Текст книги "ЧaйфStory"

Автор книги: Леонид Порохня

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

Тем бы дело и кончилось, но коммунисты еще надеялись хоть как-то Шахрину кровь попортить и предприняли жалкую попытку хотя бы из комсомола его выгнать. И тут облажались. Володю известили, что комсомольским собранием ДСК он исключен из доблестных рядов ВЛКСМ. Шахрина заело, он явился на следующее собрание и произнес речь, в которой указал на нарушение устава ВЛКСМ, согласно которому исключить заочно нельзя, на собрании-то его не было. И вообще, пора его выводить из комсомола по возрасту. Выяснилось, что собрание и исключение – обычная комсомольская липа – не было ни того, ни сего. Нормальные ребята-работяги возмутились и проголосовали: «Считать решение комитета ВЛКСМ ДСК недействительным, восстановить Шахрина в рядах ВЛКСМ и отчислить по возрасту с почетным сохранением комсомольского билета на память». В середине 87-го коммунисты власть еще имели, а уверенность уже потеряли. И пролетели. Хотя еще год назад Шахрину могло крепко нагореть… Но все опять случилось вовремя.

«В политику я с тех пор не лез, понял – мне в политике делать нечего» (Шахрин).

Лето

В остальном лето было звонкое. «Я до сих пор считаю, и никто меня в том не переубедит, что наивысший энергетический выплеск раннего «Чайфа» – это группа с Земой, – свидетельствует Андрей Матвеев, свидетельствует сущую правду. Быть может, это был единственный период в судьбе «Чайфа», когда все получалось само собой, не требуя усилий, когда не настало еще время проблем, когда все были молоды, относительно мало пили и т. д. Играли не часто, но метко. Конец мая – второй фестиваль свердловского рок-клуба, опять утренник – 12.00, концерт несколько путаный, но более чем энергичный. По итогам фестиваля «Чайф» оказался на первом месте, обогнав прославленный питерский «Телевизор». Правда, чуть позже оказалось, что на первом месте почему-то уже «Наутилус», но это не важно. Чайфам дали приз «за актуальность»…

Конец июня, Белоярская АЭС, большой праздник маленького атомного городка Заречный. Впоследствии это выступление называли «концерт в пользу Назимова», Вовка в тот момент записывал первый проект Насти Полевой «Тацу», записывал всю ночь, освободился в шесть утра и на такси еле поспел в Заречный. На такси и ушли все деньги, там заработанные. И вся поездка состояла исключительно из маленьких забавных недоразумений. Впервые взяли с собой жен, поселили их в местной гостинице, в номерах «люкс». Обычно на гастролях койки в общагах, а тут не номер – стадион. И сколько бы потом ни жаловались на жутковатые гастрольные ситуации, жены им больше не верили.

Бегунов с Густовым решили порыбачить. Взяли удочки, пошли червей копать. Копнули раз – нет червей. В другом месте – тоже нет. «Когда мы метра на полтора углубились в почву, я понял: что-то тут не так! Канаву выкопали – нет червей на экологически чистой Белоярской атомной»… (Бегунов). Что до концерта, концерт вышел боевой: стадион, аппарата горы, все самопал, ревет ужасно, ничего не слышно… Но лихо.

Июль, Рига. Началось с того, что Бегунов пошутил неудачно. «Шереметьево, идем, рожи помятые, небритые, а на контроле вопрос: «Что в кофре?». Бегунов: «Пулемет». Ему быстро объяснили, что еще одна такая шутка, он останется в Шереметьеве, навсегда к перилам прикованный. Но Шахрин тоже «ситуацию расслабил»… В кофры заглянули, там гитары, какая-то баба: «А кто вы такие?». Шахрин совершенно спокойно: «Седьмой состав «Песня-ров»… Мы-то ржанули и прошли, а они там крепко озадачились…» (Назимов).

Прилетели в Ригу, Антон удалился с «Телевизором», на репетиции его нет, возникла угроза и на концерте не увидеть. Шахрин добрался до Светы Данилишиной («Шина», директор «Телевизора») и сказал: «У меня в кармане двести рублей, если в пять Антон не будет в форме, я эти двести рублей положу, но Борзыкина напою, он завтра точно на сцену не выйдет!». «А у Шахрина есть одно преимущество, – рассказывает Назимов, – когда он подобные вещи прямо в шары говорит, я ему верю, так оно точно и будет. Шина тут же бросилась, нашла Антона, и на сцену он вышел».

Выступать начали в полной тишине, в зале просто никто ничего не понял. «Но Шахрин их дожал. У него есть какая-то странная энергетика, у Вовки, я замечал, – это Назимов, – ему «пополам», он на амбразуру бросается, человек такой, по-другому не умеет. Как-то мы их раскачали, они стали на сцену прыгать, у Антона микрофон отгребать, а Антон и сам-то еле отгребался, его хмель душил, его поставили на ноги, но не привели в сознание. Веселый был концерт…»

После концерта Шахрин удостоился похвалы, которую до сих пор вспоминает. Был там отличный звук, делал его тормозной латыш-оператор, серьезный дядя, Шахрин решил его поблагодарить. Но оператор благодарность отвел. «И сказал легендарную фразу: «Кто как играет, тот так и звучит» (Шахрин). В Риге получили какой-то приз, какой, никто не помнит. Их волновала другая проблема: впервые за два года, т. е. после диковатого «Субботнего вечера», они решились сесть на запись.

«Дерьмонтин»

(«Дуля с маком»)

«Что нас тогда проперло?..»

В. Бегунов

Писать сели один альбом, а записали два за 13 дней (10–23.09.87). В поту. Пот был натуральный: «Там было очень жарко! Там трубы какие-то проходили… И я одного не могу понять: как мы наворотили столько за такой промежуток времени?..» (Назимов).

Незадолго до того появился молодой человек, имя его тоже никто не помнит, и предложил в качестве базы оркестровую комнату в ДК «Уралобувь». Большая комната, обитая тканью, на стенах инструменты для духового оркестра, а оркестра нет, есть два восточнонемецких комбика Vermona, барабаны Amati, пульт какой-то – просто роскошь! Остальной аппарат собирали по всему городу, как говорит Бегунов, «по кускам». Для соло-гитары выпросили у кого-то роскошную на вид педаль, с трудом ее притащили, весила как холодильник, хоть и с надписью «Гитарный микропроцессор». И ни разу не включили – дерьмовый оказался процессор…

«Больше всего времени потратили на то, чтобы замаскировать барабаны, тряпками завесить, всю мануфактуру в ДК собрали, сделали шатер, как-то потом Зема туда залезал…» (Бегунов). «И ура! Вперед! Погнали!.. – смеется Назимов. – Дубль писался так: все готовы? – Сыграли! – Послушали… – Никто не ошибся?! – Никто не ошибся… – Ошибся – вместе переписываем».

Привлекали к работе граждан, которые в гости заходили, следы чего в альбоме остались: «Криво нам напел Леня Баксанов, старый друг, зашел посидеть, предложили попеть… Спели, а поскольку тогда не очень точно слушали, прозевали, что там кто напел. Сверху кривой такой голос торчит, так это Леня…» (Бегунов). Пел Зема, пел Леха Густов…

«Работалось здорово, само катилось. А в конце выяснилось, что песен очень много, и они сами собой делятся на два разных альбома. Мы страшно удивились. Писали один альбом, а выяснилось, что два, они разные даже по звуку» (Бегунов). Первый сам собой назвался «Дуля с маком», второй получился диковатый, почти панковский, но никак не назывался, пока не пришел Бегунов и не заявил: «Дерматин». Ему сразу сказали, куда забить такое название, но Бегунов закричал: «Ты не слушай, ты читай!». И написал название по буквам, после чего оно было принято немедленно. Слово «Дерьмонтин» придумал словотворец Бегунов. В стиле «недопанк».

Альбомы вышли такие, какие писались: лихие, сумбурные, состоявшие наперечет из вещей, которые все «без пяти минут хит». Написанные быстро, а тогда Шахрин чуть ли ни на каждую репетицию по новой песне приносил, отрепетированные быстро и очень быстро записанные, они несли в себе непосредственность, легкость и недоделанность. На первый план сама собой выдвинулась спайка Назимов – Нифантьев, мощный бас и напористые барабаны оттеснили в звуковой фактуре на второй план все, даже голос Шахрина, а бегуновское гитарное творчество оказалось и вовсе на периферии.

Хотя именно Бегунов предпринял на этой записи эксперимент, для Свердловска почти революционный: отказался играть сольные куски в традиционной манере. Соло-гитарист, полностью переключившийся на риф, – это была измена профессии. Но это был еще один шаг на пути самоопределения «Чайфа», шаг в сторону индивидуальности.

Запись вышла бодрая, агрессивная, почти злая, что «Чайфу» в общем-то не свойственно, но очень точно отражавшая тот насыщенный, короткий и веселый период в жизни группы. Короткий, потому что он уже кончался.

Вторая барабанная рокировка

«Когда меня пригласили в «Наутилус», я в первый момент не понял: а что с «Чайфом» – то делать?..» – В. Назимов.

Пригласили Зему в начале осени. Алика Потапкина забрали в армию, наусы остались без барабанщика и позвали Зему. Спорить с этим фактом было бесполезно, «Наутилус» за одно лето взлетел почти до небес, перспективы имел почти космические, выбора у Земы не было. «Мы даже не уговаривали, – рассказывает Бегунов. – Как бы мы ни кокетничали, все равно понимали, что это человек другого уровня». «По тем временам это было очень выгодное предложение» (Шахрин). «Чайф» тогда был группой областного уровня» (Назимов). Вовка хотел быть профессионалом, в «Чайфе» играли два строителя и Нифантьев, грузчик из булочной.

«Но Земе у нас нравилось. Мы разрешали ему петь, а представь себе Зему, поющего в «Урфин Джюсе»… В группе тогда очень хорошая была обстановка, да и просто ему рок-н-ролл нравился. Зема вообще всегда очень правильные вещи делал в жизни», – свидетельствует Бегунов. Но на сей раз промахнулся, он пришел в «Наутилус» в мутный момент, когда группа судорожно набирала высоту, чтобы развалиться, как печально знаменитый Челленджер. Хотя до развала оставался еще год. «Потом я думал, – усмехается Назимов, – играл бы в «Чайфе» – до сих пор бы играл».

Но ребят Зема постарался в трудное положение не ставить: он привел себе смену, нового барабанщика. Сам с ним репетировал, учил материал, потом репетировал с «новым» составом. И остался доволен. Барабанщиком стал Игорь Злобин. Старый назимовский приятель, человек опытный, непьющий, потому что зашитый, и вообще славный малый… Приняли его в свои тесные ряды просто и без разговоров. Да и выбора не было.

18 октября проходило 'закрытие первого (и последнего) семинара рок-клубов Страны Советов. Чайфы играли акустику, играли впятером, Зема передавал эстафету Злобину. «Чайф» просто порадовал, здорово! – записал в дневнике Пантыкин. – Новые песни, новый саунд, возврат к акустике, Зема подпевал, Злобин играл доп. перкуссию. Они собираются работать со Злобиным, т. к. Зема занят у «Нау».

Но это история иных времен.

Глава 3
Бестолковщина. Новые времена

(приходят незаметно)

«И начался странный период -

самое бестолковое

в истории группы время».

В. Шахрин.

Бог знает, что творится с временами. Как они приходят и уходят. И откуда берутся времена новые, если все время были старые?..

Мало кому дано распознать миг, когда времена меняются, потому-то мы обыкновенно думаем, что времена идут еще старые, ан гляди ж ты, они уже провернулись. Пока дойдет, что времена иные, они уже заново вывернулись и стали какие-нибудь сверхновые, другие. Из чего следует, что живем мы не там, где нам кажется. В смысле времени.

Осенью 87-го «Чайф» был на взлете. Группа, еще весной в плане перспектив более чем сомнительная, осенью сама в себе уверилась и в общественном мнении утвердилась вполне. «С ходу взяли» Питер, прокатились по фестивалям, записали два альбома… Иначе говоря, добились всего, о чем раньше только мечтали. Мечтать стало не о чем. Добиваться тоже нечего. Делать стало нечего. Тем более, что музыка делом не считалась, не была работой, она просто была. Иногда играли концерты, в остальное время работали на стройке. Бегунов и Шахрин в одной бригаде. Но сближались друг с другом Бегунов и Нифантьев – пили вместе. Шахрин оказался на отшибе. И вот что странно: летом из него песни перли, как из форточки, осенью форточка закрылась, ни одной песни. В общем, симптоматика вырисовывалась тревожная, но об этом не думали, потому что все шло демонстративно хорошо.

И на рок-н-ролльном фронте в целом все шло хорошо. Как на железнодорожном плакате «Счастливого пути, товарищи!..» – где ехидно ухмыляющийся Ильич Ленин машет проезжающим коротенькой детской ручонкой. Год 87-й в истории русского рока был странным. Год всеобщего рокерского возбуждения, радостного и нервного. Год долгожданного триумфа, когда общество востребовало-таки рок-н-ролл, чему все рокеры много радовались, хотя радоваться следовало далеко не всем, ибо востребовало общество не тот рок-н-ролл, который был, а какой-то другой, которого в реальности как раз и не было. Общество востребовало миф о русском роке. Подлянку не заметили, радовались. В Свердловске идея мифологизации рока воплотилась в «Наутилусе», который стремительно уходил за облака; остальным досталось почетное право наблюдать за взлетом доселе подводного судна. Но не всем, а некоторым. Полноводная река свердловского рока вдруг обмелела: если в 86-м в городе и окрестностях насчитывалось более-менее заметных групп штук около пятидесяти, то к концу 87-го их осталось десятка полтора, но и у оставшихся дела шли странно. На выезды, на фестивали приглашали тех немногих, кто успел «засветиться», остальных никто не знал и узнавать не собирался. Местная публика местного рока перекушала и на концерты ходить перестала. Внимание к магнитофонным альбомам упало резко и повсеместно, чайфы, к примеру, скоро выяснили, что записать они два альбома записали, но никто эти альбомы не слышал и слушать не рвался. Рок-культура перемещалась из магнитофонов и клубов в телевизоры и на стадионы; из этого, казалось бы, отрадного факта подспудно вытекало, что музыку теперь заказывают не слушатели и подпольные критики, а теле ведущие и новейшие кооператоры. Этим персонажам нужна была совсем другая музыка.

И что замечательно: перемены лежали на поверхности, но никто их не видел и видеть не хотел. Газеты писали о рок-н-ролле, чудесно процветающем на пажитях ново обретенной демократии, в газетах рокеры клялись друг другу в вечной любви. Они искренне верили, что все идет хорошо.

Но и в их нестройных рядах происходили перемены настораживающие. В году 87-м, как раз к осени, в свердловском роке случилась новация, с медицинской точки зрения как бы даже полезная – кончились коллективные рокерские пьянки. На это событие внимания не обратили – пили-то не меньше, просто врозь. Не хотелось друг с другом встречаться, так что с того?.. Перестали встречаться, перестали друг другу помогать, новым песням больше не радовались, новые песни всем действовали на нервы. Всем – значит поголовно. Рокерское братство, которому год назад ни преград не было, ни предела, перерастало в глухое раздражение, а там и в плохо скрываемую злобу.

Чайфы от общих веяний в стороне не остались, группа обособлялась, отходила в сторону, замыкалась в себе. Хотя Шахрин еще появлялся на собраниях рок-клуба, где бывшие товарищи по цеху дружно ругали президента Колю Грахова за то, что никак не может организовать планомерное посещение концертов вконец распустившейся публикой. А Коля Грахов убеждал собрание в том, что клуб, при всеобщем ликовании открытый полтора года назад, роль свою выполнил, пора обратно закрывать… Тогда много ругались и мало играли. При общей уверенности, что дела обстоят очень хорошо.

Когда приходят новые времена? Да хрен их разберет, приходят – и все.

Барабанщик Злобин

(физиономия)

Так вот, Зема привел Злобина, Злобин всем понравился. «Я навел справки, – рассказывает Шахрин, – мне сказали, что Игорь играл в группе «Тайм-аут», музыкант очень хороший, была проблема – запивал, но зашился. Хороший парень, надежный барабанщик, и прямолинейный человек, который всегда называет вещи своими именами».

В Свердловске Игорь Злобин, парень видный, модный, с некоторой примесью оригинального пижонства, был человек известный, хотя играл в группах, скажем так, странноватых. Было такое «Метро», давно и заслуженно забытое, была группа «Тайм-аут», которая никак не могла вступить в рок-клуб, потому что никто не мог понять, что за музыку она играет, а перед самым пришествием в «Чайф» Злобин играл в «Апрельском марше» – странности этого коллектива, во всех отношениях примечательного, получили известность широкую и заслуженную… Короче говоря, с приходом Злобина в группе появился, во-первых, довольно опытный барабанщик. Но со странностями, это, во-вторых.

Происходил Игорь из хорошей семьи, папа – большой начальник, о котором даже рокеры до сих пор говорят с уважением, что им по причине врожденного демократизма не свойственно. Барабанить Игорь начал в школе и всю юность, как почти все герои этой истории, провел на танцах и халтурах. «У меня учет велся, – рассказывает Злобин, – за два года триста сорок четыре свадьбы, не считая банкетов, вечеров отдыха и просто танцулек»… Барабанил Игорь много, но барабанную репутацию имел странную. «У Злобина есть одно преимущество, – свидетельствует Зема Назимов, – ему от Бога дано играть на барабанах. И один большой недостаток – он не хотел на них заниматься».

На самом деле заниматься он хотел, собирался даже в прославленный Чайник поступать, но родители запретили, оказался Игорь в Лесотехническом институте, более известном в городе под названием «Дровяной колледж», а потом на заводе «Пневмостроймашина». «Четыре года на заводе из моей жизни можно выбросить, – рассказывает Игорь, – пьянка, без которой человек там не выживал. Тогда повстречался мне Илья Кормильцев: «Ты где пропал?». Я говорю, что работаю на заводе, а он: «Дурак, что ли? Рок-н-ролл-то где?»… Я и подумал на трезвую голову: можно же что-то придумать и на заводе».

После встречи с энтузиастическим поэтом Игорь организовал трудившихся рядом братьев Устюговых, Славу и Пашку, цех купил аппарат, сели играть на заводе. «Мне не нравилось, что мы играли, но на безрыбье… Писал Слава, такой Юрий Антонов, но с социальной подачей. Славка был хороший человек, смелый, честный работяга, верил в рок-н-ролл, но видение у него было свое» (Злобин). В этом коллективе Игорь выступил на первом фестивале Свердловского рок-клуба, где барабанил и почему-то пел, хотя никогда этого не делал и делать не умел. Ни в одном из протоколов заседаний рок-клуба, посвященных итогам фестиваля, «Тайм-аут» не упоминается ни ругательно, ни хвалительно, никак. Рокеры много ругались, много хвалились, а про группу Злобина и Устюговых – ни слова. Странно.

Потом братья Устюговы продолжили покорение рок-вершин: «Они горели, эти два человека, а я не горел, я спивался, бутылку из горла выпить в гаражах в обеденный перерыв для меня было – раз плюнуть» (Злобин). Игорь из жизни выпал. Выпал в прямом смысле – лечился от алкоголизма на бывших дачах купца Агафурова, там свердловская психушка, там же побывал в свое время Нифантьев. Лечился по своей воле – ему надоело пить.

На агафуровских дачах познакомился с Женей Кормильцевым, который там «лечился» от армии, и по выходе оказался в группе «Апрельский марш». «Этот коллектив мне очень нравился. Хотя я мог не понимать ассоциации в текстах Жени Кормильцева, доходило до того, что я говорил: «Женя, о чем эта песня?». Иногда он объяснял, но чаще говорил: «Знаешь, тот период я плохо помню, так что сам не могу сказать, что в этой песне за ассоциации»… С маршами, а были они люди намеренно сумасшедшие и исключительно талантливые, Злобин записал один из лучших альбомов группы «Музыка для детей и инвалидов» (название очень точно отражает содержание), который до сих пор любит.

Тут и увел его Зема за ручку в «Чайф». О «Чайфе» Злобин понятия не имел. «Это не моя музыка, – признается Игорь, – был я на первом фестивале, их слушал, но не услышал». Но почему-то оставил «маршей» и пришел в «Чайф». На вопрос «почему?» пожимает плечами. Однако в группе появился новый барабанщик. «Игорь сразу пришелся на место. Он играл внешне очень ярко, с ним мне стало даже больше нравиться играть, чем с Земой» (Бегунов).

Город горький

Дальше было вот что: жизнь с новым барабанщиком от жизни с барабанщиком старым отличалась кардинально, но дело не в представителях самой ударной из всех профессий, а в наступившей общей и полной неопределенности самой жизни. Смысла в ней не наблюдалось, и никто из членов группы ничего внятного об этом времени сказать не может.

Одним из самых ярких моментов стала первая съемка «Чай-фа» на телевидении. Момент яркий, но никто, кроме самих чайфов, его не заметил. Т. е. не увидел. В ноябре 87-го «Чайф» пригласили выступить в Уральском политехническом институте. В «красном уголке» на химфаке. Публики было мало, концерт получился, скажем, так, негромкий, и не стоило бы обращать на него внимание, если бы не студенческое телевидение, которое этот концерт решило снимать. Для тамошнего телевидения съемка была очередной, для «Чайфа» первой, парни волновались, суетились, более всего беспокоились на предмет звучания. Которого не было. Т. е. звучать-то оно звучало, но отвратительно. Шахрин нервничал, обещал разбомбить учебный телецентр.

Показывали видео на большой перемене в фойе Главного учебного корпуса, огромном, сталинском, с памятником Орджоникидзе, возле которого курили студенты. Телевизоры висели под потолком, под ними длинные железные колонки, неслось из них нечто сдавленное, более всего напоминавшее звук полиэтиленового мешка, если его мять. Музыканты стояли за колоннами, краснели, бледнели, Шахрин сжимал кулаки. Не от качества звука – студенты курили, болтали, на телевизор внимания не обращали; с «Чайфом» студенческие массы знакомы не были.

«Чайф» был группой, известной в Свердловском рок-клубе. И в Питере немножко. И все. Альбом (два) выпустили, он как-то не шел. Концерты тоже не очень игрались, а которые игрались, были настораживающе случайны и унизительно бесплатны. Концертами, продвижением альбома должен был кто-то заниматься, и возник, как черт из табакерки, первый директор Хабиров.

«Тогда появился Анвар в качестве директора, – рассказывает Шахрин, – а откуда он появился, я так и не знаю». «Оказалось, что нужно иметь человека, который бы все организовывал, подвернулся Анвар – взяли Анвара» (Густов). «Он всегда шел в ногу со временем, слушал современную музыку» (Нифантьев). «Анвар всегда был рядом, всегда в тусовке, всегда веселился. Не помню, откуда взялась эта идея. Он всегда был раздолбаем» (Бегунов).

Вот такая характеристика… Анвар был мил, юн, всегда в костюме, манер обходительных, достаточно подкован, а что на роль директора не слишком годился, так не его вина – никто его с этой точки зрения не рассматривал, все шло само собой. Тоже примета времени, директор – фигура не последняя, в чем-то даже первая. Так неуклонно снижался уровень осознанности жизни. Или осмысленности? Короче, думать стали меньше, что поделаешь – бестолковщина…

28 ноября – фестиваль в Горьком. Перед концертом покупали портвейн – разминка в духе Дикого Запада. Катилась по стране горба-чевщина, спиртное продавалось еще не по талонам, но уже с явным душком смертоубийства. К прилавку шел Густов, почти дошел – всколыхнулось людское море, вынесло Леху из магазина – перехватить не успели. Пихнули Нифантьева, он передавал бутылки назад, складируя их на плечи сограждан, откуда бутылки не падали, ибо сограждане стояли, стиснутые насмерть. С плеч бутылки снимал Бегунов, он был ближе к выходу.

Играть вышли в три ночи и устроили «шоу»: развесили на сцене веревки с собственными трусами, выставили трюмо, Нифантьев намылил физиономию и сел бриться. Публика парилась в зале с шести вечера и к виду бреющегося Антона отнеслась без понимания, орала, Нифантьеву с намыленным подбородком деваться некуда, брился. К утру отыграли.

В общаге взялись за портвейн, в бою добытый. Там прибился к ним паренек, который недавно металляк пел, и сказал, что песни пишет. Спел, чайфы порадовались – песни оказались очень приличные. Стали уговаривать с металлом кончать, петь свое. Советом паренек воспользовался, но позже, теперь его зовут Чиж.

Антон нарезался. «Я снимал тогда избушку посреди Свердловска, сказал, что у меня печь не топлена, надо топить, и пошел. Мне говорят: «У тебя денег на поезд нет!». А я сказал, что пешком дойду». Собрал вещички, натянул тулупчик, валенки с калошами, ушел. Началась ловля блудного Антона, который был вполне способен в последних числах ноября отправиться сквозь снега из Горького в Свердловск самоходом, подобные штуки он уже вытворял, хоть и на меньших дистанциях. И летом. Но голый…

Дальше слово Бегунову: «Спускаемся вниз и видим: сидит зеленая вахтерша, Антон с ней за жизнь базарит. Ситуация у него в голове пограничная, мы начинаем его оттаскивать, он орать: «Вы что лезете, когда я с девушкой за жизнь разговариваю?». А девушке лет шестьдесят, ее колбасит, она визжит: «Уберите его! Уберите»… Она его отговорила уезжать».

С новым счастьем…

Год кончался, пропитан недоумением.

Последним аккордом стала статья в газете Свердловского обкома КПСС «Уральский рабочий» «Этот бунтовщик Шахрин». Странное эхо ушедшего, если смотреть назад. А если вперед, то статья все равно странная, с ее появлением докатилась и до «Чайфа» волна мифологизации советского рока, вот только сам «Чайф» в статье не упомянут ни разу.

Ни с того ни с сего (т. е. по указке свыше) статья живописала историю начала лета, когда Шахрин отказался в выборах участвовать. Только теперь его не ругали, а хвалили за принципиальность в отстаивании многомандатных выборов, хотя и указывали на некоторую в этом деле запальчивость. Для читателей помоложе следует пояснить, что в те стародавние времена вся страна с кристально искренней тупостью обсуждала вопрос «а следует ли выбирать одного депутата из одного кандидата, или можно выбирать одного из целых двух?»… А то – чем черт не шутит?! – даже из трех? Светлейшие умы эпохи рассуждали перед телевизором о том, что' с филологической точки зрения «выборы из одного» именовать выборами как бы даже не совсем правильно. Тут Шахрин подвернулся…

«Внешт. корр.» Л. Денисенко взяла у Вовы интервью, взяла консультацию у академика Вонсовского и на второй (!) официальной (!!) странице областной (!!!) газеты разразилась статьей, в которой почти ругательно упоминались секретарь райкома Порунов, инструктор райкома Кузнецов, почти хвалительно – Шахрин, а венчалось все так: «Сейчас вопрос можно считать закрытым. Кировский райком партии налаживает отношения со своим недавним оппонентом. Общественное мнение, которое создалось о Шахрине, меняется в лучшую сторону».

Ощутил ли Вова благотворность перемен от налаживания отношений с райкомом КПСС, он не помнит. И никто не помнит. Рок-клуб, который еще год назад посвятил бы знаменательной статье, как минимум, пару заседаний, статью проигнорировал. Однако из всей этой петрушки явственно следовало, что времена-таки наступили новые.

88-й стал годом перелома. В том году решалось, кому из рокеров дальше жить, а кому на работу ходить. То есть существовать. Большинство предпочло ходить на работу. Не от любви к процессу социалистического производства, а ради сохранения status quo.

В Свердловске рвался вверх один «Наутилус», за что его не любили. Наусы уволились с работы и в январе в полном составе отбыли в Москву. Рокерская общественность загудела, из ушей в уши передавались новейшие сведения о разнообразном счастье, свалившемся среди столицы на их головы, сведения процентов на девяносто были полным враньем, что неважно. Резон во всей суматохе был простой: в Свердловске делать стало нечего.

Рок-н-ролл – музыка не провинциальная и существовать в таком виде мог только в условиях СССР, когда всякий свободолюбец имел вес вне зависимости от меры таланта; каналы передачи литературного и музыкального самиздата налажены были, как правительственная связь; любое подпольное слово ценилось как высшая духовная ценность, даже если к духовности отношения не имело. Ослабление запретительной роли КГБ, МВД и всякого прочего райкома нанесло сокрушительный удар по культуре подполья, по шестидесятникам, бардам, рокерам и бульдозерным художникам. Художники, не обремененные русским языком, рванули продаваться на Запад, шестидесятники – продаваться новым властям, барды замешкались и стали перемещаться на исконные кухни; рокеры, по большей части юнцы, к жизни не приспособленные, распускали группы. Магнитофонная культура лопнула в одночасье, бесплатные концерты превратились в анахронизм; все хотели денег и виниловых пластинок, все рвались в телевизор. Но телевидение было только в столице, пластинки в Москве, а денег в том же Свердловске никто рокерам платить не хотел. Их там и слушать не хотели, хотя об этом уже сказано. Оставалась Москва, где «процветал» «Нау».

Уезжать не хотелось: квартиры, дети, жены… Время от времени ездить не получалось – работа. Бегунов с Шахриным срывались со стройки на концерты, ребята в бригаде их покрывали, бесконечно так продолжаться не могло. Трудно было думать о регулярной концертной деятельности, поскольку деятельность эта происходила теперь исключительно «на выезде». А деятельности хотелось, она начинала приносить мало-мальские деньги.

Шахрин уволился первым, за ним остальные. Сами себе они объясняли поступок появившейся возможностью зарабатывать хоть какие-то деньги, но это слишком просто. В реальности, которая всегда богаче наших о ней соображений, этот поступок означал куда больше, чем просто увольнение ради свободного времени. В тот момент решалось, быть дальше группе или нет, готов «Чайф» идти дальше или суждено ему остаться в привычных рамках рок самодеятельности, срок жизни которой был отмерен. Выбор по тем временам совсем не легкий, но наши герои решили рвануть дальше.

Чем вызвали недоумение среди друзей и знакомых. Отъезд «Нау» воспринимался злобно, но с пониманием – альбом «Разлука» крутился в каждой второй квартире Советского Союза. «А вы-то куда?» – спрашивали чайфов. «В Москву», – отвечали те. Но не очень уверенно.

Покорять Москву отправились в марте. Покорялась она неохотно. Плохо покорялась, прямо скажем. Жили в общаге МЭИ, той самой, где месяц назад бедствовали голодные музыканты «Наутилуса», играли концерты перед студентами… Устали, денег не заработали, перенервничали. Концерты кто-то должен организовывать, Анвар Хабиров – замечательный парень, «но как директора его хватало только на то, чтобы сбегать за бухлом, а точнее, найти того, кто бы сбегал за бухлом» (Густов).

«И как-то после концерта появился обаятельный человек бурятской внешности, Костя Ханхалаев, который как раз был отставлен из «Наутилуса», – вспоминает Шахрин. – Сказал, что ему нравятся песни, и если мы захотим, он мог бы заниматься группой как продюсер. Мы легко согласились».