Текст книги "Остаюсь с тобой"
Автор книги: Леонид Гаврилкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)
– Я хоть увидела, что такое настоящий шофер, – упрекнула мужа Катя, когда тот сел за руль. – Или забыл, как хвастался?
– Да, опростоволосился я перед тобой... И как я забыл про бензин? Но ничего, Катюша, – Алесич правой рукой прижал ее к себе.
– Держи руль, а то завезешь в канаву.
– В канаву не завезу, а в лесок... Видишь, впереди березы и сосна без вершины. Это тот лесок возле нашей буровой. Помнишь?
– Думаешь, я ходила в тот лесок?
– Там отец Скачкова похоронен...
– Слыхала.
– Давай заглянем. Сейчас там никого.
– Опять машина заглохнет.
– Мы не будем съезжать. А, Катя?
– Поехали домой.
– А что дома?
– Что и здесь...
– Здесь весна, солнце. Природа, одним словом. А там?
– Тебе что, надоело там? – сверкнула серыми глазами на Алесича.
– Нет, конечно.
– Если нет, то поехали. – И, заметив, как снова помрачнел Алесич, взяла его за руку, которой он держал рычаг от коробки передач. – Еще съездим. Сейчас в лесу грязно, пыльно. Да и бензина у тебя...
– Прицепилась к бензину, – буркнул Алесич и прибавил скорость.
Шоссе блестело на солнце. Этот блеск резал глаза. Катя повернулась лицом к мужу и так сидела, глядя то на него, то по сторонам. Промелькнули березы с обвисшими, точно обломанными сучьями, и кряжистая сосна без вершины. Катя подумала, что эта сосна – хорошее место для аиста, как это никто не догадался затащить туда борону или колесо. Потом слева и справа поплыли заборы, – начиналась деревня. Машину затрясло на булыжнике. Алесич сбавил скорость, взял немного вправо. Теперь левые колеса прыгали по булыжнику, зато правые катились по ровной, накатанной велосипедистами тропке.
– Ой, Ваня, остановись, – подхватилась Катя.
– Что такое?
– Заглянем в магазин. Каждый раз, когда проезжали мимо, мне хотелось заглянуть. Да из автобуса не побежишь.
Боясь, что бензина не хватит, чтобы доехать до заправочной станции, Алесич не стал давать крюк, остановился поодаль.
– Иди, я подожду...
– Тебе бензина жалко больше, чем жены, – пошутила Катя.
Алесич не любил без нужды шататься по магазинам. И сейчас был рад, что Катя не потащила его с собой. Он достал чистую тряпочку, протер лобовое стекло. Потом пощупал диски колес – не нагрелись ли? – нагнувшись, глянул на коробку передач, на задний мост.
– Иван! – послышался громкий Катин голос.
Алесич оглянулся. Катя стояла на крыльце и махала рукой, звала к себе. Неторопливо направился к магазину.
– Да быстрей ты, – поторопила Катя и, вбежав по ступенькам вниз, подхватила мужа под руку, потащила за собой. – Пойдем, посмотришь, какой чудесный магазин. Один костюм висит красивый-красивый. Если подойдет, возьмем.
– Зачем мне костюм? У меня есть.
– Посмотришь этот...
Как ни отказывался, как ни упирался Алесич, все же пришлось померить костюм. Посмотрел на себя в зеркало и не поверил, что это он, Алесич, такой гордый, самонадеянный.
– Лучше купила бы курточку в машине ездить, – попробовал отказаться. Куда мне ходить в таком?
– Как куда? Сегодня пойдем в кино.
– Отобьют меня зуевские бабы...
– Не бойся, не отдам. – И, обращаясь к продавцу, сказала: – Будем брать, заверните... У вас куртки мужские есть?
Продавщица – молоденькая девчонка с накрашенными губками и подведенными глазками – принесла несколько курток. Легкую, летнюю, и на меху.
– Берем две. Летнюю и теплую. Такие не всегда бывают в продаже.
Катя купила ему две белые рубашки, пестрый галстук, хотела купить еще чехословацкие туфли, но не хватило денег. Алесич не перечил жене. Понимал, что нет смысла перечить. Катя была как одержимая, не хотела ничего слышать. Он молча стоял с покупками в руках, ждал, пока она рассчитается.
– Ну, что насупился? – весело спросила она, выходя из магазина. Глаза ее светились неподдельным счастьем.
– На что жить будем? До зарплаты еще...
– Ты забыл, что я работаю в столовой? – засмеялась Катя. – Как-нибудь прокормлю.
Когда сели в машину, Алесич с места погнал ее на большой скорости посередине дороги, по тряскому булыжнику. Катя искоса посмотрела на него, усмехнулась:
– Не гони так, а то растрясешь, и некого будет возить в лес дышать азончиком...
У подъезда Алесич подождал, пока выйдет жена, поднес покупки к дверям, вернулся, отъехал на площадку, снял "дворники", – ему советовали делать это опытные частники, мол, крадут, – запер дверцы на ключ. Вдруг его позвала Катя. Она стояла на балконе второго этажа, держа в руке какую-то бумажку.
– Иван, здесь записка.
– Бросай, – подошел поближе.
– И в воскресенье не дают покоя, – скомкала бумажку, швырнула ее вниз.
Алесич прочитал наспех написанные карандашом каракули:
"Дорогой Алесич. Мы бригадой срочно поехали на триста пятую. Менять электронасос. Когда кончим, не знаем. Может, в воскресенье. В понедельник обещали отгул, выходить во вторник. Понятно? Тарлан Мустафаев".
– Поедешь? – спросила Катя.
– Надо глянуть. А то скажут...
– Откуда они знают, что ты дома?
– Я знаю.
– Перекусил бы хоть...
– Я быстро. На ужин приеду. Не скучай, – помахал рукой, вернулся к машине. "Дворники" не стал ставить на место, рассудив, что погода ясная, да он и вообще через час-два вернется.
Вырулив из переулка на главную улицу, почти пустую в выходной день, сразу же набрал скорость. По шоссе погнал машину еще быстрее. Первый раз он сидел за рулем, когда в машине никого не было. Поезжай, как хочешь. Никто тебе не помешает, ты сам хозяин скорости, хозяин дороги, простора! От сознания этого было радостно на душе. Такую радость он переживал, кажется, впервые. О ней не расскажешь, ее надо пережить. Он обязательно научит водить машину и Катю, а потом сына, если будет у них сын, а родится дочь, то и дочку!
Узкое шоссе стремительно расширялось перед самой машиной, бросаясь под колеса. Мотора не было слышно, только свистел-завывал ветер и шуршали шины. Когда Алесич увидел березы и сосну без вершины, то пожалел, что так скоро доехал. Хотелось еще лететь и лететь, слушать завыванье ветра и шуршанье шин. Он сбросил газ. Машина так разогналась, что не затормози Алесич вовремя, проехал бы мимо поворота на триста пятую скважину. По проселочной дороге закачался на тугих рессорах, как в детской люльке.
Миновав лесок, увидел у скважины подъемный агрегат и рабочих. Они опускали трубы. Их осталось совсем мало. Чуть поодаль стоял вахтенный автобус. Алесич оставил машину на дороге, сам подошел к бригадиру.
– Извини, дорогой, что побеспокоили, – соскочил на землю Тарлан Мустафаев, опустился на корточки, сморщился: – Пересидел... Совсем, понимаешь, сомлели. Не спали ночь, хотели к утру кончить, понимаешь? Да не успели, еще и день прихватили. Но скоро конец. Можно было и не ехать.
– Если бы знал... – Алесичу стало неловко, что здесь обошлись без него. – Ездил к матери, только вернулся, а тут записка. Прочитал и сразу сюда.
– Ничего, ничего, хватит еще и на твою судьбу аварий, – успокоил его бригадир. – Я тоже чуть не уехал. Собрался на рыбалку. Сосед на машине подкатил. Стали грузиться, а тут начальник цеха на летучке. Ты настоящий человек, Мустафаев, говорит, ты никогда не подводил цех, бери машину, собирай бригаду и на триста пятую электронасос менять. Срочно. Понимаешь? Конец месяца, плана нет. В понедельник, говорит, поймаешь свою щуку. Мустафаев сказал жене, чтобы не ждала щуку, шла в магазин покупать хек. Тоже вкусная рыба. И поехал собирать бригаду. Тебя не было дома. Оставил записку. Прочитаешь, поймешь... И не ошибся. Спасибо! Понимаешь, поставили электронасос из капиталки, мотор и сгорел. Скажи Скачкову, пусть погоняет электриков. Надо же ремонтировать так ремонтировать, а то тяп-ляп, а в бригаде Мустафаева нет выходного. Я свою щуку поймаю и в понедельник, но жена не любит на выходной оставаться без меня. Но ничего. Скоро поедем домой. Давно бы уже поехали, если бы порядка больше было. Вчера собрались, бросили все и, думаешь, сразу за работу? Нет! Четыре часа ждали раствора. От Мустафаева быстрой работы хотят, а сами? Почему снова раствор не привезли когда надо? А потом хоть и привезли, но, думаешь, такой, какой нужен? Нет. Не хватает какого-то химреагента. Привезли облегченный... Хорошо, если только чуть-чуть облегченный, а если... Они привезли и поехали, а тут сиди и дрожи, как бы из-за какого химреагента не взлететь на воздух. Ладно, что нефти там кот наплакал, а если бы было больше... Скажи Скачкову, пусть прогонит Котянка. Пока будет Котянок, порядка не жди. Понимаешь?
– Не надо было начинать ремонт, – возмутился Алесич. – Сколько можно говорить об этом!
– Сказали – надо. Раз... Сказали, скважина спокойная. Два. Насосом качали нефть по капле. Подняли трубы – правда спокойная. Опускаем – тоже спокойная. А душа у Мустафаева не спокойная. Не из-за скважины. Понимаешь? А что непорядок. Какой ты ответственный товарищ, если не можешь заставить возить нормальный раствор? На складе нет реагента. Давно знал? Чего ждал? Ноги на плечи и по всей стране ищи. Страна большая, где-нибудь найдешь. Пусть ноги бегают, если головы нет. Думаешь, бегает? Где-нибудь дома у телевизора спит. А почему? Потому что душа у Котянка спокойная. Не такая, как у нас с тобой. Я на собрании скажу об этом. Не перестанет спать, в райком пойду. Тарлан Мустафаев все дороги знает.
– Пойду подменю кого, – сказал Алесич, когда бригадир выговорился.
– Не надо. Без тебя справятся, осталось немного... Твоя тачка? – кивнул на легковушку.
– Моя.
– Давно купил?
– Так досталась.
– Подарили?
– Ага...
– Я всегда говорил, что у нас добрые люди. Машину может подарить только добрый человек. Новая?
– Почти.
– Можно глянуть? – Мустафаев подошел к машине, сел за руль.
– Хотите проехаться? – протянул ему ключик Алесич.
Тарлан Мустафаев завел мотор, подождал, пока рядом усядется Алесич, тронулся с места. Тихо, будто на ощупь, подъехал по разбитой вдрызг дороге ближе к скважине, остановился перед подъемным агрегатом.
– Отличная машина! – похвалил искренне. – Моя Лида тоже хочет машину. Я сказал, вот будет у меня отпуск, куплю машину, посажу своих джигитов, набьем в багажник сушеных грибов и поедем смотреть горы. Оттуда дынь привезем. Дыни хочется. Давно не ел. Понимаешь? Лида спрашивает, когда же поедем. Говорю, отремонтируем скважины, тогда. Третий год ремонтирую. Без отдыха. А как отдыхать, если столько работы. И джигиты пусть подрастут. Потом на все лето поеду...
– Тарлан! Тарлан! – тревожно закричали рабочие.
Тарлан Мустафаев выскочил из машины, побежал к скважине. Алесич, заглушив мотор, бросился за бригадиром. В скважине пенился раствор, вываливаясь из трубы, как перелитое пиво из бокала. Пена нарастала, жидкость булькала. Тарлан Мустафаев нагнулся, опустив свои черные усы чуть не до самой пены, замер на секунду, потом крикнул:
– Мотор!
Один из рабочих бросился к агрегату, но в этот момент тонкая труба, на которой опускали насос в скважину, стремительно полезла вверх, подъемный агрегат наклонился и начал падать своей стрелой на бригадира.
– Тарлан! – закричал Алесич. Подскочив к бригадиру, он хотел оттолкнуть его в сторону, но перед глазами что-то блеснуло, что-то яркое, как солнце. Алесич споткнулся о металлическую трубу, упал, закрыв лицо руками, покатился, почувствовал, как всего вдруг обожгло...
18
Пожар на скважине полыхал три дня. Столб черного дыма был виден на десятки километров. Он расползался в небе черными полосами, заслоняя солнце. Стонало пламя. Газ вырывался из земли с гулом и грохотом, будто переворачивал на своем пути тяжелые валуны. Красные пожарные машины, согнанные из нескольких районов, стояли кругом, бессильные справиться со стихией. Они напоминали божьих коровок, которые собрались сюда погреться.
Иногда огонь спадал, утрачивая силу. И тогда были видны черная земля, покореженные трубы, скелет грузовика с подъемным механизмом, сгоревшая легковушка, стоявшая на оголенных дисках. Люди с брандспойтами бросались вперед, заливали землю водой, та шипело, покрываясь молочным паром. Потом в земных глубинах снова кто-то ворочал тяжелые валуны, – вырывалось пламя, заслоняя небо черным дымом.
В первый же день на пожар приехал генеральный директор объединения Балыш. Выйдя из машины, которая остановилась поодаль, за леском, он направился – в брезентовом плаще нараспашку – к группке нефтяников. Они стояли с подветренной стороны от скважины и в немом отупении смотрели на пламя.
– Жертвы есть? – не поздоровавшись, спросил у Скачкова, потом, строго вглядываясь в каждого прижмуренными глазами, всем по очереди подал руку.
– Трое, – ответил Скачков. – Один в тяжелом состоянии доставлен в больницу.
– Почему не тушите?
– Нечем тушить. Пожарные машины не могут близко подъехать.
– Подготовили мне сюрпризик, – полоснул Скачкова холодным взглядом Балыш. – И плана нет, и теперь эта стихия... – Подошел к главному геологу Протько, который стоял несколько поодаль, выставив вперед бороду так, точно сушил ее у огня. – Вот вам, дорогой Виктор Иосифович, и вода.
– Удар по скептикам, – усмехнулся Протько, но тут же, спохватившись, прикрыл рот концом бороды, точно вытер ею губы.
– Вы рады катастрофе?
– Конечно, трагедия, что и говорить... Но это удар по тем, кто перестал верить в нашу нефть. А то начали кричать, что больше нефти здесь нет, что высасываем последние капли... Последние капли так не полыхают. Плохо мы знаем свои недра. – И вдруг совсем по-будничному спросил у Балыша: – Может, теперь не станем прекращать разведку?
– Ну, любуйтесь, любуйтесь, – кивнул Балыш и снова вернулся к Скачкову. – Какие меры приняты в ближайших деревнях?
– Дежурят пожарные машины.
– Ответа из министерства нет?
– Нет.
– Поеду позвоню, – вздохнул отчего-то Балыш и поспешил к своей машине.
На третий день приехала специальная пожарная команда. Из больших длинных машин выгрузили реактивные установки. Направляя на огонь шквальные струи воздуха, несколько раз пробовали сбить пламя. Притухая на какое-то время, оно потом вспыхивало с новой силой: газ и нефть, вырываясь из земли, загорались от раскаленных камней и железа.
Пожарники с брандспойтами в руках, прикрываясь высокими жестяными щитами, подходили к огню так близко, что от жара у них подгорали брови.
И только в конце третьего дня, когда пламя само немного свяло, удалось сбить его. Пожарники поливали землю водой, пока не перестал подниматься пар.
Потянуло ветерком. Посветлело в воздухе. Только на краю неба долго еще висела черная туча дыма.
– Ну, что стоишь, милочка? Я же сказала, нельзя, значит, нельзя. Не понимаешь или что? И нечего там... Человек без сознания. Ни спросить, ни сказать, – ворчала старуха в белом халате. Желтоголовая – волосы были покрашены, – крупная и полная, она возвышалась над столом, как копна, глядя добрыми бесцветными глазами.
Катя, казалось, не слышала ее слов. Дежурная встала, вышла из-за стола, загородив собой чуть не весь коридор. Мол, и не пытайся прорваться, не выйдет. Какое-то время женщины молча смотрели в глаза друг другу.
– Вот что, милочка... – более сговорчиво заговорила старуха. – Оставь свой телефончик, как придет в сознание, мы позвоним. Нет телефончика, наш запиши, позванивай. Подумай, что тебе делать здесь среди ночи?
Из приемного покоя, находившегося сразу за столиком дежурной, вышел высокий врач в сопровождении молоденькой медсестры. Виляя круглым задком, сестра зацокала подкованными каблучками в глубину мрачного коридора, а врач, проводив взглядом свою помощницу, спросил, обращаясь к Кате:
– Вы к кому?
Катя молча смотрела на врача серыми глазами, в которых угадывались и отчаяние, и мольба, все сразу.
– К обгорелому, – шепнула дежурная. – А я...
– Пусть пройдет! – разрешил врач и, запустив руки в карманы халата, выставив в стороны острые локти, как-то устало пошел в глубину того же коридора.
– Ну, милочка, если сам разрешил, то, конечно... Только в плащике нельзя. Дай мне его... – Она взяла плащ, повесила на вешалку, которая стояла у стены напротив стола, сняла белый халат, – их несколько висело там, на одном крючке, – накинула халат женщине на плечи, провела ее к дверям, вздохнула сочувственно: – Это же надо – такое горюшко...
Палата была небольшая, с одним окном, завешенным зеленой шторой. Здесь стоял вечерний полумрак. Вдоль стены, головами к окну, стояло две кровати. Одна из них была не занята, на другой, с левой стороны, лежал человек с забинтованной головой. Из-под бинта виднелись только глаза, брови, щеки, подбородок и нос, клином выпиравший на исхудалом лице. Конец носа круглился распухшей синей сливой. На лице отчетливо были видны следы ладоней. Там, где они закрывали кожу, она была светлая, живая, слегка покрытая щетиной. В остальных местах почернела, опалилась.
Все тело больного, начиная от подбородка, было накрыто туго натянутой простыней. Простыня бугрилась только на груди и еще там, где были ступни. На стене в ногах висел какой-то стеклянный цилиндрик с жидкостью. От него свисала, уходя под простыню, красная резиновая трубочка.
Катя долго всматривалась в лицо Алесича, потом приподняла сбоку простыню. Живот и местами ноги были перехвачены бинтами. На большей же части обожженное тело оставалось открытым. Из ран сочилась сукровица. Простыня снизу пропиталась красным.
Кате стало дурно. Она, наверное, не устояла бы на ногах, не будь рядом стула. Она оперлась на него рукой и закрыла глаза.
– Возьми, милочка, водицы... – Катя не слышала, как рядом с нею оказалась старуха с белой кружкой в руке. – Выпей водички, а то... Да присядь, чего стоишь? – Она взяла свободной рукой Катю за плечо и чуть не силком усадила на стул. – Хоть трохи холодненькой, не так будет душа гореть.
Катя завертела головой, отказалась.
– Ну, не хочешь теперь, потом выпьешь, – поставила кружку на тумбочку. – Только не переживай так, милочка. Что будет, то будет... – И вышла, поскрипывая половицами.
Катя не сводила глаз с Алесича. Она так пристально всматривалась в него, точно не верила, что это он, сомневалась, думала, что это не Алесич, который еще несколько часов назад вез ее, Катю, на машине и так неумело умолял заехать в лесок. Если бы она не заупрямилась по-глупому, они надолго бы задержались там, в том леске, может статься, и до сих пор не вернулись бы домой. И ничего этого не было бы. Ни бинтов, ни резиновой красной трубочки.
Вошла медицинская сестра, щелкнула включателем – желтый свет наполнил палату, – процокала к кровати, повернулась к Кате узкой, совсем еще детской спиной, обтянутой накрахмаленным халатиком. Наверное, не хотела, чтобы Катя видела, что там, под простыней, сделала укол, снова натянула простыню, засунув ее края под плечи больного, а в ногах – под пятки. Выходя, уже в дверях, оглянулась на Катю. Встретив в ее глазах немой вопрос, ничего не сказала, только попросила:
– Начнет стонать или еще что, нажмите на кнопку, я приду или врач, – и закрыла за собой дверь.
Лицо у Алесича точно ожило. Бледные пятна, следы от ладоней, потемнели, налились краской. Судорога тронула щеку. Алесич пошевелил губами, забормотал. Кате показалось, что он силится что-то сказать. Она приподнялась, ближе наклонилась к нему, чтобы лучше было слышно. Стояла так долго, пока не затекла спина. Потом пододвинула стул, присела в изголовье, опершись локтями о край кровати, потом положила ладонь на лоб.
Алесич открыл глаза.
– Пи-ить, – чуть слышно прошептал он.
Катя схватила кружку. Она была чуть не полная, ее нельзя было наклонить, не расплескав воду. Оглянулась, куда бы вылить лишнюю, ничего не нашла. Тогда отпила чуть не половину, поднесла кружку к пересохшим губам Алесича. Он жадно отпил несколько глотков. Вода потекла по подбородку, на шею.
– Спасибо, Катя... – прошептал, устало глядя на женщину. – Скажешь Скачкову, что раствор... Я тоже дурак. Надо было не возиться у машины, а бежать. Я выключил бы двигатель. Задержался, а они не догадались... Слышишь? – уже не шептал даже, а вдыхал воздух Алесич. – Мустафаев хороший человек, но раствор... – Он закрыл глаза, какое-то время лежал спокойно, точно заснул глубоким сном. Потом задвигал губами, простонал, начал грезить: – Что делаешь? Вера!.. Что выливаешь? Это же водка... Ты думала, молоко?.. Я отнял у тебя жизнь? Но зачем выливать?.. Жизнь... Что ты чушь городишь? Эх ты!.. Ты никогда не знала, как я рвался домой. Дурак?.. Конечно... Дурак, что думал, что скучал... Пришел, не отказался... А ты?.. Брось... Ты ничего не знала... Ты ненавидела меня! Неправда?.. Хе... Может быть... Сколько раз ты была в моей деревне? Что? Я хотел, чтобы сто раз... Менялся... Еще как менялся... Ты не хотела меняться. Родилась скупердяйкой, такой и помрешь... Зачем за меня выходила?.. Думала, я мешок с деньгами. Мама, не слушай ее. Она никогда не говорила правду. Гони!.. Прочь! Мы с Костиком париться пойдем. Ты видела, какую баню я поставил? Что ты!.. Мы с Костиком сходим в лес, наломаем веников. Подожди!.. Костик, куда ты побежал? Расскажу, когда подрастешь... Поймешь. Расти большой... Уничтожь ее! Слышишь? Чтобы ни одной капли не осталось. Слышишь?.. Сам не пей. Не обижай людей... Помогай... Ты знаешь, сколько обид на земле?.. Сам пошевели мозгами, сам... Лучше сам... Костик! Ты слушаешь? Куда полез? Обгоришь. Не трогай! Там солнце... Слышишь? На солнце вишенника нет... Слышишь? Мы на машине... Назад! Кому сказал? Сгоришь! Костик! Кому сказал? Я тебе... Я тебе... – Алесич попытался встать, выгнулся так, что чуть не свалился с кровати, потом застонал сквозь сведенные болью зубы, застонал протяжно и жутко, будто завыл.
Катя нажала на кнопку и не отнимала от нее пальца, пока в палату не влетел врач, а за ним не застукала, как пулемет, высокими каблучками медицинская сестра.
– Отпустите кнопку! – еще с порога крикнула она писклявым голосом.
Врач окинул цепким взглядом больного, который уже не стонал, а только судорожно шевелил губами, часто дыша. Снова побелели следы от ладоней на лице.
– Кричал? Хотел встать? – Врач искал пульс на виске Алесича.
Катя кивнула в ответ.
– Это неплохо, – сказал утешительно врач, поглядывая на женщину, потом мягко, с неожиданной лаской в голосе приказал медицинской сестре: Укольчик! Капельницу на всю ночь.
Сестра вышла. Врач не сводил с нее глаз, пока она не закрыла за собой дверь.
– Может, отдохнули бы немного? – обратился к Кате. – В ординаторской найдется местечко. После укола он будет спать... – кивнул на Алесича.
Катя опустилась на стул, даже не взглянув на врача.
– Дело ваше... – Врач еще постоял в дверях, будто надеясь, что женщина передумает, и вышел.
После укола Алесич успокоился. Дыхание стало глубже. Следы ладоней на лице снова налились краской, порозовели. Наверное, он и правда уснул глубоким сном. Потом снова начал что-то бормотать. Но теперь Катя ни слова не могла разобрать, как ни прислушивалась. Она устала сидеть, наклонившись, откинулась на спинку стула, сидела и не сводила глаз с его лица, напряженно прислушиваясь к невнятному, прерывистому бормотанью.
Под это бормотанье, как под колыбельную песню, Катя и задремала. Очнулась, пришла в себя, когда услыхала свое имя. В окно сквозь зеленые шторы цедился утренний рассвет. Беспомощно блестела электролампочка под потолком. Катя оглянулась кругом, будто забыла, где находится.
– Катя! – прошептал Алесич.
В полумраке она увидела сначала его глаза, потом и все лицо, темневшее пятном среди белых бинтов.
Приподнялась, наклонилась к нему.
– Пи-и-ить, – попросил Алесич.
Она поднесла ему кружку. Алесич отпил несколько глотков, сжал губы. Она стояла с кружкой в руке, боясь пошевелиться, чтобы вдруг не пропустить звука.
– Катя... – Он вяло пошевелил губами. – Будет кто, сын или дочка... Он перевел дух, отдохнул. – Найди Костика, пусть познакомятся... Им вместе лучше будет... – Замолчал. Теперь молчание было более продолжительное. Когда заговорил снова, то слова его едва можно было разобрать. – Спасибо, Катя!.. Ты у меня... – И, не сводя повлажневших глаз с женщины, улыбнулся. Одинокая слеза скатилась по розовому виску.
Катя тоже улыбнулась. Ей показалось, что он удивился ее улыбке, зрачки его глаз вдруг расширились, сами глаза застыли. Только улыбка не сходила с его лица, тоже будто застыла. Но это была уже не улыбка, это было ничто.
– Ванечка-а-а-а!..
Кате показалось, что это не она – кто-то другой кричал ее голосом.
С утра Скачков поехал в ремонтный цех, потом побывал на нескольких скважинах, которые как раз ремонтировались, посмотрел, как и что там делается, поговорил с рабочими. Вернулся в контору во второй половине дня.
Эмма Григорьевна обычно приветствовала его, приподнявшись со стула. Сейчас она даже не оторвала глаз от пишущей машинки.
– Здравствуйте, Эмма Григорьевна! – подчеркнуто громко сказал Скачков, думая, что та не слышала, как он отворял дверь.
– Здравствуйте! – кивнула своей седой головой секретарша, по-прежнему не отрывая глаз от машинки.
– А что это людей столько собралось в конторе? – поинтересовался начальник управления, немного смущенный неуважением этой всегда подчеркнуто-предупредительной дамы к своей особе.
– Назначено собрание на четыре, – буркнула Эмма Григорьевна.
– Кто назначил?
– Звонили из приемной генерального директора.
– Давно?
– Утром еще.
– Гм... – Скачков зашел в кабинет.
В последние дни, сразу после того, как в объединении появился Балыш, его вообще не покидало чувство, что он только формально начальник управления, а руководит управлением, людьми, всей работой кто-то другой. Такое чувство бывало у него и раньше, когда только начинал здесь осваиваться, но тогда он объяснял его тем, что не привык к новой работе, особенно не обращал на него внимания, и оно прошло. И вот появилось вновь. Откуда? Почему? Может, потому, что начал замечать, как медленно, точно по нужде выполняются некоторые его распоряжения? Раньше ничего подобного не было. Взять хотя бы его распоряжение о своевременной завозке раствора на скважины? Сам занимался, поручил Котянку проследить за этим. И все равно то не завезут когда надо, то завезут не тот раствор, какой надо. Так не могло долго продолжаться, должно было что-то случиться. И случилось. Точно кто нарочно подстроил. Может, и на триста пятую завезли облегченный раствор, оттого и произошел взрыв? Именно про раствор что-то хотел сказать Алесич... Разберись теперь, как оно там было...
Слышно стало, как где-то громко хлопают дверьми, как кто-то торопливо прошел по коридору, кто-то громко рассмеялся. Заскрежетала тормозами машина на улице. Взорвались мужские голоса. За стеной, в соседнем кабинете, надрывался телефон. Кого там нет на месте? Странно, но он, Скачков, до сих пор не знает, кто сидит за стеной, по соседству с его кабинетом. Кажется, он ни разу не прошелся по коридору дальше своих дверей. Не посмотрел. Интересно, почему никто не заходит к нему? Обычно, едва переступишь порог, целая очередь в приемной. Кстати, о чем же собрание? И знают ли люди? Хотя откуда им знать, если он, начальник, не знает. Может, надо подготовить какие-нибудь документы? Нет, если бы надо было, то сказали бы.
Вдруг тихо и как-то уж слишком вкрадчиво отворил двери главный геолог, просунул голову.
– Заходи, заходи, Виктор Иосифович, – обрадовался ему Скачков.
– Что за собрание? – спросил Протько, усаживаясь на своем любимом месте, у стены.
– Признаться, не знаю. Может, хочет встретиться с коллективом?
– Лучшего момента не нашел? – усмехнулся Протько. – Балыш не дурак, чтобы в такой день встречаться. Выбрал бы более веселый день.
– Думаешь, из-за аварии?
– Скоре всего.
– А о чем говорить? Надо же разобраться, а потом и говорить. Нельзя же так.
– Разбираются, когда хотят выяснить истину. А если не хотят? Если у Балыша другая цель?
– Какая еще может быть цель?
– Не знаю. – Протько начал комкать конец своей бороды. – Видел, как на похоронах Балыш и Бурдей шептались. Возле них вертелся Котянок.
– Я не присматривался.
– Я тоже. Но случайно...
– О чем же они могли шептаться?
– Не знаю, не слыхал. Но уверен, эти люди даром не шепчутся. Думаю, они не случайно захотели провести собрание на другой день после похорон. После того что случилось, все, как никогда, впечатлительные. Может, как раз на это и рассчитывают.
– Ах, Виктор Иосифович, ты уж слишком, – отмахнулся Скачков. – Не думаю, чтобы Балыш был таким психологом. Просто не терпится человеку покрасоваться перед бывшими своими подчиненными в новом качестве. Человек любит, чтобы его замечали.
– Балыш не такой примитивный, как вы думаете, – начал Протько, но услыхал шаги в приемной и осекся, посмотрел на дверь.
В кабинет вошли Балыш и секретарь райкома Михейко. Скачков мельком глянул на главного геолога, чуть заметно кивнул головой, – мол, ты правильно рассуждал, раз Балыш привез секретаря райкома, то действительно задумано что-то из ряда вон выходящее. Протько встал и, улучив момент, незаметно вышел из кабинета.
...Балыш сам взялся вести собрание. Он не пошел к трибуне, как обычно делали все ораторы, а вышел вперед с противоположной от трибуны стороны стола, за которым сидели Михейко, Скачков и сам генеральный директор. Остановился чуть не на краю сцены. Невысокого роста, в темно-синем костюме с голубым галстуком, светлоглазый, с блестящей, аккуратно причесанной головой, моложавый, – конечно же он захотел покрасоваться перед своими бывшими сотрудниками... И это было настолько приятно ему, Балышу, что он не удержался, улыбнулся, потом, точно спохватившись, крепко сморщил лоб, придав лицу строгую сосредоточенность, начал тихо, уверенный, что его и так все хорошо слышат.
– Что ж, товарищи, какая бы трагедия ни выпала на нашу долю, она не может выбить нас из колеи, из рабочего ритма. Жизнь идет дальше и требует от нас активной деятельности. У нас с вами, товарищи, еще много несделанного, и нам есть над чем подумать. Если бы эта трагедия случилась тогда, когда мы с вами только начинали осваивать месторождение, можно было бы как-то оправдать ее. А она произошла теперь, когда мы хорошо знаем характер нашей нефти, ее повадки. Значит, нельзя и принимать во внимание неожиданности геологического порядка. Авария, вероятнее всего, результат определенного отношения людей к своим обязанностям. Вот и давайте именно сейчас, когда всем нам это еще больно, и поговорим начистоту. Надеюсь, что перед лицом случившегося никто из вас не станет кривить душой.
Скачков смотрел со сцены на Протько. Тот сидел в первом ряду, как всегда, упершись бородой себе в грудь, спокойный, безразличный, заметно скучноватый. Будто он и правда загодя знал обо всем и теперь ничему не удивляется.
– Прошу, товарищи, – стоя на краю сцены, Балыш обвел взглядом присутствующих. Потом, вернувшись на свое место за столом, сел рядом с секретарем райкома.
