Текст книги "Стопроцентный американец (Исторический портрет генерала Макартура)"

Автор книги: Леонид Кузнецов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)

Да, у каждого были свои основания для симпатий или антипатий к генералу. И конечно же, немалую роль сыграло поведение на процессе над Митчеллом. Тем более что он проходил в переломный период, в те самые "вульгарные", "запойные", "показушные" времена, когда "поколеблена вера в человека", когда прагматики вместе с Эпикуром взялись за создание новых "путеводных звезд".

Узнав о своем назначении членом суда, Д. Макартур будто бы очень расстроился. В "Воспоминаниях" мы читаем: "Это был один из самых неприятных приказов, какие только я получал".

Формально Билли Митчелла обвиняли в том, что он оскорбил генерала Саммеролла, командующего вооруженными силами США на Гавайях, а именно: публично (притом с издевкой) высмеял слабость оборонительных сооружений, защищающих острова. Такое выступление можно квалифицировать как предательство: ведь американский генерал дискредитирует американские вооруженные силы. Однако это только предлог, зацепка, чтобы возбудить дело. Все было гораздо сложнее. Билли Митчелл после внимательного и всестороннего изучения хода недавно закончившейся мировой войны пришел к выводу, что следующая будет войной моторов, и прежде всего воздушных.

Он ратовал за развитие военной авиации, предъявлял серьезные обвинения тем, кто, по его мнению, лишал вооруженные силы крыльев, кто в своем консерватизме не видел преимуществ летающего танка, пулемета, пушки одновременно. Неожиданно для себя генерал натолкнулся на сильнейшее сопротивление. Откуда? Почему? Разве в Америке не понимали необходимости и выгоды технического прогресса в индустрии вооружений? Всюду понимали, а тут на тебе – вдруг впали в несвойственный для "динамичного предпринимателя" консерватизм. Тем не менее распространялась версия: бизнесмены, мол, продолжали держаться прежней линии, ибо "вкус к военному самолету", интерес к новому еще не окончательно пробудился. Это у одних воротил военного бизнеса. У других же "не остыло желание ковать деньги на старом оружии". Вот будто бы в эти "жернова" и попал Митчелл.

Однако в высших сферах увидели в выступлениях Митчелла не только то, на что обращал внимание американский генерал, а то, о чем он скорее всего не думал, не гадал. В высших сферах размышляли следующим образом: действительно, обвинение Митчелла оскорбляло, унижало, подрывало авторитет военного истэблишмента Соединенных Штатов. Несправедливо. Обидно. Вслед за обидой неизбежно закрадывалось сомнение: не проникли ли идеи коммунизма, Октябрьской революции, о чем предупреждал прокурор Митчелл Палмер, в офицерский и генеральский корпус? Одно дело коммунисты, социалисты, пацифисты. Они на виду. Они не скрывают своих убеждений и целей. Другое дело – военный аристократ. Митчелл вне политической организации. Он выступал как отдельное лицо. Это и показалось самым тревожным: человек самостоятельно начинает критиковать систему, то есть делает то, что делают социалисты и пацифисты, нацеленные, однако, на "антиамериканские" действия заранее своими программами, документами. Собственно, выпад на Гавайях, может быть, тот самый "коготок", от которого всему американскому орлу, так же как ранее двуглавому, придет конец.

Скорее всего это преувеличение. И Митчелл вовсе не "американский декабрист", выступивший против монополиста. Но ведь именно так расценивали многие его выступление. Пугаясь собственных догадок, они поэтому всеми силами старались ввести общественность в заблуждение. Используя даже терзания Д. Макартура. Он-де чувствовал себя, по его собственному выражению, "на середине дороги", "между двух стульев", "сидел на политическом динамите", потому что, мол, маялся сомнениями: если выступить на стороне друга, значит, поссориться с пехотой, то есть самой могучей частью в бизнесе вооружений, если же против него, то поссориться с ВВС, с тем лобби в американском конгрессе, политическими кругами, которые отражали интересы набиравших силы дельцов из новых отраслей промышленности, в том числе авиационной. Они претендовали, не без оснований, конечно, на роль носителей прогресса. Как бы здесь не продешевить.

Наверное, даже скорее всего такие опасения имели место быть. Но, конечно, главные рождались вокруг предположений, не поставил ли друг под сомнение систему, не выступает ли орудием враждебных сил. Если критика гарнизона на Гавайях наносит вред Соединенным Штатам, их вооруженным силам, значит, она не может быть истиной, которую следует принимать, а ее носителя оправдывать – вдруг действительно "коготок"?!

Митчелл нарушил личный душевный покой именно революционными идеями, которые усмотрели судьи в его критике милитаристского истэблишмента. Таким образом, одновременно личный друг мог представлять опасность, угрозу личному покою именно в силу того, что он вольно или невольно выступил против устоев. Конечно, можно сказать: все это догадки, все эти обвинения приписываются Митчеллу сознательно, преследуя цель еще круче закрутить гайки на всяком . "свободомыслии, объективно льющем воду на мельницу коммунизма". Митчелл, мол, переживет. Но другим военным уже будет неповадно даже давать повод для душераздирающих сомнений.

В деле Митчелла есть еще одна сторона, которая стоила больше нервов, чем весь остальной криминал, которая задела за живое и правящие круги, и генералитет, Дугласа Макартура в том числе: разглашение строжайшего секрета! К тому же такого, который Митчеллу... не был известен. Получилось это следующим образом. Митчелл призывает усиливать мощь самолетами. Это значит – готовит вооруженные силы для отражения внешней угрозы или завоевания чужих территорий. Какой же стопроцентный американец, заботящийся о защите отечества, против современного оружия! Но в данный период правящие круги были озабочены обострением классовых противоречий, активизацией левых сил, недовольством трудящихся, которое могло вылиться неизвестно во что. Значит, надо готовиться к контратаке, точнее, атаке на этом фронте, готовиться к особой войне, которая некоторыми теоретиками Вест-Пойнта также квалифицировалась как "божественный факт". И здесь старых самолетов вполне достаточно. Хорошо бы, конечно, об этом промолчать. Но поведение Митчелла требует ответной реакции. Деликатная ситуация. Молчать трудно. Нападение на суперпатриота, выступавшего за усиление военной мощи США, и стало началом "разглашения" тайны.

Таким образом, американский генерал, сам того не подозревая (да и не желая этого), обнаружил стратегию и замысел правящих кругов, которые тщательно скрывали. Одновременно Митчелл фактически определил и роль своего друга Дугласа Макартура, который готовился к боям "местного значения". И на самом деле через несколько лет, будучи начальником генерального штаба сухопутных сил США, лично руководил военными действиями против собственного народа. И конечно же, самолеты, тем более бомбардировщики, ему не понадобились. Хватило обычного пехотного оружия.

Билли не дождался выступления Дугласа. Друга, который совсем недавно обнимал его на Филиппинах и клялся сделать все, чтобы медовый месяц, счастливое время Митчелла длилось до бесконечности.

Ну ладно, говорить в защиту "крамольника" генералу Макартуру, в конце концов, оказалось не с руки. Но ведь есть тайное голосование. Результатов его и дожидался журналист. После вынесения приговора он, тертый калач, прошел в комнату заседания при суде и перевернул корзину для бумаг. Газетный следопыт нашел скомканный бюллетень... Макартура (потом удостоверили почерк) со словом "невиновен". Таким образом, верный друг мог с чистой совестью сказать Митчеллу, что он зафиксировал свое мнение в официальном документе. Но при этом не скажет, куда, в какую урну опущен этот документ... Позднее, когда армии и флот начали действительно вооружаться для ведения войн против внешнего врага, Б. Митчелла реабилитировали, сначала перевели в мученики, а потом в герои. Однако это не восстановило дружбу с Макартуром. Слишком легко он от нее отказался.

Труднее дался разрыв с Луиз. Д. Макартур не возражал закончить отношения, он просил лишь об одном: условия отступления из жизни Луиз должны быть если не почетными, то хотя бы не унизительными и позорными. "Я соглашусь на развод,– давал слово джентльмена генерал,– лишь бы его обоснование не скомпрометировало мою честь". Такое обещание было дано. После чего адвокаты так сформулировали главную причину развода, которого требовала истица: "Неспособность г-на Макартура содержать должным образом наследницу многомиллионного состояния".

Вот тебе и обещание не ранить честь!

Ну что ж? За все надо платить. У Макартура хватило соображения и мужества, чтобы не поставить вопрос: оскорблено ли его достоинство подобной формулировкой? Тем более что Луиз продолжала оставаться благородной в главном для Макартура деле – карьере. Бывший тесть, щедро вложивший деньги в кошелек республиканской партии и в немалой степени обеспечивший победу республиканцев в борьбе за Белый дом, в благодарность за "умение глотать обиды" и за то, что не стал поднимать шума вокруг имени дочери, продолжал благоволить к Макартуру, более того, содействовал его назначению на пост начальника генерального штаба сухопутных войск – в то время предел мечтаний Макартура. Что же касается личного счастья, то очень скоро место аристократки Луиз заняла совсем не аристократка Исабель. Хотя и она в конце концов выразила недовольство тем, как содержит ее генерал Макартур. Однако в данном случае недовольство вызывалось несколько другими причинами. Ведь если в первом случае трудно было определить, кто кого содержал, то в данном случае все было предельно ясно – Исабель находилась на полном пансионе у генерала.

В многочисленных жизнеописаниях Д. Макартура отношениям с мисс Исабель Купер отводится много внимания. В том числе авторами серьезными, не склонными завоевывать читателей и поднимать тиражи своих произведений за счет "жареных фактов", копания в личной жизни героев. В данном случае Исабель помогает понять Макартура как человека, без чего нельзя понять Макартура-политика, военного деятеля. Кроме того, роль красотки вышла за рамки чисто личного, интимного плана.

Мисс Исабель Росарио Купер Д. Макартур встретил в Шанхае. "По пути,писал он знакомым,– побывал в казино в Гонконге и в ночном клубе в Шанхае. В обоих заведениях стареющие жирные матроны содержат стройных девушек". На Филиппинах "стройная девушка" Исабель стала известна как "Элизабет" и "Димплз" (ямочки на щеках.– Англ.). Она плясала в манильском театре "Савой" и жила в гостинице "Манила". Номер оплачивал Д. Макартур. Она оставила след в филиппинском кинематографе, который со временем благодаря Голливуду превратился, как здесь говорят, в "гробницу филиппинских добродетелей". "Ямочки", снимаясь в фильме "Анг Татлонг Хамбог" (в переводе с тагальского означает "Три хвастуна") первой "сыграла" поцелуй "губы к губам". Тогда в Маниле и фильм с поцелуями, и поведение "Ямочек" квалифицировалось прессой, почти целиком принадлежавшей американскому капиталу, не как "безнравственный акт" (Филиппины – католическая страна), а как революция не только в кинематографе, но во всей социальной жизни.

Исабель Купер – полуфилиппинка-полушотландка – была на редкость привлекательной и красивой женщиной. После развода с Луиз, заняв высокий пост начальника генерального штаба американской армии, Д. Макартур выписал ее из Манилы и поселил неподалеку – в гостинице "Чейстелтон" на Семнадцатой улице Вашингтона.

"Папаша", как обращалась к нему "временная жена", сразу после переезда в гостиницу подарил (чтобы не скучала) пуделя. Генерал засыпал Исабель дорогими ночными рубашками, халатами, кимоно. Однако ни разу не купил ей пальто или плащ. Не из скупости, а чтобы не выходила на улицу.

Свое отсутствие в Вашингтоне Д. Макартур компенсировал яркими почтовыми открытками. Не знал покровитель, что пудель, халаты для кофе, цветные картинки с нежными словами скоро наскучили прекрасной пленнице. Любвеобильный и активный нрав требовал простора, свободы. Нехотя Д. Макартур стал выпускать ее на волю, сначала в лимузине под присмотром шофера. Однако с шоферами Исабель быстро поладила и за короткое время великолепно освоила ночные клубы (конечно же, не те, что посещала аристократка Луиз со своими друзьями) не только Вашингтона и Балтимора, но и Гаваны. Денег она не жалела. Тем более что "папаша" не скупился.

Во время развлекательных вояжей она сошлась с журналистами. Знакомство это боком вышло генералу. Однажды Д. Макартур увидел в газетах статьи, которые представляли его как палача, карателя, избравшего полем боя улицы города, чтобы "пролить на асфальте кровь калек" первой мировой войны (речь шла о подавлении выступления ветеранов за свои права, подробнее об этом ниже). Генерал оскорбился, вознегодовал и подал в суд на главного обидчика, уже тогда хорошо известного журналиста Дрю Пирсона.

Однако Пирсону, а главное, Белому дому было невыгодно вновь привлекать внимание общественности к "позору Америки" – ведь на самом деле вооруженные силы США выступили в роли карателей против собственного народа. Где же выход? Как замять дело, не прибегая к помощи юристов? Вопрос решили элементарно. К кипевшему от возмущения, снедаемому желанием поскорее получить сатисфакцию и деньги за моральный ущерб, постучались "доверенные лица ответчика". Они спросили, как будет чувствовать себя начальник генерального штаба, если на суде с некоторыми весьма пикантными сведениями выступит мисс Росарио Купер. Нет-нет! Она не воспользовалась присланным ей от "папаши" билетом на океанский лайнер по маршруту Сан-Франциско – Манила (Макартур таким образом хотел избавиться от "Димплз", подставлявшей свои щечки направо и налево), а совершила более короткое, почти ничего не стоившее путешествие: переехала в меблированные комнаты дома рядом со зданием, где располагались военное и морское министерства – именно там нес свою службу генерал.

Когда журналисты-шантажисты поставили Макартура в щекотливое положение, он тут же вызвал майора Дуайта Эйзенхауэра (будущего президента), приказав ему разыскать обманщицу и предательницу. Но увы! Армейская разведка оказалась бессильной. Газетная мафия имела классных специалистов по части секретных дел, и она надежно стерегла добровольную заложницу. В результате Д. Макартур попросил суд закрыть дело. Доверенному Д. Пирсона он выложил 15 тысяч долларов. Сделавшую свое дело (на этот раз государственное) "артистку из Шанхая" удалили, она поселилась в городке на Среднем Западе, где открыла парикмахерскую. Впоследствии Р. Купер перебралась в Лос-Анджелес. Через некоторое время она покончила жизнь самоубийством.

Отношения с мисс Купер вовсе не из ряда вон выходящий факт. "Связь Макартура с Исабель,– рассуждает биограф,– можно извинить, если даже она и нуждается в извинении. Он был давно уже разведен, в Вашингтоне же жизнь была тогда скучной". К тому же еще не прошло своеобразное очарование "вульгарных, запойных, бесноватых, показушных" 20-х годов, а эпикуреизм в переложении прагматиков прочно вошел в быт как неотъемлемая часть американизма. Адмирал Уильям Лихи, узнав о тяжбе с Д. Пирсоном, сказал: "Макартур мог выиграть дело... В то время он был холостяком, и единственное, что следовало сказать судье: ну и что здесь такого?" Вполне обычный, легко вписывающийся в моральный кодекс американского офицера случай. Билл Боудойн, один из героев романа "Однажды орел..." американского писателя Э. Майера, говорит жене Сэма Дэмона (главное действующее лицо):

"– в вас слишком много благородства. Во многих из вас. А знаете ли вы, на европейском театре военных действий есть трехзвездный генерал, который каждое утро встает с постели одной пользующейся особенно дурной славой графини, опрокидывает стопку неразбавленного бербона, а затем двадцать минут простаивает на коленях в лихорадочно-страстной молитве?

Томми слабо улыбнулась:

– Да, и я даже знаю кто".

Все это так. Но в то же время история с судебным иском еще раз подтвердила, как следует быть осторожным: в политике не бывает мелочей. И даже самую безобидную, "общепринятую", "узаконенную" интрижку можно, если дело заходит в политические сферы, превратить в грозное оружие шантажа и давления. Тем, кто отдавал приказ поднять руку на ветеранов, процесс был не выгоден, не нужен: кто знает, как бы он мог повернуться. Нужно было остановить обидевшегося генерала. А он, в свою очередь, правильно все понял, он почувствовал главное: не в мисс Купер дело, его не просто шантажируют "знаниями Исабель", его предупреждают о другом.

В "Воспоминаниях" Д. Макартур ни словом не обмолвился о прекрасной постоялице в отеле "Чейстелтон". Он избегал упоминать ее имя и в разговорах. Не потому, что стыдился прошлого романа. А по вышеуказанной более серьезной причине. Кроме того, не хотелось каким-то образом вызвать осуждение матери, а позднее обидеть порядочного и преданного ему на всю жизнь человека.

Во время очередной поездки на Филиппины среди пассажиров океанского лайнера "Президент Гувер" Д. Макартур познакомился с Джин Мэри Фэрклос. Молодая женщина намеревалась сойти в Шанхае, чтобы продолжить путешествие по другим странам Востока. Однако маршрут был изменен и закончился в Маниле. С этого момента она уже не расставалась с Макартуром.

В отличие от первой супруги Филиппины понравились Джин М. Фэрклос. О службе в полицейском корпусе она и не помышляла, а уж заниматься защитой лошадей от грубых извозчиков подавно. Джин Фэрклос посвятила свою жизнь Д. Макартуру и сыну, которого родила незадолго до начала второй мировой войны. Сын принес Д. Макартуру большую радость. Вообще говоря, он любил детей. Как уже говорилось, генерал нежно, по-отцовски относился к сыну и дочери первой супруги, значительно лучше, чем сама Луиз. Своего же кровного Артура он обожал.

Конечно, великий грех осуждать кого-то за родительскую любовь, за это вполне нормальное, ожидаемое от каждого отца чувство. Но в данном случае дело доходило до смешного – в Австралии помощники Макартура вынуждены были заниматься организацией доставки из США игрушек. Коробками, ящиками! Ведь каждое утро, даже в самый разгар второй мировой войны, Д. Макартур должен был по ранее заведенному им самим правилу дарить сыну новую игрушку. Об этих ежеутренних церемониях, о том, как отец с сыном играют, в подробностях сообщалось журналистам. И вот уже потрясающая новость – в США национальный комитет по организации Родительского дня (1942 г.) называет Дугласа Макартура "отцом года". В общем и здесь ничего плохого нет. Но называть "отцом года" кого-либо в год, когда миллионы других отцов были на полях сражений и не могли каждое утро играть со своими сыновьями, дарить им игрушки, а тысячи отцов каждый день вообще уходили из жизни своих сыновей, лучше бы не присваивать подобных званий. Это прозвучало кощунственно (потом, однако, выяснилось, зачем понадобился бывшему фельдмаршалу еще один титул – он ведь собирался баллотироваться в президенты США).

Все биографы без исключения отмечают, что Макартур души не чаял в сыне. В меньшей степени таких слов сказано об отношении Артура к отцу. И уж совсем непонятной, неразрешимой загадкой и неожиданностью одновременно явилось решение Артура после смерти отца отказаться от фамилии Макартур, взять другую и уехать в неизвестном направлении. Что это? Скромность? Желание самому добиться успехов и прославить свое собственное имя? Мешала слава отца? Тогда какая? Хорошая (ведь отцом можно было и гордиться – на самом деле, всемирно известный генерал, храбрый, много знающий, волевой, целеустремленный) или дурная?

В Маниле произошло знакомство автора этих строк с Вашингтоном Сисипом – крупным бизнесменом, теоретиком, "идеологом национальной буржуазии". В. Сисип немного приоткрыл тайну отношений Д. Макартура с сыном. Он только что вернулся из США (декабрь 1986 года), где встретился с вдовой Макартура. "У нас был долгий разговор,– вспоминал В. Сисип.– Нет, сын с ней не живет. Я не могу говорить всего того, что я услышал. Но главное заключается в том, что Дуглас, сам будучи сильной личностью, требовал этого же и от сына. Но он не мог сказать об Артуре теми же словами, что были произнесены в его собственный адрес – "прирожденный солдат". Артур был мягким, покладистым мальчиком. Большое влияние оказала на него няня-китаянка со своей восточной философией смирения. Она выступала определенным противовесом Д. Макартуру с его проповедями, на которых обычно воспитывают суперменов, будущих вождей. Слабая А Чу влияла на мальчика сильнее, чем могущественный для всех окружающих Д. Макартур. Но так было в детстве. Позже, с возрастом, няня все меньше и реже общается со своим питомцем. Естественно, отец получил большие возможности. Но, судя по всему, Артур не выдержал того морального, а позднее политического и идеологического натиска, который предпринял на его душу отец". Он начал отдаляться от него еще при жизни.

Дуглас Макартур оказался бы в полном одиночестве, если бы не Джин. После смерти Пинки жена заменила Дугласу всех друзей, родственников. Она была постоянно со "своим генералом", даже когда заговорили пушки и японские бомбы рвались рядом, даже во время опасного перехода на крохотном катере, когда они предприняли вынужденное путешествие с Филиппин в Австралию, буквально под дулами кораблей императора. В данном случае Джин рисковала не только собой, но и сыном. Много раз после объявления Японией войны Соединенным Штатам Джин могла уехать вместе с маленьким Артуром на родину, в тихий штат Теннесси, где в ее распоряжении были движимая и недвижимая собственность, деньги, оставленные в наследство отцом, владельцем мукомольных заводов. Но она осталась с Дугласом. Более того, оставила сына. В самом "эпицентре войны на Тихом океане".

В 1928 году президентом США избирается Герберт Гувер, "любимый сын американской реакции", руководствовавшийся, как он говорил, "принципом грубого индивидуализма". Этого же принципа придерживался, отмечает К. Блэир, генерал Макартур. Став главой государства, Г. Гувер назначил на пост военного министра оклахомского миллионера, нефтяного короля Патрика Герли, а государственным секретарем – Генри Стимсона. Д. Макартур хорошо их знал Герли по первой мировой войне, Стимсона – по Маниле, где тот служил генерал-губернатором Филиппин. Были и другие могучие руки. Среди них начальник штаба Чарльз Саммеролл. Но главное, за Макартура хлопотал Эдвард Стоутсбери. Человек, о котором говорили: именно он "сделал Гувера президентом" (во всяком случае, денег на него миллионер не жалел). Э. Стоутсбери не отвернулся от человека, который оказался "не способным содержать его дочь".

Такова компенсация за друга детства.

Расправа

Однажды рано утром Дуглас Макартур ехал в автомобиле вдоль западного берега Гудзона, как вдруг на дорогу вышел человек, размахивая фонариком. Шофер нажал на тормоза. Человек выхватил пистолет и потребовал у генерала кошелек. "У меня с собой всего сорок долларов, но попробуй-ка взять их! будто бы сказал Д. Макартур.– Я сейчас выйду из машины и вздую тебя".

Грабитель еще раз пригрозил пистолетом. И тогда он услышал: "Конечно, ты можешь выстрелить в меня, но, если сделаешь это, тебя догонят, изжарят в большом доме. Опусти пистолет, я выйду из машины и в честном, открытом бою отстою свои деньги. Меня зовут Макартур..." – "Боже,– воскликнул налетчик, опуская оружие.– Почему же вы сразу не сказали мне об этом? Я ведь был сержантом в подразделении Донована, "дикого Билла". Боже, генерал, простите, извините..."

Приехав благополучно в Вест-Пойнт, Макартур, полагают знавшие его люди, не заявил полиции о попытке ограбления. Скорее всего пожалел ветерана. И вообще замечали, что к солдатам, прошедшим первую мировую, он питал особые чувства. Встречая человека в старой форме, дружески приветствовал его, а случись увидеть на мундире знаки родной дивизии (42-я, "Радуга"), сантиментам генерала не было предела. Если же ветеран явно пребывал в бедственном положении, Макартур вынимал из бумажника пятидолларовую купюру и, чуть смущаясь, протягивал бывшему солдату.

Заметки и полнометражные статьи, репортажи о том, как сердобольные генералы бросают "пятидолларовики" в пилотки "своих сержантов и солдат", были в особенной моде. Так же, как и статьи о том, что время лишений уходит в прошлое. Экономическое оздоровление капиталистической системы после войны казалось необратимым. Германия снова становилась на ноги. В начале 1929 года экономисты с удовольствием отмечали: страны приводят в равновесие свои валюты... машины начали производить большее количество товаров с меньшей затратой человеческого труда.

"Советская Россия,– отмечал английский буржуазный журналист, известный своими либеральными взглядами, Д. Джексон в книге "Послевоенный мир",выработала план, по которому страна за пять лет должна была избавить от средневековой нищеты 160 миллионов своего населения".

Президент США, реагируя в немалой степени на "успехи Советов", со своей стороны, выступил с обещанием немедленно ликвидировать нищету в Соединенных Штатах.

В представлении многих политических и государственных деятелей общество, особенно американское, с небывалой быстротой продвигалось к высотам процветания.

"Никогда в мире не было более обманчивой иллюзии!– восклицает Д. Джексон.– Не прошло и двух лет, как все изменилось. Германия оказалась на краю революции. Почти повсюду валюта сделалась неустойчивой. Станки остановились. Склады были полны товаров, но никто не мог их купить. Финансовая система США потерпела крушение, пять южноамериканских республик пережили революцию. На Дальнем Востоке назревала война. В степях Канады сжигали урожай зерна. В Бразилии жгли и топили кофе. Мировая торговля сократилась наполовину".

"Рай", так и не успев облагодетельствовать всех, стал вдруг погружаться во мрак. Осенью 1929 года на нью-йоркской бирже произошло стремительное падение курса акций. Началась их паническая распродажа. Закрылись предприятия. Как следствие – массовая безработица. Экономическая жизнь страны оказалась в полном расстройстве. Начался кризис. Он перерос в мировой и длился до 1933 года, затем депрессия, а в 1937 году новый кризис (был прерван второй мировой войной). В самый первый день кризиса американская буржуазия приняла твердое решение выходить из положения за счет рабочих и не соглашаться ни на какие уступки трудящимся.

В сентябре 1929 года Соединенные Штаты облетела весть о гибели Эллы Мей Уиллингз. Ей было 29 лет, мать девяти детей. Работала она на мельнице в ночь. Заболели дети. Женщина попросила перевести ее в дневную смену. Управляющий отказал. Она не могла ухаживать за больными, денег на лекарство не было. Умер один ребенок, второй, третий... Четвертый! Вот тогда-то Уиллингз активно включилась в стачечное движение. Ее голос скоро узнавали, когда звучали песни в защиту рабочих, справедливости, в защиту детей. 14 сентября 1929 года (кризис быстро набирал силу) бандиты, нанятые хозяевами мельницы, догнали грузовик, в котором ехала Уиллингз с товарищами, столкнули его с дороги, а оставшихся в живых расстреляли. На похоронах, когда под сильным дождем несли грубо сколоченный гроб, кто-то сочинил еще один куплет к песне, которую любила погибшая: "Слушай меня, рабочий, они боятся единства, давай станем рядом... рабочий, давай здесь скажем: "Мы едины!" Расправа над. американкой всколыхнула страну. Расстрелянная наемными убийцами, она открыла глаза миллионам, люди увидели, на краю какой пропасти они стоят. Классовая обстановка накалялась.

К весне 1930 года, спустя полгода после начала кризиса, 4 миллиона американцев лишились работы (к началу 1932 года уже 14 миллионов). "Великая депрессия", пишет К. Блэир, подобно лаве, несущей смерть, захлестывала страну, обрекая на смерть тысячи и тысячи семей. Президент Гувер, оправдывая свои действия "принципом грубого индивидуализма", четко и недвусмысленно заявил, что не собирается прийти на выручку американским семьям, попавшим под "смертельную лаву", что он будет добиваться установления классового мира другим путем.

Если говорить о принципах и взглядах, то следует сказать, что в США в этот период вновь стала популярной теория социального дарвинизма. Победителями в безжалостной борьбе за выживание согласно теории являются те, кто неизбежно заслуживает победы. Этим, собственно, и объясняется, а точнее, подводится база под утверждение о том, что правительство, государственные органы должны быть индифферентны, безразличны к плачевной судьбе поваленных на землю, побежденных. Пусть тысячи ветеранов первой мировой войны гниют в нищете, правительству Гувера до этого нет дела. Но вот если они прибегают к силе, к недозволенным методам, выходят за "рамки социального дарвинизма", вот тогда другое дело.

В мае 1932 года в Портланде (штат Орегон) начался марш "Экспедиционные силы за пособием", или, как его еще называют, "Голодный поход безработных ветеранов". Это уже не бунт одиночки. Это уже в какой-то степени организованная сила. В свое время (1924 г.) конгресс, боясь массового возмущения, под давлением общественности, требовавшей облегчить бедственное положение бывших солдат, принял решение: проливавшим кровь во славу Соединенных Штатов и "защищавшим их безопасность" определить нечто вроде пенсии или компенсации за увечья и выплатить ее в 1945 году. Такое кощунство и цинизм, конечно же, возмутили американцев, ветеранов в первую очередь – ведь через 21 год многие облагодетельствованные уже не будут нуждаться ни в каких пособиях. Учитывая эти настроения и желая выпустить пары недовольства, конгрессмен Райт Пэтмэн внес предложение о том, чтобы срок выдачи денег был перенесен на 1931 год. Ветераны согласились.

Однако сторонники "жестких мер" выступили резко против. Хорошо зная, чем дышат конгрессмены и с мнением кого считаются, участники первой мировой войны решили "приковылять" в Вашингтон. Жалким видом, демонстрацией своих вовсе не придуманных бед, нищеты, увечий, болезней они рассчитывали возбудить жалость и сострадание, тем самым облегчить положение властей предержащих, то есть избавить их от неловкости, которая, как уверял Д. Макартур, возникает каждый раз, когда пробудившийся в человеке христианин заставляет бросить в банку нищему ветерану монету.

Руководствуясь этими размышлениями, не претендуя на больше того, что им обещали, ветераны двинулись в Вашингтон. В вожди выбрали сержанта Уолтера Уотерса. Было принято решение соблюдать в пути строгую дисциплину, не употреблять спиртного, не нарушать никаких правил. Каждый добровольно взял на себя обязательство соблюдать требования воинского устава. Питались чем придется и передвигались как придется.