Текст книги "Агония белой эмиграции"

Автор книги: Леонид Шкаренков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц)

По поручению главного «Центра действия» Вакар призывал готовиться к новой, «национальной революции», создавать вооруженные отряды, сеть подпольных ячеек в разных слоях населения. Это были требования людей, оторванных от российской действительности, которые не понимали, как она изменилась к концу первого года нэпа. Дело свелось к тому, что члены «Киевского областного центра» стали выполнять шпионские задания, пытались сотрудничать в журнале «Новь», который печатался в Париже и потом нелегально распространялся в Советском Союзе. Летом 1923 г. парижский «Центр действия» распался. Тогда же органами ВЧК была раскрыта и ликвидирована киевская организация этого контрреволюционного центра. В то время враждебные акции против Советского Союза были слишком частым явлением. «Это не фраза, – разъясняла своим читателям «Правда» 12 мая 1923 г., – когда на митинге или конференции партийный оратор говорит: Советская республика живет под вечной угрозой нападения на нее извне». Действительно, прошло всего несколько дней после того, как 8 мая Советскому правительству был передан «ультиматум Керзона». Министр иностранных дел Великобритании лорд Керзон пытался запугать СССР, а то и спровоцировать против него войну. Сразу же после ультиматума появилась в Белом море английская /58/ канонерка. И тогда же белогвардейцы Конради и Полунин подло убили В. В. Воровского – генерального секретаря советской делегации на Лозаннской конференции. Убийцы были не только оправданы швейцарским судом, но и возведены буржуазной печатью в ранг мучеников и героев.

Сменовеховская газета «Накануне» в статье «Торжество убийц», опубликованной в связи с процессом над убийцами Воровского, имела все основания заметить, что по существу там был поставлен вопрос: можно ли вообще убивать за границей русских политических деятелей? И своим приговором девять швейцарских мещан-присяжных ответили: «Да, можно, и вполне безнаказанно»⁶⁵. Такое отношение явно устраивало белогвардейских лидеров, которые хотели бы узаконить белый террор.

Альфред Сенн – современный американский историк, написавший книгу об убийстве В. В. Воровского, считает, что оправдание убийц разоблачило швейцарское правосудие. Оно само себя запятнало⁶⁶.

Сам процесс рассматривался в определенных кругах белоэмиграции как заранее подготовленная инсценировка. А. И. Гучков, принимавший деятельное участие во всей закулисной подготовке процесса, просил А. В. Тыркову-Вильямс, члена ЦК кадетской партии, которая жила в Лондоне, помочь собрать для этой цели некоторые средства. «Подсчитано, – уточнял он, – что для всей этой инсценировки требуется до 50 тыс. французских франков»⁶⁷. Согласно схеме, которую разрабатывал Гучков, швейцарские адвокаты (один из них, Теодор Обер, по словам Гучкова, «видный создатель швейцарского фашизма») должны были выступить с «обвинительным актом» против Советской власти. В Париже, сообщал Гучков Тырковой, создан специальный «орган» (так он называл группу эмигрантов, состоявшую из бывшего петербургского присяжного поверенного М. Г. Казаринова и его консультантов Н, В. Тесленко, Г. Б. Слиозберга, Я. С. Гуровича и др.), который составляет текст «обвинительного акта», собирает, систематизирует и обрабатывает для него всякого рода «свидетельские показания» и другие материалы.

При преступном попустительстве швейцарских властей вместо наказания убийц В. В. Воровского на суде намеренно разжигалась антисоветская кампания, которая была на руку воинствующим кругам белой эмиграции. Вскоре после окончания этого процесса тот же Гучков в письме Питириму Сорокину с предельной откровенностью делился планами организации новых террористических акций. «Никогда еще в истории вообще и, в частности, в истории нашего отечества не был в такой степени указан террор, как средство борьбы с властью, как именно в настоящий момент в России»⁶⁸. Гучков утверждал, что работа в этом направлении ведется, и ведется настойчиво.

Летом 1924 г. по инициативе Т. Обера – защитника убийц /59/ Воровского на процессе – была создана так называемая Лига по борьбе с III Интернационалом. Одним из первых, кто поддержал ее организаторов, был Врангель. Приветствуя новое антикоммунистическое предприятие, он заявил, что мечтает видеть Лигу мировой организацией, которая всюду будет противостоять Коммунистическому Интернационалу. «Давно пора», – объявил генерал и даже передал в пользу Лиги чек на 20 тыс. франков⁶⁹.

Ближайшим помощником Обера и членом бюро Лиги стал некий Ю. И. Лодыженский, в то время руководитель Российского общества Красного Креста в Женеве, секретарем которого был один из убийц Воровского – белогвардеец Полунин. Штаб-центры «Лиги Обера», как часто называли эту организацию, во многих странах имели в своем составе воинствующих представителей белой эмиграции. Их затаенной надеждой оставалось достижение тесного сговора с теми представителями международного антикоммунизма, которые готовы были, применяя терминологию этих лиц, использовать против Советской власти «подводные методы борьбы».

В таких условиях молодой Советской республике действительно необходимо было быть начеку. Надо помнить, говорил В. И. Ленин, что мы окружены людьми, классами, правительствами, которые открыто выражают величайшую ненависть к нам⁷⁰.

* * *

Все эти акты террора, мятежи, попытки осложнить положение Советской республики после того, как Красная Армия разгромила внутреннюю и внешнюю контрреволюцию, были продолжением, хотя и в других формах, военно-политического сопротивления свергнутых революцией и разгромленных в ходе гражданской войны эксплуататорских классов. Но важным моментом в «новой тактике» контрреволюции в условиях нэпа был расчет на использование советской легальности, расчет на «врастание» в советский режим и на его перерождение.

Лидер эсеров В. М. Чернов выдвигал перед оставшимися в Советской России членами своей партии задачу завоевания, при малейшей возможности, «фабзавкомов, делегатских собраний, профсоюзов, беспартийных конференций и вообще всех низовых рабочих органов»⁷¹. По мнению Чернова, для эсеров было вполне приемлемым организованное возвращение в Советы, как только обстоятельства позволят это сделать. Он заявил в то время, что встал на точку зрения «длительного изживания коммунизма». Его взгляды получили отражение в журнале «Революционная Россия», который Чернов назвал основным оружием эсеров.

Представители правых эсеровских группировок, отбросив всякую маскировку, выдвигали требование «назад к капитализму»./60/

«Восстановление буржуазно-капиталистических отношений в России, – писал один из деятелей эсеровской партии, В. В. Руднев, – исторически неизбежно и экономически прогрессивно, являясь необходимой предпосылкой возрождения ее народного хозяйства и государственного бытия… Целью мероприятий переходного времени должно быть проведение постепенной и осторожной по темпу денационализации всей области торгово-промышленного и финансового хозяйства, обеспечивающей свободу частнохозяйственной деятельности за старой и новой буржуазией и за привлеченным на здоровых началах иностранным капиталом»⁷².

В том же направлении развивал свою «аргументацию» «Социалистический вестник», издававшийся меньшевиками в Берлине (начал выходить 1 февраля 1921 г.). Вообще в поведении меньшевиков и эсеров было много общего. И те и другие, как уже отмечалось, раскололись на разные группировки. У меньшевиков справа выделилась группа, которая с апреля 1922 по февраль 1925 г. издавала в Берлине двухнедельник «Заря» (Ст. Иванович, А. Н. Потресов и др.). Там же находилась так называемая Заграничная делегация меньшевиков, которую составили Л. Мартов, Р. А. Абрамович (они приехали в Берлин еще в 1920 г.), а также Е. Бройдо и Д. Далин. Позже членами Заграничной делегации стали и другие лидеры меньшевиков: Ф. И. Дан, Б. И. Николаевский, Юдин и Г. Я. Аронсон – в 1922 г., Двинов – в 1923 г., Кефали – в 1924 г., С. Шварц – в 1926 г.⁷³

Отношения между группой «Зари» и Заграничной делегацией были крайне напряженными, межфракционная борьба не утихала. Большинство меньшевиков поддерживали тезис об эволюции Советской власти, ее «демократизации» в условиях нэпа, иначе говоря, они выступали за проведение политических реформ и обвиняли большевиков в том, что нэп не подкрепляется в достаточной мере такими реформами. Американский историк Леопольд Хаимсон признает, что в начальный период нэпа «меньшевики переоценивали возможности капиталистического развития в условиях Советской власти»⁷⁴. Нэп, по их мнению, должен был расчистить путь для развития капитализма.

Летом 1924 г. «Социалистический вестник» напечатал «платформу» меньшевиков⁷⁵. Ее авторы продолжали вести ту же линию, они выступили с «прогнозом» усиления капиталистических элементов в результате экономического развития России. Характеризуя эту «платформу», «Правда» писала: «Можно без конца болтать за марксизм, за пролетариат, против капитализма, против буржуазии, и все это не только простит буржуазия, но и целиком одобрит, если эти же болтуны будут одновременно громить Советскую власть и бороться за частную собственность»⁷⁶.

Вообще нужно сказать, что в советской партийной печати позиции меньшевиков, их концепции и взгляды подвергались /61/ систематической критике. Ленинградский историк П. А. Подболотов сделал краткий обзор этих публикаций⁷⁷. Он обратил внимание на ряд книг, брошюр и статей, в которых разоблачались меньшевики как «партия капиталистической реставрации». Выступления «Правды», журналов «Большевик», «Красная новь», «Коммунистическая революция» и др. были важным орудием в идеологической борьбе того времени.

Характеристике «современного меньшевизма» были посвящены статьи, напечатанные в «Большевике». Их авторы писали, что происходит очередной поворот меньшевизма, лидеры которого связывали свои планы с «борьбой платформ и фракций» внутри Коммунистической партии. В оценке социально-экономических процессов, происходящих в Советской республике, меньшевики обнаруживали полное непонимание сущности новой экономической политики.

Ведя открытую полемику с меньшевистским «Социалистическим вестником», «Большевик» публиковал данные о росте и укреплении в условиях нэпа социалистического сектора народного хозяйства, о темпах восстановления государственной промышленности, о развитии плановых начал в руководстве экономикой. Советские авторы разоблачали «вопиющую разноголосицу», которая существовала в «стане меньшевиков». А в том, что «Социалистический вестник» строил дальнейшие прогнозы насчет «грядущего перерождения» Советской власти, находили определенную логику в солидарности меньшевиков с «левыми» кадетами. Что касается Милюкова, то, учитывая влияние нэпа, он писал о выборе форм борьбы, которые «по неоднократным указаниям самих большевиков – наиболее для них опасны». Милюков и его сторонники надеялись на то, что трудности, с которыми встретилась Советская власть в сфере экономической, где идет «борьба с ежедневными мелочами жизни», постепенно приведут к системе, основанной на свободной хозяйственной инициативе и частной собственности⁷⁸.

В какой-то мере эти люди делали ставку на нэпмана, рассчитывали, что Коммунистическая партия может оказаться бессильной перед «нэпманством». А потому, писал один из кадетских деятелей, «как ни отвратителен этот тип, пока приходится желать именно ему успеха и надеяться, что он сделает широкую брешь в коммунистическом фронте»⁷⁹.

Гримасы нэпа, его внешние признаки, переданные в рассказах «очевидцев», возбуждающе действовали на воображение некоторых эмигрантских политиков. В начале 20-х годов об «эволюции» Советской власти стали часто говорить в эмигрантских кругах, И такой видный в прошлом кадетский лидер, как В. А. Маклаков, который держался несколько особняком от группы Милюкова, утверждал в одном из своих писем, что для России нет будто бы другого пути, «кроме пути эволюции, т. е. изменения приемов этой власти силами лиц, находящихся в самой этой власти…». /62/

Впрочем, он писал об этом уже с определенной долей сомнения и совсем не верил «в действительность каких-нибудь народных восстаний или террористических актов». Как раз против всего этого, писал В. А. Маклаков в ноябре 1923 г., большевистская власть не только достаточно сильна, но и «абсолютно, исключительно сильна». Маклаков жил тогда в помещении русского посольства в Париже, так и не успев вручить свои верительные грамоты посла Временного правительства. Жизнь его уже кое-чему научила. «Мне стало ясно, – признавался он откровенно, – что низвержения большевистской власти путем гражданской войны быть больше не может».

В то время Милюков и руководимая им демократическая группа «партии народной свободы» (такое название они присвоили себе летом 1921 г.), следуя своей «новой тактике», начали переговоры о создании Республиканско-демократического объединения (РДО), которое стало, как писали сами его участники, «сговором лиц – от левых кадетов до правых социалистов»⁸⁰. В переговорах участвовали Е. Д. Кускова и С. Н. Прокопович, представители «Крестьянской России», группа эсеров, объединившихся вокруг журнала «Современные записки», правые меньшевики из журнала «Заря», группа «народных социалистов»⁸¹. 24 сентября 1922 г. они собрались в Париже, чтобы обсудить проект общей «платформы». Обсуждение затянулось, оно продолжалось около двух лет. В Париже и Праге, в Берлине и Лондоне давно обанкротившиеся политические деятели вели бесконечные споры о том, с какой программой «глубокой экономической, социальной реконструкции» они должны прийти в Россию.

В июне 1923 г. в Праге Милюков достиг определенной договоренности с лидерами «Крестьянской России», в декабре – с «народными социалистами». РДО оформилось в июне 1924 г. и, но утверждению его участников, не было, ни партией, ни коалицией партий. Эту аморфность структуры новой организации пытались возвести в ее достоинство, считая, что такое положение отвечает потребностям политических группировок эмиграции.

«Платформа» Республиканско-демократического объединения стала выражением определенных принципов «новой тактики» зарубежной контрреволюции. В ней объявлялось, что борьба с Советской властью будет вестись «во всех формах», как мирных, так и немирных. Уступая велению времени, «платформа» содержала требование «демократической, федеративной республики». РДО обещало осуществить в России «подлинное народоправство», действовать в рамках «демократического миросозерцания». И здесь же, рядом с этими туманными выражениями, делалось заявление о закреплении земли на правах собственности за крестьянами, об отказе «от коммунистической системы хозяйства».

РДО пыталось представить дело таким образом, что оно идет /63/ навстречу интересам крестьянства «будущей России», и выдвинуло как тактическую задачу подготовку кадров людей, которые могут работать среди крестьян, а также оказать влияние на Красную Армию.

Еще в августе 1922 г. XII Всероссийская конференция РКП (б) обратила внимание на имеющиеся в антисоветском лагере факты частичного изменения тактики и перегруппировок, подчеркнула опасность попыток использовать советскую легальность в контрреволюционных интересах⁸². Все это, как мы видим, продолжалось и в последующие годы. С одной стороны, предпринимались непрерывные попытки приспособить тактику контрреволюции к изменяющимся условиям, а с другой – в лагере контрреволюции не прекращались явления распада и расслоения. Ярким проявлением этих процессов стало сменовеховское течение.

4. «Смена Вех» и возвращение на Родину

Известно, что настроения, которые в конечном счете базировались на признании возможности сотрудничества с Советской властью, затрагивали представителей разных слоев эмиграции с первых лет их пребывания на чужбине. Еще в то время, когда заканчивалась гражданская война, среди эмигрантской интеллигенции возникло сменовеховское, или, как его еще называют, нововеховское, течение.

Один из главных идеологов сменовеховства – Н. В. Устрялов, видный кадет, председатель восточного отдела Центрального комитета «партии народной свободы», поддерживавший, по его собственным словам, омское правительство Колчака «до последней минуты его существования», выпустил в Харбине после падения этого правительства сборник своих статей. По мнению Устрялова, в сфере политической практики никогда ни в чем нельзя зарекаться: сегодняшний враг может стать завтра другом, и наоборот. «После крушения власти адмирала Колчака и генерала Деникина русские националисты очутились как бы над неким провалом… Начинать с начала то, что трагически не удалось при несравненно лучших условиях и при неизмеримо богатейших данных, могут в лучшем случае лишь политические Дон-Кихоты. Следовательно, нужно искать другой выход». Устрялов призывал пойти «на подвиг сознательной жертвенной работы с властью (Советской. – Л. Ш.), во многом нам чуждой… но единственной способной в данный момент править страной, взять ее в руки»¹.

Эта мысль повторялась и в выступлениях других сменовеховцев, притом находившихся в разных странах. «Мы считаемся с тем, – заявил, например, в Париже бывший член Временного правительства и обер-прокурор Синода В. Н. Львов, – что /64/ Советская власть представляет собой национальную силу русского народа. Наша политика сводится к признанию того, во-первых, что факты остаются фактами; во-вторых, что советская организация сильна и жизнеспособна»².

Почти все эти люди, прежде чем проситься в «союзники» к большевикам, попробовали счастья в лагере белогвардейской контрреволюции. Разгром «белого движения» и разочарование в нем привели их к идейному кризису, который кончился «сменой вех». Они увидели, что нет другого выбора, и вынуждены были возложить на большевиков все свои надежды на возрождение былой мощи России. Жизнь заставляла их верить, что решить эту задачу могут только новые силы, вышедшие из революции.

Пожалуй, главным отправным пунктом сменовеховской идеологии стало вот это признание силы Советской власти, которой внутри России более не противостоят, по выражению Устрялова, «организованные, солидные элементы». Отсюда делался вывод о необходимости «примиренчества» с Советской властью, о неизбежности совместной работы с большевиками. Но сразу же в тактике сменовеховцев наметились две противоречивые тенденции.

С одной стороны, Устрялов призывал «русскую общественность» укреплять власть большевиков, «влиться в нее», поддерживать собирание и восстановление России как великого и единого государства, а с другой – надеялся на процесс «внутреннего органического перерождения Советской власти».

Обобщением и развитием этих идей и настроений явился известный сборник «Смена вех», выпущенный в Праге в июне 1921 г. В качестве авторов помимо Н. В. Устрялова в нем выступили буржуазные профессора и публицисты Ю. В. Ключников, С. С. Лукьянов, А. В. Бобрищев-Пушкин, С. С. Чахотин, Ю. Н. Потехин.

Появление сборника «Смена вех» вызвало многочисленные отклики и у нас в стране, и за рубежом. Вообще за многие годы, по подсчетам калининского историка А. В. Квакина, появилось более 170 книг и статей, в которых так или иначе оценивается это явление³. Квакин правильно заметил, что изучение сменовеховства (нововеховства) позволяет лучше понять основные закономерности привлечения буржуазной интеллигенции к участию в социалистическом строительстве, тенденции разложения лагеря контрреволюции. в 20-е годы. Интересные материалы были опубликованы сразу же после выхода в свет этого сборника.

В своем обзоре, напечатанном в журнале «Красная новь», известный партийный публицист Н. Мещеряков сравнивал «Смену вех» с другим сборником, который под названием «Вехи» вышел в свет в 1909 г.⁴ Тогда это был своего рода манифест кадетской интеллигенции, уходившей от революции в лагерь контрреволюции, примирившейся с царским самодержавием. Авторы «Смены вех» – тоже кадетские интеллигенты – /65/ двигались в обратном направлении. «Итак, мы идем в Каноссу, т. е. признаем, что проиграли игру, что шли неверным путем, что поступки и расчеты наши были ошибочны», – писал С, С. Чахотин.

В то же время в высказываниях идеологов сменовеховства встречается масса противоречий. Некоторые из них стремились доказать, что они все же были правы, когда боролись против большевиков. «Пока еще в начале революции, – утверждал Ю. В. Ключников, – была надежда остановить революционный разлив… нельзя было не стремиться укротить революцию… Но революция идет и идет. Растет. Ширится. Углубляется»⁵. И как бы продолжая эту мысль, Н. В. Устрялов разъяснял: «Не мы, а жизнь повернулась на 180 градусов. И для того, чтобы оставаться верными себе, мы должны учесть этот поворот. Проповедь старой программы действий в существенно новых условиях часто бывает наихудшей формой измены своим принципам»⁶.

Выступая с позиций буржуазного патриотизма и великодержавности, авторы «Смены вех» рассматривали интернационализм Советской власти как средство для достижения национальных целей России. Эти цели в представлениях идеологов правого крыла сменовеховства мало чем отличались от великодержавных притязаний старой русской буржуазии. Кажется, Устрялов в то время ввел в оборот выражение «национал-большевизм», с одной стороны, подчеркивая этим отличие от подлинного коммунизма, а с другой – пытаясь представить это идейное течение выразителем национальных интересов России. Соединение идей интернационализма и славянофильства, отмечает советский историк С. А. Федюкин, было мыслью утопичной, в конце концов реакционной. «Сменовеховцы не хотели понять, что сильная и могучая Советская Россия никогда не сменит красную звезду на «щит Олега», что она действительно преследует не только национальные, но и интернациональные цели, ибо задачей первого в мире социалистического государства являлось не только освобождение русского и иных народов нашей страны, но и оказание помощи народам всего мира в их стремлении к свободе и прогрессу»⁷.

Рассуждения об особом предназначении России, о ее провиденциальной роли, мистические представления о русской революции, приверженность «исторической идее великодержавности» сближали правых сменовеховцев с идеологами евразийства – нового эмигрантского религиозно-философского течения. Как раз в то время, когда в Праге вышел сборник «Смена вех», в Софии увидел свет первый евразийский сборник «Исход к Востоку». Его авторы – П. Савицкий, Г. Сувчинский, Н. Трубецкой и Г. Флоровский в предисловии писали, что всякое современное размышление о грядущих судьбах России должно определенным образом ориентироваться «относительно уже сложившихся в прошлом способов решения, или, точнее, самой /66/ постановки русской проблемы…»⁸. В согласии со своим «историософическим принципом» они заявили, что вообще невозможно определить раз и навсегда содержание будущей русской жизни. Авторы сборника писали о православной вере и церкви, о спасающей силе религии, противопоставляя ее научному социализму. Они объявили бессильными и кощунственными попытки разрешить научными средствами основные проблемы существования.

Пытаясь найти в русской истории, в самом расположении России между Востоком и Западом новый смысл, новое объяснение революции, идеологи евразийства обнаруживают во всем «божественное начало», «орудие божие». «И религиозно-просветленный взор, – писал один из авторов сборника, Г. Флоровский, – видит под конструктивной преемственностью бытовых картин трагическую мистерию исторической жизни, воспринимает мир, как непрестанную борьбу веси божией с градом антихриста…»⁹

Религиозно-мистические мотивы не мешали, однако, евразийцам пускаться в рассуждения о необходимости «преобразования и развития советской системы». По словам одного из идеологов евразийства, П. Н. Савицкого, «сила веры и навык государственного хозяйства» должны составить две созидающие силы. «Необходим их синтез, – утверждал он. – Необходимо сочетание традиции с тем, что выдвинуто и утверждено революцией»¹⁰. Все это напоминало высказывания сменовеховцев об эволюции Советской власти, о «перерождении тканей революции».

Утверждая, что результаты не всегда соответствуют поставленным целям, один из эмигрантских авторов вспомнил даже Колумба, который плыл в Индию, а открыл Америку. Может быть, кредо сменовеховцев наиболее четко было выражено в словах Бобрищева-Пушкина: «Революция была направлена против определенных категорий собственников, у которых и нельзя было вырвать власти, не вырвав собственности. Но глубоко не соответствует действительности утверждение, что собственности в России не существует. На собственности по-прежнему зиждется весь народный уклад, весь быт… Король умер, да здравствует король! Таким образом все образуется – в России будет и собственность, и частная инициатива, и торговля, и кооперация, не будет только выброшенных за границу прежних собственников»¹¹.

И не случайно решение XII Всероссийской конференции РКП (б) «Об антисоветских партиях и течениях» требовало не забывать о наличии в сменовеховском течении (наряду с объективно-прогрессивной его ролью) сильных буржуазно-реставраторских тенденций. «Сменовеховцам обща с меньшевиками и эсерами, – указывалось в решении, – та надежда, что после экономических уступок придут политические в сторону буржуазной демократии и т. п.»¹². /67/

Устрялов и другие авторы «Смены вех» строили прогнозы на будущее с точки зрения своих классовых позиций, в расчете на то, что в России все кончится обычной буржуазной властью. «Враг стремится к тому, чтобы это стало неизбежным, – говорил на XI съезде РКП (б) В. И. Ленин. – Сменовеховцы выражают настроение тысяч и десятков тысяч всяких буржуев или советских служащих, участников нашей новой экономической политики. Это – основная и действительная опасность»¹³.

И внутри страны в некоторых кругах буржуазной интеллигенции, среди деятелей обанкротившихся политических партий, представителей бывших эксплуататорских классов были еще тогда противники Советской власти – «внутренние эмигранты», как их называли, которые выступали носителями буржуазно-реставрационных настроений. Яркую характеристику «внутренних эмигрантов» дал один из видных партийных публицистов – В. П. Полонский. «Имея в своих рядах, – писал он в журнале «Красная новь», – представителей так называемых социалистических направлений – эсеров, народных социалистов, меньшевиков, а также кадетов и октябристов, не гнушаясь и «бывших» черносотенцев, эта амальгама из остатков разгромленной буржуазии, помещиков и чиновничества образовала ту среду враждебных революции элементов, которая, оставаясь в целом на почве пассивного сопротивления, питала тем не менее активную контрреволюцию внутри республики. Перекликаясь с зарубежной эмиграцией, посылая ей воздушные поцелуи, пополняя ее ряды «счастливчиками»… эта среда коротала день за днем, с каждым новым утром ожидая «чудесного» избавления от большевиков и утешая себя сознанием, что вот-де она осталась хранительницей «исконных» интеллигентских традиций. Мы имеем перед собой, таким образом, наиболее стойкую группу контрреволюционной интеллигенции, которой до последнего времени не коснулись «кризисы» и «переломы»»¹⁴. По отношению к этой «внутренней эмиграции» Советское государство принимало решительные меры вплоть до высылки за границу осенью 1922 г. группы профессоров, замешанных в контрреволюционной деятельности.

Движение «смены вех» затронуло различные слои эмиграции. Оно было сложным, неоднородным, противоречивым. 10 марта 1922 г. московские «Известия» опубликовали открытое письмо члена ЦК партии народных социалистов В. И. Игнатьева Н. В. Чайковскому. В 1918 г. Игнатьев входил в состав контрреволюционного Временного правительства в Архангельске, возглавлявшегося Чайковским. Потом он активно участвовал в борьбе с Советской властью в Сибири. Теперь Игнатьев писал о создании в России могущественной государственности, которая осуществляет наряду с революционными задачами охрану национального достоинства России. Он писал о том, что новая экономическая политика открыла простор для творчества и созидания. Поэтому, заявлял автор письма, совершенно отпали /68/ такие стимулы «нашей прежней борьбы с Советской властью», как «воссоздание России» или необходимость ее экономического возрождения.

Где же силы, спрашивал Игнатьев, с которыми предполагает русская эмиграция бороться против Советской власти? Внутри страны их нет, отвечал он, и делал вывод: «Только на силу иностранных штыков может рассчитывать наша эмиграция». Публикации в газете было предпослано введение, написанное главным редактором «Известий» Ю. Стекловым. Он имел, видимо, все основания заметить, что письмо привносит лишний штрих в картину психологического перелома в рядах интеллигенции, вчера еще активно боровшейся против Советской власти.

Таких штрихов было много. Весьма примечателен, например, тот факт, что некоторые контрреволюционные деятели, высланные из Советской России в 1922 г., оказавшись за границей, выступили там с важными признаниями. Бывший министр Временного правительства А. В. Пешехонов заявил, что в России нет теперь ни одной организации, которая решилась бы помериться силами с РКП (б). Кроме того, сказал он, имеется государственный механизм, достаточно разносторонний и разветвленный, «спускающийся до самого низа и в общем работающий исправно»¹⁵.

На выступления Пешехонова обратил внимание В. И. Ленин. В дневнике его дежурных секретарей есть запись от 30 ноября 1922 г. о том, что Владимир Ильич попросил дать ему № 763 «Последних новостей» от 13 октября, его там интересовала статья «Беседа с А. В. Пешехоновым»¹⁶. Пешехонов потом печатал свои статьи, написал брошюру, в которой заявил: «Конечно, нужно возвращаться… Нельзя долго оставаться в положении людей, лишенных отечества, – безнаказанно это не пройдет»¹⁷.

Милюков и другие сторонники «новой тактики» резко отмежевались от сменовеховства, от всякого возвращенчества. По их мнению, следовало считать абсолютно ошибочным «модный в эмиграции», продиктованный больше тоской по родине взгляд, в силу которого рекомендуется вернуться в Россию. Нельзя сказать, чтобы совсем отсутствовал реалистический подход, когда представители этих кругов говорили, что работать в России – значит подпирать нэп, Советскую власть. Сменовеховцы были для милюковцев чуть ли не «агентурой» большевиков. Даже Пешехонов считался человеком, находившимся по ту сторону баррикад¹⁸.

Еще в ноябре 1921 г. парижская «демократическая группа» призвала к энергичному отпору сменовеховцам. Иначе «в иностранных кругах, – говорилось в протоколе заседания этой группы, – создастся впечатление, что эмиграция примиряется с большевиками». Члены группы с тревогой вынуждены были отметить большой интерес, проявленный в эмиграции к сборнику /69/ «Смена вех». Первое издание этой книги (2500 экземпляров) разошлось очень быстро¹⁹.