Текст книги "Перо ковыля"

Автор книги: Леонид Семаго

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

В зимнем поле

Первые дни 1981 года были необычно теплыми для времени, которое называется шапкой зимы, будто пришли они в полночь года из его солнечного утра, из светлой весенней поры. Даже ночами оставалась мягкой земля, а звезды всю ночь сверкали в чистых лужицах. Днем медленно плыли по светло-синему небу легкие облака, и светлой чайкой тянул вдоль лесной полосы седой лунь. Не хватало только жаворонков, поющих над умытой озимью, чтобы поверить, что наступил апрель. Но не было в тихом просторе не только жаворонков, но и скворчиных ватажек, и черно-белых чибисов. Лишь изредка из одного села в другое летела пустынным небом одинокая ворона.

Однако на пологом склоне нераспаханной степной балочки, где зелень низенького мха и прижавшихся к земле зимостойких трав едва пробивается сквозь жухлую ветошь, глаз заметил неясное движение нескольких маленьких теней, которые выдали табунок серых куропаток, сторожко пасшихся на солнечном скате. Но как только низкое солнце скрывалось за облаком, исчезали с зеленовато-серой поверхности темные силуэты, и даже в сильный бинокль не сразу удавалось отыскать птиц, настолько цвет и рисунок их оперения сливались с общим фоном косогора. Маскировка куропаток так совершенна, что на открытом, без снега месте их может выдать лишь блеск темных глаз. Есть в наряде куропаток и яркие пятна: оранжевые горлышко и щеки, толстая коричневая подкова на груди, красновато-каштановые полоски на боках и ярко-рыжие перья короткого хвоста, но их птицы показывают лишь на взлете.

Полтора десятка птиц в табунке собрались вместе не случайно. Это – семья, которая в начале осени была вдвое больше. Однако за минувшие месяцы произошло столько встреч с лунями, ястребами, лисами, а потом и с охотниками, что уцелела половина, а в некоторых семьях остается один из четырех и даже из пяти птенцов. А бывает в одном выводке до двадцати пяти близнецов. В птичьем мире бьет все рекорды плодовитости серая куропатка. В 1957 году в Хоперском заповеднике было найдено ее гнездо с двадцатью семью яйцами.

У самки нет особых хлопот с устройством гнезда, но почти месяц уходит на то, чтобы снести яйца: ежедневно по одному. И сделать это надо так, чтобы не заметил никто из врагов. Крадучись, появляется куропатка ранним утром у гнезда-ямки, добавляет к лежащим очередное яйцо и, уходя, прикрывает их сухой ветошью, не появляясь поблизости до следующего утра. Дожди, холодные зори и ветры, дневная жара сменяют друг друга, а яйца лежат как забытые под ненадежным покровом из горсти ветхих былинок.

Начав насиживать, самка становится еще осмотрительнее и осторожнее, так что о месте гнезда не знает ни одна живая душа. Единственное, что может выдать наседку, – блеск глаз на ярком свету. В полуденную жару птица уходит покормиться, быстро и тщательно прикрывая яйца сухим мусором, чтобы не перегрело их горячее степное солнце, не заметили сорока, ворона или лунь. Сорока – первый яйцекрад, настоящий бич куропачьего племени. Она осторожно и терпеливо выслеживает семью куропаток и когда обнаруживает место гнезда, обездоливает мирную пару. Хорошо, если это случается, когда в гнезде еще мало яиц, и куропатка, потеряв их, делает новую кладку. Тогда она становится еще скрытнее и ни за что не приблизится к гнезду, не шевельнется на нем, если заметит неподалеку белобокую похитительницу.

Возвращаясь после кормежки и туалета к гнезду, куропатка никогда не идет к нему прямо. И всякий раз ее сопровождает самец. Он, как разведчик, еще на дальних подступах к гнезду внимательно разглядывает окрестность: перебегая с места на место, вытягивает шею и смотрит поверх травы или взбегает на бугорки и кочки. Не видя ничего подозрительного, петушок тихо и успокоительно квохчет, и тогда рядом с ним, как из-под земли, появляется наседка. Не поднимая головы и как бы приседая, она довольно быстро сторонкой крадется к гнезду. Чем ближе, тем сильнее прижимается курочка к земле и последний метр не идет, а ползет. Потом подползает под сухие стебельки, которыми прикрыто гнездо, и мгновенно замирает на нем, становясь невидимкой, а потом едва заметными движениями начинает убирать из-под себя мусор от сухой травы. Делает это так осторожно, что кажется, будто чуть шевелятся под легким ветерком сухие травинки.

Пока длится насиживание, петушок к гнезду не подходит, неся охрану в сторонке. Он всегда готов к защите и самоотверженно отгоняет луня, который нет-нет да и прилетит, надеясь на оплошность стража. Но такого не случается. Если появляется на участке более серьезная опасность, самец отвлекает внимание на себя. Шумно хлопая крыльями и широко развернув ярко-рыжий хвост, он свечой взлетает из травы и, пролетев немного, падает в нее. Этот прием спасает самку и яйца даже тогда, когда она обнаружена. Достаточно на секунду отвести взгляд от затаившейся куропатки, чтобы потерять ее из виду, и потом надо затратить несколько минут, отыскивая ее на совершенно открытом месте: перья на ее спине с узкой светлой полоской, и полоски сливаются друг с другом, как блеклые травинки на сером фоне.

К концу насиживания куропатка перестает дорожить собственной жизнью, если яйцам угрожает опасность. Незадолго до вылупления птенцов ее можно взять в руки, положить рядом с гнездом, посчитать или послушать яйца, а потом снова вернуть на место. Она не будет притворяться ни раненой, ни мертвой, а будет лежать, оцепенев и не моргая.

Синхронность вылупления птенцов поразительна. Из скорлупы всех яиц птенцы спешат выбраться одновременно, без той очередности, в которой были снесены яйца. Тут же перебираются они под крылья отца, лежащего рядом. Как только две дюжины новорожденных обсохнут, семья уходит с места, не возвращаясь больше к нему, а в ямке остаются скорлупки, видные теперь любому летящему или бегущему мимо.

Присмотреть за каждым, обучить чему-то всех в такой многодетной семье даже двум родителям невозможно, и удивительно послушные и энергичные птенцы с первого дня начинают без ошибок выполнять программу куропаточьей жизни: держаться вместе, кормиться самостоятельно, на открытые места не выходить. Вся жизнь этих птиц на ногах, они не знают усталости. Летают мало и лишь в крайних случаях. Покидая на зиму гнездовые места, отправляются в путь пешком.

Птенцы приобретают способность к полету намного раньше, чем молодняк у хороших летунов. Полетные перья на маленьких крылышках растут так быстро, что одетые пухом птенцы уже на первой неделе жизни могут понемногу перепархивать. За эту способность за ними удержалось старое охотничье название «поршки». На второй неделе перепархивание сменяется управляемым полетом, и весь выводок может пролететь за родителями более десятка метров или с места перемахнуть четырехметровой высоты препятствие.

Вот только оберечь всех птенцов до того времени, когда могут они прожить и без родительской опеки, невозможно, хотя и не жалеют ради спасения детей свои жизни взрослые. Когда заходит речь о самоотверженной защите потомства в мире животных, на память в первую очередь приходят случаи, когда птицы, отводя опасность от гнезда или выводка, притворяются увечными. Неопытный хищник бросается к «легкой» добыче и остается ни с чем. И никто никогда не сомневается, что так поступает, спасая птенцов, только мать. Когда смотришь, как припадает к земле и бьется, раскинув белополосые крылья, авдотка, отвлекая человека или зверя в сторону, противоположную той, куда удирает птенец, и как, без тени беспокойства, встав во весь рост, со стороны наблюдает за происходящим самец, представить себе иное распределение ролей в подобной ситуации птичьей жизни трудновато, за исключением, конечно, тех примеров, когда на долю самцов приходится и насиживание яиц и воспитание выводка.

У серой же куропатки, наоборот, именно самец, отвлекая врага от семьи, подвергает себя такому риску, что нередко становится жертвой, попадая в когти ястребу или иному хищнику. С поразительной быстротой принимает петушок правильное по обстоятельствам решение. Мне несколько раз приходилось встречаться с семьями куропаток, неожиданно и для птиц, а часто и для меня. Иногда, слыша в траве «разговор» выводка, я подбирался к нему чуть ли не вплотную. Внезапность моего появления перед птицами никогда не вызывала у них растерянности, будто они были готовы к нему заранее.

Однажды, наблюдая за гнездом тювика, я сверху увидел, как вдоль опушки медленно продвигается семья куропаток: мать, отец и восемнадцать поршков ростом с бесхвостых скворцов. Выждав, когда все они зашли за кусты, я спустился на землю и, стараясь не наступить на сухой прутик, пошел к тому месту, где кончался кустарник, прислушиваясь к тихим голосам птиц. Кажется, первой меня увидела самка, но сигнала тревоги я не слышал. Она, развернув рыжий хвост, взлетела в сторону ржаного поля, за ней – весь выводок. Куда они опустились, я не увидел, потому что в тот же миг петушок, припадая к земле, с каким-то нептичьим визгом помчался в обратную сторону, проковылял мимо моих ног и очумело заметался в траве, громко и часто стрекоча, чтобы я его заметил.

Но я замер, следя за ним только взглядом, а он и крыло волочил, и из травы высовывался, и падал, пытаясь спровоцировать меня на преследование. Понемногу удаляясь, он словно недоумевал, почему я не погнался за ним. Стрекотание становилось реже и тише, и, наконец, петушок остановился, постоял молча, пригнулся и бегом припустил в ту рожь, где скрылась его семья.

Не более секунды было у петушка для принятия правильного тактического решения. Рядом не было надежного укрытия, путь к непролазным зарослям лоха был отрезан, а реденькая рожь – это не густой бурьян. В такой обстановке был возможен еще один вариант спасения: всем врассыпную. Но петушок выбрал самый верный. Казалось бы, для такой согласованности действий нужно несколько дней тренировок: ведь все восемнадцать птенцов полетели за матерью, ни один не припустил за отцом. Тысячами прежних поколений отработано до совершенства мгновенное подчинение сигналу самки. А отцовская самоотверженность у серых куропаток достойна восхищения: именно в таких случаях, чаще чем в других, попадают они в когти ястребов-тетеревятников.

Серые куропатки часто гнездятся на окраинах больших городов, вокруг которых всегда бывают большие и малые пустыри со своеобразным животным и растительным миром. На этих пустырях куропаткам удается сберечь гнезда и выводки от бродячих собак, кошек, сорок и ворон, но в суровые зимы они терпят тут такое же бедствие, как и те, которые живут в степных урочищах, в лесках и на возделываемых полях. Преодолевая от голода страх и осторожность перед человеком, жмутся куропачьи табунки и семьи к станичным и сельским дворам, коровникам и сеновозным дорогам, вступая в нелегкую конкуренцию с голубями, воробьями, овсянками и подвергаясь преследованию ястребов, полевых луней и браконьеров. К исходу зимы от осенних табунков нередко остается одна птица из десяти. И только самая высокая в птичьем мире плодовитость спасает серую куропатку если не от исчезновения, то от угрожаемого положения.

Однако есть надежный, но забытый способ спасения куропаток и от истребления хищниками, и от зимней бескормицы. Не ожидая, пока стихия начнет брать дань с их поголовья, отлавливают куропаток простыми ловушками и содержат в просторных, низких вольерах до появления настоящих весенних проталин на косогорах, когда табунки прекращают свое существование и пары занимают семейные участки. Не стоит опасаться, что за два-три месяца неволи птицы привыкнут к человеку, ежедневно приносящему им корм, и потом первыми попадут под охотничий выстрел. Они в день выпуска такие же дикие, как и до поимки. Да и времени до нового охотничьего сезона остается не менее полугода.

Именно передержка птиц в неволе дает лучший результат, нежели подкормка на воле. Во-первых, расход кормов значительно меньше, во-вторых, они полностью защищены от хищников, в-третьих, никуда не уходят куропатки. Хотя мы и считаем их оседлыми, зимой уходят они от своих гнездовых мест довольно далеко. А если масса куропаток начала свое движение, остановить их практически невозможно, как невозможно самым лучшим кормом задержать дольше положенного срока любой вид перелетных птиц, да и не только перелетных.

Зоолог Борис Нечаев, досконально изучивший в своем охотничьем хозяйстве повадки серых куропаток, поведал о таком случае. Как-то в середине декабря, когда уже прочно установилась зима, он, собравшись в обход заказника, по привычке с высоты крыльца осмотрел степь. По дальнему гребню, едва различимые в бинокль, бежали куропатки. Бежали почти в сторону фазаньей кормушки. Рюкзак с кормом для фазанов был готов, и, став на лыжи, Нечаев побежал птицам навстречу. Осторожно посмотрел с бугорка: не свернули ли? Узкой дорожкой стал сыпать на утрамбованный ветром снег зерно, протянув ее до самой кормушки. Сделав большой круг в сторону, снова подобрался поближе к этому месту. Расчет был верен: куропатки, добежав до зерна, свернули к кормушке, которой не стало видно под массой серых птиц.

Теперь корм приходилось насыпать, дождавшись темноты, чтобы не спугнуть стайку, которая три дня не отходила от сытного места. Только вечером убегала она от опушки в открытую степь ночевать на снегу. А утром четвертого дня исчезли куропатки все как одна. Не разлетелись, кем-то напуганные, а убежали. И следы показали, что птицы не сбились с курса за время остановки, направление взяли то же, с которого пришли.

Наши холода серым куропаткам не страшны. Одеты они тепло: на стержне каждого пера сидит еще и довольно длинная пушина. День и ночь они на морозе, на ветру. Днем пасутся вместе на выдувах, ночью спят, делая в снегу одну общую ямку на шесть-восемь птиц, укладываясь в ней головами к центру. Для филина это неподвижное, не имеющее контура отдельной птицы пятно не представляет интереса. Лиса не подберется неслышно: кто-нибудь да услышит, и насторожатся все. Каждую ночь проводят на новом месте. Если снежком присыплет, только теплее будет.

С приходом весеннего тепла наступает конец совместной жизни. Драчливыми становятся петушки, избегают встреч друг с другом самки. Выбирая гнездовой участок, куропатки обходят сырые луга, хорошо ухоженные поля, леса и незащищенные пески. Лучшие угодья для их гнездования – сухое место с невысокой редковатой травкой, чтобы был хороший круговой обзор и одновременно – соответствующая маскировка. В этом отношении у пары не возникает второго решения, где устраиваться с гнездом, и тогда самцы начинают токовать. В закатный час, когда успокаивается ветер, стихают птичьи голоса в перелесках и замирает степь, в хороших куропаточьих угодьях чуть ли не с каждого бугорка слышно негромкое, суховатое и короткое чириканье. Ответные голоса самок так тихи, что лишь случайно удается услышать их нежное: «пит, пит, пит...».

Труслив ли заяц?

Многие из моих читателей бывают удивлены, узнав, что я не фотографирую животных. Многие уверены, что я никогда не брал в руки охотничье ружье. Однако я и фотографировал, и охотился, но убедился, что, фотографируя зверя или птицу, видишь мало, а запоминаешь еще меньше, чем наблюдая животных на охоте. Однако самые интересные наблюдения и встречи – те, когда просто смотришь на сцены из звериной, птичьей, лягушачьей жизни, не вмешиваясь в нее.

Охотился я никак не менее двадцати лет, еще в те времена, когда не было повода заводить разговор о создании Красных книг. И хотя приходилось бродить в таких местах, где несчитанные и непуганные звери за всю свою жизнь не видели охотника с ружьем, не слышали выстрелов, я так и не подстрелил ни одного зайца. Мне просто не везло. Здоровенные русаки выскакивали чуть ли не из-под ног и без особой поспешности уходили невредимыми. Это не прибавляло мне азарта, и как-то постепенно желание убить превратилось в желание посмотреть. И потом частенько один на один я кричал занятому своими делами длинноухому зверьку какое-нибудь приветствие. За жизнью нескольких зайцев удалось понаблюдать в спокойной обстановке даже ночью. Показывали себя зайцы и днем. По их следам узнал многое, но все-таки полного представления о жизни зайцев нет до сих пор. Зато, по крайней мере, есть уверенность, что проходит она не в одних только тревогах и постоянном страхе, хотя врагов хватает везде. Есть у зайцев и врожденная смекалка, и смелость, и неплохая память на места и события. А если бы еще опыт бывалых зверей становился достоянием сородичей, как, например, у кабанов или ворон, то завоевал бы русак совсем другое место на жизненной арене. Но у них кто что постигнет, тот с тем и живет, сколько ему на долю выпадет.

Как запутывает свой след русак прежде, чем затаиться на лежке, знают не только охотники, но как уходит он от погони орла, лисы, борзой, видели немногие. Спасаясь от зубов или когтей хищника, заяц полагается не только на быстроту и силу своих ног, но и успевает на бегу решить задачу, как обмануть преследователя.

В феврале 1982 года я специально поехал в Нижнекундрюченское охотничье хозяйство, что в низовьях Северского Донца, посмотреть на отлов зайцев сетями и понаблюдать за беркутами, которые слетаются в те же края охотиться на зайцев. А русаков в заказнике этого хозяйства, начинающемся прямо от станичных дворов, было столько, что уже через сутки после свежей пороши снег на песчаных увалах и в лощинах между ними был истоптан, будто степное овечье пастбище. Торные тропы и следы одиночек запутали бы любого следопыта, пожелай он отыскать по ним «своего» зайца. Зато вспугнуть затаившегося зверька можно было из-под любого кустика полыни или низкорослого ивнячка. За два часа неторопливой охоты восемь человек (четверо загонщиков и четверо у сетей) поймали двадцать зайцев.

Линия загонщиков была такой редкой и растянутой, что не все поднятые русаки бежали к сетям. Чуть ли не половина вспугнутых в тот день зайцев осталась на свободе, разбежавшись по сторонам. Удирали они не по снежной целине, а по своим тропам. Отбежав немного, почти каждый останавливался на бугорке, поднявшись столбиком, быстро оценивал обстановку и, оправившись от первого испуга, довольно спокойно скакал отыскивать новое место, где можно было отлежаться до еще далекого вечера.

Но один из прорвавшихся вместо того, чтобы остановиться и осмотреться, шпарил почему-то прямиком к дальним зарослям высокой ольхи у ручья. Он с такой быстротой проносился лощинами и вымахивал на бугры, что казалось, будто скачет не один, а несколько зайцев. И только когда заяц, не выбирая пути, пронесся мимо меня, увидел я гнавшегося за ним беркута, за которым едва поспевала одиночная ворона. Орел был немолод, а значит, опытен в охоте. Скорость погони была больше скорости отчаянного бега зверька, который казался обреченным. Беркут уже вытянул вперед когтистые лапы, намереваясь перехватить зайца на вершине бугра. Фигура орла закрыла беглеца. Снег взметнулся в том месте, где окончилась погоня. Ворона, словно по инерции, пролетела еще немного и опустилась на тополь, стоявший в сторонке. А через несколько секунд взлетел и уселся на тот же тополь беркут. Без зайца. И ворона посмотрела на этого властелина с явным разочарованием и осуждением: как же, мол, так? Упустил верную добычу.

Как заяц увильнул от верной смерти, я не видел: крылья орла закрыли финал погони. Но снег, как фотоснимок, сохранил то неуловимое мгновение. Орлу схватить бы зайца на прыжке, то есть в воздухе, и тогда был бы он с добычей. А он просчитался, упав на жертву в тот миг, когда заячьи ноги уже отталкивались от опоры. И остались на бугорке только отпечатки крыльев: двумя веерами клинков врезались наискось в жесткий, слежавшийся снег крепкие маховые перья. Когда орел взлетел снова, заяц был уже около зарослей ольхи, и гнаться за ним было бесполезно. Почти так же упустил орел и второго русака.

Но если первый ушел от орла только из-за его просчета, побывав скорее всего в такой переделке впервые в жизни, то второй сделал это с какой-то отчаянной лихостью. Как только орел вытягивал лапы, намереваясь запустить когти в заячью спину, русак одним прыжком менял направление, и хищник, теряя на вираже скорость, немного отставал. Если бы в песках не было никакого укрытия, заяц проиграл бы, несмотря на все уловки. Но на последнем рывке он вонзился в раскидистый и густой куст колючего боярышника, сквозь переплетение ветвей которого не только беркуту, а и вороне пробраться непросто.

Для зайца страшнее любого орла ястреб-тетеревятник, потому что от его когтей нет спасения. Преследуемый им заяц в страхе готов спасаться даже в лисьей норе, лишь бы попалась она ему на пути.

А может ли ястреб напасть на взрослого русака, на зверя, вчетверо тяжелее себя? Может. И не только в голодном отчаянии, а специально выискивая жертву. За день до выезда на отлов зайцев отправились мы проверить фазаньи кормушки, подсыпать в них зерна. Проехав через старый, запущенный абрикосово-вишневый сад, окруженный строем пирамидальных тополей, все сразу увидели четырех русаков, что было духу бежавших в нашу сторону. Скакали они врассыпную, но причина паники должна была быть одна. Ни браконьеров, ни бродячих собак в этих местах не было, и для охоты этот день был закрыт. Зайцев мог поднять лишь дикий хищник.

Так оно и оказалось. Вслед за ними, не спеша, словно выбирая, которого хватать, летел крупный тетеревятник. Зайцам оставалось до тополей метров двести, как вдруг один из них исчез, будто провалился средь чистого поля. Остальные продолжали бежать, но хищник постепенно отставал от них. И тут стало заметно, что у тетеревятника отвисает туго набитый зоб: ястреб летел с охоты. Уже сытый, направляясь к месту отдыха, пролетал он над бывшей бахчой и выпугнул из реденького бурьяна четверку отлеживавшихся там русаков. Не выдержали у зайчишек нервы, и припустили они к саду, к спасительным непроходимо-непролазным зарослям терна, не замечая того, что тетеревятник, наверное, и не смотрел на них. А один юркнул в присыпанную снегом бетонную трубу, которую оставили в поле. Когда я заглянул в дыру, просвет в трубе был закрыт сидевшим там зайцем. Он даже не пошевелился, когда, смахнув снег, я похлопал по гладкому бетону ладонью. Следов у обоих концов трубы было достаточно. Видно, зайцы в ней отсиживались не раз. И под вечер, возвращаясь домой, мы по свежему следу узнали, что спасавшийся от ястреба заяц был вторым, а первый сидел там с утра.

В феврале 1953 года, когда я начинал охотиться на зайцев, один русак показал, как можно уйти невредимым из лисьей пасти. Было это в Казахстане, в песках между Аральским морем и Мугоджарскими горами. Зима выдалась для тех мест на редкость снежной: уже в декабре заваленные снегом пески были почти непроходимыми для пешего человека. А зайцев там было не сосчитать! Попробовал охотиться верхом, но полудикие степные лошадки все как одна оказались настоящими союзницами зайцев. Они были послушны, пока ружье было за плечами или под коленом. Но стоило только немного приподнять стволы, как лошадь в испуге начинала крутиться на месте, и прицелиться и попасть в скачущего зайца было невозможно. Увидев мою «джигитовку», пастух-казах сказал: «Возьми верблюда. Верблюд ничего не боится. На него можно пушку ставить».

Охотничье утро выдалось без солнца, ветра и мороза. Рослый, с роскошной гривой-подвесом верблюд даже петь пробовал от хорошего настроения. Первую жировку – место, где кормился заяц, отыскали быстро. Русак истоптал почти круглую площадку метров пяти в диаметре. Но ни одного следа в сторону от этой площадки не было. Словно улетел заяц. Пока я гадал, куда девался заяц, верблюд стоял равнодушно, однако, когда я тронул его с места, он как-то неуверенно, с опаской чуть переступил вбок и стал снова. Такое непослушание не в верблюжьей натуре. Я посмотрел вниз: маленький зверек лежал прямо под огромным брюхом верблюда-великана. Видел его верблюд, когда шагнул через него? Конечно! Но сейчас не видел и не мог сделать нормальный шаг, чтобы не наступить ненароком на живое существо. Хотел я того смельчака кончиком нагайки пощекотать, да показалась мне в спокойном взгляде верблюда укоризна: «Оставь его!» У этого зайца, правда, выбора особого не было: бежать по глубокому, рыхлому снегу было не менее рискованно, чем оставаться на месте. И он позволил верблюду перешагнуть через себя, не уступил ему дорогу, не шевельнулся, чтобы не наступили ненароком на него, маленького и беззащитного. Такой имел право жить.

Верблюд шагал вдоль песчаной гряды уже, наверное, час, а нигде больше не было ни единого заячьего следа. Тоже загадка: ни одного зайца там, где были десятки. Ведь не мор же прошел среди них! Но тут в разрывы туч стало выглядывать солнце, появились тени, и стали заметны присыпанные снегом ямки. Значит, ходили, кормились русаки вечером и в первую половину ночи. Значит, где-то здесь и лежат под снегом. Уж очень не хотелось ехать обратно с пустыми руками, и, поднявшись на бугор повыше, стал я в бинокль искать следок посвежее.

По дальнему, пологому склону шла лиса. Вернее, не шла, а плыла по снеговой пелене, оставляя за собой голубоватую борозду. Красивое это зрелище, когда по сверкающей белизне идет красный зверь. Но шел этот зверь явно по невидимому мне следу: лиса искала зайца. А почему бы не посмотреть, что у нее получится? Тем более, что ей никто не мешал, а на нас она и не взглянула ни разу. Обшаривая в бинокль склон впереди лисы, увидел я желтоватое пятнышко на нем и чуть заметную тень от бугорка или валика снега. Ясно: там зарылся заяц, туда шла лиса. Еще шаг. Еще. Сейчас будет схвачен беспечный косой. Но как только лисий нос приблизился к желтоватому пятнышку, снег перед ним бесшумно взорвался. Заяц вырвался из своего убежища, перемахнул через лису и комком покатился по склону, чуть забирая кверху, к его гребню. И уже на последних перед гребнем буграх, там, где снег был не такой глубокий, разглядел я, что вместо пышного хвоста-цветка у зайца краснел голый прутик. Стало быть, лиса успела извернуться и на лету цапнуть выскочившего зайца. Но в ее пасти остался только клок густой шерсти вместе с кожей с хвоста. Куцый хвостишко спас хозяину жизнь. Лиса чуть замешкалась, выплевывая его, и безнадежно отстала от зайца.

Желтизна на том месте, где прятался русак, была песком. Заяц выкопал полунорку-полупещерку на склоне, засыпал вход изнутри снегом, оставив узенькую щелку для наблюдения за собственным следом, чтобы видеть, кто подойдет по нему. Ну, и песка немного выбросил. Лису он, конечно, видел, но рисковать не стал, потому что лежал головой в ее сторону. Тут был свой расчет: выскакивать навстречу нельзя, пробиваться сквозь заднюю стенку пещерки рискованно (потеряешь твердую опору под ногами). Заяц нашел единственно верный выход. Хвоста он лишился не навсегда: кожа на нем нарастает быстро. Бывает, так о колючку распорет спину, что, кажется, вся шкура с него свалится. Но через неделю уже затянет располосованную кожу, а потом и шерстка нарастет новая.

За четыре с лишним десятилетия моей зоологической практики было немало и других интересных встреч с заячьим племенем. Но не все записаны в дневники, многие мелочи безвозвратно просеялись сквозь редеющее сито памяти. Зато нынешние воспоминания о необычных, забавных, трагичных и самых будничных случаях с зайцами не вызывают у меня угрызений совести. Никто из них не поплатился за это жизнью. И все больше растет убеждение, что нет еще таких знатоков, которым до тонкости были бы известны все подробности заячьего поведения. Можно было бы порассуждать о том, что больше зайцу по душе: день или ночь, рассказать о жизни особого клана зайцев городских пустырей, о зайцах-подростках и их играх, о ночных огнях заячьих глаз в степи, о многом другом. Но я хочу закончить этот очерк вопросом: да, заячья жизнь полна опасностей, но труслив ли заяц?