Текст книги "ЧaйфStory"

Автор книги: Леонид Порохня

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)

Эпоха Ханхалаева

Согласились без размышлений, хотя поразмыслить было над чем. Представил чайфам Ханхалаева Саша Калужский, поэт, бывший «спикер» рок-клуба, а затем вместе с Костей директор «Нау». Откуда обоих выставили дней за десять до судьбоносной встречи с «Чайфом», выставили со скандалом, суть которого сводилась к тому, что на протяжении нескольких месяцев Бутусов сотоварищи интенсивно играли концерты, почти никаких денег за них не получая. Эти деньги искали долго и безуспешно, но к Ханхалаеву претензии предъявлены не были, поскольку и у него их не оказалось. Костя был отставлен, заодно уволили Калужского, который не столько директорствовал, сколько разговоры разговаривал. И оба появились в гримерке «Чайфа».

Поразмыслить было о чем, но чайфы настолько устали от неопределенности, что отдались в руки Ханхалаева, как дети малые. Костя, человек умный, тертый, исполненный восточной изощренности, постарался произвести впечатление, и первое его появление в роли директора ребята до сих пор вспоминают «с причмоком». «Когда появился Ханхалаев, он первым делом стал нас покупать: ресторан, бутерброды с красной икрой, виски, которое мы первый раз в глаза видели» (Нифантьев). «Пили в столовке, которая называлась ресторан, – это уже Бегунов, – и он нам расписывал будущую нашу жизнь, после

Хабирова его деловая хватка показалась изумительной: бизнес-план, все ходы расписаны»…

Густов: «Деловой человек, солидный, по-восточному хитрый, чувствовалось: что-то он может. Поначалу так оно и было: никаких проблем с деньгами, машина, не стало проблем жратвы купить, струны… При Анваре билеты появлялись по принципу: «Кто-нибудь в кассу беги,» – сам он не купит или купит не туда, а тут не стало проблем с билетами. Была машина, хотя ни у Кости, ни у его помощника прав не было, водил Злобин. Я водил машину по Москве, хотя и у меня прав не было. Но и в кармане денег больше не стало». Еще произвела впечатление видеозапись, Ханхалаев был видео пиратом, в квартире – магнитофон на магнитофоне сутками трудятся.

Воспоминания о дальнейшем смутны, все происходило быстро и невразумительно. «Мы играли какие-то безумные концерты, необходимость которых была крайне сомнительна: надо играть, не надо играть?.. Костя пытался заработать деньги» (Шахрин). Пытался искренне, но странно. Он, как сказано, умел покупать билеты на самолет хотя бы за день до вылета, но решительно не умел приезжать в аэропорт вовремя; в последний момент что-то на видеомагнитофон дописывал, кому-то звонил, дотягивал до того момента, когда нужно бежать, ловить тачку за тройную цену, лететь на скорости 120 км/ч, а нужно заехать куда-то за билетами, но не успевали, ехали в порт, Костя совал в кассу взятку, и чайфы летели втридорога.

Шахрин, допустим, в жизни взятки не давал, прекрасно понимая, что у него не возьмут. То же с Бегуновым: «Я пойду давать взятку – меня тут же посадят, я не умею это делать, у меня лицо не то. Костя обладал неоспоримым качеством – он умел давать деньги, он мог дать любому, и у него брали. Главный лозунг: «Убить человека деньгами», – так все дела и делались» (Бегунов).

Подолгу жили в Москве, то в общаге Баумановки с полузатопленными сортирами, с тараканами, то в Костиной квартире. Спали на полу вповалку. А то в какой-то однокомнатной на Кантемировской, опять вповалку… Нервозность накапливалась, вечером ее снимали – ехали в таксопарк, из канистр сливали водку непонятного качества за непонятные деньги, в трехлитровых банках везли ее к Косте и там трескали… А времена были – ни закусить, ни выпить, в магазинах все по талонам… Однажды Костя их поселил на окраине и сказал: что в холодильнике найдете, можете есть. Приехали, открыли холодильник – забит красной икрой доверху. «Мы на нее смотрим – я в жизни не видел такого! – стоят рядами банки красной икры! А есть хотим – сил нет! Съели…» (Шахрин). В чем Косте признались. Костя стерпел.

Концерты играли помногу. Денег стало будто бы больше, но вокруг, а не в карманах. «Я не думаю, что Костя много воровал, – рассказывает Шахрин, – он человек незлобный и по-восточному щедрый, он мог бы на нас заработать, но настолько бестолково организовывал дело, что вместо заработка у него получались какие-то сплошные траты. Мы видели: деньги ходят где-то рядом, но ни к нам, ни к Косте не попадают. Мы осуществляли оборот денег вокруг себя, на нас зарабатывали все, но не мы и, я уверен, не Костя. Конечно, некоторую нервозность это создавало».

Некоторую нервозность создавало и то обстоятельство, что Костя перенес на «Чайф» обычай особого отношения к лидеру группы, отработанный некогда в «Наутилусе», он всячески изолировал Шахрина от остальных музыкантов, как перед тем изолировал Бутусова. До люксов и отдельных гриме-рок дело, слава Богу, не дошло, но музыканты новацию замечали. Шахрин делал вид, что ничего не замечает. Это очень не просто, когда тебя выделяют, и нужно это пережить. Шахрин до сих пор сидит перед концертами в общей со всеми гримерке. Пережил.

Большая суета

И тем не менее, Ханхалаев был настоящий директор. Или умел таковым казаться. В чем бы его потом ни обвиняли, за группу он взялся всерьез: «заряжал» все концерты одновременно, лез в аранжировки, привлекал все средства информации масс скопом, деньги добывал и свои дела делал.

«У Кости были хоть какие-то знакомые в средствах массовой информации, – рассказывает Шахрин, – и мы бывали на радио «Юность» у Марины Салминой, Ханхалаев познакомил нас с Мариной Лозовой, которая делала тогда музыкальные программы. Эта фамилия совсем незаслуженно забыта, все группы тогда появлялись на телевидении благодаря ей – и «Кино», и «Телевизор», и «Наутилус». Мы познакомились с суперпопулярным «Взглядом», и друг другу понравились.

Они были молодые, обаятельные – Влад Листьев, Саша Любимов; они к нам очень хорошо отнеслись».

Взглядовцы взялись снять первый в истории группы клип. «Это религия завтрашних дней». Разбаш снимал картинку типа «Маркс, Энгельс, Ленин» – три лица всмятку, как их при большевиках рисовали на пунцовых плакатах. Снимали восемь часов подряд, напустили дыма, съемочный павильон превратился в газовую камеру, в дыму кромешном чайфы пародировали классиков марксизма. К финалу прибыл Ханхалаев и заявил, что нужно ехать на фестиваль «Интершанс». Одуревшие музыканты о мероприятии слышали впервые и пытались сопротивляться, но Костя заявил, что «концерт заряжен», против оружейного аргумента сопротивляться было бесполезно. Приехали на Интершанс, где перед «Чайфом» выступило групп пятнадцать, играли, стараясь не рухнуть – сцена покрыта скользким слоем конденсата, напоминавшего глицерин – пот публики и пот музыкантов, выпавший в осадок. Скользили по сцене ноги, у Злобина разъезжались барабаны…

Играли в домах культуры, в общежитиях, где угодно. Был концерт в Министерстве иностранных дел СССР. Для детей мидовских работников – очень интересно было посмотреть. В официальном зале ребятишки лет по пятнадцать, которые не понимали, что происходит. Люди другого склада, другой жизни; они вообще с другой планеты приехали – с ведомственной дачи папин шофер привез на служебной машине. А тут концерт какой-то группы «Чайф»… Детки слушали, недоуменно хлопали в ладоши. После чайфов работали аккуратные мальчики лет по семнадцать, свои, играли близко к оригиналу Dire sTraits, Rolling Stones все на английском языке. Этих в МИДе приняли «на ура».

Чайфам эта судорожная концертная деятельность шла на пользу, они учились. Учились, например, «брать» публику до начала концерта. Происходило это так: конферансье у рампы выговаривает что-то вроде: «Уважаемая публика, для вас играет группа «Чайф», – а у него за спиной ползут по-пластунски на сцену музыканты. И все, уважаемая публика готова. Ползали вместе и поодиночке, зрители гадали, кто, откуда и каким манером покажется. А то строились в «лесенку дураков», выгибали груди и выходили строевым маршем…

Мотались по Москве в Костиной машине, водил Злобин, один раз даже Густов, который отродясь машиной не управлял и до сих пор делать этого не умеет. Но опаздывали, Леха вел «жигуленок» от Орехово-Борисово через весь центр в Останкино. Без прав и без умения. Доехали.

В Свердловск наезжали изредка, в Свердловске «Чайф» проходил по документам рок-клуба (обкома комсомола), в этот обком поступила разнарядка отправить одну рок-группу в Чехословакию. Ехать за рубеж хотели все, но выбрали почему-то «Чайф». Почему, одному Ханхалаеву известно.

Гастрольный гуртожиток

Город Пльзень – побратим Свердловска по соцлагерю. Ехали в смущении – Европа как-никак. Смущение прошло быстро, Европа в чешском исполнении оказалась довольно провинциальной: «По сравнению с чешскими группами мы играли очень прогрессивную музыку – они выходили в трико, в полосатых лосинах в обтяжку и дурными голосами орали тупой европейский хэви-метал» (Шахрин). Концерт в Карловых Варах, курорт, народ отдыхает, никакой рок-н-ролл не нужен, тем более русский. Принимали «Чайф» прохладно. Вот было удивления, когда после концерта пришли местные музыканты, стали поздравлять. Удивление рассеялось, когда на сцену вышла чешская группа, завела ненужный металляк… Два концерта в Пльзене прошли хорошо.

Из Чехословакии Шахрин привез домой две баночки кока-колы. «Смешно, но я привез детям показать, что кока-кола в баночках бывает. Банки лежали до Нового года и ночью их торжественно выпили, все по глоточку» (Шахрин). Это лирика. Менее лирично выглядело другое обстоятельство: «в за рубеж» не взяли Леху Густова, звукооператором поехал Володя Елизаров. А Густов был человек изначальный, стоял у истоков, так сказать. Звук негромкий, но многообещающий.

Киев, май, каштаны цветут, фестиваль типа «что-то за мир и против войны, киевский и комсомольский – бардак, помноженный на бардак» (Густов). Ребята с висюльками «ЧЛЕН ОРГКОМИТЕТА» бродили где угодно, но не там, где им бродить положено. Если обещали, что аппарат будут ставить в два часа, это значило, что раньше пяти его не привезут, а в пять привезут только половину.

Жили в общаге на окраине, она называлась «Гуртожиток».

Интереснее всего был не фестиваль, а полная невозможность от него отделаться. Организаторы сразу по приезде объявили, что денег нет и не будет, и настоятельно просили по подобным пустякам не беспокоить. Потом вообще пропали. В гуртожитке поляки, австрийцы, которые хотели за мир бороться, голландцы по двое на одной койке, хотя голландцам было легче, у них в команде два парня и две девицы, одна на басу, другая на барабанах, мускулистая такая. Голландцы сносно устроились, остальные бродили у республиканского комитета комсомола, хотели какую-то акцию устроить, да так и не устроли.

Спасло чайфов и голландцев то обстоятельство, что параллельно происходил в киевском Дворце спорта фестиваль «для тех, кто покруче», этот был не за мир, а за деньги, и «Чайф» впихнули в один концерт с «Алисой», потому что «Телевизор» не приехал. И голландцев за компанию.

На вырученные деньги выехали в Вильнюс на «Rock Forum». На вокзале Анвара послали за жратвой, он где-то проходил, ничего не купил, на первой остановке вылезли из поезда – бабушки пирожки продают, чайфы к бабушкам, им проводница тихо так: «Ребята, на горизонте лесок видите? За ним Чернобыль. Вы здесь огурчики не покупайте, через полчаса будет остановка, там купите».

Вильнюс с Киевом контрастировал резко. Никакого комсомола, никаких «пятнадцать минут опоздания», все расписано, пунктуально, организованно, все работает… Не сработал Густов. Бегунов: «Группа заиграла – полный швах, три песни играли без звукаря – Леха просто ушел. Что-то у него, видать, в голове сдвинулось, он вскочил и ушел». Музыканты группы «Чайф» до сих пор уверены, что Густов испугался «навороченного» пульта и убежал. А какой-то местный звукарь обнаружил, что группа усиленно играет без звукаря, подсел из благородных побуждений к пульту и кое-как звук настроил. Все это, правда, только в той части, что звука действительно не было.

Густов: «Я при хорошем аппарате «не попал»: все работало, но звук был – полная гадость; я кручу, а не попадает. Я стоял и не знал, что делать. Местный звукарь начал что-то подкручивать, но все равно шло дерьмо. Ребята меня долго искали после концерта, я упилил на балкон, где никого не было, трубы какие-то валялись, там сидел. А они меня часа полтора искали, поэтому и решили, что я ушел. Я не справился с аппаратом. И после Вильнюса появилось у меня ощущение, что я тормозом становлюсь».

Но время Густова еще не пришло, пришло время Анвара, который все еще директорствовал наравне с Ханхалаевым. Его уволили после гастролей во Владивостоке, куда съездили, деньги получили, а играть не играли.

Немузыкальный Владик

«Заряжено» было десять концертов, прилетели, а там конкурс «Мисс Владивосток», который проводила та же организация, крайком комсомола. Какие-то ушлые ребята напечатали липовые билеты и продали их быстрей, чем комсомольцы. А еще украли главный приз, колье для королевы. В результате у комсомольцев арестовали счет, концерты «Чайфа» отменили. Но чайфы-то приехали!.. По договору полагалась неустойка, Анвар сутки сидел в крайкоме комсомола, после чего в дело вступил Андрей Матвеев, свердловский прозаик, некогда приложивший руку к появлению «Чайфа» на свет Божий (см. главу 1).

Матвеев во Владике появился случайно: некогда провел там юные годы, а тут узнал, что чайфы едут, и попросился с ними. «Вовка сказал: «Нет проблем,» – рассказывает Матвеев. – Кем я был в этом туре? А никем. Но тогда и «Чайф» был никем. Я был без денег, они сказали, что еще и кормить меня будут». После безуспешных Анваровых попыток выбить из комсомольцев неустойку Матвеев надел клубный пиджак, шейный платок, положил в карман удостоверение Союза журналистов и поехал в крайком. Зашел в огромный сталинский кабинет, поставил стул на середину, сел, закинул ногу на ногу и закурил. Это в храме комсомола… Сказал спокойно:

– Ребята, если вы не хотите, чтобы завтра во всех центральных газетах ославили ваш крайком, платите неустойку.

– У нас все арестовано! – кричит комсомолец.

– Это ваши проблемы, – отвечает Матвеев, – или вы до вечера приносите деньги, или я сажусь за статью.

К вечеру появились деньги. Впереди десять дней беззаботной, оплаченной комсомольцами жизни.

«Десять дней мы там ни черта не делали, оттянулись за всю мазуту» (Злобин). Жили в дикой гостинице в районе Второй речки, где был пересыльный лагерь, где умер Мандельштам. Владивосток начала лета, погода мерзкая, муссоны, море холодное, купаться нельзя. Но канистра с пивом, водка поверх пива, купайся… «Мы пили, курили, играли в футбол на берегу океана… Потом случайно приехал «Объект насмешек» – такое началось в этом Владике»… (Нифантьев).

Началось. Во Владике «Чайф» напоролся на две хронические болезни рок-н-ролла. Он и раньше ими болел, но на фоне концертов, которые заставляют держаться в каких-то рамках, незаметно. Тут концертов не было, свободного времени уйма, все вылезло наружу. Первая болезнь называется пьянка.

«Пьянка была не в «Чайфе», она была везде, – рассказывает Нифантьев. – Не пили единицы, Шахрин не пил, из-за этого были разборки. Мы с Бегуновым пили по крупному, из-за этого тоже были разборки. Мы бились за право пить водку всегда и везде».

Болезнь вторая – разделение. Группа – это музыканты, администратор и звукарь. Они толкутся вместе всю жизнь. Космонавтов перед полетом проверяют на психологическую совместимость, и ежели ее не окажется, их в космос не шлют. Большинство рокеров о психологической совместимости не знают решительно ничего, но «летают» вместе годы напролет. При виде друг друга их довольно скоро начинает поташнивать, но деваться друг от друга некуда; начинается деление группы по интересам. Деление по принципу не «за», а «против». Не за пьянку, как в данном случае, а против. Против Шахрина, например.

Бегунов: «У нас составился костячок: Нифантьев, я и Анвар. Вместе пили, вместе тусовались, вместе вставали в оппозицию Шахрину. А с кем пьешь, с тем и идеи рожаешь. Была куча проблем, куча идиотских ситуаций». «Мы стенгазету по ночам выпускали – Бегунов, Анвар и я. Рисовали, писали статьи какие-то и утром вывешивали Шахрину на дверь номера. Какие-то «боевые листки» ему под дверь подсовывали. Шахрин утром просыпался и в ужасе читал эту беду пьяную!..» (Нифантьев). Но были у «костячка» темы для бесед и посерьезней борьбы за свободу пьянки: администрация – Ханхалаев – деньги. В стенгазету они не попадали, но до Шахрина отзвуками докатывались…

К концу дальневосточной десятидневки чайфы в буквальном смысле «разбрелись по берегу». Бегунов, Нифантьев и Анвар; Злобина атаковали дальневосточные девушки; Шахрин, Матвеев и Густов ходили на яхте. Матвеевский родственник, капитан 1 ранга, устроил прогулку на океанской яхте «Плутон», четвертьтоннике с командой из трех капитанов, один 1 ранга, второй – 2-го, третий, соответственно, 3-го. «Мы пошли на яхте, – рассказывает Матвеев, – а на яхте, чтоб ты понял, не плавают, а ходят. Там каюта есть, но нет гальюна, и первые два часа нас учили мочиться так, чтобы не попасть себе на пальцы – это главное искусство при ходьбе на четвертьтоннике. Пошли на остров Русский рыбачить, там с царских времен арсеналы и дачи командующих – божественное место»…

Пришли на остров Русский, порыбачили, стали уху варить. Между делом выяснилось, что пришли без пропуска, яхта хоть и под вымпелом ВМФ, но если поймают, будет скандал. Матвеев с Шахриным на берегу морских ежей деткам на сувениры собирали, Густов пошел погулять. Подходит время, когда по острову патрули идут, сверхзакрытая территория – с одной стороны артиллерийские склады, с другой дисбат спецназа… Где Густов? Нет Густова. Густов залез на утесик, окрикнул своих. Капитаны замахали руками, шепотом закричали, чтобы Леха спускался, как хочет, только быстрей и прямо. Густов спустился, ему сказали, что жить он будет долго: за поворотом противопехотные мины, а патруль стреляет без предупреждения.

По возвращении Шахрин пришел к выводу, что проблема назрела. Десять дней демонстративного безделья слишком явно показали, что дела в «Чайфе» идут не должным образом. Нужно было что-то решать, но что именно и каким образом, было решительно непонятно. Ханхалаев хотел быть директором в единственном числе – Анвара уволили. Легче не стало. Бегунов с Нифантьевым только сблизились; и вообще, это были еще только отзвуки будущих неприятностей.

Кадры решают

Дело было не в Анваре, дело было в бестолковщине. Она нарастала стремительно, подтверждением чему стало появление в группе случайного гитариста, Пашки Устюгова. Именно Пашки, иначе никто и никогда его в «Чайфе» не называл. История появления проста, малопонятна и весьма характерна для того сумбурного момента. Пашку взяли благодаря дару убеждения Ханхалаева, шахринской растерянности и бегуновско-нифантьевской пьянке; никаких иных оснований для появления гитариста не было. Но по порядку.

После первого концерта по утверждении Ханхалаева в роли директора чайфы выскочили со сцены слегка напряженные, ждали, что новый директор скажет. Он сказал: «Г…но». Чайфы растерялись, а Костя пояснил, что музыка хороша, тексты хороши, но звучит неубедительно. Сказать по чести, звучало и впрямь странновато: при уверенной ритм-секции создать сколько-нибудь полновесную мелодическую конструкцию у Шахрина с Бегуновым тогда не получалось даже с использованием двух гитар и глотки. Ханхалаев завел разговор о том, что нужен еще один профессиональный музыкант.

Здесь следует заметить, что Ханхалаев был директором, который в отличие от большинства директоров в шоу-бизнесе в музыке разбирался довольно серьезно, но проблемы музыкальные решал по наитию. А до «Чайфа» работал с «Наутилусом», который звучал для слуха приятно. Для слуха публики. «Чайф» звучал неподобающе, даже диковато. Аранжировки со времен «Дерь-монтина» не изменились, исполнительское мастерство не росло, «и Костя предложил взять еще одного музыканта, профессионально владеющего инструментом» (Шахрин).

По отношению к уже действующему гитаристу это выглядело не совсем корректно, но в дело вступили Нифантьев и алкоголь: «Мы с Бегуновым пришли к мнению, что в принципе он не музыкант. Я его убедил, и он довольно безболезненно согласился с тем, что нужно взять нормального гитариста». Т. е. гитариста убедили в том, что он не совсем гитарист…

«Мы эту идею обсудили за бутылочкой, переговорили со Злобиным, он сказал, что есть у него гитарист» (Нифантьев). Пашка Устюгов, с которым некогда играли в «Тайм-ауте». Дальше история совсем непонятная, чайфы в показаниях путаются, стараются друг на друга ответственность перевалить. Шахрин: «Я скептично к этой затее отнесся, сказал: «Давайте несколько репетиций без меня попробуйте». Самоустранился. Нифантьев утверждает, что Шахрин о грядущем гитаристе и вовсе не знал: «Шахрина мы не поставили в известность, он пришел на репетицию, а там Пашка».

«Что Вовку в известность не поставили? – с трудом вспоминает Бегунов. – Могло такое случиться». Могло случиться, чтобы в группу взяли гитариста, а лидер о том не знал? Могло, могло – бестолковщина…

«Пашка мне дико понравился, – рассказывает Бегунов, – «Тайм-аут» как раз писал на киностудии какую-то дикую песню, там были слова: «Фендер-стратокастер непременно принесет успех»… Пашку пригласили на репетицию «Чайфа», о которой (по свидетельству некоторых участников) Шахрин понятия не имел. Опоздал на полчаса и увидел, что на гитаре играет пьяный Устюгов, а поет Леха Густов. «Леха в совершенстве знал все слова и Шахрину их подсказывал, – рассказывает Бегунов, – в тот раз он сидел в углу в шапке-ушанке с микрофоном в руке, пел картавя: «Это 'гелигия завт'гашних дней»…

«Мы сказали: «Вова, это наш новый гитарист»… – хохочет Нифантьев. – Лицо у Шахрина было»… Но Шахрин «согласился с Ханхалаевым, который давил очень сильно» (Злобин). А во-вторых, Володе Пашка понравился: «Он действительно классный парень и играл очень хорошо, на первом этапе мне понравилось, группа зазвучала мощнее. Так появился в «Чайфе» Пашка Устюгов. Но самое удивительное заключалось в том, что гитарист был не нужен. Слегка переаранжировать гитару, Бегунову порепетировать, и все бы ладом. Но нет…

Пашка всем понравился, да и вообще личность незаурядная. «Он был бухарь-весельчак, – рассказывает Нифантьев, – пил больше нас с Бегуновым вместе взятых, работал техником в Кольцове, они там двигатели самолетов осматривали после полета, сливали из них спирт и пили. Пашка рассказал, как они самолеты обслуживают, и у меня развилась безумная боязнь самолетов. А все равно летали, мы в полете пили, он сидел, говорил: «Да нормально, упадет и упадет, а вообще-то техника советская, надежная»…

Пашка был гитарист хороший и человек правильный. Но много пьющий. Склонный ко всяким штукам, которые «выкидывал». Самой знаменитой стала история о том, как Пашка ходил в кабак на Кантемировской.

Пашкины штуки

Жили в Москве, в квартире на Кантемировской, три дня просидели, Пашка не выдержал, решил культурно досуг провести: «Я иду в кабак!». Какой-то там кабак на окраине… Стали отговаривать, не вышло, Пашка джинсовый костюмчик надел и пошел. При выходе Шахрин говорит: «Пашка, ты хоть знаешь, куда возвращаться?». Оказалось, не знает, но это его не волнует. Шахрин выдал ему записку следующего содержания: «Я – Паша Устюгов, меня ждут по адресу такому-то, телефон такой-то»… Пашка взял записку и удалился, сообщив на прощание: «Сейчас девочек приведу. Пойду в ресторан и приведу».

Прошло два часа, звонок, открывают дверь, стоит Пашка, за косяк держится. Пол-лица – синяк типа «бланш». Нифантьев спрашивает:

– Паша, а где же девочки?

– Пидарасы там, а не девочки… – отвечает Пашка. – Но я одного мордой в унитаз засунул.

Классическая история: пригласил девушку – местные позвали «в туалет поговорить». «Пашка боец, – рассказывает Шахрин, – я полагаю, он там пролил кровищи на Кантемировской… Он начал отбивать девушку у местного, а их человек десять, но Пашка умудрился кому-то морду начистить и уйти оттуда живым. У него печатка на пальце серебряная, она была сплющена напрочь».

На следующий день концерт по поводу создания общества «Мемориал»… Пашка не был жертвой сталинских репрессий, но с синяком в половину физиономии даже под этим соусом выпускать его на сцену было слишком смело. Рванули по Москве искать темные очки, но трудное, оказалось, это дело, Пашкин синяк мог скрыть разве что шлем мотоциклетный… В какой-то галантерее купили огромные квадратные очки, приехали в Театр Советской армии.

Тогда Шахрин впервые увидел карту страны, усеянную значками – лагеря. Во втором ряду сидел Зиновий Гердт, улыбался, аплодировал, ему нравилось. «Тогда, быть может, я в первый раз почувствовал, что мы выходим за рамки «игры для друзей» (Шахрин).

С Пашкиным приходом лучше не стало. «Привели Пашку, и после этого начались разборки вообще непонятные какие-то, – рассказывает Нифантьев. – Поехали в Пермь, играли в кинотеатрах перед сеансами… Вообще непонятные концерты, за деньги, но непонятные. Шахрин говорил, что мы плохо играем, что его «не качает»… А мы играли нормально. Играли и играли, не лучше, не хуже, нормально играли. Началась какая-то война внутри».

Шахрин злился от того, что группа становилась неуправляемой. Хотя на самом деле никто и не пытался ею управлять. «Чайф» все еще существовал по старому совково-рокерскому принципу «все друганы, все братья», братьями не шибко поуправляешь, могут и в лоб дать. По совместному труду в «Тайм-ауте» дружили Злобин и Устюгов, парни с характером. Нифантьев: «Злобин – человек самолюбивый, умный и резкий, он Шахрина мог послать куда угодно. А Пашка Устюгов был еще круче, он из кольцовских».

Бегунов с Нифантьевым составили «костячок», в котором и костенели при помощи пьянства. Им тоже было сильно не по себе; раздражение направлялось на Шахрина: «Раздражало, что Вовка всегда правильный, – свидетельствует Бегунов. – В любом случае, это был ужасный период, когда все идет накатом, репетиции становятся обузой… Какая-то бацилла нас поразила. Ханхалаев шептался с Вовкой… Но в конечном итоге даже я стал понимать, что половине людей вообще похер, что происходит».

Каждый с кем-нибудь шептался, каждый кого-нибудь обвинял, хотя на самом деле виноватых не было. Лучше всех этот период охарактеризовал Леша Густов: «Отношения в группе ухудшались, потому что никто не знал, что делать. Пошел поток, стало скучно. Никакого развития, Костя катал концерты туда-сюда… Дальше-то что?». Непонятно.

«Лучший город (сбоку от) Европы»

Единственным человеком, который пытался что-то изменить, был Костя Ханхалаев. Он повышал музыкально-образовательный уровень группы, с каковой целью пригласил стороннего профессионала, на эту роль был выбран Володя «Петрович» Елизаров, аранжировщик и мультиинструменталист, в будущем звукорежиссер «Чайфа». Елизаров был знаком с Ханхалаевым по совместному труду в «Наутилусе». «И несколько репетиций прошли в странном заведении под названием «Дамская лавка», там мы узнали, – рассказывает Шахрин, – что, оказывается, у песни бывает развитие, что необязательно всем от начала до конца играть одно и то же…».

Узнали, и ладно, ничего дельного из этой истории тоже не получилось. Не более эффективной оказалась съемка рекламного ролика для фирмы электромузыкальных инструментов «Форманта», представители которой появились в начале осени и заявили, что собираются выпускать «клавишу» (синтезатор т. е.). Самой клавиши у них не было, выпустить ее впоследствии так и не удалось, но был деревянный макет, раскрашенный весьма натурально, который и предстояло рекламировать.

Что такое рекламный ролик, ни они, ни чайфы не знали, формат определили в четыре минуты, такой маленький фильм про «Чайф» и деревянную «Форманту». При том, что в «Чайфе» клавиша сроду не жила. Оплатили запись песни «Я видел металл», ее Шахрину очень хотелось записать. Писали на телевидении, у «Апрельского марша» взяли клавишу Korg, Антон на ней играл. «Клавишное это пиликанье было «не ахти» – рассказывает Шахрин, – а втихую записали песню «Лучший город Европы». Я до сих пор не понимаю, куда делась фонограмма. «Лучший город» остался, а «Металл» мы, очевидно, честно отдали этим людям, он там и ухнул».

Съемки проходили с голливудским размахом: на МЖК в лесу есть каменная арена, там был якобы концерт, публики понагнали… Потом вывезли всех на берег реки Чусовой, на утесе стояли чайфы, над ними целый день летал вертолет. И с вертолета группу снимали на камеру формата УНЗ – полный бред!.. Но нет, худа без добра – день на природе, потом Шахрин с Бегуновым летели в Свердловск над осенним лесом…

Клавиша осталась деревянной мечтой создателей, ролик потерялся, с ним фонограмма песни про «Металл». А фонограмма «Лучший город Европы» вошла в одноименный альбом, который, как и клавиша, остался «деревянным» – это единственный альбом группы, не считая самых ранних, который не вышел и не выйдет никогда.

Под лучшим городом подразумевался Свердловск. Город в Азии, до границы Европы – 42 км. Но патриотично.

Альбом-зальник предложил записать Костя. Шахрин предложил, чтобы концерты были благотворительные, вся прибыль должна была пойти в детские дома. «Это был мой первый урок благотворительности, и я понял, что дело это не простое, – рассказывает Шахрин. – Слова «вся прибыль» звучат красиво, если ты не знаешь, что это за прибыль и кто ее будет делить. А мы еще связались с Детским фондом имени Ленина… Конечно, ни в какие детские дома ничего не пошло». Но шума было много. Везли зачем-то из Москвы аппаратуру Костиного друга, она была немногим лучше свердловской, но стоила огромных денег… Аппаратуру арестовали на вокзале, пришлось выкупать…

Альбом писал Елизаров. Сводили Бегунов и Нифантьев. «У них был период глубокого пьянства, и появился лишний повод выйти из дома – они сводили альбом» (Шахрин). «Мы почему-то с Нифантьевым стали какими-то продюсерами, – вспоминает Бегунов, – прослушивание было в Калининграде, оно добавило гари: ты месяц живешь какими-то переживаниями и вдруг понимаешь, что это никому не интересно… И все твои усилия – коту под хвост, о чем нам недвусмысленно дали понять».

«Лучший город Европы» – нечайфовский альбом «Чайфа». Все как надо, и Шахрин своим голосом поет… Не Чайф. Шахрин: «Тогда мне перестало нравиться звучание группы». «Это был период ужесточения «Чайфа», жести у нас добавилось» – Бегунов.

Альбом продавали, Костя сделал фотоальбом для магнитофонной катушки (кому в начале 89-го нужна была катушка?!), некто Пчелкин написал короткие эссе к каждой песне, Костя сделал тираж, катушек триста, которые где-то до сих пор лежат. Продавали по паре катушек перед концертом…