Текст книги "Китеж уходит под воду (Исповедь мертвецов)"

Автор книги: Леонид Левин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

Поблагодарив и проводив гостя, Руководитель задумался. – Что из предложенного выбрать? Давить? Договариватся? Насколько опасна исламская угроза?

Арабский мир контролирует нефть. Но Россия также владеет колосальными запасами нефти и газа. С другой стороны, зависимость США от арабской нефти, слава Богу, невелика. В случае необходимости можно быстро расконсервировать собственные запасы. Но до этого дело не дойдет, у руководства арабских поставщиков топлива стоят надежные, добрые друзья, стародавние партнеры по бизнесу, а это покрепче политических пристрастий. Бизнес, экономика, прибыль понятия постоянные, непреходящие, чего, увы, не скажешь о политических ориентирах.

Между моей Страной и остальным миром простирается безбрежный океан. Наилучшая граница, защищаемая самым совеменным, самым мощным в мире Флотом. Если радикальный исламизм действительно выступит в поход, то удар прежде всего отразится на Азии и Европе. Жаль союзников, но они же и постоянные конкуренты. Небольшое экономическое потрясение сыграет нам на руку.

Рядом с Афганистаном русские. Именно им принимать в случае неблагоприятного развития событий первый удар. Им и выпутываться, нести потери. Мы посмотрим, проследим за развитием событий. Вмешаемся, но только в нужный момент. Опыт есть. Именно так и происходило в мировых войнах. В любом случае разгром коммунистов, ослабление России нам только на руку. Господи, благослови Америку!

Истово, искренне веруя, Руководитель перекрестился.

Глава 6.

На пути к Черной Вдове.

Конвой из трех запыленных, побитых жизнью машин медленно, под натужный вой перегревающихся моторов забирался все выше и выше в горы. Машины накручивали на оси колес петля за петлей горный серпантин, прижимались к скалам, чуть не обдирая бока, держась подальше от зияющих в пропасти клыков обломков скал.

Древние горы теряли свою мощь, свою кремнистую плоть, осыпались камнепадами, грозили вообще стереть проложенную несколько лет назад вместо древнего неторопливого, позванивавшего мелодичными колокольцами, караванного пути асфальтовую ленту, дурно пахнущего бензином и соляркой, бетонного шоссе.

Воины Аллаха помогали горам в этом богоугодном деле чем могли. Серая лента прерывалась темными заплатами фугасных воронок. Уничтоженные подрывом ограждения и столбы уносили на дно пропастей куски покрытия, истончая остающуюся дорогу. Сгоревшие остовы танков, рыжая от окалины скорлупа бэтээров запруживали горную реку текущую по дну пропости. Вода, белея от ненависти бешенной пеной, подмывала берега, обрушивала горную породу в свое тесное ложе, уносила дальше вниз по течению вымытый из брони недогоревший трофейный хлам.

Дорога тянулась своей серой рукой к небесам. На стеклах джипов оседали и медленно скатывались, оставляя за собой чистые полоски среди дорожной пыли, уставшие капли облаков. Казалось, что кроме гор и машин в мире нет более ничего. Но суровые люди, с мужественными, обрамленными бородами лицами, закутанные в коричневые и серые пуштунские плащи, ни на минуту не расслаблялись, не поддавались гипнотизирующему однообразию горного пейзажа. Окоченевшими руками мюриды все также крепко сжимали рукоятки крупнокалиберных пулеметов, установленных в кузовах японских пикапов, идущих к голове и замыкании колонны, приклады трофейных русских автоматов.

Горы давно забыли покой мирных дней. Люди не верили безмолвию вершин. В любой момент проклятая тишина могла расколоться треском смертельных трасс автоматных очередей, сухими выстрелами снайперских винтовок, рокотом гранатометов, воем мин, свистом горячих, жалящих осколков.

Ценой своей жизни мюриды обязаны сохранить жизнь человека порученного им Аллахом. Умирать не хотелось, поэтому глаза всматривались в темень провалов, зыбкую полутень пещер, жалкую зелень склонов.

Нет покоя правоверным на земле Афганистана. Проклятые пришельцы, неверные шурави многому научились за бесконечные дни войны, стали опытнее, познали тайны гор. Все чаще пробирались в горы упругие, неотразимо, словно дамасские клинки, разящие врага, разведчики спецназа в пятнистом камуфляже. За ними тянулись, делали свое дело здоровенные, с бычьими бритыми шеями, десантники, хранящие на груди, словно талисманы, голубые береты. Даже мотострелки в неуклюже подогнанном зеленом обмундировании пробовали покорять горы. Все чаще сгорали караваны разукрашенных, расписанных яркими красками грузовиков, оставляя после себя в чистом горном воздухе запах сгоревшего опиума, тротила, груды разбитого в щепки оборудования, оружия, медикаментов, а главное – бездарно пропавших в руках неверных зенитных ракет, дорогих словно слитки чистейшего золота.

Пришедшие в горы чужаки безжалостно убивали воинов Аллаха, отправляли мученников шахидов прямиком в райские кущи, в объятия вечно девственных гурий. Те кто воевал в горах в плен не брали. Зачем? Нужное узнавали споро и без особых угрызений совести, например отстреливая по одному пальцы на ногах. Большой болью вырывали нужное у самых молчаливых, самых стойких, а остальные, желая побыстрее и по возможности без мучений, покинуть этот страшный мир, торопились рассказать все сами.

Раньше такого за шурави не замечали. Искусству узнавать скрываемое русские выучились у противников, пусть не сразу, ценой своей крови, но уж больно хорошие попались учителя. В рейды по горам ходили уже не первогодки, только те кто кое чего в жизни повидал. Например сдернутую с плеч кожу друга. Такие жалости не знали. Сравнялись с правоверными....Сами шурави, впрочем, на плен тоже не рассчитывали и потому дрались до предпоследней пули, а последний патрон, смертельную гранату хранили особо, лелеяли, отдельно от других. Не дай бог просчитаться, использовать в запарке боя.

Все это мюриды знали не по наслышке. Хотя разведка и обещала спокойную дорогу и погода держала вертушки неверных на аэродромах, но лишняя бдительность никому не мешала, наоборот, продлевала жизнь.

В захваченном у русских вездеходе, уазике с брезентовым верхом, идущем в середине колонны, мирно гудела печка обогревателя, овевая потоками тепла единственного пассажира, устало прилегшего на подушках и ковре наваленных на заднем сидении.

Человек невероятно устал за последние дни, но даже в полудреме холеные, тонкие руки крепко сжимали полированный приклад автомата калашникова с укороченным стволом. Моложавое, с нежной смуглой кожей, продолговатое лицо смотрело на мир единственным глазом, карим, с восточной томной поволокой. Полные, изящного обриса губы, обожаемые женщинами обнажали сахарно белые крупные зубы. Ухоженная, мягкая, несмотря на полную тревог жизнь моджахеда, борода – предмет гордости и достоинство настоящего мусульманина, обрамляла лицо. Черная повязка скрывала пустую, заросшую уже новой розовой кожицей, но порой все же саднящую, глазницу, оставленную снайперской пулей. Только благословение Аллаха спасло тогда человека от смерти. Принял свершившееся чудо как знак свыше, востребованность для святой борьбы, для великого дела. Конспиративная кличка – "Строитель" была известна очень немногим.

Близость смерти подействовала на Строителя отрезвляюще, охладила боевой пыл, отвадила от личного участия в боевых операциях. Не желал Строитель получить от вылезжего из сибирской тайги охотника вторую, смертельную пулю. Стал особо ценить себя, беречь для главного.

Кроме того всегда помнил как шок и боль ранения, сменила унизительная беспомощность, как лежал нагой, распластанный в ослепительном свете лампы на операционном столе. Пребывал впервые в жизни во власти неверных, пусть даже в дружественных руках хирургов и медсестер. От возможности повторения подобного становилось не по себе.

Отдыхая в пути Строитель вспоминал. Он вообще любил процесс воскрешения в памяти событий и людей. Воспоминания несли с собой не только боль, но проростали новой ненавистью, не давали остыть старой злобе, сделаться привычной или зарубцеваться.

Тогда верные мюриды вытащили его, залитого кровью, из боя, донесли слепого, обмотанного бинтами, на собственных плечах до ближайшего кишлака. По тайным тропам переправили в Пакистан, на базу, оттуда "друзья" доставили в свой госпиталь. Лечили отлично, ничего не жалели, показывали этим как безмерно высоко ценят, как он им нужен. Они ему пока тоже оставались необходимы. Пока... но он им об этом, естественно, не сообщил и в ближайшее время не скажет.

Теперь Строитель уже привык, мог смотреть на себя в зеркало не ужасаясь пустой глазнице. Скоро обещали вставить новый, абсолютно такой как прежний, неразличишь, искусственный глаз. Не живой, стекляный.

Он предложил врачу вырвать глаз у пленного, подобрать похожий, пересадить. Тот отшатнулся, побледнел, замахал руками. Когда пришел в себя, пояснил, мол все равно не приживется, пропадет. Так бы сразу и сказал. Без истерики. Не приживется, тогда понятно. Пусть ставят стекляный, но чего ради бледнеть до синевы от простого вопроса?

Наверняка проклятого неверного ужаснула "средневековая восточная жестокость". Как же, великая западная цивилизация с ее Женевскими конвенциями, гуманизмом, правами военнопленных. Докторишку бы в Афганистан, на недельку. Постажероваться. Научился бы живо шкуры с живых стягивать. А не смог, с самого стянули бы, не поморщились, оставили полудохлого на радость стервятникам. Слова упрека не услышал бы Строитель, понимал, – нужен. Подумал весело, докторишке домой сообщили бы, погиб исполняя врачебный долг... Что поделаешь и врачей убивают вражеские пули. Русские... – они такие варвары...

Машина притормозила, вошла в крутой поворот, протиснулась чуть не обдирая брезент тента в малозаметную расщелину, уводящую с основной дороги. Строитель устроился поудобнее. Половина пути пройдена. А жизнь? Какая часть жизни осталась за плечами?

Вот он совсем маленький, спасается у мамы на коленях от преследовавших его старших мальчишек. Они сидят на веранде огромного дома, вмещающего всю большую семью отца, его жен, наложниц, детей. С веранды видно море. Вокруг дома ухоженный, безмерно любимый им парк, в котором знакомо каждое деревце, самый малый кустик, где масса тайн и неведомых врагам убежищ.

Открывается дверь и на веранду выходит самый дорогой человек в мире, самый сильный, самый смелый, умный и благородный – его отец. Благообразный, с густой, чуть прореженной сединой бородой, положенной правоверному мусульманину, в белоснежных, так красиво ниспадающих потоками складок, одеждах, чалме. Благоухающий прекрасными запахами, словно цветы в саду. Мудрый и знающий отец, своими руками создавший этот мирок, заложивший основу благосостояния семьи. Без образования, без денег сумевший в чужой стране создать процветающую строительную компанию с самым современным, первоклассным западным оборудованием.

Конкуренты скаредничали, набирали ленивых, грязных, неквалифицированных рабочих их отсталых стран Северной Африки. Платили, естественно, гроши, но и работа шла по восточному неторопливо, качество то же оказывалось соответствующим среднему местному уровню, характеризуемому одним словом "Сойдет!".

В фирме отца, наоборот, работали немногочисленные профессионалы, хорошо оплачиваемые, старательные, спорые, вооруженные лучшей из возможной техникой. Отец, хоть и слыл правоверным мусульманином, но любил Запад за его деловитость, преклонялся перед техникой. Обожал летать и даже купил собственный самолет. Доверил жизнь пилоту-американцу, неверному. Дружил даже, доверял, а зря. Проклятый иноземец убил отца. Разбил вместе с белоснежным изящным, словно полированная игрушка, аэропланом. Разве сможет он забыть бесценную кровь на белом крыле?

Впрочем, кто знает, чью тогда видел кровь. Пилот ведь погиб вместе с пассажиром. Комиссия единогласно пришла к мнению о неисправности двигателя, но он теперь уже никому не верил. Считал, что неверные, руками американца самоубийцы, отомстили отцу за благочестие, за крепкую веру, милосердие. За то, что именно его фирме доставались наиболее важные, выгодные заказы.

Отец всегда был ласков к нему, баловал подарками, играл в редкие свободные минуты, качал на коленях, а подрос, сажал по правую руку. Направил на учебу, настоял, дал хорошее образование, выучил на инжинера-строителя, продолжателя своего дела. За то и нелюбим стал сынок бывшей наложницы многочисленными братьями и их матерями. законными женами отца. Мать, смуглая, стройная красавица, украшенная бесчисленными, нежно перезванивающими при движении рук, браслетами, происходила из совсем бедной, незнатной семьи, проживавшей на северо-западе Африки. В дом отца действительно попала наложницей, почти рабыней. Но полюбила хозяина, приникла к нему душей и телом. Отец оценил искреннюю любовь, выделил, приблизил. Сделал законной женой.

Братья исподтишка, боясь отцовского гнева, постоянно обижали и унижали его. Возможно завидывали, ведь рос он красивым, стройным, высоким, разве чуть более смуглым. чем отец. Шипели вслед злобно, – "Презренный раб, сын наложницы!". Не давали свои игрушки, не приглашали в общие игры. Впрочем игрушек ему хватало, а играть всегда интереснее с мамой или отцом.

Так сформировался характер, не угрюмый, но замкнутый, не открытый к общению, но скрытный. Потому видно в школе его тоже сторонились... так и прошло детство одинокое, словно у льва одиночки. Именно в школе он впервые всерьез обратился к Богу, видя только в нем опору и надежду.

Стоит ли удивляться? Всякий парий, любой изгой стремится найти в религии убежище от повседневных мук, успокоение и надежду. Пока другие сверстники проводили время в развлечениях, на кортах, в конюшнях, он сидел за Кораном, зачитывался священной Книгой. Не только складывал слова в строки, но продумывал изученное, пропускал каждую суру не только через мозг, но и сердце. И откликнулась Книга, открыла ему сокровенное, нашел в ней ответы на мучавшие по ночам вопросы.

Мальчишки донимали, вопили, – "Мулла! Мулла! Вон идет маленький мулла!". Презирали за излишнюю, по их мнению, напускную, неискреннюю религиозность. Он считал это за честь, не обижался на неразумных, но ненавидил насмешников.

Пришла пора и отец, благословив, отправил сына учится в далекий город Париж.

Он вошел в мир неверных с душей полной боли и сомнений. Только горячая любовь и безмерное уважение к отцу удержали от сильного побуждения бросить все и вернуться под отчий кров. В аэропорту пересадки, уже не арабском, но еще и не западном, вознамерился сесть на обратный самолет, предвкушая сладкий момент встречи с мамой, как уткнется, словно несмышленый малыш, в колени отца вымаливая прощение. Только усилием воли не позволил себе подобного отступления от предписанного.

– О, сколь отвратно оказалось , – Вспоминал Строитель, открывшееся зрелище вертепа разврата, безнравственных одежд, обнаженных женских лиц. плеч и ног, безбородых мужских лиц. Забыв скромность и предписанное Шариатом поведение, многие из тех смиренных и достойных женщин, что летели вместе со мной, уже в салоне самолета посмели открыть лица, измазать губы кровавой помадой, а во время пересадки сменили наши традиционные одежды на маленькие, все открывающие, платья. Боже, покарай их!

– Я не мог найти себе места, ибо необоримое сладострастие, витавшее в воздухе, окутало меня, возбудило и страсть питавшая его не находила выхода. Преодолевая искусс пришлось запереться в туалете, а затем, не отрывая глаз от знакомых страниц читать весь оставшийся полет священную Книгу, замаливать грех.

Выйдя из самолета в помещении аэропорта ЛэБуржэ, Строитель окунулся с головой в совершенно иной мир. Мир оглушающий звуками, ослепляющий яркими красками, раздевающий взглядами женщин, обливающий холодным презрением мужчин. Даже язык, который изучал под руководством лучших наставников с раннего детства, показался соврешенно другим, незнакомым, абсолютно непонятным. Он легко читал высвечивающиеся на бесчисленных табло объявления, рекламу, но все произносимое людьми абсолютно не воспринимал. И Строителя, с его безупречным, грамотным языком, окружающие, удивленно пожав плечами, не понимали.

Позже это прошло, но в начале был шок. Культурный, языковый... и осталась на всю жизнь затаенная нелюбовь к непонятному, а следовательно, чужому обществу. Удивленный и растерянный, с крокодиловой кожи чемоданом в одной, с Кораном в другой руке вошел Строитель в новую жизнь.

Таксист, местный униженный араб, довез его до заранее снятой отцом квартиры, расположенной недолеко от Университета, в престижном современном доме, помог занести вещи, поблагодарил за более чем щедрые чаевые и удалился. Строитель остался один.

Робкий, стеснительный, смуглый высокий юноша в традиционной арабской одежде начал занятия на строительно-инженерном факультете. Слово отца – закон. Это вдохновляло. Ходил на лекции, не пропускал ни слова, учился. Слишком часто ловил на себе призрительные взгляды модных парней в джинсах, в костюмах, презирающих не за слабый разум, не за плохие знания или полное отсутствия таковых, а только за облик, за внешний вид.

Отметины презрительных мужских глаз горели на лице словно пощечины, застывали пеной плевков. Женские взгляды – липкие, раздевающие, оставляли незримые следы алой помады, пота, невостребованного плотского желания, низменной любви с экзотической восточной личностью.

Именно тогда поставил себе Строитель тяжелейшую задачу – стать, во имя Аллаха, не одним из лучших, о нет, но самым лучшим. Оказаться при выпуске впереди всей цепочки одинаково одетых в синии мантии-балахоны выпускников, в белой, овеянной традициями Ислама одежде. Пусть теперь попробуют злословить, пусть попытаются метать презрительные взгляды. До тех пор, однако, прийдется снять и спрятать в стенной шкаф привычное одеяние. Он еще раз перечитал Книгу и понял допустимость и богоугодность задуманного.

Так он мимикрировал в чужой среде. Словно комбинезон диверсанта натянул на себя тряпки из самого дорогого магазина. Денег не жалел, отец присылал столько, что большая часть так и оставалась неистраченной.

Строитель откунулся на прикрытую афганским бесценным ковром скрипучую спинку сидения русского джипа. Исчез Париж. Над головой вновь трепетал на ветру выцветший брезентовый верх уазика, совсем не цветные яркие зонты кафэшек парижских бульваров. Грозные, вековечные скалы вздымались по бокам дороги вместо трепещущих молодой весенней листвой каштанов. Страна священной войны. О, сколь далек, затерянный в пространстве и времени город первой грешной любви от дороги ведущей в урочище "Черная Вдова".

В Париже бурлила, брызгала потоками света и прозрачностью дождей весна. Тело страдало, переполненное желаниями, словно гранатовое зерно соком. По утрам простыни оказывались на полу, скомканные, пропитанные соком ночных, кошмарных и прекрасных снов. Строитель расслабился тогда, поддался невольно греховному обаянию города неверных.

Однажды в уличном кафэ обнаружил на столике забытый журнал. Приоткрыл страницу. Увиденное налило жаром кожу лица, заставило вспотеть ладони. Захлопнул, огляделся исподволь, затеняя робеющие глаза занавесью ресниц, с ужасом ожидая увидать тыкающие пальцы, разверстые в черном смехе пасти ртов. Никто не смотрел на него, не обращал внимания, все занимались своими делами, болтали, читали развернутые газеты, пили кофе, дымили сигаретами. Судорожно свернув журнал в тугую трубку, так чтобы никто не мог догадаться о его грехопадении, бросил на стол деньги и быстро ушел, ели сдерживась от желания перейти на бег.

С тех пор Строителя охватило томление любви. Непреодолимое желание обладать женским телом, сливаться с ним, повеливать, мять, целовать губы, кусать напряженные соски грудей. Можно было попробывать обратиться к услугам профессиональных жриц любви, благо таковых в городе наблюдалось с избытком. Сдерживали не раз слышимые истории о нехороших болезнях, ужасных последствиях, связанных с несмываемым позором, врожденная чистоплотность и брезгливость. Несколько раз пересиливая себя прошелся по тем улицам, где стояли на углах проститутки, но при виде осененных пороком лиц, ощущении запахов продажных тел, мгновенно исчезало мучившее желание.

Студентку американку из Чикаго, Строитель встретил, выбегая рано утром на занятия в Университет. Она расплачивалась с привезжим таксистом, стояла среди сумок, пакетов, чемоданов совершенно неземная, в ореоле разметанных ветром золотых волос, сияя жемчужной улыбкой белоснежных до легкой голубизны зубов, просвечивающих между алых словно драгоценные кораллы губ, нежная кожа ушей казалась настолько тонка, что утреннее солнце без труда просвечивало, окрашивало розовым их изящные обрисы. Наклонившись к окошку машины, девушка невольно открыла его жадному взору обтянутый джинсами задик, грудь не стянутую уздой белья. Он стоял не смея пошевелится между вращающимися дверями холла, застопорив поток выбегающих на работу жильцам, но не слышал ни стука в разделяющее их стекло, ни возмущенных криков, не чувствовал толчков, бьющей по телу двери.

Постепенно обретя вновь способность видеть и слышать, Строитель выскочил на улицу и, заискивающе заглянув в лицо, попросил разрешение помочь с вещами. Девушка милостиво кивнула. Стоя рядом в лифте он вдыхал ее божественный запах, ощущал невзначай то упругость бедра, то легкое касание волос. Пришел в себя лишь около дверей ее квартиры, с зажатыми в руке чаевыми. Она, введенная в заблуждение его обликом, приняла обожателя за нового служащего. Такое оскорбление не сошло бы с рук никому другому. Только ей, ангелу любви, он заранее простил все на свете.

Потом они познакомились, она смеялась, представляя его с чаевыми у закрытой двери, а он не растерялся, вправил полученную мелочь в серебрянную оправу и носил на груди словно талисман. Девушка с золотыми волосами изучала в Париже дизайн и коструирование модной одежды, мечтала о карьере модельера, о выставках, собственных бутиках, о бизнесе. Строитель слушал, не перебивая ее щебет о подругах, о родном Чикаго, о родителях, о школе, снова о подругах, о подругах и друзьях подруг..., не вдаваясь в содержание, просто упиваясь звуками, мелодией речи. Иногда она останаливалась перевести дух и он заглядывал в голубые, словно лагуна возле отчего дома, глаза. Видел в них себя, ощущал впервые в жизни, что нравится женщиине именно как мужчина.

После встреч с американской случалось бежал к зеркалу в ванной и смотрел на свое изображение в полный рост, любовался нежными чувственными губами, томными словно спелые сливы глазами с подсиненными чуть-чуть белками, в обрамлении пушистых, длинных , с загнутыми кверху краями, темных ресниц. Радовался мускулистому телу, плоскому животу, тонким, изящным словно у пианиста пальцам рук, длинным крепким ногам. Убеждался еще раз, что достоин любви своей красавицы.

Почти каждый день после занятий Строитель водил девушку в рестораны, одеваясь по такому поводу в вечерний костюм. Вместе они представляли красивую, своеобразную пару, ловили одобряющие взгляды поситителей мужчин, завистливые – одиноких, ревнивые – некрасивых женщин. Иногда ему казалось, что девушка ждет чего то большего, возможно поцелуя, но скромность и неиспорченность не позволяли молодому мусульманину совершить таинство на людях, при посторонних. В такие дни он забыл о Книге, почти уже любил, принимал мир неверных, впустил его вместе с чувством любви в свою ослабевшую душу.

Женская душа – потемки. Душа неверного – смрадная клоака. Тогда он не понимал это. В мечтах видел себя вдвоем с американкой в родных краях. Ее любящей и любимой женой, с детьми, общими делами, радостями. Себя – заботливым мужем, обеспечивающим безбедное существование большой семьи.

Однажды, возвращаясь из ресторана, он проводил девушку до двери квартиры и собирался уже возвращаться, но она не отпустила его руку, притянула к себе и найдя губами его нецелованные губы прильнула, заполнив полость рта нежным языком, запахом мятной жевательной резинки и сладостью неземного меда.

Строитель и сам не заметил как оказался в квартире американки. Балуясь девушка выхватила из белого нутра холодильника темную пузатую бутылку с высоким золотым горлом. Прошептала на ухо, что сегодня особый день и они будут пить только шампанское. Открыла с легким хлопком, налила в высокие розовые бокалы пенную золотую жидкость и он, никогда ранее не позволявший нарушение заветов Аллаха, выпил бокал до дна, ощутив щиплящий вкус винограда с легкой горчинкой. Потом они выпили еще и он, осмелев, ощущая мягкое головокружение и необычную смелость, веселую раскованность в действиях и чувствах сам поцеловал мягкие, податливые, отдающиеся губы.

После третьего бокала, отозвавшегося в полумраке комнаты мелодичным звоном, девушка протянула к нему обнаженные руки, сняла темный вечерний пиджак, кинула неглядя назад, прямо на пол. Прильнула всем телом. Он обнял, нежно-нежно, подобно тому как делал многократно во снах, провел жадной рукой с трепещущими паьцами по спине, бедрам, груди, ощутил напрягшиеся виноградинки сосков.

Открытое черное платье с шерохом поползло вниз, когда Строитель медленно сдвинул узенькие бретельки с покатых, покрытых атласно шелковистой кожей плеч, обнажив нагую, неприкрытую, высокую, упругую грудь, вздымаемую прерывистым дыханием. Упало к ногам. Девушка стояла прекрасной статуей, прикрытая только небольшим лоскутом кружевного черного шелка в самом сокровенном, тайном, заветном, притягивающем его взгляд месте. Он ненасытно целовал ставшее вдруг доступным тело, не веря все еще в свершающееся и плоть его разрывалась от желания.

Руки девушки выдернули из брюк Строителя рубашку, растегули пуговицы, стащили, откинули прочь...

– О, милый! Мой шейх... Мой повелитель... О, мой сказочный принц... Я так люблю тебя.! О, какое у тебя прекрасное тело, стройное, смуглое, безволосое... О, я уже обожаю твое тело. – Ее губы впивались в его соски, опускались все ниже и ниже. – Твои губы... полные, страстные, нежные доводят меня до безумия, целуй меня, целуй же... Я в восторге от твоей девственной неопытности, меня возбуждает твое смущение... Не робей – бери меня...

В ответ Строитель целовал тело американки, плечи, грудь, а она тем временем распустила его пояс и он, перешагнув через оказавшиеся на полу брюки, стоял перед ней в легких белоснежных хлопковых трусиках, слегка отопыренных восставшей плотью. Девушка опустилась на колени, словно языческая жрица перед божеством и запустив пальцы под легкую ткань одним движением стянула ее вниз.

Что произошло? Куда делся восторг? Почему она замерла с удивленно раскрытыми алыми губами и широко распахнутыми глазами? С дурацким видом обманутого ребенка которому вместо ожидаемой конфеты подсунули пустую обертку? По инерции Строитель еще продолжал гладить и целовать ставшее неожиданно резиновым, переставшее отвечать на ласки тело...

– И это все...? И это... это все...что у тебя есть? Этим писюном ты собирался удовлетворить меня? Да у детишек в киндергардене больше твоего!, Девица зашлась в смехе, она тыкала пальцем в его мужское естество, изгибалась, заходилась от смеха. Небрежно, двумя пальчиками с наманекюренными коготками взяла, покачала.. Он не выдержал муки... и разрядился ей в лицо, на грудь ...

– Ах, ты не можешь удовлетворить бедную девушку, обманщик, так еще и плюешься... Молыш, тебе просто необходимо сначала подрасти..., – Заливалась американка.

Когда он отвесил первую пощечину, ей, впрочем, стало совсем не до смеха. Его обуяла злость, яростно хлестал по кукольному личику, размазывал рукой разлетающиеся из глаз слезы, зажимал второй ладонью рвущийся наружу вопль.

– Заткнись! Или я убью тебя! – Пршипел, зверино ощерясь.

Она замолчала испуганно, заткнулась мгновенно, закивала головой, видимо прочитала в его глазах нечто такое, что парализовало, заставило подчиниться. Тогда он схватил так обожаемые ранее волосы, сгреб в горсть, притянул вплотную, заставил делать то, что видел на страницах хранимого в самом потаенном месте журнала. Жестко и зло, думая только о себе и своем удовольствии.

Строитель насилывал студентку до утра, а если та пыталась вырваться, также зло и жестоко избивал, покорял своей воле. Ненависть возродилась в его душе, расцвела, взросла и уже никогда не покидала сей приют.

Под утро, отшвырнул тихо скулящую девицу, подобрал раскиданную по полу одежду и вернулся к себе. Принял душ. Заварил и выпил крепчайший кофе. Быстро собрался, оставив навсегда купленное одеяние неверных, одел хранимое в шкафу родное, то в чем приехал и навсегда, по тогдашнему глубокому убеждению, покинул Париж.

Он вернется в Город Любви вместе с восьмифунтовыми бомбами, рассчитанными на убийство как можно большего числа людей. Взорвет во имя Аллаха урны на бульварах, прямо среди толчеи бестолковых туристов, рванет вагоны поездов и станции метро – калеча трудовой люд спешащий домой после нелегкого рабочего дня, загремит и полыхнет огнем возле музеев, в тихих аллеях прибежищах влюбленных парочек. Строитель начнет мстить.

Диплом Строитель получил в Бейруте, с отличием, первым на курсе. Именно в этом городе Строитель встретил людей из разных стран, понимающих и разделяющих его ненависть к неверным. Главное, Учителей, разъясняющих и направляющих, проливающих свет на ищущих истину. Укрепился в Вере.

В неторопливых, обстоятельных беседах открывался строителю страшный заговор Запада против мира Ислама, мира единственно истинной Веры. Заговора, охватившего не только Запад, но вовлекшего в свои ряды недостойных, усыпленных сладкими посулами, смягчивших свои сердца мулл и улемов. Заговор презренных евреев и нечистивых христиан, покоряющих мусульман, заставляющих отдавать за бесценок природные богатства, нефть, газ, что еще страшнее – терять свое естество, природу, культуру, религию перед волной неподребности, порока, безнравственности, идущей с Запада. О, как он понимал эти слова.

Когда произошла трагедия с отцом, именно Учителя объяснили ему, еще сомневающемуся, что отец, святой человек, истинный мусульманин, погиб от руки Запада, его техники, его людей. И месть в этом случае обязательна и священна. Строитель оплакал отца, похоронил с почестями и вернулся в Университет доучиваться.

Постепенно Строителя вводили в дела тайной организации, не сразу, только убедившись в верности делу, шаг за шагом. Проверяя волю к борьбе раскрывали планы великого сражения за Всемирный Халифат. И появились среди друзей Строителя хитроумный Врач из Палестины, мудрый Шейх из Каира, верный и надежный Ахмат из Пакистана, строгий воин Хатта из Иордании.

– Наша задача, – Объясняли Учителя, – Не создавать новые центры и организации для борьбы с неверными за великую Идею, но объединить под зеленым знаменем Ислама всех уже сражающихся. Так легче бороться. Ведь одному мусульманину ближе дело "Хамаса", и он вступит в его ряды, второму по нраву настойчивость и бестрашие "Братьев мусульман", третьему – нравятся идеи "Фатх". Зачем же разделять борцов?