Текст книги "История православия"

Автор книги: Леонид Кукушкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 70 страниц) [доступный отрывок для чтения: 25 страниц]

Путь восхождения к Богу в мистической литературе обычно изображается в виде преодоления ряда ступеней; их число может быть различно, но неизменно связано с той или иной религиозной символикой. Так у св. Бонавентуры их шесть, что, по его словам, соответствует числу ступеней трона царя Соломона, крыльев у серафимов, поднимающих озаренную светом божественной мудрости душу к престолу Всевышнего, и, наконец, числу дней творения. Седьмой день – день покоя, отдыха от дел земных, «субботняя вершина шестиуровневого пути, успешно прошедшего первые шесть ступеней ожидает экстатическое состояние предельной близости к Богу. Характер экстатических состояний различен для мистиков, исповедующих религию монотеистическую, и, например, пантеистов. Можно сослаться на свидетельства известного индийского мистика Шундара Сингха, перешедшего из индуизма в христианство. До его обращения йогические упражнения, приводящие к экстазу, резко усиливали эмоции, которые он испытывал перед переходом в экстатическое состояние; так, например, погружение могло вызвать безудержные рыдания, если перед этим он был настроен мрачно. Став христианином и продолжая с помощью тех же упражнений приводить себя в состояние экстаза, он неизменно испытывал чувство умиротворения и ощущение полной безопасности.

Для мистицизма понятие экстаза является ключевым; оно многозначно и не определяется сколько-нибудь полно этимологией: понятия εκστασις, aextasis (ek – из, вне; stasis – устойчивость, спокойствие) означает выход из спокойного состояния, восхищение, изумление, восторг, душевное волнение, доходящее до безумия. Иногда в качестве синонима экстаза используют этимологически противоположное понятие транса (trance – оцепенение). Вообще обыденное представление об экстазе включает почти весь спектр состояний психики от крайнего возбуждения до оцепенения. Противоречивость в понимании экстаза и некоторых других явлений мистического плана, попытка исчерпывающим образом их объяснить, не выходя за рамки психологии, сделали мистику в глазах многих плодом больного воображения. В этой стране хорошо помнят, как в недавнем, советском прошлом мистику неизменно сопровождал эпитет «туманная», а результаты мистического опыта объявлялись фантазией или бредом. Нельзя, однако, не признать, что дело здесь не только в воинствующем безбожии государственной идеологии, хотя это обстоятельство сыграло не последнюю роль, серьезные причины для подозрительного отношения к мистике были всегда и повсюду, есть они и сейчас, более того, особенно сейчас, когда на рубеже тысячелетий в обезумевшем мире иные, пытаясь спрятать свою растерянность и страх перед реалиями смутного времени, прибегают к помощи различного рода суеверий, к магии, оккультизму, когда расплодились всевозможные секты, религиозные и нерелигиозные, часто возглавляемые людьми недобросовестными и корыстными, когда под видом медиумов и экстрасенсов иногда подвизаются откровенные жулики. Участники этой вакханалии, как правило, называют себя мистиками, что вызвано не простым желанием «примазаться» к славе великих мистиков, их претензии следует признать оправданными, если границы соответствующего понятия слишком расширить.

Голгофа. Храм Гроба Господня. Иерусалим

Мистику, как и неразрывно связанный с ней интуитивный метод познания, часто называют предрассудком. Это отчасти верно, но не в негативном, пренебрежительном, обыденном смысле этого слова, а в буквальном: предрассудок как то, что было до рассудка, до формальной логики, с некоторой натяжкой – находящееся над рассудком. Вспомним Е. Баратынского: «Предрассудок! он обломок/ Древней правды. Храм упал,/ А руин его потомок/ Языка не разгадал./ Гонит в нем наш век надменный,/ Не узнав его лица,/ Нашей правды современной/ Дряхлолетнего отца». Этот отец не умер, он вечен, являясь корнем и в новой жизни; лишь черпая из его бездонного источника, можно понять сущность нашего мира. На Востоке известна легенда о встрече знаменитого философа и ученого Ибн Сины (Авиценны) и великого мистика Абу Саида Майхани. После продолжительной беседы ученый сказал: «То, что я знаю, он видит», а мистик: «То, что я вижу, он знает». Эйнштейн признавал, что его миросозерцанию и творчеству мистик Достоевский – «гений духа» по определению Д. Мережковского – дал больше, чем великий математик Гаусс, исследования которого были необходимы для его работы. Он же в книге воспоминаний писал: «Самые прекрасные чувства связаны с переживанием таинственного. Человек, которому это ощущение чуждо, который потерял способность благоговеть и удивляться, – мертв. Знание о том, что есть сокрытая Реальность, которая открывается нам как высшая Мудрость и Красота, – это знание и это ощущение есть ядро истинной религиозности».

Тесная и взаимообогащающая связь мистики и фундаментальной науки – отдельная проблема, требующая серьезного исследования и далеко выходящая за рамки настоящей книги. Границы, поставленные возможностям разума, мистик преодолевает с помощью интуитивного постижения, в котором объект и субъект познания объединяются актом сочувствия, со-причастия, симпатии. Хотя в этом акте, если ограничиться его психологическим аспектом, главную роль, по-видимому, играют бессознательное и процесс сублимации, работа разума продолжается, причем даже более напряженно, чем обычно. У великих мистиков, по их свидетельствам, даже в состоянии экстаза рассудок работал холодно и незамутненно.

Как уже говорилось, главная цель всякой религиозной мистики определяется стремлением максимально приблизиться к Богу. Достижению этой цели служат молитва, аскетика, все то, что является мистикой практической, однако приблизиться к Богу можно также путем созерцания, размышлений о Боге, путем гнозиса (знания), что следует назвать мистикой теоретической. Разделение мистицизма на практический и теоретический достаточно условно: оба вида одновременно присутствуют в каждом мистическом акте, но их соотношение и доля каждого зависят от склонностей верующего, от того, например, к каком психологическому типу он относится. Поэтому, несмотря на то что психологический аспект не исчерпывает сущности мистических состояний и даже не является главным среди других аспектов, его краткое обсуждение здесь представляется целесообразным.

Известно, что мистический опыт нельзя вызвать усилием воли и ума: напряжение воли и интеллекта неизбежно сопровождается рефлексией, сосредоточением на своем «я», что подавляет мистическую настроенность, которая требует полной открытости миру и Богу. Такая открытость вызывает, с одной стороны, чувство безмерной радости, восторг от сопричастности всемогущему Богу и бесконечному миру, а с другой – рождает у человека ощущение зияющей перед ним бездны, неизмеримо глубокой и безграничной, чувство слабости и собственного ничтожества. Именно эти крайности, по-видимому, соединил Паскаль в своем метафорическом определении человека: «мыслящий тростник».

Чтобы помочь переходу в мистическое состояние, избавив сознание от диктата воли и интеллекта, люди с незапамятных времен использовали опьяняющие или наркотические средства, коллективные танцы и пение со специальной методикой и ритмом и другие подобные действия. Говоря о мистическом состоянии, необходимо твердо усвоить, что имеется целый веер таких состояний, совершенно различных по характеру и, главное, по ценности их результатов, которые заполняют широчайший спектр – от пьяного бреда или шизофренических фантазий до пророческих откровений и гениальных открытий. Можно указать ряд критериев, определяющих состояния на разных концах этого спектра: одним из важнейших, несомненно, является присущее великим мистикам острое чувство реальности, способность ощутить глубинный корень нашего мира, интуитивно проникнуть в него, что позволяет решить проблему выбора, установить и сформулировать истину. В процессе выбора и вербальной формулировки результатов мистического опыта участвуют как интуиция, так и разум, но прежде всего здесь необходима помощь благодатных сил. Недостаточное понимание этого обстоятельства служит причиной многих недоразумений; одно из них связано со знаменитым трудом Ч. Ломброзо, в котором предельно сближаются, местами и вовсе смешиваются гениальность и помешательство; последнее, как известно, сопровождается потерей чувства реальности.

Сказанное о возникновении мистического состояния, его характере и ценности результатов соответствующего опыта позволяет нарисовать схематическую картину процесса перехода из обычного состояния в мистическое, картину по необходимости грубую и не претендующую на сколько-нибудь детальное описание. Внешне она напоминает картину некоторых физических процессов, что заставляет еще раз вспомнить упомянутый в Предисловии принцип Analogia entis. Прежде всего для перехода надлежит преодолеть барьер, который имеется между этими состояниями; его высота и связанная с ней «прозрачность» зависят от психологических качеств индивида и разного рода возможных воздействий на него и поэтому могут изменяться в очень широких пределах. Разделяющий состояния барьер имеет внутреннюю структуру – для наглядности его можно представить в виде горного хребта с рядом перевалов, проходимость каждого из которых чувствительна к воздействиям определенного вида: ими являются, например, наркотические или различные химические средства, всевозможные нарушения психики, но ближе всего к теме разговора воздействие благодати. За барьером находятся мистические состояния; в какие из них произойдет переход и каковы будут плоды вынесенного оттуда опыта, предугадать заранее невозможно: это – тайна, а творится там чудо в подлинном смысле этого понятия. Можно лишь констатировать, основываясь на многочисленных свидетельствах, что для пророков, святых и других великих мистиков именно там, а не в юдольной суете сует, – истинный дом, где они могут находиться сравнительно долго и плодотворно, там испытывают экстазы и рождаются откровения. Для обычных людей пребывание за барьером кратковременно, чаще всего мгновенно, а выуженный ими оттуда опыт на поверку может оказаться не более чем пустой фантазией. Выдающиеся мистики в минуты вдохновения, когда «божественный глагол/ До слуха чуткого коснется», настолько близки к «перевалу», что достаточно легкого толчка, иногда совершенно случайного и даже не имеющего прямого отношения к предмету откровения, чтобы очутиться за барьером в состоянии мистического творчества. Толчком может послужить молитва, сказанная кем-то фраза, внешние впечатления или действия, странный сон, болезнь. Мартин Лютер так описывает один из важнейших моментов своей религиозной жизни: «Когда монах произнес при мне слова «я верую в прощение грехов», Святое Писание озарилось для меня совершенно новым светом, и я почувствовал себя как бы вновь родившимся. Я увидел, что передо мною широко распахнулись двери». Слова, произнесенные монахом, Лютер, несомненно, слышал и раньше, но здесь они оказались тем толчком, который вызвал нужное мистическое состояние. Яков Бёме получил откровение о сотворении и сущности мира, глядя на цветущие поля в окрестностях Герлица: «В четверть часа… я увидел и познал существование всех вещей, глубину и бездну, вечное зарождение Святой Троицы, происхождение мира и всех тварей от божественной мудрости. Я познал и увидел в себе три мира, причем внешний, видимый мир представлял собою порождение двух миров, внутреннего и духовного. Я увидел и познал всю творящую сущность, как в добре, так и во зле, происхождение этих начал и их взаимную зависимость друг от друга; точно так же я понял, каким образом начался процесс рождения в плодоносном чреве вечности». Похожее состояние описала св. Тереза Авильская: «Однажды во время молитвы я получила способность сразу постигнуть, каким образом все вещи могут быть созерцаемы в Боге и содержаться в Нем… Господь дал мне уразуметь, каким образом Бог может быть в трех лицах. Теперь, когда я думаю о Святой Троице или когда я слышу о Ней, я понимаю, каким образом три лица составляют только одного Бога, и я испытываю при этом неизреченное блаженство».

В каждом великом открытии, научном в том числе, имеется мистическая составляющая, поскольку такие открытия никогда не совершаются с помощью лишь логических операций, а требуют глубочайшего интуитивного постижения предмета. Пресловутое яблоко, упавшее на голову Ньютону, это тоже толчок в мистическое состояние, в результате чего был открыт закон всемирного тяготения. Химик Кекуле однажды увидел во сне змею, кусающую себя за хвост, что стало толчком для открытия циклической структуры молекулы бензола. Сон – не только один из способов перехода в мистическое состояние; сон и сновидения иногда используются для иллюстрации состояния экстаза. Величайший мистик аль-Газали (X–XI вв.), один из столпов суфизма и ортодоксального ислама одновременно, так описывает экстатическое состояние: «Бог дал людям познание пророческого состояния посредством схожего с ним в главных чертах состояния сна… Подобно тому, как разум есть око, открывающееся для постижения предметов, недоступных ощущению, так и око пророческого зрения озарено светом, при котором для него видимо то, что сокрыто от очей разума. Главнейшие свойства пророческого состояния могут быть поняты теми, кто не пережил его, лишь приблизительно, по сходству его с состоянием сна».

Приведенную картину перехода в мистическое состояние следует дополнить существенным замечанием: толчок, вызывающий переход, и творящееся за барьером – два процесса совершенно различной природы, и корреляция между ними, как правило, отсутствует. Поэтому, например, попытка 3. Фрейда свести творчество Леонардо да Винчи к определенным образом разрешившемуся комплексу Эдипа, по мнению автора, не просто неудачна, но и кощунственна. Точно так же эпилептические припадки Достоевского хотя и могли как-то помочь переходу в творческое состояние, о чем говорил он сам, но результат творческого акта – его произведения – из другого источника, источника чудесного и таинственного.

Говоря о религиозной мистике, нельзя не коснуться проблемы чуда, которое представляет собой обязательный элемент всякой религии. В одной из православных молитв есть слова: «Ты, если Бог, твори чудеса». Обращает на себя необычность формы молитвы – вместо смиренной просьбы она содержит категорическое требование: если Ты действительно Бог, то обязан творить чудеса. Такое требование надо признать оправданным: ведь истинное чудо как наглядное действие или событие, вызванное божественными силами, есть яркое напоминание о существовании Бога и убедительная демонстрация того, что Бог не забывает о грешной Земле и ее обитателях. Поэтому для многих людей чудеса всегда служили и продолжают служить важнейшим источником религиозного опыта, принося им утешение и укрепляя их веру.

Обывательское представление о чуде связано с противоречиями законам природы (или каким-либо другим), установленным на данный момент наукой. Рационализм также старается подчеркнуть в чуде противоестественный элемент и часто в соответствующей литературе истинные чудеса, описанные в Священном Писании или житиях святых чудотворцев, выглядят своего рода фокусами или гипнотическими сеансами, творимыми в целях обращения недостаточно образованных и простодушных людей. Поэтому приверженный такому рационализму Л. Толстой «отредактировал» Евангелия, удалив оттуда описание чудесных событий, включая чудо по преимуществу – воскресение Христа, – без которого, по словам ап. Павла, «тщетна наша вера», поскольку христианство без акта воскресения, без победы над смертью перестает быть религией спасения. В результате такой коррекции христианство свелось к обычной этической системе, превратилось в набор назидательных историй и изречений; не случайно поэтому в составленных Л.Толстым сборниках мудрых мыслей афоризмы Конфуция помещены в одном ряду с Нагорной проповедью Иисуса Христа.

В греческом тексте Нового Завета для обозначения чудес использовано слово σημετον, т. е. знак, знамение, что указывает на божественность происхождения чуда как на главный его признак. Явления удивляющие, потрясающие, но не имеющие своей причиной сил божественных, не связанные с корнем бытия, христианство считает чародейством, демонизмом и решительно осуждает. А в истинном чуде христианское богословие отрицает противоестественные элементы. Чудо не разрушает разумной структуры мира, не отменяет естественные законы, действующие в нем, – Провидение лишь определенным образом вмешивается в ход вещей, меняя направление и характер происходящих процессов, но делает это строго в рамках существующих в мире законов природы. Таким образом участие божественных сил делает чудо явлением сверхъестественным, но не делает его противоестественным.

Из сказанного остается неясным, как божественные силы, будучи нетварными, способны влиять на ход природных явлений; для этого им надлежит каким-то образом «трансформироваться» в силы обычные, действующие в нашем мире. Механизм такого преобразования есть неразрешимая для человеческого разума тайна, одна из центральных проблем христианского (и любого другого монотеистического) богословия; Вл. Лосский определил ее как проблему «доступности недоступной природы».

Чудом является также факт возникновения жизни на Земле и появление человека как существа мыслящего и духовного. Участие в этих событиях божественного Промысла несомненно, хотя материалистически настроенные люди от глубокой древности и до настоящего времени предпринимали и еще будут предпринимать безуспешные попытки, стараясь объяснить тайну происхождения жизни и сознания только из естественных законов. Каждая такая неудача лишний раз подтверждает библейский мифологический рассказ о сотворении мира в той или иной его интерпретации и оправдывает античный постулат: «omne vivum ex vivo» («все живое – только от живого»). Основная роль божественных сил в большинстве чудес – упорядочение, преодоление хаоса и процессов разложения, животворящее действие. С другой стороны, сложные материальные системы должны согласно установленным законам физики эволюционировать в сторону упрощения и разупорядочения: так, второе начало термодинамики утверждает, что эволюция макроскопической системы, предоставленной самой себе, т. е. изолированной от окружения, сопровождается возрастанием так называемой энтропии. Энтропия – одно из важнейших понятий физики, которое в последнее время широко используется в биологии, социологии, информатике и ряде других областей, она определяет степень беспорядка в системе. Правда, открытость живого организма окружению, некоторые квантовые свойства этих систем, возможность в них самоорганизации могут несколько замедлить процесс разупорядочения или разложения, изменить его характер, но никак не позволяют объяснить возникновение жизни и даже ее поддержание в том виде, в каком она существует на нашей Земле. На языке физики можно сказать, что божественные силы – источник отрицательной энтропии, «негаэнтропии», но гораздо точнее и лучше сказано у псалмопевца: «… у Тебя источник жизни» (Пс 35:10).

Неверующие, а тем более упорствующие в своем неверии и заранее отрицающие как несуществующее «все, чего им не взвесить, не смеряти», либо вовсе не в состоянии воспринять чудеса в качестве таковых, либо воспринимают их происхождение и смысл искаженно. Поэтому Иисус отказывался творить чудеса для неверующих: когда, например, жители Назарета, помнившие Его с детских лет, не захотели поверить в Его призвание и силы, Он «не совершил там многих чудес по неверию их» (Мф 13:58). Новый Завет постоянно утверждает нераздельность чуда и веры тех, кто его наблюдает и в нем участвует, а истинная, твердая вера, согласно словам Спасителя, сама способна совершать чудеса. Так, на вопрос учеников, почему им не удалось изгнать беса из отрока, «Иисус сказал им: по неверию вашему, ибо говорю вам: если вы будете иметь веру с горчичное зерно и скажете горе сей: «перейди отсюда туда», – и она перейдет, и ничего не будет невозможного для вас» (Мф 17:20).

Основные предпосылки чуда – участие божественных сил и вера – содержатся в состоявшейся молитве. Такая молитва представляет собой диалог «я – Ты», поэтому она не ограничена односторонними просьбами и выражением чувства благоговения, а позволяет реально ощутить действие благодати, «услышать Бога».

Эти черты истинной молитвы роднят ее с чудом и с важнейшим понятием всякой религии – откровением.

Откровение предполагает, прежде всего, факт теофании – богоявления, а также аспект религиозно-нравственный, содержащий волю Божию по отношению к миру.

Элементы откровения содержатся в рассмотренных выше религиозном опыте, чуде и молитве. Пути откровения могут быть различны:

Бог открывает Себя в природе, в истории, в чудесах, но наиболее отчетливо и непосредственно откровение выступает в явлении пророчества, о котором будет сказано в заключительной части настоящего Введения. Православие признает одно общее для всех верующих Откровение, но иногда мирится с частными, которые ниспосланы отдельным лицам или группам людей и которые не утверждены соответствующими церковными инстанциями. Хотя откровение означает «снятие покрова» с тайны бытия Бога и мира, разгадать это таинство до конца невозможно; здесь вновь возникает уже упоминавшаяся выше неразрешимая проблема «доступности недоступной природы».

Гроб Господень

Христианское богословие различает три основных этапа Откровения: 1. Подготовительное, содержащее, прежде всего, откровения, полученные Моисеем, главное из которых – Закон, Декалог. Сюда также относятся книги ветхозаветных пророков, т. е. первый этап составляют откровенные события Ветхого Завета, подготовившие приход христианства. 2. Центральное – земная жизнь, крестная смерть и воскресение Иисуса Христа, Его учение, как они даны в Новом Завете. 3. Окончательное, эсхатологическое, которое откроется лишь в конце истории и которое в завуалированной, символической форме фигурирует в Апокалипсисе Иоанна Богослова, – единственной пророческой книге Нового Завета.

Откровение как один из видов религиозного опыта не должно разрушать логосную структуру разума, напротив, как уже указывалось, можно утверждать на основании многочисленных свидетельств, что во время интенсивного религиозного опыта работа разума происходит холоднее и четче, чем обычно. Об этом у П. Тиллиха сказано так: «Разум воспринимает Откровение в экстазе и чудесах, но Откровение не уничтожает разум точно так же, как работа разума не исчерпывает Откровение и не дискредитирует его».

Откровением, составившим основу и первый символ христианской веры, стало прозрение ап. Петра, которое он выразил словами: «Ты – Христос, Сын Бога Живого», на что «Иисус ему сказал в ответ: блажен ты, Симон, сын Ионин, потому что не плоть и кровь открыли тебе это, но Отец Мой, Сущий на небесах» (Мф 16:16–17). Это прозрение с полным основанием может быть названо пророчеством, поскольку в нем Бог говорит человеку о вещах, определивших исторические судьбы человечества. Вообще пророчество представляет собой особый род Откровения: пророк – «уста Божии», и вряд ли можно сказать точнее. А поскольку Бог – вне времени, Он – Вечность, то исторические пророчества представляют собой проекцию сверхвременного на наш мир, где «смерть и время царят», и проектором является личность пророка. Но элементы Вечности в пророчествах неизбежно остаются, так что во все времена они сохраняют свою нравственную силу и актуальность. Прав П. Чаадаев, утверждавший, что «те много ошибаются, кто пророчества Святого Писания почитают простыми предсказаниями, предвещанием будущего и ничем больше. В них заключено учение, относящееся ко всем временам». И лишь по недоразумению расхожее мнение делает из пророка нечто вроде гадалки.

Возникло пророчество задолго до появления монотеистических религий, однако в рамках этих религий все языческие пророки (и надо признать, что не всегда справедливо) считаются лжепророками. В трактате «О природе богов» Цицерон от имени стоика Луцилия утверждает, что факты откровения и пророчества убедительно свидетельствуют о существовании богов: «А предсказание и предчувствие будущего о чем ином свидетельствуют, как не о том, что людям по воле богов открывается (ostendi), подается знак (portendi), предрекается (praedici), от чего и слова произошли: «откровение» (ostentum), «знамение» (portentum) «пророчество» (prodigium)… Если есть истолкователи воли богов, то необходимо признать, что есть и боги». Тем не менее, истинное пророчество как могучее духовное течение, несомненно, возникло вместе с ветхозаветными пророкам. Приведенное выше определение пророка – «уста Божии» – подтверждается этимологией: библейское «наби», означающее пророка, происходит от аккадского «набу» – призывать, а греческое προϕητηϚ (и профетизм как пророческое служение) – тот, кто говорит от лица другого, т. е. пророк призван Богом говорить от Его имени. Поэтому хотя слово играет в пророчествах определяющую роль, сам пророк не должен заботиться о выборе слов и пытаться быть понятым многими; он – проводник, и главной его задачей всегда остается точная, без искажений передача услышанного слова Божьего. Эта задача – передать словами непередаваемое – не просто трудна, она практически невыполнима, поэтому по необходимости пророк вынужден пользоваться символами, так что пророческие откровения могут служить прекрасным образцом для истинного символизма в любой области искусства и науки. Ощущение реального и близко присутствия Бога, испытываемое пророками в экстатическом состоянии, вызывает одновременно неописуемый восторг и чувство ужаса перед разверзшейся у их ног бездной. Словесное выражение подобных впечатлений обычно представляет собой contradictio inadjecto – противоречие в понятиях, поэтому в мистической литературе часто встречаются такие словосочетания, как «слепящая тьма», «голос безмолвия» и т. п.

Автору неоднократно приходилось слышать нелепый вопрос, предлагаемый обычно не без ехидства (однажды он послужил предметом серьезного обсуждения во время передачи на религиозную тему, организованной радиостанцией «Свобода»): как и на каком языке Бог сообщает пророку Свои Откровения? Некоторые подробности пророческой «кухни», которые позволяют частично ответить на поставленный вопрос, содержатся в книгах самих ветхозаветных пророков, и, прежде всего, крупнейших из них (исключая Моисея, который был больше, чем пророк) – Исайи и Иеремии. В первой главе Иеремия сетует на свою молодость и необразованность, что, по его мнению, не позволяет быть пророком, несмотря на призвание Богом: «Но Господь сказал мне: не говори «я молод»; ибо ко всем, к кому пошлю тебя, пойдешь, и все, что повелю тебе, скажешь. Не бойся их; ибо Я с тобою, чтобы избавлять тебя, сказал Господь. И простер Господь руку Свою, и коснулся уст моих, и сказал мне Господь: вот, Я вложил слова Мои в уста твои. Смотри, Я поставил тебя в сей день над народами и царствами, чтобы искоренять и разорять, губить и разрушать, созидать и насаждать» (Иер 1:7—10). А вот как описал свое призвание Исайя, у которого пророческий дар гармонично сочетался с даром поэтическим и который умел, как никто другой, остро ощутить и гениально описать ужас божественной бездны: «…видел я Господа, сидящего на престоле высоком и превознесенном, и края риз Его наполняли весь храм. Вокруг Него стояли Серафимы, у каждого из них по шести крыл: двумя закрывал каждый лицо свое, и двумя закрывал ноги свои, и двумя летал. И взывали они друг ко другу и говорили Свят, Свят, Свят Господь Саваоф! вся земля полна славы Его!… И сказал я: горе мне! погиб я! ибо я человек с нечистыми устами, и живу среди народа также с нечистыми устами, – и глаза мои видели Царя, Господа Саваофа. Тогда прилетел ко мне один из Серафимов, и в руке у него горящий уголь, который он взял клещами с жертвенника, и коснулся уст моих и сказал: вот, это коснулось уст твоих, и беззаконие твое удалено от тебя, и грех твой очищен» (Ис 6:1–3,5—7). Это откровение переложил Пушкин в своем знаменитом «Пророке»: «Духовной жаждою томим,/ В пустыне мрачной я влачился,/ И шестикрылый Серафим/ На перепутьи мне явился./ Перстами легкими, как сон,/ Моих зениц коснулся он./ Отверзлись вещие зеницы,/ Как у испуганной орлицы./ Моих ушей коснулся он, – / И их наполнил шум и звон:/ И внял я неба содроганье,/ И горний ангелов полет,/ И гад морских подводный ход,/ И дольней лозы прозябанье./ И он к устам моим приник,/ И вырвал грешный мой язык,/ И празднословный, и лукавый,/ И жало мудрыя змеи/ В уста замерзшие мои/ Вложил десницею кровавой./ И он мне грудь рассек мечом,/ И сердце трепетное вынул,/ И угль, пылающий огнем,/ Во грудь отверстую водвинул./ Как труп в пустыне я лежал,/ И Бога глас ко мне воззвал:/ «Восстань, пророк, и виждь, и внемли,/ Исполнись волею Моей,/ И, обходя моря и земли,/ Глаголом жги сердца людей.»

Таким образом, пророческое служение, способность услышать и вместить «божественный глагол» требует преображения всей личности пророка и прежде всего – сердца как органа, воспринимающего откровение. «Трансформация» Слова Божьего в слова, предназначенные людям, совершается в глубинных слоях бессознательного, так что о механизме этого преобразования не дано знать даже самим пророкам. Нетрудно заметить, что у каждого пророка имеется свой, только ему присущий стиль изложения и своя основная тема пророчеств. Принятие на себя нелегкого и опасного бремени пророческого служения – акт добровольный; Бог никого не неволит, особенно в таком ответственном деле. Об этом с присущими ему силой и яркостью свидетельствует Исайя: «И услышал я голос Господа, говорящего: кого Мне послать? и кто пойдет для Нас? И я сказал: вот я, пошли меня» (Ис 6:8).

Пророками в широком смысле этого понятия были, например, патриархи и даже некоторые ветхозаветные персонажи, жившие до них. Однако в дальнейшем речь пойдет лишь о тех, чьи пророчества предназначались для избранного Богом народа. Эти пророки сыграли неоценимую роль в становлении монотеистических религий, особенно христианства, т. к. именно о них говорил Иисус: «Не думайте, что Я пришел нарушить закон или пророков: не нарушить пришел Я, но исполнить. Ибо истинно говорю вам: доколе не прейдет небо и земля, ни одна йота и ни одна черта не прейдет из закона, пока не исполните все» (Мф 5:17–18). Поэтому краткий рассказ о ветхозаветных пророках уместно предпослать основному тексту настоящей книги.