Текст книги "Китеж уходит под воду (Исповедь мертвецов)"

Автор книги: Леонид Левин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

– Если желаешь знать, то моя версия такова... Стакнулся с мужиком в вагоне, тот ему понравился, инженер наш начал заигрывать. Но не того напал... Видать на уголовника тертого нарвался... Может даже не одного, а компанию. Обобрали его, чемоданчик, документы, денежки хапнули, а самого – под откос спустили на ходу. Может гастролеры какие. Проверь если не поленишся.... Поезд этот перегон ведь ночью проходит?

– Ночью.

– Вот видишь. Все в вагоне спали. ... Думаю, ничего здесь не нароешь. Тухлое дело. Бесперспективное. Типичный висяк тебе достался.

С тем и расстались. Дело по истечению положенного срока сдали в архив.

Глава 11.

Судный день в начале апреля.

От кромки территориальных вод за ними увязалась чужая подводная лодка. Пусть идет, океан велик, места хватит для всех. Переодически они скрывались от врага на глубине, иногда, не нарушая традицию, проделывали маневр, называемый подводниками противника, "Сумасшедший Иван". То есть разворачивались и ложились на противоположный основному курс. Все это на глубине, на полной скорости, только по приборам.

Особо не волновались, ведь там где работала Лешкина лодка кроме них никто в мире плавать еще не умел. Слышать их возможно слышали, да только толку от этого мало. Поход прошел на редкость удачно, приборы работали нормально, происшествий не случалось, все люди его отсека четко выполняли обязанности, делали необходимые замеры, несли вахты. Скоро домой.

Лешке вообще-то редко снились по ночам сны. Особенно в походах, где время рсколото на вахты, где на глубине сотен метров нет места для понятий "день" и "ночь".

Иногда на берегу случалось, но только при совпадении огромного числа редко выпадаемых на его долю везений, если удавалось поспать подольше, если собака терпела и не скулила, если не бежать на службу, ... если... если ..... Слишком много условий набиралось. Когда же происходило такое исключительное событие, то вскочив на ноги Лешка немедленно и напрочь забывал увиденное во сне. Помнил, снился сон, а что там происходило, сказать не мог. На борту же вообще не до снов, уставал так, что падал в койку словно самнамбула, засыпая на лету еще до касания простыни.

Потому так несказанно удивился Лешка проснувшись у себя в каюте. Сон не только приснился, но и запомнился. Гвоздем влез в голову, не давал покоя. Страшный, тревожный, непонятый сон. Не цветной, черно-белый. Несколько раз Лешка даже пытался проснуться, разорвать его вязкую, виртуальную реальность, вырваться из сна, словно вынырнуть с большой глубины, после слишком долгово погружения, на пределе воздуха и сил.

Во сне к нему снова привязалась Клавдя, давно уже забытая, вычеркнутая из памяти. Да и из жизни заодно. По слухам подалась Клавдя, после очередного скоропалительного брака и не менее скоростного развода, вольнонаемной в Афганистан. То ли за романтикой, то ли за деньгами, то ли за еще чем, или может за кем, кто теперь разберет. Там и нашла ее возле поварешек, поддонов с катлетами да котлов с супом шальная душманская пуля-дура.

К Лешке Клавдя заявилась на удивление живой, дерзкой, азартной. Словно и не прошли годы с их последней встречи. Нагая, белея телом звала, тянула Лешку к черной, тяжелой воде купаться, кидалась в стылый омуту беззвучно, без брызг, резвилась меж осклизлых камней в лохмотьях тины. Лешка доказывал глупость подобного, уговаривал Клавдю не дурить, приглядеться какая вода грязная, холодная, неживая. Клавдя не слушала, тянула свое. Лешка было решился, попробывал пальцами воду, да не выдержал, отпрянул, отскочил на берег подальше. Перехватило дух от ужасного, мертвого прикосновения. Тут Клавдя из воды выскочила, руками потянула, к груди попробывала прижать, а там соски словно сосульки ледяные, твердые, холодные, острые. "Отогрей меня Лешка! Отогрей!", – Кричала, просила, требовала безмолвно.

Может Лешка и поддался бы, уступил старой подруге, но откуда не возьмись ворвался в сон эрделюха, живой, теплый, кидался на Клавдю, лязгал клыками, захлебывался от злого рыка, бил огрызком хвоста из стороны в сторону. Отогнал шалую девку. Стал на задние лапы, облизал шершавым языком лицо, измусолил бороденкой. Заметил Лешка в глазах пса слезы. Следы от них темными дорожками вниз сбегали. Тут Лешка не выдержал, вскочил, проснулся, стукнулся головой о подволоку каюты, хорошо голову не расшиб. Подводная лодка не самое лучшее место для кошмаров.

Потер Лешка затылок, посмотрел на часы. Время еще оставалось, но досыпать не стал, уж больно страшно. Выскочил из койки, умылся, побрился и вроде позабыл дурное, но попалась на глаза, прикрытая пластиком фотография. На ней вся оставленная на берегу троица на фоне жигуля. За рулем гордый Игорешка, Анечка рядом с дверкой, эрлелюха восседает на заднем сидении, морду сквозь опущенное стекло высунул, пасть распахнул, улыбается довольный.

Засмотрелся Лешка. Вспомнил как торжественно нарекли эрделя звучным именем Кинг. Отзывался. Впрочем Кингом он слыл для посторонних. Таким и представлялся. Как же иначе? Горделивая осанкой, прекрасный экстерьер. На посторонних ему удавалось произвести самое благоприятное впечатление, – "Ах, какая у вас премилая, воспитанная собачка!".

В повседневной домашней жизни Кинг попрежнему звался эрделюхой с добавлением соответсвующих эпитетов. Зачастую совсем не лестных, Например " Эрделюха вороватый!" означало, что упер со стола очередной съедобный трофей, вовсе не ему предназначенный. Ну никак не мог утерпеть и оставить без внимания забытую на секунду котлету.

"Эрделюха наглый", звучало когда не желал уступать место на диване перед телевизором или спрыгивать с хозяйской, растеленной на ночь постели. Вознамерился значит спать вместе.

" Эрделюха вредитель!" – вопили обнаружив изжеванную в безуспешной попытке открыть входную дверь ручку, или поцарапанный линолиум в углу, где пытался вырыть зачем то яму. В самых экстремальных случаях, например когда обнаружил и сожрал приготовленный к праздничному обеду шашалык, назывался "Позором семьи!".

Ему прощалось, сходило с рук все. Анечка только вздыхала и с грустью констатировала, – Что поделаешь, у него было такое тяжелое детство!

А Игорешка добавлял, – Он же хороший! Просто такой собачий человек.

"Собачий человек" эрделюха никогда никого не провожал до дверей. Сам факт ухода членов семьи он расценивал как полнейшее предательство по отношению лично к нему, потому немедленно засовывал в пасть одну из своих игрушек, для успокоения нервов, и заваливался на диван спать.

В последний раз эрдель нарушил свой обычный ритуал и проводил Лешку до самой двери. Становился лапами на грудь, слюнявил шинель, лез целоваться и все время пытался оказаться между хозяином и дверями. Не пускал. Лешка решил, что псина просто желает еще разик выскочить на улицу, по неотложным делам Время до отхода автобуса оставалось, потому накинул на пса ошейник, прицепил на карабинчик поводок. Но удивительное дело, пес уперся словно ослик и никуда не пошел. Лешка огорчился таким поведением, обозвал с досады "Ослиной эрделюхой", отпихнул, освободил проход, выскочил за дверь, оставив пса одного.

Анечка и Игорешка уже умчались в садик. Аня вообще не любила провожать. Зато как встречала!

Под эти приятные размышления Лешка натянул поверх белья синие легкие брюки и куртку, закинул на бок оранжевый футляр персонального дыхательного устройства ПДУ и выскочил в коридор. Одиннадцать утра, время побудки первой боевой смены. Для него начинался новый день. Собрался с мыслями, вспомнил дела, что планировал на сегодня. Шли тридцать седьмые сутки похода. Скоро войдем в свои воды, всплывем и возьмем курс на базу. Уже не месяцы и недели, а сутки и часы отделяли его от дома, от Аннушки.

Лешка еще не успел и шага отойти от каюты, когда клекот ревуна начал отсчет времени, отпущенного людям запертым в титановом корпусе лодки до смерти, или наоборот до возвращения к жизни. Лешка понял, что случилось нечто серьезное. По пустякам ревун и сирена не орут. Учебные вводные подаются в походе голосом. Соблюдается режим тишины. Совершенно инстинктивно заскочил обратно в каюту, сунул в карман фотографию, документы. Потом удивлялся, никогда раньше такого за ним не водилось.

– Хорошо, что успел собраться, – Подумал влетая к себе в выгородку. Здесь все было спокойно. Показания приборов в норме, лампы горят спокойным ярким светом.

Вахтенный специалист доложил, что все нормально.

– Аварийная тревога! Пожар в седьмом! – Раздалось по громкоговорящей связи. Команды доносили к ним в отсек динамику нарастающей борьбы с пожаром. Словно вехи отсекая один проигранный экипажем огненному зверю этап сражения от другого.

Вот в седьмой дали ЛОХ. Значит живых там уже нет и фреон должен закрыть, задавить тяжелой шапкой инертного газа, очаг огня, отсечь от живительного кислорода. Так уже случалось не раз и люди всегда выигрывали сражение у огня. На этот раз фреон не помог, видно от жара лопнул трубопровод воздуха высокого давления и пламя раздуваемое воздухом, насыщенным кислородом, победило в схватке инертный газ.

– Выброс огня в шестом!, – Доложил динамик. Затрещал... Смолк шестой.

Лешка знал, в шестом отсеке турбогенераторы, если они остановятся лодка потеряет ход. Сжал кулак с зажатым карандашем, которым перед этим торопливо вел записи в вахтенном журнале отсека. Плохо дело. Без турбогенераторов лодка теряет ход, клюет носом и несется в пучину, все более и более набирая скорость, пока не врежется в дно или не будет словно скорлупа разавлена массой океанской воды.

– Пожар в пятом!

Где то в центральном посту шла напряженная борьба за жизнь лодки. Трюмные механики перебрасывали запасы воздуха высокого давления в обход порванной магистрали. Пускали воздух в цистерны экстренного всплытия, выдавливали воздухом за борт воду, создавали положительную плавучесть.

– Пожар в пятом наростает...

– Четвертый! Искрит станция насоса...

В шестом, пятом, четвертом люди. Много людей, туда ЛОХ не дашь.

Связь вдруг обрезало на полуслове. Заплясали, задергались стрелки приборов на Лешкином стенде, замигали в бешенной пляске надписи табло. Реактор, сердце лодки, источник энергии остановился заглушенный опущенными людьми компенсирующими решетками. Они сделали это, спасая от взрыва не только лодку, но океан, рыбаков, прибрежные города и села. Лешка попытался наладить резервные цепи, отключил автоматику, работал в ручном режиме, но тут лодку потянуло вправо и вверх. Загудело, наконец, заурчало, забухало в цистернах главного балласта от поданного воздуха. Кренясь, по спирали, с мертвыми, заклинившими вертикальными и парализованными без гидравлики горизонтальными рулями, лодка сначала медленно, а затем все быстрее пошла к поверхности океана.

Не прошло и четверти часа, показавшегося Лешке вечностью, с момента тревоги и вот лодку качнуло, в борт шлепнула волна, снова качнуло. Всплыли!

Стало полегчало на душе. Не первая лодка горит, к сожалени, не последняя. Если удавалось всплыть, то лодки, продолжая борьбу с огнем, дожидались спасателей и чаще всего возвращались на базу. Пусть на буксире. Правда, случалось и тонули, но редко, после многочасовой борьбы за живучесть и эвакуации большей части экипажа на другие корабли или спасательные суда.

После всплытия, что уже само по себе было чудом, пожар продолжал бушевать в кормовых отсеках, пожирая тела людей, сталь переборок, трубопроводы, приборы, цветные жгуты проводов. термометры поднесенные к переборкам зашкаливало, краска шла пузырями.

– Четвертый! Горит пусковая станция насоса!, – Насос стал.

– Центральный! Очаг возгорания на пульте управления движением!

Пожар на пульте потушили, но от едкого дыма тлеющей проводки стало невозможно дышать, от цветного дыма резало глотку, выедало глаза. Люди задыхались.

– Лишних, не занятых тушением на мостик! Остальным включится в ШДА. – Приказал командир.

По шлангам с загубниками в легкие людей пошел из системы воздух. Выполнили команду. Но вскоре Лешке и его людям передали приказ немедленно отключится от шлангов, надеть изолирующие противогазы и выйти на мостик. В шланги попадал вместе с воздухом угарный газ и концентрация его оказалась недопустимо высокой.

Приборы перед Лешкой или плясали в предсмертной агонии, либо безвольно склонили стрелки перед неизбежным. Возгораний в их заведовании к счастью не наблюдалось. Приказ есть приказ. Собрали секретную документацию в прорезиненный мешок, завязали крепко и полезли через всплывающую камеру на мостик, где в ограждении ходовой рубки уже сидели акустики, вычислители, штурмана, где лежали обожженые и отравленные газом товарищи, где врач с представителем политотдела пытались привести наиболее пострадавших в чувства, делали искусственное дыхание, массировали сердца. Двоих спасти не удалось, их положили подальше от живых, в ограждение выдвижных устройств.

Лешка оглядел лодку. Носовые рули глубины безвольно болтались, обмываемые волнами, откинутые по бортам, лишенные жизни. Перо кормового руля заклинило в положении право на борт. Но самое страшное заключалось в том, что вся кормовая часть парила, дымилась от продолжающегося внизу пожара. Толстенный слой резинового покрытия, гасившего волны гидролокаторов противника, вспучился и слазил, оголяя титановый корпус лодки. Ледяная океанская вода, соприкасаясь с раскаленной палубой, парила, закипала.

На палубу выгородки выносили, поднимали на лямках новые жертвы пожара. Спасательной партии удалось проникнуть в четвертый, а затем в пятый отсеки, вытащить обоженных, отравленных людей.

Наконец приспособились подать ЛОХ в шестой, где не оставалось живых, где бушевало пламя. Четвертый и пятый даже удалось провентилировать. Казалось положение стабилизируется. Связь с базой наладили. Помощь вызвали. Словно чудные птицы, вестники скорого спасения, над головами подводников пронеслись самолеты. Вначале подумали, что НАТОвские Орионы, но заметили на крыльях звезды. Значит свои, родные, флотские ИЛы. Из центрального поста наверх передали, что к ним спешат полным ходом рыбаки, другие лодки, вышли из базы спасатели. Оставалось только ждать. ... Бороться с огнем и надеяться.

Лодка стояла на ровном киле, значит поступления воды или не имелось вовсе, или шло совсем небольшое. Значит прийдут спасатели, заведут буксиры и приволокут тушу лодки к родному пирсу. Пусть обожженную, бессильную, но живую. Ведь горели лодки, но по несколько суток держались, не тонули, а тут часы всего прошли.

Неожиданно корпус лодки содрогнулся от серии мощных внутренних толчков. Словно злобный гигант безжалостно впечатал смертельно раненное тело под дых, подлым, неожиданным ударом. В рубке, на мостике стало тихо.

– Не иначе регенерация рванула. – Наконец не выдержал, предположил кто-то.

– Паршивое дело. Ее не погасить, в воде горит.

– А может в цистернах экстренного всплытия? Пороховые вышибные заряды взорвались от жара?

Никто не ответил. Лодка дала дифферент на корму, там сильнее зашипело, запарило и палуба стала быстро покрываться водой. Корабль оседал, нос начал задираться вверх.

– Плоты за борт! Отдать крепление спасательных плотов!

Но быстро спустить плоты не удалось. Может сказалось отсутствие тренировки в этом, не очень любимом подводниками деле, может прикипели окислами за поход механизмы отдачи плотиков. Но дело шло медленно. Неожиданно налетел шквал и один, практически уже раскрывшийся плот вырвало из рук моряков и, перевернув, швырнуло в океан.

Лодка все быстрее и быстрее становилась на корму.

Командир кинулся выводить оставшихся в прочном корпусе людей, остальные посыпались в воду. Кто-то из последних задержавшихся на мостике, успел захлопнуть крышку входного люка. Вовремя. Став почти вертикально корабль навеки погружался в бездну. Счастье еще, что никого не утащил за собой из тех, что оказались в воде. Большинство выскочило на верх в легких костюмах, некоторые правда успели надеть шинели или канадки. Малая часть со спасжилетами. Большинство без теплой одежды и спасательных средств. Покидать лодку не собирались. Никто не захватил с собой ИДУ, гидроизолирующие костюмы, не пододел теплое белье. В печальный исход никто не верил. Лодка, способная погружаться на километровую глубину, считалась непотопляемой.

Команда надеть спасательные средства оказалась подана слишком поздно. Возвратиться за ними в лодку люди не смогли, просто не успели.

Очутившись в ледяной арктической воде Лешка вспомнил, что человек в подобной ситуации долго не выдержит. Ну полчаса, сорок минут, час от силы. Такое уже случалось во время войны. Тут же успокоил себя, приказал не паниковать, то было давно, теперь иные времена, другая техника. Спасатели подоспеют, выручат.

Рядом показался плот со взбирающимися на него людьми. Лешка поплыл к нему, размеренно работая руками, сохраняя силы. Протянул руку, схватился за леер. Затем подтянулся и ухватился второй.

Из глубины воды, поглотившей лодку, от уходящего вниз еще недавно гордого и непобедимого корабля, наверх, к людям и небу, вместе с пузырями воздуха, клочьями сажи и масел, выкинутыми из ран разодранного корпуса, донесся грохот ломающихся перегородок, треск, словно прощальный стон умирающего титана.

Холодная вода быстро проникла через тонкую ткань костюма, полоснула холодом по телу, заполнила ботинки, пудовыми гирями потащила ноги вниз, в глубину вслед за лодкой. Лешка подтянул ноги к груди, отпустил одну руку и с усилием стащил башмаки. Не развязывая, благо шнуровал неплотно. К счастью носки остались на месте. Вновь ухватил леер.

Плот начал кренится и кто-то из командного состава приказал находящимся в воде, распределиться равномерно по сторонам плотика. Силы еще оставались и люди смогли выполнить команду. Плот выровнялся.

Под водой раздался шум, утробный тяжелый, словно агонизирующий, последний выдох и через несколько секунд на поверхность выскочила, вырвавшись из глубины, всплывающая спасательная камера. Выкинула из своего чрева два распростертых тела с оранжевыми дыхательными мешками ИДУшек. Продержалась несколько секунд на плаву, зияя вырванной крышкой верхнего люка, и навеки ушла обратно вниз в клекоте потоков врывающейся в стальное яйцо воды.

Над местом трагедии носились словно обезумевшие чайки самолеты, пускали ракеты, сбрасывали оранжевые контейнеры спасательных плотов. Но те шлепались на воду вдали от моряков и не раскрываясь покачивались на волнах, дразня людей заключенным внутри живительным содержимым, сухой палаткой, пищей, водой, а главное химическими грелками.

Плоты не могли, не умели раскрываться сами. Их нужно было сначала поймать и раскрыть вручную, дернув за специальный линь. Но кто мог отважиться оторваться от плота и бросится в ледяные волны? У кого хватило бы сил одолеть хоть половину растояния, а затем с усилием в шестнадцать килограм рвануть линь?

Летчиков можно понять. Они не могли сбрасывать свой груз ближе, боялись убить спасаемых, опрокинуть плот, захлестнуть его поднятой при падении контейнера волной.

Внизу в последний раз рвануло и люди, прощаясь к кораблем, с погибшими братьями, запели "Варяга".

Лешке показалось, что все самое страшное уже позади, стоит совсем немного, еще малую чуточку, потерпеть, ведь командование помнит о них. Помощь идет.

Знал точно, на флоте имеются для подобных ситуаций специальные спасательные самолеты с катерами под брюхом, способными десантироваться на воду вместе с экипажами спасателей, видел такие в действии, правда только в кино. Вспомнил, отвлекаясь, даже название цветного приключенческого фильма, кажется "Одиночное плавание". Смотрели в отпуску, в летнем кинотеатре, вместе с Аней. Ей фильм не понравился, а ему очень.

Представил, как родное Правительство, новый, прогрессивный, Лидер страны уже взяли все дело спасения в свои руки, распорядились. Наверняка спасатели уже вылетели, уже летят к ним на помощь, на смену противолодочным ИЛам, все также барражирующим, ревя моторами, над потерпевшими крушение людьми. Мелькая тенями под серой низкой облачностью, вплотную над гребешками волн. Летчики все чаще пускали гроздья цветных ракет, видимо выводили на потрепевших аварию моряков спасателей.

Но время шло, а помощь не приходила. Кто-то из середины полузатопленного плота хриплым голосом просил, умолял остальных, – Держитесь, товарищи, держитесь! Осталось всего ничего, через двдцать минут они прийдут. Они рядом.

Люди в воде не отвечали, молча экономили каждую малую частицу тепла, еще остающуюся в онемевшем теле, боролись за жизнь.

Волнение усилилось. Волны все чаще и чаще перехлестывали через плот, через головы людей. Кого то из раненных смыло с плота, он молча исчез среди волн. Мичман, державшийся за леер справа от Лешки внезапно захрипел, закинул голову с остановившимися, остеклянелыми, неживыми уже глазами, с пеной на губах и выпустив из сведенных, скрюченных судорогой пальцев леер ушел под воду.

Тут Лешке впервые стало понастоящему страшно. Сразу ослабели суставы пальцев сжимающих веревку леера, обдало совсем уж ледяным холодом.

Последним усилием воли поборол слабость, сжал зубы до скрипа, намертво сцепил ладони. Закрыл глаза, представил, что это не стылое северное, а теплое Черное море вокруг, замерз, бывает, просто перекупался, переплавал, что держится не за веревку, протянутую по борту перевернутого волной спасательного плота, а за надувной матрас на котором лежит, нежится под ласковым солнышком его Аннушка. Вон на недалеком берегу Игорешка под опекой эрделя, а может наоборот, эрделюха под присмотром пацаненка? Эта мысль немного отвлекла его, заставила забыть о холоде, о бездне под ногами.

Толи в бреду, то ли и впрямь, ничего не мог уже сообразить, только вроде доплыл до берега. Растирала махровым полотенцем Аничка, лизал теплым ласковым языком эрдель. Открыл Лешка глаза и вместо серого неба с ревущими самолетами увидал выкрашенный белым потолок каюты с матовым плафоном освещения.

Не его каюты, не на лодке. Понял, прежде чем вновь заснуть, успели спасатели. Выдержал. Значит надо жить.

Глава 12.

Слаб человек...

Глухая ночная тишина, злобно навалившаяся после нежданного, ужасного по своим последствиям телефонного звонка, разодрала голову тупой болью. Ранее вовсе не замечаемое тихое пощелкивание маятника напольных часов в футляре теплого красного дерева, вгоняло тупые иглы под костяной свод черепа, покрытого редкими, слипшимися со сна волосами.

Жена тихо спала в соседней спальне, утомленная прошедшим днем, заполненым приятными представительскими хлопотами. Пока еще спала, но пожалуй придется будить. Тут уж ничего не поделаешь. Все чертовски плохо. Впечатление таково, что годами отлаженная система государственного механизма медленно но верно пошла в разнос и никакими титаническими усилиями остановить данный процесс невозможно. А может и вовсе не имеет смысла. Советчиков у человека, вынесенного очередным вывертом судьбы на вершину власти, имелось более чем достаточно, но главным и единственным другом и помощником оставалась жена. Любимая. Единственная.

В душе небольшого росточком человека в уютной фланелевой пижаме, суетно мотавшегося из угла в угол по освещенной ночником комнате, давно уже не оставалось ни грана спокойствия. Вот и сейчас, тревожная, страшно неприятная новость требовала принятия незамедлительного решения, а вялая, неподатливая мысль наоборот, уносила назад, возвращала вновь к заветному дню, ставшему поворотным пунктом в головокружительной политической карьере.

Покой улетучился из его жизни человека с поры, что сидели вместе с тогда еще верным Егоркой в Кремлевском кабинете на телефонах, самые молодые в ЦК, полные сил и новых надежд, герои осознанно сплотившиеся против мерзкого горбуна. Тот словно не замечал, суетился, подмахивал до самого последнего часа умирающему Косте, еще рассчитывал перехватить костяными, холодными пальцами ускользающую Власть.

Костя уходил из жизни страшно, медленно, хрипя, задыхаясь, приходя в себя и вновь впадая в зыбкое, сумрачное забытье. Видно много грехов тащил на себе, не дал Господь легкой смерти.

Наконец наступил столь долгожданный всеми момент и перед ними двоими, предстал, сдерживая рыдания, Костин помощник – добрый вестник, принесший скорбное сообщение.

Не к горбуну с его людишками пришел, а именно к ним двоим. Это обнадеживало. Молча смотрели. Что говорить? Понимали состояние вошедшего. Чиновник потерял благодетеля, остался выброшенным из обоймы и никому в Аппарате более не нужным. Невесомым уже, словно проколотый воздушный шарик, немного даже жалкий, а потому, согласно неписанному кодексу партийной братии – презираемый. В последнем усилии бывший соратник пытался барахтаться, прибиться к правильному, надежному берегу, ощутить опору под ногами, только вот протянул малость, упустил время, знать умишка не хватило. Кому такой нужен? Впрочем, на сентименты времени не оставалось и Егорша быстренько бедолаге мозги вправил, дал указания, выставил писать некролог, оказать помершему шефу последнюю услугу. Впрочем, правильно написать некролог – изрядное искусство и не всем оно дано.

Егор много тогда сделал для будущего Вождя. После смерти Юры немедля прилетел, бросил область на Второго, понял как нужен рядом. Помогал истово. Много с ним переговорили они ночами, скрываясь от соратников. Шептались, таясь, о расстановке сил в ЦК, о том что не старая рухлядь Костя, а он, Лидер, должен прийти к штурвалу корабля. С первого раза не вышло. Не пожелало Политбюро видеть нового человека у руля.

Изголялись, Тихий шипел гадом – "Ну, Мишенька! Он разом превратит все заседания Секретариата в Минсельхоз. Кроме сена, соломы да навоза ничего не видел и не знает, только и решал, что аграрные вопросы."

А ведь он готовился, да что там готовить, уже был совершенно готов взять Власть. Но... пришлось стерпеть, сжать зубы и ждать своего часа. И искренне улыбаться врагам.

Это стало привычкой, второй натурой и не составляло уже особого труда натягивать по утрам на лицо маску открытости, простоты, доброжелательной приветливости, дабы надежно скрыть под ней оскал холодного и безжалостного рассчета. Что поделаешь, партийная школа не допускала отступлений от навеки установленных, хоть нигде и не зафиксированных правил поведения на высших уровнях власти.

Основное правило подковерной игры он зазубрил накрепко и следовал неукоснительно, – в политике жизнено важно принять быстрое и единственно правильное, судьбоносное, решение.

Первое озарение пришло когда вешал незабвенный Ильич своему дружку Косте очередную звездочку. Все устроились по ранжиру, стали в позу, напыжились, приготовились запечатлеться для истории. А его тут и осенило.... Раз, два и быстро-быстро, зайчиком-зайчиком впрыгнул будущий Лидер в малую щелочку, встал третьим от Ильича. Так и засняли.

Опомнился Суслик , взбеленился, ан поздно, фото уже все газеты Союза растиражировали. И те кому положено понимать что к чему, немедленно сей нюанс уловили, осмыслили, отметили, выделили и выводы надлежащие сделали.

В восемдесят четвертом, последннюю по счету звездочку старикану вешали – тут уж без церемоний, напролом попер, всех оттер, решительно отпихнул, встал рядом с Самим. Никто уже не помешал, не возмутился. Приняли как должное, пикнуть не посмели. Не до церемоний.

Неожиданно для всех вынесло человека на вершину, но понимали сведущие людишки, что просто так в этом мире ничего не происходит. Значит Юра руку приложил.

Почему? Зачем? Может и вправду считал сподвижником? Кто теперь разберет, но именно в то время впервые ощутил вкус почета, неприкрытой лести. Юра уже лежал прикованый болезнью к кровати, а он впервые пустился в официальные заграничные вояжи. Захватило, закружило голову. Вот так, запросто, на равных, общаться с руководителями мирового уровня, на приемах позировать. ! Интервью раздавать! Да не в свои, тощенькие, на серой бумаге партийные газетки и рахитичные журнальчики, а в толстые, солидные мировые издания. Те, что тиражируются по всему свету, разнося его глубокие мысли, его фотографии, на качественной бумаги страницах до миллионов респектабельных читателей. Эти не порвут корявыми пальцами не читая, на удобные прямоугольнички, не потащут его образ для употребления в клозете.

От одной только подобной мысли слегка затошнило, но Лидер сглотнул слюну и справился с неприятным позывом.

Во время вояжа за рубежами, намекнули слегка, культурно, а он и сам давно сообразил, ясно понял, что между ним и властью намертво врос замшелым пнем горбун. На годовщине Октября, Юра тогда опять в больнице лежал, вперся горбун к микрофону, оттер от него, заветного. Временно победил, как же, тронную речь читал. В наследники набивался. Опять появился повод умным людям задуматься, проанализировать, выводы сделать. Почувствовал – пошатнулся авторитет. Подобное не допустимо. Не сдался, все силы приложил, но переломил ситуацию. Дал понять колеблющимся, что шутки с ним не проходят, плохо заканчиваются. Не простил отступникам, пришло время и припомнил все, стервецам.

Когда Костя помер, они с Егорушкой даже на поминки не поехали. Не до того было. Власть делили, хватали, урывали. Власть, ах насколько сладкое это слово, пьянящее похлеще хмельного.

Воспоминания разогнали сон, отодвинули причину ночного, неурочного пробуждения.

– Тяжело Пост мне дался. На заседании Политбюро только голос Андруши и перевесил. Если бы не он – Горбуна готовы были выбрать старые пердуны. Ну мы его урыли. Припугнули для начала елисеевским делом, да выперли в отставку, на пенсию. Нужные людишки озвучили, расписали цветисто – обвинили в коррупции. Вот, процесс и пошел. Запад в восторге – "Гластность побеждает!", "Голуби против ястребов!", "Демократы-реформаторы против ястребов-консерваторов!". Все за меня вступились, не дали в обиду.

Правление Лидера началось легко, хорошо, приятно волнующе. Народ обрадовался самоходящему и говорящему вождю. Но видимо и перемещался и говорил он слишком много и быстро. Постепенно перестали сначала внимать, затем вообще принимать всерьез. Потом пошла в стране напасть за напастью, словно ступил народ на проклятое, топкое место.

Вот и звонок с Северного флота... Разбудили, ошарашили дрянной вестью. Многолетний опыт аппаратчика подсказывал – не договаривают, может все еще надеятся выкрутиться, то ли сами не полностью в курсе происходящего.

Накрутили. ... Теперь ждут советов, указаний, решений. ... Ничего, потерпят.... Лидеру думаете легко? Страшно! Тяжело! Непонятно, что делать, не хватает силы воли... Но с тигра не спрыгнешь и приходится крепко держать выбранную маску мирового Деятеля, Лидера, маску уверенности и спокойствия, не выдать себя, не показать ни на малый миг, то что за ней. А там, внутри, в душе, непроходящий испуг и сосущая пустота. Под прикрытием маски проще сдерживать эмоции и чувства, скрывать слабую сущность.