Текст книги "Китеж уходит под воду (Исповедь мертвецов)"

Автор книги: Леонид Левин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)

Лешку, к его полному счастью отпустили на вольные хлеба, перестали плотно опекать, да и вообще контролировать. Канули в гнустное прошлое "интереснейшие" книжонки о функциях многих переменных, бесчисленные дурацкие, адаптированные, выхолощенные английские книжонки вместе с персональной училкой английского приходившей на дом. Впрочем позднее оказалось, что кое-какой след от всей этой премудрости в башке остался.

Теперь, убывая летом на Юг, Лешку на три месяца закидывали не в академический к "непростым" детишкам, а другой, попроще, обычный заводской пионерский лагерь. Одиночество и скуку он правда не ощущал, дел хватало, друзей тоже. Хреново становилось лишь в дни "открытых" дверей, когда толпы родителей наводняли лагерь, приволакивая чадам вязки вкуснейшей, мясистой, чернобагровой черешни, восхитительно пузырчатую минералку в запотевших бутылках, шоколад, конфеты и, особенно – замечательное "Ленингадское" мороженное-эскимо, кремовое изнутри под слоем изумительной шоколадно-ореховой глазури. Лешке, в лучшем случае, доставались бутерброд с подсохшим, загнутым по углам, желтым голандским сыром да бутылка тошнотворного, теплого ситро из местного привокзального буфета. "Паек" наскоро забрасывался очередным папашиным аспирантом, споро воспринимающим приоритеты существующие в семье шефа, а потому не проявляющим особого рвения в исполнении "маленькой необременительной просьбишки". Да и чего хорошего стоило ожидать Лешке от тощей аспирантской степендии.

На все случаи жизни и времена года Лешке пологалась единая форма одежды, затасканный, экономного немаркого коричневого цвета лыжный костюмчик и поношенные папашкины ботинки. Так бы и дотаскал его благополучно до выпускного вечера, но удивленные соседки доняли мамашу вопросами, а родный ли ей старшенький, что бегает по респектабельному академическому двору словно сорванное с шеста пугало. Пришлось не особо мудрствуя, не тратясь перелицевать у знакомой портнихи отслуживший все сроки отцовский костюм. Получилось ... так себе, но матушка, поджав губки вздохнула и протянула извечное, – "Мы люди бедные, но честные..."

О том насколько профессорша бедна, Лешка мог при желании просветить соседок, да такового не имелось, ибо самих соседок из подобных собственной "академических", "непростых" семеек не больно ценил и жаловал.

В общем, оставили в покое. Без комментариев, с холодным безразличием наблюдала родня за его последовательными увлечениями сначала боксом, затем стрельбой, потом аквалангом и наконец, о Боже, прыжками с парашютом. То ли дело младший брат. тут все было в порядке, – любовь к уравнениям, ранняя близорукость, очки, повышенное давление, выжженные химикалиями карманы и благоговейное отношение к функциям многих переменных.

Клавдя, в свою очередь, изводила мамашку упорным отвращением к кулинарии, мытью посуды, шарканью веником, подведению балансов домашних расходов, с обязательными проклятиями и заклинаниями о дороговизне жизни, жадинах пассажирах и дураках начальниках. То же относилось к засолке капусты, варке варений, солению помидоров с огурцами. Всему перечисленному, развратная дивица, игнорируя переодические трепки, предпочитала томное валяние на тахте с невесть какими путями добытыми сборниками Вознесенского, Рождественского, Евтушенко и Межелайтиса, альбома Чюрлениса, с фотокопиями нелегальных книг по йоге и парапсихологии. Мамашка дико удивлялась, в кого бы это пошла деваха? Книги в их родне отродясь не водились.

Папашка-профессор и мамашка-буфетчица, впрочем, совершенно не зная друг друга, оказались совершенно едины в педагогическом порыве, проявив на практике борьбу и единство противоположностей. И тот и другая с неописуемой и необъяснимой яростью в клочья рвали зловредную "мукалатуру", начиная с "Трех мушкетеров" и заканчивая несчстным Чюрленисом.

Вообщем, Лешка и Клавдя, хоть и обитали на различных полюсах, но являли собой именно тех уродов без которых порядочные семьи ну ни как не обходятся. Стоит ли удивляться, что судьба просто зашвырнула этих изгоев друг другу в объятия.

Случилось это событие после последней по счету попытки облагородить сынка, пристроив его в Университет. От точных наук Лешка начинал оглушительно зевать в чинной тишине аудиторий, впадал в ступор при ответах на семинарах. Выход напрашивался один, подчиняясь инстинкту самосохранения, организм отправлял его вместо занятий на свидания с прогульщицей Клавдей.

Может так бы и тянулось до диплома, но судьба сделала очередной выкрутас. Однажды, после первого курса, Лешку перехватила в коридоре очкастая, похожая статью на переодетого мужика, преподавательница высшей математики. Взяв крепко за руку обсыпанными мелом пальцами, порекомендавала гулким лекторским басом честно и добровольно бросить к чертовой матери учебу и поискать занятие по-душе. Потому, что больше она ему трояк не поставит. В чем прилюдно клянется. Кстати, ему все равно необходимо зайти к замдекана. Его ждут. Отличный повод нацарапать заявление об отчислении по собственному желанию.

Лешка согласился с безупречной логикой доводов доцента и поплелся в деканат.

Там его уже ждали и, показалось, даже обрадовались приходу, что само по себе удивительно.

За столом, рядом с замдекана сидел не первой молодости капитан первого ранга.

Хозяин кабинета, отставной полковник с седыми "блюхеровскими" усиками под носом, разноцветной орденской колодкой на пол груди, где рядом с отечественными соседствовали экзотические китайские и корейские награды, ласково-ласково улыбался, доброжелательно блестя стеклами очков и вставными зубами. Обычно в таком антураже он сообщал об очередном отказе в степендии, о других мелких и крупных неприятностях.

Следовательно, хорошего ждать не приходилось.

– Вот, товарищ капитан первого ранга, перед Вами наш лучший кандидат. – Отчетливо произнося каждое слово, представил замдекана Лешку. – В науках, правда, не особо усерден, рвения, прилежания не проявляет. Но, прошу учесть, хвостов и академических задолженностей на сегодняшний день не имеет. Зато масса положительных качеств, отличный спортсмен, гордость факультета по бегу на лыжах... в учебное время. Парашютист, боксер, а, главное, свой для Вас человек – подводник-аквалангист, можно сказать – "человек-лягушка". Ну и сердцеед, дамский угодник. Гусар!

Пожевал губами под седой щеткой усов и усмехнулся.

Кем в прошлой, армейской жизни являлся отставной полковник студентам знать неположено, но легенды ходили по аудиториям и общагам о потрясающей осведомленности во всех казавшихся тайными сторонах жизни подопечных. Старикана, впрочем, любили и уважали. В обиду своих питомцев он не давал, зачастую вытаскивал старшекурсников из отделений милиции, даже вытрезвителей без печальных для будущей карьеры последствий.

Прослушав столь двойственную характеристику кандидата, каперанг поморщился, словно во рту заныл очередной зуб.

– Извини Алексей, не представил тебе моего коллегу из Военно-морского училища подводного плавания. Им необходимо срочно набрать студентов с хорошей теоретической и физической подготовкой. Естественно, патриотов и добровольцев, для ускоренного обучения новейшим, сложным, ответственным боевым специальностям. Вот мы тебя и пригласили, как ... достойного.

Коллега полковника скучая листал тощее личное дело Лешки.

– Такие родители? – Он удивленно поднял глаза от дела на Лешку. Тот в ответ скромно потупился, но от родства не отказался.

– Я же говорю, скрытый талант! Нам не удалось распознать, развить природное дарование, но вам.., – Он развел руками, – Все карты в руки. Лучшего отдаем, несостоявшуюся гордость науки...

– Вот дает, Николаич, – С восторгом подумал Лешка, – Продает гнилой товар, не поперхнется!

– Может сначала стоит поговорить с отличниками..., – Зикнулся моряк.

– Не имеет смысла, – Отрезал, грозно распушив усы, замдекана. Хилы, слабосильны, очкасты, замучены учебой и онанизмом. Вам они не подойдут. Да и пьяницы, не приведи господь.

– Ну этого добра не надо, со своими не успеваем разобираться, Оживился морской кадровик. – Пьешь?, – Воткнул перст в Лешку. Тот рта не успел открыть, николаич опередил.

– Нет, можно считать не потребляет. Так, пивко, винцо. Но не часто. Стипендии мы ему не платим, а маман, пардон, держит в строгости, денег выдает только на проезд и завтрак. И то в обрез. Впрочем его девица подкармливает, а деньги они на кино и книги спускают.

Лешка как стоял, чуть не свалился соляным столбом. – Не человек, Николаич – рентгеновский аппарат, магнитезер, Коллиостро, Вольф Мессинг!

Представление закончилось тем, что хитрован Николаич сбагрил таки в училище Лешку, сохранив все ценные кадры для родного факультета, о престиже и успеваимости коего неустанно радел, поддерживая показатели на недосягаемой для других замдеканов высоте.

Так, неожиданно для самого себя, Лешка загремел по спецразнарядке на второй курс военно-морского училища. Для сокращения разрыва в боевой и морской подготовке новичков из студентов не пустили на летние каникулы, а прогоняли три месяца в лагерях доводя до состояния, соответствующего бравому курсанту второго курса.

Первые полгода прошли-пролетели, он и оглянуться не успел. Цукали, жучили курсовые, ротные, старшины, преподаватели. Нормально, без дураков. Спать на лекциях отучили. После знакомства с губой, с нарядами вне очереди, прочими радостями Дисциплинарного Устава, Лешка понял, что по старому жить не получится. Детство закончилось. Времени на встречи с Клавдей почти не оставалось, но она не бросила, ждала. Валялась в одиночестве на диванчике, учебники перечитывала.

Может повзрослела, может остепенилась, может просто занять время решила, но прислушалась к наставлениям мамаши-буфетчицы и, окончив школу, поступила в торговый техникум. Впрочем в редкие встречи они также убегали на лыжах в лес, на последние ряды в киношку, также как и раньше целовались до онемения.

Лешка тянул курсантскую лямку – учился, стоял в нарядах, ходил в караул, в патруль. С общефизической, морской, строевой у него проблем не возникало. Без боязни заделывал в учебном, затопляемом отсеке пробоины, тушил пожары, дегазировал, деактивировал, отражал нападение неведомого противника, выходил в легководолазном котюме из "затонувшей лодки".

Жизнь заставила – одолел и Уставы, хоть чуть не сошел с ума от необходимости читать и запоминать бесчисленные скучнейшие параграфы. Представлявшиеся, до определенного времени, полной ерундой и бессмыслицей. С математикой и английским оказалось все не так плохо, видимо где то в подкорке отложились и адаптированные книжонки, и функции переменного, и курс высшей математики мужеподобной дамы доцента.

Еще легче пошло дело со специальными военно-морскими дисциплинами, их он просто полюбил, засиживался в свободное время в библиотеке читая все, что находил сверх рекомендованного. Тут пригодился английский, легко переводил статьи из иностранных военно-морских журналов и книг. По прежнему, очень нечасто задумывался о будущем. Потому поздно встрепенулся и на красный диплом не вытянул. Когда, по обычаю дурачась, сообщил Клавде, та только вздохнула, но ничего не сказала. Не попрекнула.

В положенное время Лешка с сокурсниками отстоял в последний раз на парадном плацу училища, прошел затем парадным маршем, сменил форменку на пошитый на заказ бело-кремовый китель с золотыми погонами. Выкинул в воздух мичманку, получил диплом, лейтенантские погоны и кортик. Рассчитавшись с училищем, засунул несчитая отпусные в подаренное Клавдей новенькое хрустящей кожи портмоне. Отправил туда же, подъемные и прочие деньги, вышел на улицу с портфелем личных вещей, вздохнул полной грудью и ... оказался в отпуску. Перед убытием на Северный Флот к постоянному месту службы.

Вот так.....

В последний день отпуска солнышко расцветало в беспечном синем небе оранжевой радостной ромашкой. Лешка с Клавдей лежали привычно голыми на пляже, добирая ультафиолета прозапас, на неопределенное время. Когда еще выберешся в Крым. Лоснились коричневыми телами, словно ленивые тюлени на лежке. Загорелые, без пропусков и белых отметин. Клавдя, безмятежно раскинувшись, с закрытыми глазами, урча сытой кошкой, бродила отрешенно тонкими пальчиками по его груди, животу, спускалась к бедрам. теребила, гладила...

– Мне чертовски нравятся твои коричневые, мускулистые, покрытые вызолочеными солнцем волосами ноги, – Мурлыкала, Клавдя. – Словно у античного сатира, или кентавра... Только без копыт...

– Надеюсь и без рогов, – Беззлобно откликнулся Лешка. Он знал за Клавдей любовь к подколам, приводившую иногда к скандальчикам, и старался потакать, не поддаваться на провокации.

– Ну, это не твоя беда..., – Отозвалась Клавдя, – Не мужняя жена.

– Недолго осталось. Приедем – поженимся. Жаль, что раньше не сообразили. Полетели бы вместе на Север. А так жди тебя. Правда в этом свой плюс, успею все подготовить, квартирку там снять. – Он слабо представлял конкретные особенности семейной жизни. И сейчас не хотелось задумываться, лень думать лежа под теплым солнышком, шевелить мозгами. Просто нежился, повернув немного набок голову, любовался в котрый уже раз ее точеным телом, линией животика, упругими грудками с сосками вишенками, нежными завитками на невысоком лобке...

– Нет, милый.... Нет, дорогой.... Не оформим мы ничего... Не для меня эта заполярная романтика... Остепенилась, пора уже.... Маманя права, не пара ты мне.... Поступать в общепит буду, на заочный. Работать к мамане, в вагон ресторан, пойду. Она уже забила место. И в техникуме устроилось. Спасибо тебе, выдали свободный диплом, ... лейтенантше... Потом замуж выйду... Но не скоро... За солидного, устроенного человека, с квартирой, машиной. ... Пойду в ресторан работать... Завпроизводством...

– Маманя сказала, вот если тебя на Черное море выпустят, то стоит подумать, а так... Ни тебе цивилизации, ни театра, ни выставок, холодина собачья.... Июнь еще не лето, а Июль уже не... Сопки да тоска, среди таких же офицерских женушек. Панельные пятиэтажки снаружи, казенная мебель внутри... Скука... Сплетни, склоки... Закрытый гарнизон.... Бетон серый, корабли серые, зелени нет... Муж полгода в море, полгода – черт знает где, а если отпуск, то осенью или зимой пока до двух просветов не дослужится... – Лениво цедила Клавдя все еще лаская Лешку.

– Откуда знаешь?

– Не ты, другие просветили. Маманя специально на северные маршруты просилась, с пассажирами моряками, а больше с их женами, беседы вела. Меня раз в рейс взяла, уговорила... Посмотрела я на морячков с боевыми подругами, фотографии они показывали, думали хвалятся, жизнью гордятся, а я ужасалась. Не для меня все эти Гаджиевы, Полярные, Североморски... Прости... Романтика хороша в стихах да на картинках...

Лешка молчал, дал высказаться до конца, до самого гулкого дна.

– Решилась, удрала вот с тобой, хотя если маманя узнает – прибить может. Но поехала... и вчера еще ты бы всего этого не услышал. Сегодня можно. Последний день. Завтра самолет и, адье! Но это лето – твое, мой тебе прощальный подарок. Так сказать на долгую, добрую память. Все же мы с тобой... не чужие.... Я ... хотела... всю жизнь мечтала... что ты станешь первым мужчиной...

Эх, жизнь... Синее море – золотые якоря.

Глава 3.

Такой тихий инженер.

Раз-два! Раз-два! Вдох-выдох. Наклоны, приседания, гантели, отжимания. Обязательный душ. Сначала чуть теплый, все что может обеспечить поселковая КЭЧ, затем – от души холодный. Этого – сколько угодно. Спасибо северному морозцу. Бодрящий, даже излишне. Но все равно – спасибо. Максимум-максиморум ожидаемого в серой, с заляпанными смолой стыками бетонной пятиэтажке, нелепо, неэстетично воткнутой между лысых сопок. Жалкий приют семейных и не очень, работников номерного флотского завода по ремонту и обслуживанию субмарин.

Вырубив воду, Артур Игоревич тщательно насухо вытер широким голубеньким полотенцем с розовыми цветочками по полю, ухоженное, безволосое, беломолочное совсем молодое тело. Критически оглядел себя в настенном, вделанном в белую плитку ванной, зеркале. Остался доволен. Зябко передернул мягкими покатыми плечами. Натянул белые трусики египетского хлопка, ласково прихлопнул ладошкой по оттопыренному задку. "Хорош, хорош, шельмец!" . Накинул расписанный павлинами стеганный халат, японский, из ленинградской комиссионки.

Топили как обычно, то есть паршиво. Кочегары в поселковой котельной вновь перебрали ночью лишку. Впрочем, чего еще можно ожидать от чумазых, постоянно пьяных, матерящихся и грубящих, нехороших людей?

Под традиционные, словно смена дня и ночи, утренние размышления успел побриться, освежиться из пульверизатора лучшим, естественно из того что смог найти, одеколоном. Воскресный день начался.

Старший инженер, милейший человек Артур Игоревич, обожал дни когда оставался дома, в своем, отгороженном от посторонних гнездышке. Для него не столь уж и важно было выходной, праздничный, больничный день, главное – не нужно натягивать поверх чистого изящного белья уродливый комбинезон, запихивать в портфель бумаги, завтрак-тормозок, термосик с кофе или чаем, хлопать по карманам, проверяя наличие ключей, печаток, пропуска. Затем восемь, а то и больше, каторжных часов сливаться, мимикрировать, общаться с серой, презираемой всеми фибрами души, дурнопахнущей толпой работяг и коллег. Вежливо всем улыбаться, пожимать руки... Печально, противно, но это его крест, его удел.

Закончив столь ненавистный трудовой день, инженер бежал затем по магазинам, делал необходимые закупки, в конце-концов облегченно вздохнув скрывался за дверью своей однокомнатной квартирки, словно рак-отшельник в персональной ракушке. Его крепость, убежище, тихая. надежная пристань. Здесь он наконец обретал покой, вновь становился самим собой.

В течении первого года, после того как прибыл по распределению на место работы, Артур проживал на сьемной квартире, платил бешенные деньги и бомбандировал письмами обожаемую мамочку. Та в свою очередь устраивала перманентные истерики отцу. Вначале тот держал оборону, затем плюнул, решив, что себе дороже проявлять излишнюю принципиальность, тем более год прошел, задействовал нужных людей и обеспечил сыну изолированную жилплощадь.

Мамочка, почувствовав слабину, совершив гигантское усилие попыталась переместить Артурочку поближе к столице, но отец узнав отыграл все назад, да еще пригрозил, что этот выродок там, на Северах и згниет. Даже после его смерти, если нечто подобное повториться. Жена смирилась, но сделала все возможное для повышения комфортности ссылки, переслала чаду мебель, обои, плитку, все для обустройства гнездышка. И, естественно деньги, для оплаты рабочим.

Бедные соседушки, они и не догадывались, что за такой же как у всех, обшарпанной снаружи дверью, разместилось нечто совершенно необычное, с финской сантехникой, немецкими обоями, чешской люстрой, румынской мебелью, болгарскими паласами, паркетным полом. Отделенное от них изнутри совершенно иной, полированной, со встроенным глазком, поверхностью. Все это содержалось усилиями самого Артура в идеальной чистоте и порядке, к этому отцом с детства приучен. Да и выхода не оставалось, ну не домработницу же пускать к себе! Врага в крепость? Да и где ее здесь найти?

Впрочем, все эти хлопоты остались позади. Артур Игоревич вздохнул, подошел к окну, потянул за кисть шелкового, золотистого шнура и приоткрыл немного штору. Увы, глазам открылся все тотже нерадостный, опостылевший, невзачный северный пейзаж.

Тусклый свет заполярного дня, свинцово-серая вода залива, черная туша входящего на ремонт очередного подводного корабля. Одним словом, тоска смертная. Задернул, отсек шторкой внешний мир. Прошел в кухоньку. Забросал зерна в кофемолку. Пожужжал. Пересыпал намолотый кофе в турку. Поставил на плиту. Сварил кофе. Полюбовался пенкой. Налил в кружку с золотым по белому ободком. Добавил молока из пакета. Сливок в этот раз не досталось. Но все равно получилось красиво. Попил кофейку, закусил печеньем....

Боже! Это его мир. Его космическая капсула. Он в вечном одиночном полете... Поднес поближе к глазам турку с кофейной гущей. Всмотрелся внимательно. Только прошлое, прошедшее, ничего о будущем...

Когда он появился в поселке, вышел на работу, мужики местные и бабы сразу почуяли в нем чужака. Чист не в меру, не пьет с коллективом, не дымит "Примой" в курилках, на перекуры все с книжечкой, кефирчиком, кофейком.... чистоплюй хромой. Даже женщины, существа все же более возвышенные и нежные, по самой натуре тонкие и понимающие, правда, в значительной мере, испорченные общением с грубой мужской массой, а потому огрубевшие, сторонились его, смотрели зло, недоверчиво, не отвечали на милые, по мере возможности, улыбки.

Со временем, впрочем, попривыкли, специалистом он оказался толковым, мог просто объяснить, что и как ремонтировать, быстро устранить неувязку, найти неисправность... Лодки знал. Принять не приняли, но ... терпели. А что делать... Коллектив. Профсоюзные взносы платил исправно, на всех собраниях высиживал в задних рядах. Голосовал, в актив не лез. Порученное выполнял. В дружинниках не ходил. Разве в подшефный колхоз не ездил, так ведь хромой черт, что с него спросишь. Вот и жил среди них. Ни свой, ни чужой.

Стало полегше после знакомства с Ксюшей. Теперь его вроде даже жалеют... Инвалид несчастный. ... Артур всегда очень четко чувствовал людей, их отношение к нему. Ошибался редко. От Ксюши шло добро, он ощущал ее способность одарить теплом, женской всепрощающей жалостью. Грех было не воспользоваться столь превосходным "суповым набором".

Миловидная, чуть старше его самого, побывавшая уже замужем и хлебнувшая горького, Ксения одна из коллег не сторонилась его. Подсела раз в перерыв, разговорились. Как водится вначале о литературе, живописи, потом помалу о готовке, о домашнем хозяйстве. Тут он многое знал, ей и неведомое. Заслушалась. Времени не хватило, потому встретились еще... Так они все время в столовке и встречались бы, но Ксюша проявила инициативу – пригласила в кино. Билеты купила. Артур пошел, ему даже интересно стало чем все закончится.

После кино бодро предложил зайти в ресторан. Просто поужинать. По дружески. Все прошло весьма мило и пристойно. Необязательно беседуя о предметах весьма нейтральных, проводил до ее такой же серой и облезлой пятиэтажки как и та в которой жил сам. На предложение зайти почаевничать, секунду подумав, согласился. Поддержал под руку на ступеньках. ... Кавалер.

Чай, по дурацкой советской привычке, пили из стаканов в подстаканниках. Восседая на рассшатанных стульях за покрытым клеенкой кухонным столом. Варенье, вишневое, слегка засахаренное, янтарными грудками лежало на хрустальных розетках, предмете Ксюшиной гордости, приберегаемой для приятных гостей.

Чаем дело не закончилось. Женщина выставила сначала сухое грузинское вино. Уговорила, выпил с ней за дружбу. Потом вытянула из старенького холодильника "ЗиЛ" початую бутылку "Столичной" , но он не поддержал и пить пришлось самой. Выпила можно сказать и ничего, пару рюмашек. Однако хватило. Осмелела, хоть немного язык заплетался, потащила нерешительного кавалера в спальню. Целовала жарко, повалила на никелированную, с шарами, кровать, прям на покрывало, утопила голову в пуховой подушке с кружевной, крахмальной наволочкой. Особым изобилием жилище ее не отличалось, хоть бедненько, но, по крайней мере, чисто, пристойно. Спокойно отметил Артур.

Дальше того дело не продвинулось. Не отозвался Артур Игоревич на ее ласки, уж совершенно откровенные и отчаянные. Не интересовали его женщины. Этого он ей правда не открыл, а придумал некую душесчипательную историю с травмой в училище военном, с последствиями нехорошими, про поломанную молодую жизнь, одинокую, несчастную. Ох, заливалась Ксюша слезами, сочувствовала, переживала. Извинялась, что не поняла, боль душевную хорошему человеку причинила. Он простил великодушно, предложил то, что мог – теплую, душевную, спокойную дружбу. Согласилась...

Спать уложила отдельно, на кушетку, подставив под ноги стул из кухни. На чистых, хрустящих, отутюженных простынях. Он не спал, лежал тихо, не ворочался. Дождался чего хотел, услышал через недолгое время со стороны кровати легкий монотонный шелест, затем погромче, потом мокрое, вязкое, не скрываемое, отчаянное чмяконье и задавленные стоны в подушку. Вот тут возбудился. Еле удалось справиться, чуть не начал удовлетворять себя. Ведь женщина! Женщина мастурбировала. А он всю жизнь ощущал себя именно Женщиной. Не мужиком, не мужчиной, а сначала юной принцессой, теперь – прекрасной Дамой.

Утром тепло, по семейному, нежно даже, приветствовал хозяйку, поцеловал в щечку. Снова чай пили. С сушками. Попращался и ушел. С тех пор они встречались, но не часто, то в кино, то в ресторан ходили. Домой, правда она его не приглашала. Ну а он, естественно, и не собирался ничего подобного делать.

Бабы местные, да и мужики кое-какие, к нему подобрели. Вот ведь, молодой, а страдалец. Инвалид. Ну теперь ясно, чего не пьет, не курит, почему при всяком удобном случае в родной город ездит, часто за свой счет. Лечится бедолага. С тем и оставили в покое. Начальство тоже видать подпиталось слухами, хоть и без особой охоты, но отпускало на пару дней за свой счет. От случая к случаю. Тем боле после "лечения" возвращался повеселевший, без возражений работал сверхурочно. Черт его знает, может вылечиться, женку из местных заведет, крепче к заводу привяжется.

Кто знает как его судьба сложилась, родись он в другой семье. Но что вышло, то вышло. Отец большую часть жизни по гарнизонам, по флотам, морям и океанам. Сына Артуром в честь города, что от япошек освобождал назвал. Там долго служил. Неувязка и с городом и сынком вышла. Грод с базой китаезам неблагодарным отдали, а сынок...

Сынка мамаша воспитывала. Из под своего крылышка не выпускала, а ее в свою очерель, Артурова бабушка в узде держала, ту – пробабка чуть не столетняя. Так и жили в Северной Пальмире в ожидании налетов, наездов отца. Без него спокойно, благолепно, при нем ... вечные уговоры поехать вместе в ужасную Тмутаракань, в сопки, на некий грозный, способный разрушить привычный мирок, чуждый им "Флот".

Женщины не поддавались,стояли твердо. Отец уезжал, побежденный и несчастный. Притензий к матери у него не было, та по своему крепко любила, других мужчин в ее жизни не водилось, хоть претендентов наблюдалось хоть отбавляй. Потрясающей красоты женщина. Внешне весь в нее, Артурчик рос красивым ребеночком, вылитым ангелочком. Маменька, мечтая о дочурке, которая все не получалась с нечастых наездов мужа, наряжала сыночка в платьица, панталончики, чепчики и кружавчики. Игралась словно с кукленком. Приучила, доигралась до того, что Артур дружить с пацанами, от которых кроме насмешек и синяков ничего хорошего не видел, отказался напрочь и водился только с девочками. Тоже до определенного предела, класса с пятого они Артурчика в свой кружок, по неясной ему, но очевидной для вчерашних подружек причине, допускать прекратили. Остались книги. Читал, тихо грустил, мечтал. Из школы домой, из дому – в школу.

Отец, постарев, дослужившись до больших чинов перевелся на Балтику, поближе к семейству. Тихая жизнь Артура закончилась. Моряк девичьих шуток не понимал, не давал валятся в постели, гнал на зарядку, заставлял обливаться водой – закалять организм. Бабки дружно падали в обморок, но ничего уже поделать не могли – время их прошло.

Неждано негадано, вошел в его жизнь первый Друг, тренер из секции гимнастики, в которую определил неуклюжего отпрыска строгий отец. Тренер был с ним мягок, не напрягал, щадя самолюбие пацана, занимался индивидуально и добивался успеха. Часто оставаясь вдвоем после окончания официальной тренировки, подсаживал, показывал, поглаживал добрыми нежными руками. Промытое мускулистое тело под гимнастическим трико, светилось чистотой, пахло не потом и табаком, а духами и тальком. С ним оказалось хорошо и уютно, не то что с отцом, жестким, строгим, просоленным, прокуренным, с щетинистыми, колючими усами, который, приходя со службы лез целоваться, нещадно колол нежную кожу, наутро покрывавшуюся красными пятнами раздражения.

В один из вечеров, Друг попросил Артурчика помочь убраться в тренерской каптерке. Тот не мог отказать. Сам не заметил как оказался в объятиях тренера. То, что произошло потом, воспринял на удивление спокойно, без паники, словно должное. Знал уже, что старшие парни выделают подобное с девченками, в школе просветили. А ему и приятно показалось оказаться женщиной, да еще рядом с таким раскошным мужчиной...

Тренер получал все, что желал. Многому и сам научил, но тут в секцию пришел очередной новичок, поэтому поднадоевшего Артура познакомил, или проще говоря передал, одному хорошему товарищу. Тот преподавал литературу в престижном гуманитарном вузе, сам тонок, изящен, утончен, начитан, словно средневековый гранд. Слыл в их замкнутом кругу эстетом.

С ним стал Артурчик не только любовником, но и пажем. Надо отдать должное, второй Друг многое внес в его жизнь, передал из своих обширных знаний, научил понимать людей, привил вкус к хорошим манерам. Артур настолько восхищался своим повелителем, что отважился, привел домой, якобы для помощи в подготовке к экзаменнационному сочинению.

Маман и бабки чуть с ума от радости не сошли, восхищались манерами, острым умом, изящным вкусом, чтением на память бесконечного числа стихов не только обязательных Пушкина с Лермонтовым, но Байрона, Шелли, Шекспира, Гейне, Шиллера... Впрочем, современных поэтов литератор не читал принципиально.

Идиллию разрушил, как обычно, отец. С первого раза унюхал нечто непотребное в новом знакомом сынка, со второго – объявил, что на дух не переносит лощеного хлыща, чуть не пинком выставил из дома. Через день несчастные любовники плакали и ласкали друг друга, вспоминая происшедшее. Мечтали, сплетясь изящным объятием, о временах античности с ее тонким, чутким пониманием прекрасной, нежной, истинно мужской дружбы.

Беда пришла сразу после окончания школы, когда отец, не считаясь с матерью, а тем более с седенькой бабушкой и совсем выжевшей по старости лет пробабкой, отомстил им одним махом за все прошлые унижения. Чуть не волоком, отобрав предварительно документы, притащил сынка в Военно-морское училище. ... Продолжать династию флотоводцев.

В первую же ночь, Артур сбежал домой, не выдержав ужаса кубрика общежития.

Отец применил грубую физическую силу, пригрозил выдрать, выгнать из дома без пособия, в чем стоял. А стоял он в тренировочном костюмчике и китайских кедах. Немного для начала самостоятельной жизни. Пришлось с позором возвращаться тем же путем обратно в курсантскую среду. Сошло с рук. Даже приобрел некоторый авторитет среди сокурсников. Это же надо, в первую ночь мужик в самоволку сбегал. Грубые мужланы в тельняшках, пожизненные рабы моря и стали, они ничего не поняли.