бизнес. Ему, бизнесмену, как и всякому другому американцу, занимающемуся другим делом, должна быть предоставлена полная свобода действий. Президент Кулидж (в США говорят, что ни один президент не спал так много в Белом доме, как Кулидж) вещал: "Человек, который строит фабрику, строит храм... человек, который работает в нем, поклоняется там богам". Поэтому великое святотатство – забастовка. И далее:"Закон, по которому создается человек, это тот же закон, по которому строится промышленность". То есть голова, ум – это задумавший строить храм, а руки, ноги – это те, кто строит храм, а потом работает в нем.

Ну, уж если воздвигают храмы, то почему не поговорить о наступлении в США индустриального века с теми самыми молочными реками в кисельных берегах, которые не за горизонтом, не где-то там в далеком будущем, а могут напоить живительной влагой завтра. Журналисты и писатели объявили о торжестве порядка, когда впервые следовало радоваться победе вещи над человеком. Это сладкая победа. Потому что одержана без насилия. Просто-напросто неодушевленное существо нравится одушевленному, и оно позволяет ему владеть собой, человек покоряется ему добровольно, свободно. Газеты и ораторы с трибун политических клубов говорили о всеобщем процветании, ликвидации нищеты, несправедливости, войн. Одни поспешили объявить 20-е годы "началом эры процветания", "рая для всех". Другие, не углубляясь в такие серьезные материи и лаская слух обывателя, называли эти годы "бесноватыми двадцатыми", "хохочущими двадцатыми". Правда, их еще окрестили "показушными, коррумпированными, вульгарными, оживленными, гангстерскими, запойными". Как следует понимать эти в общем устоявшиеся в США оценки? Есть разные мнения. Мне объясняли: американцы вдруг почувствовали, что они действительно могут считать себя сверхлюдьми. А как же иначе? Ведь они первыми по-настоящему вступили в век автомобиля, кино, биржи. Все это простые, доступные понятия и институты. То самое благосостояние, которое можно увидеть, даже "пощупать".

Избранный в 1920 году президент Уоррен Гардинг, "красивый и веселый мужик", скорее "походил на президента", чем выполнял возложенные на главу государства функции. Наверное, следует доверять такому замечанию Р. Гоулдстона. Ведь У. Гардинг проводил больше времени в компании политических махинаторов и взяткодателей, за игрой в карты, чем за государственными документами. Как-то в порыве откровенности президент сказал Мюррею Батлеру, главе Колумбийского университета: "Я не гожусь для такой работы и никогда не должен был приходить в эту контору".

Однако другие считали, что как раз очень годился. Особенно твердо подобной точки зрения придерживался генеральный прокурор Гарри Догерти, который делил свое время между преследованием профсоюзов и оказанием услуг (за взятку, разумеется) друзьям и лицам, рекомендованным друзьями. Мало чем от него отличались другие члены правительства. К примеру, министр внутренних дел Альберт Фолл, по словам канзасского журналиста, "типичный дешевый обманщик", устроил сделку между Э. Догени, изворотливым предпринимателем, и ВМС США на сумму 100 000 долларов (по нашим временам 100 миллионов) , которые ему доставили "в живом виде", то есть наличными, в чемоданчике.

Воровской дух, царивший над администрацией Гардинга, быстро превратился в нечто неприличное. Он стал опасно разрушительным даже для президента. От этого или по какой другой причине, но глава государства скончался 3 августа 1923 года (официальная версия – от отравления, неофициальная – президент покончил с собой, по другим слухам – его покончили). На место Гардинга сел вице-президент Кулидж, который, видимо, решил, что лучше прослыть "сонным тюфяком" в Белом доме, чем "бодрствующим спекулянтом". Однако, призывая "строить храмы", Кулидж при этом спокойно взирал на "гнезда зла и мерзости". Скорее всего потому, что именно там высиживались золотые яйца, которые и давали дополнительные средства на возведение храмов.

Некоторые американские социологи поначалу были склонны объяснять (искренне скорее всего) рождение массовой организованной преступности введением сухого закона – от этого, мол, и пошло: сначала с обмана в кафе, где под видом чая в фарфоровой кружке подавали виски, потом начали варить зелья на дому, затем ввозить незаконным путем из-за границы. Таких дел без денег, оружия, а главное – организованности, не провернешь. Вот, мол, и возникли мафии. Но это, конечно, частичное объяснение. Ведь мафии вкладывали свои прибыли не только в злачные заведения, но и в автомобильные, танковые заводы, предприятия пищевой промышленности. Одним словом, в "храмы". Бизнес нуждается в постоянном притоке капитала. Откуда он поступает – этот вопрос уже никого не интересует. Так вот и получалось, что "промышленный рай" со своими "храмами" стимулировал, в свою очередь, создание "гангстерского ада" с его притонами.

Р. Гоулдстон замечает, что "на самом деле 20-е годы можно назвать веселыми, но с тяжелой веселостью полных желудков и головокружительной веселостью легких голов". Поэтому тогда сравнительно легко насаждалось безразличие ко всему, что не касается лично тебя. Весь мир, тот, что находится за границами США, может катиться в тартарары, пусть он умирает, истекает кровью, голодает – американцев это не должно касаться. Американцы должны, имеют на это право, наслаждаться свободой, новыми возможностями. Быстро вошло в моду напиваться на заднем сиденье автомобиля, устраивать непристойные танцы в общественных местах, на ступеньках солидных учреждений (фондовая биржа, например). Именно тогда кумир молодежи Ф. Фитцжеральд провозгласил, что новое поколение "выросло, чтобы обнажиться: все боги мертвы; все войны отвоеваны, вся вера в человека поколеблена". "Знамена идеализма" с рассуждениями о демократии, равенстве годились лишь на помойку. А ведь знамена идеализма – это дружба, искренность, честность, верность законам порядочности. И все это на помойку. В урну для мусора. Цель одна – процветание, делание денег, собственная карьера. Любым путем. Главное – забота о себе, безразличие к другим. Эпикур (342 – 270 гг. до н. э.) стал для американцев (хотя большинство даже имени его не слыхали) путеводной звездой, божеством. Внимательно изучали труды Эпикура ученые-прагматики. Им не составило особого труда переложить мысли древнего грека, заключенные в витиеватые фразы древнего языка, на четкий современный доступный, упрощенный, привлекательный язык рекламы, кино, пластинки, тонкой брошюры. Однако переделывали, переиначивали не все. Многое из Эпикура без ссылок на него ложилось прямо на страницы популярных журналов. И американец с удовольствием, принимая к руководству в повседневной жизни, читал: "душа состоит из атомов, которые живут собственной жизнью, присущей именно этому человеку. В материальном мире нет богов, не существует бессмертия. Все назначение науки должно состоять в том, чтобы освободить людей от страха перед смертью" (а значит, перед грехом тоже, так что устраивай непристойные танцы на ступеньках биржи). Благородное дело науки должны поддержать все имеющиеся в обществе силы и возможности. Поэтому удовольствие должно быть объявлено формой бессмертия. Автомобиль становится божеством. Человеческая жизнь, с готовностью повторяет американец Эпикура, "ограничена земным существованием, а этика есть наука о высшем благе этой земной жизни. Высшей целью счастливой жизни является удовольствие".

Дуглас Макартур мог быть примером эпикуризма. В этот период он, подобно миллионам американцев, также обращается к различным "формам бессмертия".

Они поженились в день святого Валентина, то есть в день любви, в феврале 1922 года. Дуглас Макартур готовился тщательно к церемонии венчания. Перед зеркалом провел больше времени, чем любая участница конкурса красоты. Наконец убрана последняя пылинка. Проведя пальцем по наградам и услышав, как последний аккорд, тонкий звон медалей, решил: "Пора!" Но где же невеста? Она сидела на стремянке и переставляла статуэтки. Подвенечное платье лежало на кресле. А ведь до церемонии остались минуты. Уже начали съезжаться гости. Макартур рассердился. Хозяйка же статуэток (а также и виллы, которую они украшали) в ответ надула губки. Дурной, конечно, знак, думал Макартур. Капля дегтя, на светлом, как его белоснежный мундир, настроении. Но что делать? Среди двухсот гостей только один приехал по приглашению Дугласа Макартура. Остальные 199 – друзья Луиз. Д. Макартур и это стерпел. Но разве ее поведение было для прагматика неожиданностью?

Луиз Брукс родилась под счастливой звездой: природа наградила ее привлекательной внешностью, а приемный отец, филадельфийский банкир,миллионами. У красавицы никогда не было недостатка в поклонниках, и она поистине наслаждалась "правом выбора". Наконец пришло время отдать руку и сердце. Их получил преуспевающий делец из Балтимора. Однако, будучи по природе веселого нрава, жадной до удовольствий, острых ощущений и приключений, Луиз скоро стала томиться условностями семейной жизни. Чтобы не томиться, она вместе со своим братом (он позднее женился на Дорис Дьюк, наследнице табачного короля) отправилась в Париж. "Для поднятия духа,– как отмечали газеты,– американских солдат, воевавших против кайзера". Командующий войсками США Д. Першинг проявил особый интерес к Луиз. Когда генерал вернулся в Вашингтон, она последовала за ним. Более того, "вошла в казарму", то есть заняла официальную должность в вооруженных силах США под названием "Стюардесса Першинга". Через год после возвращения из Франции произошла встреча с Д. Макартуром. Вспыхнула любовь. Конечно же, Д. Макартур знал о светской жизни своей супруги. Но у кого нет прошлого? За поддержание хороших отношений с начальником генерального штаба, а именно этот пост занял (1921 г.) Першинг, можно было не напоминать Луиз о ее увлечениях, забыть о том, что выдано было всего лишь одно приглашение на свадьбу, а уж о "демонстрации равнодушия на стремянке" и подавно.

После окончания срока командования академией Вест-Пойнт Д. Макартур получает назначение на Филиппины. Что это – милость со стороны Першинга или месть за Луиз, решение, продиктованное ревностью? Трамплин для будущего прыжка в карьере или ссылка в тропическую глухомань? Д. Макартур на этот счет хранил молчание. Зато Луиз была уязвлена до глубины натуры местью бывшего друга сердца – отсечь ее от светской жизни! Вместо Бродвея в Нью-Йорке хилый бульвар Дьюи с вульгарными пальмами в Маниле!

С тоски миллионерша-генеральша записалась в колониальную полицию. Она скоро прославилась среди читателей американской светской хроники тем, что приказала арестовать филиппинца за оскорбление лошади грубым словом.

В то время, когда супруга наводила порядки и боролась с грубостью извозчиков, Макартур занимался ее детьми. Он относился к ним истинно по-отцовски. Дети, судя по всему, полюбили Макартура. Но ни установившаяся семейная гармония, ни служба в полиции не могли компенсировать неудовлетворенность филиппинской жизнью. Хотелось туда, домой, в Балтимор, Нью-Йорк, Вашингтон. К свету, к приемам, к танцам. Луиз исподволь принялась внушать генералу мысль: а не повесить ли мундир навечно в шкаф и не надеть ли пиджак делового человека? Однако, увидев, что казарма для супруга милее офиса банкира, убедившись, что Дуглас сделал своим бизнесом именно службу в армии, она переменила тактику.

Луиз наладила отношения с Першингом и уговорила его сменить недовольство Макартуром на милость. В результате звезды начали складываться для "манильского изгнанника" благоприятно. Одновременно с присвоением звания генерал-майора Макартур получил назначение, которому могла бы позавидовать любая офицерская жена, любая генеральша – он становится командующим округом со штабом близ Балтимора. А именно здесь располагалось поместье Луиз с шикарной виллой "Рэинбоу хилл". Она была счастлива. С головой окунулась в привычную, сладкую жизнь. Балы, маскарады. Вокруг политические звезды, авторы бестселлеров, воротилы бизнеса. Конечно же, это совсем другое по сравнению с грубыми извозчиками, колониальным обществом, которое раздражало Луиз, выводило ее из себя, вызывало унизительное чувство деградации. Казалось бы, душенька довольна. Но вот как раз добившись своего, Луиз приходит к выводу: так жить дальше невозможно. Конечно, Дуглас огорчится. Что же придумать? Как позолотить пилюлю? Тогда-то Дугласа Макартура и назначают членом военного трибунала для суда над Митчеллом.

В какой-то степени это тоже продвижение по службе. Быть на виду у всей Америки, выражать мнение генералитета, выступать в роли доверенного лица Фемиды – конечно же, карьера. Со своей стороны, Луиз испытывала удовольствие от сознания того, что она компенсировала Д. Макартуру политический и моральный ущерб, который нанесла ему своим решением прервать брачный контракт.

Билли Митчелл – блестящий молодой генерал, светский лев, умница, острослов, красноречив, общителен. Так же, как и Дуглас Макартур, считал своим родным гнездом Милуоки. Во время Гражданской войны его отец служил в том же полку, что и Артур Макартур, 24-м Висконсинском. Дружили не только отцы, но и деды. Сердечные отношения семей как наследство передавались внукам. И именно к Д. Макартуру на Филиппины отправился Билли, чтобы в его доме провести часть медового месяца и разделить с ним радость начала семейной жизни.

Биографы, специалисты по законам развития внутреннего мира человека и так и эдак пытаются объяснить разрыв Макартура с Митчеллом. Нет недостатка в обвинении первого в эгоизме, замкнутости, отчужденности. Симпатизирующим удается несколько смягчить содержащуюся в нелестных эпитетах критику, занося Д. Макартура в разряд героев, которые предпочитают действовать в одиночку, руководствуясь собственными принципами и не подвергаясь влиянию друзей – влияние ведь может оказаться вредным. Его представляют этаким самураем, отстаивающим вечные ценности прошлых и грядущих веков. Указывается также на то, что Макартур сознательно переломал себя: ведь он учился в Вест-Пойнте и, несмотря на издевательства старшекурсников, слыл компанейским парнем, предпочитал коллективные виды спорта, ратовал за "командное мышление" и сделал немало для того, чтобы сплотить олимпийскую сборную США: в воспитании у спортсмена чувства неразрывной связи с тренером, врачами, менеджером, с другими членами команды, наконец, с болельщиками, он видел залог успеха. Да и сам не чуждался светских развлечений, приемов, коктейлей.

Внешне Д. Макартур не производил впечатления бирюка, "одинокого волка". Ведь не случайно на фронте во время первой мировой войны офицеры преподнесли ему золотой портсигар с трогательной монограммой ("храбрейшему из храбрых"), свидетельствовавшей (пусть не на все сто процентов) о симпатиях как к члену своего сообщества.

После суда Д. Макартур обронил: "Когда человек становится генералом, он лишается друзей". Что это – приговор судьи? Скорее всего. Но не Митчеллу, а самому себе. Значит, получая чин, теряешь друга. Чем больше чинов, тем меньше друзей. Д. Макартур таким образом определил себя в "одиночную камеру" из собственного "я".

Вокруг этой "камеры" всегда были люди. Но скорее они укрепляли прутья "клетки", чем расширяли ее до пределов полного уничтожения. Среди них особенно выделяются генералы Р. Сазерлэнд и К. Уитни, люди, стоявшие рядом с Макартуром в тот период, когда, казалось, он вовсе не нуждался в друзьях, ибо был "сам себе хозяин"– одним из главных столпов американского военного присутствия на Тихом океане.

Работящий и способный Сазерлэнд являл натуру эгоистичную, самовлюбленную. "Надменный самодур,– говорили о нем,– с бесцеремонными прусскими манерами, "Яго Макартура". Он мог вызвать в командующем любые, неведомые даже для него чувства, какие только существуют в природе".

Тучи немилости над начальником штаба начали собираться только на Новой Гвинее. Сазерлэнд пригласил в личные секретари жену австралийского военнослужащего и держал ее при себе практически всю Тихоокеанскую кампанию. Ее зачислили в американскую армию, более того – произвели в офицеры Женского армейского корпуса. Д. Макартур, конечно, знал обо всем. Но закрывал глаза. Однако, когда австралийка в составе американских войск высадилась на Филиппинах, главнокомандующего почему-то охватила ярость (может быть, тут сыграли роль горькие воспоминания о том, что его первая жена была "Стюардессой Першинга"). Пассию Сазерлэнда отправили в Австралию, а он сам впал в немилость.

В штабе радовались такому повороту дел. Сазерлэнда не любили. Одни за его подлый, предательский характер. Другие – за то, что были сами такими же. На мой взгляд, одну из самых ярких характеристик фавориту дал американский историк К. Блэир в книге "Макартур". Вот она: "Помпезный, оппортунист, соглашатель, возможно, больше всех презираемый другими офицерами штаба Сазерлэнд хотел быть зеркалом личности Макартура". Он и стал этим зеркалом. Потому-то дольше других и удержался рядом с Макартуром. Сазерлэнд наводил на всех офицеров страх, а себя называл "сукин сын старика", то есть Макартура.

Лесть и угождение со стороны окружающих, постоянное прославление были для Макартура необходимым допингом, наркотиком. Долгое время лучше всего это удавалось Сазерлэнду, которого еще называли "Распутиным при дворе Дугласа". Он постоянно подчеркивал исключительность генерала, его гениальность и, наконец, самые сладкие, самые возбуждающие дух, тщеславие слова: "Только Дуглас Макартур сможет возглавить нацию и повести ее за собой".

Билли Митчелл, конечно же, никогда не говорил таких слов Дугласу.

Чаша макартуровских симпатий, особенно в его "японский период", часто склонялась к Уитни. Кортни Уитни приехал на Филиппины в 1925 году. Он проявил себя как чрезвычайно ловкий, оборотистый юрист, быстро стал любимцем американских бизнесменов, особенно занимающихся золотом. К. Уитни сам стал президентом нескольких горнодобывающих компаний.

К. Уитни умело использовал тщеславие Д. Макартура. Он, отмечает У. Манчестер, был законченным льстецом. Уитни "выливал лесть на генерала, и генерал все это принимал целиком без остатка". Д. Макартур тем более охотно поддавался чарам еще и потому, что, будучи "профессиональным консерватором", Уитни, обращают внимание биографы, "сумел обратить большинство офицеров штаба в реакционеров". В немалой степени благодаря Уитни штаб Макартура являлся своего рода частицей реакционных Соединенных Штатов, где живой, тем более прогрессивной мысли не было места, где самое страшное слово – "коммунизм", где господствовали наушничество, ложь, беспринципность, сплетни, то есть порядок, оказывающий на людей гнетущее влияние, часто подавлявший здравый смысл. Кто наилучшим образом мог поддерживать этот порядок, тот и приближался к Макартуру. Недостаточно было, например, лишний раз напомнить об аксиоме (для генерала) – "азиаты понимают только силу", что с коммунистами следует разговаривать языком оружия. Д. Макартуру нравилось, когда эти его мысли развивали, точнее, "обогащали" новыми примерами. Потому-то он и благоволил к Уитни. А тот шептал в генеральское ушко: "Красные" установили контроль над государственным аппаратом США; следует обязательно замолвить слово за тех, кто сотрудничал на Филиппинах с японцами; большевики подчиняют крестьянское движение..."

Так думал и сам Макартур, но он нуждался в дополнительной энергии для поддержания ненависти к тем официальным лицам в Вашингтоне, кто не разделял (по крайней мере открыто) позиции генерала. А Уитни подливал масла в огонь, избрав одно время главной мишенью Ачесона (советник президента) и министра обороны Луиса Джонсона.

Фрейзер Хант (один из биографов) о К. Уитни: "Он обладал в наибольшей степени талантом переносить мысль Д. Макартура и его желания на бумагу, обнаружил свою исключительную полезность при выполнении важных поручений, связанных с написанием деклараций и заявлений, он точно передавал нюансы идеи, которые отвечали требованиям Макартура". Однако многие, особенно в Маниле, задавались вопросом, почему все-таки К. Уитни – богатый человек, удачливый бизнесмен – и после войны продолжал тянуть лямку в штабе Макартура. Ведь не такой уж он простак, идеалист, вовсе не однолюб. Трудно предположить, что делец служит Д. Макартуру просто потому, что обожает его и готов просидеть в тени генерала всю жизнь. Конечно, Уитни мог испытывать симпатии к своему шефу. Но довольно четко просматривалась и такая сторона военнослужащий Уитни, возглавлявший отдел по делам правительства Японии, весьма и весьма успешно помогал бизнесмену Уитни. Никто не знает, сколько миллионов заработал Уитни в Стране восходящего солнца "на милости Макартура", когда японские монополии нуждались в поддержке, в установлении прямых контактов с американским деловым миром.

Находясь на службе у генерала, Уитни также оказывал отвратительное влияние на атмосферу в штабе. Об этом намекали, да и прямо говорили Макартуру. Но каждый раз получали примерно такой ответ: "Я знаю. Не говорите мне об этом. Он сукин сын. Но, о боже, он мой сукин сын". Таким образом получается, если вспомнить о Сазерлэнде, стать "сукиным сыном" было почетно, все равно что получить высокое звание.

Билли Митчелл, конечно же, никогда не стремился быть "сукиным сыном" своего друга.

В число фаворитов генерала (особенно в Японии) входил его главный разведчик генерал-майор Чарльз Уиллугби. Ч. Уиллугби внешне был похож на Геринга. Однако самое любопытное – приближенный Макартура "думал так же, как приближенный Гитлера". Когда к Уиллугби прислали японского генерала Т. Кавабе, чтобы он помог выполнить одно из поручений Макартура, американец спросил, на каком языке предпочитает говорить японец.

– На немецком,– ответил пленный генерал.

Отношения между победителем и побежденным мгновенно потеплели. Они сразу повели легкую, непринужденную беседу. В немалой степени еще и потому, что Т. Кавабе также обожал Геринга.

Уиллугби по примеру Уитни также делился с генералом "документами" и страшными рассказами о том, что США грозят коммунисты, что американский президент и его окружающие относятся к Макартуру несправедливо, так как в госдепартаменте, даже в Пентагоне, засели левые. Поэтому, внушал он, избавить верхний эшелон государственной элиты США от инакомыслящих главная миссия Д. Макартура.

Билли Митчелл был вовсе не похож на Геринга – ни внешне, ни внутренне.

Каждый из окружения своими методами боролся за любовь, а точнее, благосклонность генерала. Отсюда сплетни, интриги, внутренняя борьба с применением самых нечистых методов. Но вот тут же возникает вопрос: неужели в Вашингтоне не знали, что творится при дворе генерала Дугласа, не знали о "недоброкачественных" сводках, сочинявшихся наперебой помощниками Макартура, например, сообщениях о японских кораблях, потопленных военно-воздушными силами Д. Макартура, а они оказываются целы-целехоньки? Конечно же, знали (Рузвельт иногда иронически улыбался, читая "розовые сводки" Макартура).

Тогда в чем же дело? На мой взгляд, точно, хотя и не всеобъемлюще, ответил на этот вопрос У. Манчестер. Он пишет: "Военный алтарь Соединенных Штатов был пуст". Соединенные Штаты нуждались в героях, ярких личностях. Д. Макартур в изображении журналистов, с подачи помощников типа Уитни, Уиллугби, подходил по всем статьям. Его умели хорошо преподнести. А он умел пользоваться правилом, сформулированным одним из политических деятелей: "Если ты сам о себе не будешь трубить в трубу, никто не будет". Такие качества, как неискренность, переходящая в ложь, тщеславие, высокомерие, моралисты в Вашингтоне теоретически отвергали. Но ведь, с другой стороны, они создают прекрасную почву для насаждения и культивирования нужных идей и настроений, доступных, ярких. А за это многое прощалось.

Пинки Макартур постоянно хлопотала перед начальством за сына. "Вы же можете присвоить ему звание росчерком пера",– умоляла она генерала Першинга в одном из писем, написанных в стиле "по душам" и "сугубо личном".

В результате Д. Макартур стал самым молодым (в 45 лет) генерал-майором в армии США. Казалось бы, он должен был испытывать чувство благодарности. Но вот когда Першинг (настал и его черед, произошла смена ролей) обратился к Д. Макартуру уже как начальнику генерального штаба с просьбой оказать любезность и посодействовать в получении генеральского звания одному из своих протеже, Д. Макартур отказал. Более того, он послал полковника, за которого ходатайствовали, инструктором в глухой гарнизон в абсолютно бесперспективные для кадрового военного части национальной гвардии. Однако потомок рыцарей не ограничился этой "благодарностью". Пользовавшийся популярностью генерал Першинг выпустил книгу своих мемуаров. Немедленно Д. Макартур приказом начальника генштаба создал нечто проде подотдела, укомплектовал его штатом и засадил за написание труда, который бы не оставил камня на камне от мемуаров своего бывшего командира и покровителя.

О Д. Макартуре говорят, что он в одинаковой степени нуждался как в любви, так и в ненависти. Для чего же последнее? Чтобы давать выход плохому настроению. Часто оно отравляло жизнь даже близких Д. Макартура. Отсюда такая характеристика: высокомерный, равнодушный к другим человек, он чурался людей и, в свою очередь, не вызывал у них теплого чувства.

Антипатии к генералу порой переходили рамки разумного, и тогда появлялись слухи о том, что Д. Макартур красит волосы, использует румяна, носит корсет, что во время бегства с острова Коррехидор он набил матрац золотыми монетами и увез с собой, что в Новой Гвинее специально для него держали и возили вместе с ним корову, ибо Макартур не мог обойтись без ежедневной кружки парного молока. Но все-таки повод для подобных россказней Д. Макартур давал. Из Коррехидора он действительно увез целое состояние, только не в матраце и не в золотых монетах, а в акциях и ценных бумагах. Солдаты же на полуострове Батаан, заблокированные японцами, голодали, так как Макартур незадолго до перехода к обороне не разрешил реквизировать частные склады, принадлежавшие американским и филиппинским плантаторам,для него собственность оставалась неприкосновенной даже в таких экстремальных ситуациях, как война (на самом острове Коррехидор продовольствия было сравнительно достаточно, и им можно было поделиться с солдатами на Батаане).