Текст книги "Остаюсь с тобой"
Автор книги: Леонид Гаврилкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 21 страниц)
– Хорошо. А теперь о том, для чего я вас пригласил. О комиссии. Рекомендовано встретить ее на высшем уровне. Из Москвы звонили. Угостим товарищей на Днепре ухой. Пока бабье лето стоит. Это им должно понравиться. Мы с вами, комиссия... Думаю, больше никого не надо. Или секретаря партбюро пригласить?
– Не стоит. Не любит он у нас такие вещи, – сказал Протько.
– Тогда и мы сделаем вид, будто не нашли его. Искали и не нашли, подвел черту под разговором Скачков. – Не будем ставить человека в неловкое положение.
– Я тоже не смогу, – замялся главный инженер. – Еду в Гомель. Договорился с одним знакомым директором завода насчет медной проволоки для электродвигателей.
– Отменить поездку нельзя?
– Нельзя.
– Ну хорошо. Возьмем эту нагрузку на себя. Значит, так... Вы, Вячеслав Никитич, – обратился Скачков к Котянку, – поезжайте к рыбакам, у вас там знакомые. Возьмете рыбы, а я позвоню в совхоз, чтобы кур выписали. Тоже возьмите. И под дубы на Днепр. А вы... – посмотрел на главного геолога, колеблясь, поручить ему что-нибудь или обойтись без него.
– Я готов выполнить любое поручение, – по-своему понял начальника Протько.
– Вы, Виктор Иосифович, заглянете в гастроном. Возьмете напиток по своему вкусу. Часов в двенадцать заедете в школу за моей женой, она поможет нам все сделать. Моя задача – привезти комиссию. Если не откажутся, часа в четыре будем. Откажутся, передам по рации. Вопросов нет? Действуйте!
Скачков сделал несколько неотложных звонков, сказал секретарше, что с комиссией выезжает на объекты, сел в машину и назвал гостиницу.
Комиссия в полном составе сидела в кафе. Завтракали. Все трое разместились за столом у дверей, поэтому Скачков их сразу увидел, как только вошел в фойе.
Перед каждым стояла бутылка кефира.
Возглавлял комиссию совсем еще молодой ученый, кандидат наук, Удальцов. Он, наверное, хотел выглядеть старше своих лет, поэтому отпустил узенькие шнурочком – усики. Усики были густые и черные, будто нарисованные углем, и казались лишней, ненужной деталью на его белом моложавом лице, Удальцов пил кефир небольшими глотками, точно пробовал его на вкус. После каждого глотка деликатно облизывал кончиком остренького языка свои усики.
Помощники Удальцова, кажется, были и того моложе. Как студенты. С длинными, спадающими на плечи волосами, в узких джинсах и джинсовых курточках, поношенных, с коротковатыми рукавами.
Когда Скачков показался в дверях, помощники заулыбались ему, закивали головами. Удальцов же лишь чуть заметно наклонил голову, очевидно стараясь держаться подчеркнуто солидно, как и положено держаться руководителю представительной комиссии.
– Приятного аппетита! – пожелал им Скачков. – Как отдыхали?
– Нормально, – ответил Удальцов.
– А что касается аппетита, то его хватает только на кефир, – добавил один из членов комиссии.
– Так, может? Игорь Иванович? – Скачков насторожился в ожидании.
– Никакого может, – ответил Удальцов тихо, но решительно. – Мы как раз обсуждаем вопрос, как ввести в нашей группе сухой закон. До окончания работ. На себе убедились, что алкоголь убивает всякое творческое начало. Даже желание работать. Мы сегодня способны только пить кефир.
– Я думал, вы еще отдохнете с дороги. А перед отдыхом...
– Нет, нет, – замахал руками Удальцов. – Ни дня без работы. У нас такой девиз.
Скачков не верил, что комиссия сразу же включится в работу. Но если так, то надо срочно отменять уху.
– Предлагаю такой вариант, – облизав кефир с усиков, продолжал Удальцов. – Сейчас поедем в контору, посмотрим карты, схемы, прикинем план работы. И начнем. Времени у нас в обрез. Балыш просил не тянуть.
"Пусть будет как будет", – подумал Скачков, выходя из кафе. У гостиницы он подождал, пока гости сходят в свои номера и соберутся. Удальцов дал на сборы пять минут. И действительно, ровно через пять минут все трое появились в дверях. Скачков открыл переднюю дверцу, пригласил в машину Удальцова. Сам, вместе с молодыми членами комиссии, уселся на заднем сиденье. Ехали молча. Скачков сознательно не начинал разговор. За свою жизнь, не такую уж и короткую, он пришел к убеждению, что не стоит откровенничать с людьми, которых хорошо не знаешь. Лучше пусть сами разговорятся.
– Сколько у вас скважин? – спросил Удальцов, оборачиваясь к Скачкову.
Скачков назвал цифру.
– Ничего себе. – Удальцов посмотрел на него внимательно, точно самим взглядом хотел подчеркнуть, какую серьезную цифру он назвал. – И вы хотите, чтобы мы все их обследовали?
– Для этого мы вас и пригласили.
– Фьюить! – присвистнул Удальцов. Сделал он это так по-мальчишески озорно, что за внешней сдержанностью Скачков сразу увидел в нем другого, настоящего Удальцова, простого и непосредственного. – Вы что, хотите, чтобы мы здесь зимовали?
– Только такая проверка имеет смысл, – сказал Скачков.
– Молодые геологини есть? – поинтересовался один из членов комиссии, заламывая набекрень кепку.
– У нас все есть, – ответил Скачков.
– В таком случае можно и зазимовать, – засмеялся тот же член комиссии.
Какое-то время ехали молча.
– Как у вас с планом? – снова заговорил Удальцов.
– Начали перевыполнять.
– Тогда зачем вам комиссия?
– Чтобы всегда перевыполнять план.
– Ясно, – кивнул Удальцов. Больше он не сказал ни слова до самой конторы.
В кабинете начальника управления Удальцов попросил своих помощников посмотреть схемы размещения скважин и по возможности прикинуть очередность их исследования, а сам взял Скачкова под локоть, отвел к окну.
– Пока ребята будут работать, мы с вами поговорим. А то как усядетесь за свой стол, начнутся телефонные звонки, и словом перекинуться не дадут, улыбнулся широко, доброжелательно.
– Не дадут, это точно, – отчего-то вздохнул Скачков, прислонясь спиной к подоконнику.
– Вам не надо доказывать, Валерий Михайлович, – начал низким баском Удальцов, подчеркивая этим не только свою солидность, но и серьезность разговора, – какой объем работ мы должны выполнить. Боюсь, придется просить подкрепления. Однако пока спешить не будем. Посмотрим, как пойдет дело. Короче, у насесть некоторые просьбы к вам. В гостинице, вы же знаете, долго жить невозможно. В гостиницах все живут временно и, конечно, соответственно ведут себя. Там не уснешь до поздней ночи. А нам надо выспаться. Не могли бы вы, Валерий Михайлович, найти нам пару комнаток в каком-нибудь общежитии? Есть у вас общежитие или какая-нибудь служебная квартира, что было бы еще лучше.
– Решим, – пообещал Скачков.
– Дальше. Необходимо закрепить за нами постоянный транспорт. На все время.
– Не проблема.
– Желательно, чтобы водитель был холостяк. Чтобы он не ныл, если задержимся на объекте или подъедем куда-нибудь на часок в выходной день. Ну, конечно, чтобы нигде не учился. Ни в вечернем, ни на заочном.
– Найдем такого.
– И еще одна, Валерий Михайлович, деликатная проблема. – Удальцов наклонился к самому уху Скачкова и совсем тихо продолжал: – Я, например, не могу есть в столовых, кафе, ресторанах. Только страдаешь после расстройством желудка. Нельзя ли договориться с какой-нибудь аккуратной хозяйкой, чтобы она взяла нас столоваться? Чтобы все было по-домашнему. Масло так масло, не маргаринчик, мясо с базара, а не мерзлое из магазина.
– Хозяйку искать не станем, – сразу отказался Скачков. – В этом нет надобности. Решим проблему в нашей столовой. Заедем и договоримся. Столовая в трех километрах от города, но при вас будет машина. Определим столик. Будут готовить по вашему заказу. На сливочном масле и из свежего мяса. Мясо не мороженое. Привозим из соседнего совхоза.
– Можно и так, – согласился Удальцов. – Теперь коснемся, так сказать, культурной программы. Здесь, думаю, проблем не будет. У вас есть что посмотреть. Хатынь, Брест, Беловежа... Вы, Валерий Михайлович, из местных?
– Из местных. Долго работал в Минске.
– Отлично! – воскликнул Удальцов. – Вы будете нашим гидом.
– Какие еще просьбы? – спросил Скачков.
Удальцов развел руками, мол, извините, но больше просьб нет.
Скачков оставил комиссию в своем кабинете. Сначала хотел найти Протько и Котянка и отменить уху. Затем решил, что пусть все идет как задумано. Он, Скачков, пригласит их на обед, а куда повезет, не их дело. Зашел в бухгалтерию, подписал срочные документы, позвонил в столовую, съездил в общежитие, посмотрел комнаты для гостей. Когда вернулся в свой кабинет, то увидел, что члены комиссии сидят в самых непринужденных позах и о чем-то непринужденно разговаривают. Судя по всему, о схемах они забыли. Сам Удальцов устроился за столом на его месте, откинулся на спинку стула так, что, казалось, не сидит, а лежит, и кричал в телефонную трубку:
– Договорились, дорогуша? Как только устроюсь, вызову телеграммой. А что? Свежий воздух, натуральные продукты. Отдохнешь лучше, чем в самом фешенебельном санатории. Короче, закругляйся там и собирай вещички. Да ты что? Более гостеприимных людей и в мире не сыщешь. Договорились?.. Будь! Он положил телефонную трубку и с выражением вины на лице сказал, обращаясь к Скачкову: – Я использовал паузу и позвонил своей благоверной...
– Может, не будем терять время, поедем? – предложил Скачков. – Или вы еще не кончили здесь свою работу?
– Какая работа? – засмеялся один из членов комиссии. – После вчерашнего голова не варит.
– Можно ехать, – не стал возражать и Удальцов; уже в машине, усевшись опять по правую руку от шофера, он продолжал: – Мы кое-что посмотрели у вас. Грустная картинка. Отчетов о режиме скважин мало. Замеры установок делались редко. Мы пришли к выводу, что документы мало что нам дадут. Надо смотреть каждую скважину. Кстати, за такой контроль над скважинами вашего главного геолога надо гнать взашей.
– Его и слушать не хотели, гнали план, – заметил Скачков.
– Одним словом, Михайлович, нам придется посидеть здесь не неделю и не две, – заключил Удальцов.
Сначала познакомились с городом, посмотрели, каким он был до открытия нефти. Проехали по новым улицам, построенным после того, как сюда пришли нефтяники. За городом заехали сразу же в цех переработки нефти. За бетонной стеной блестели на солнце высокие алюминиевые цилиндры, соединенные между собой выгнутыми трубами. Целые пучки труб тянулись в разных направлениях, оплетали территорию цеха, соединяя высокие белые цилиндры с огромными емкостями, что виднелись на другом краю.
– Все ясно, – кивнул Удальцов, не вылезая из машины. – Таких цехов мы, слава богу, повидали за свою жизнь. Можем даже сказать, на сколько этот цех рассчитан. Как вы думаете, ребята, на сколько? – обратился к своим помощникам.
– Миллиона на четыре, – ответили те в один голос.
– Угадали, – подтвердил Скачков. – Но пока что цех работает на половину своей мощности.
– Попутный газ? – спросил Удальцов. – Судя по факелу, нефти здесь кот наплакал.
– Газ поступает в Зуев. Весь город на нем сидит. И заводы тоже. Даже такие крупные, как керамический. Остальной перерабатываем и продаем в хозяйства области. С Украины приезжают.
– Молодцы, – похвалил Удальцов. – Разумно, по-хозяйски. Посмотришь, сколько его гибнет на наших нефтепромыслах, душа болит. Такими богатствами разбрасываемся! Тысячи факелов по стране. Вид, конечно, красивый. Для поэтов. А хозяева должны краснеть, глядя на такую, с позволения сказать, красоту. Валерий Михайлович, везите дальше!
У первого же насоса-качалки остановились. Удальцов спросил:
– Есть у вас скважины, которые сами фонтанируют?
– Были. Теперь нет. Даже новые скважины не фонтанируют. Катастрофически упало пластовое давление. Не хватает мощностей поддерживать его.
По разбитой песчаной дороге, распластавшей на две половины мелкий сосенник, проехали к следующей скважине. Дорога заняла чуть не час. Чтобы добраться до третьей скважины, времени понадобилось еще больше. Заглянули на Бобриковское месторождение, одно из самых крупных, насчитывавшее более полсотни скважин, – все не стали смотреть, – повернули к триста пятой, которую закончили бурить совсем недавно.
– Разбросаны скважины, разбросаны, – сожалел Удальцов.
– Очень даже, – сочувствовал ему Скачков. – Месторождения мелкие. Запасы небольшие. Каждое месторождение, каждая скважина, так сказать, со своим характером. Бывает так, что две скважины стоят рядом, а нефть в каждой из них не похожа одна на другую. По качеству. В одной, например, рыжая, а в другой чуть не прозрачная. Главное, мы не имеем никакого представления о том, сколько еще может дать каждое месторождение. Здесь много напутано. Перспективные месторождения выдохлись через год, а те, что считались бесперспективными, дают нефть и теперь. Во всем этом надо разобраться.
– Да, ребусов немало, – задумчиво проговорил Удальцов. – Но это как раз и интересно. – И, обращаясь к своим помощникам, весело продолжал: – Правда, ребята? Это действительно исследовательская работа. Если не будете спать в шапку, поедете отсюда с диссертациями в портфелях. Я свою, кстати, написал после подобной поездки в Татарию. Под ногами у нас не только полезные ископаемые, но и ученые степени. – И громко засмеялся.
Помощники ничего не ответили. Утомленные дорогой, они сидели молча. Можно было подумать, что потеряли всякий интерес к тому, что их окружало. И когда, подъехав по шоссе к Зуеву – были уже видны дома с палисадниками, свернули вдруг на дорогу, пересекавшую зеленый луг, чуть не в один голос возмутились:
– Опять на скважину?
– Да, опять. Хочу показать вам еще одну, – сказал Скачков.
– Валерий Михайлович, – не выдержал и руководитель комиссии. – Мы, конечно, согласны посмотреть еще, и обязательно посмотрим, не одну и не две, но, может, не сегодня? Признаться, нет никакого желания. – Глянул на часы. Уже пятый... Что вы? Цивилизованные люди начинают думать об ужине, а мы еще не обедали.
– Посмотрим, – стоял на своем Скачков.
– Ну, только одну! – наконец сдался Удальцов.
Дорога привела к зарослям кустарника, над которыми возвышалось несколько старых деревьев с порыжелыми, точно опаленными, листьями – дубы. В листьях деревьев держался, будто туман, прозрачный голубой дым. Обогнув кусты, дорога оборвалась, точно ее отрезали. Дальше был крутой, обрывистый берег.
Под дубами поблескивали алюминиевыми ножками два стола, застланных скатертями. Бросались в глаза белые тарелки, на которые успели уже нападать желтые листья, бутылки с бледно-зелеными этикетками.
Ближе к берегу над погасшим костром висело ведерко с ухой. Из ведра торчала белая облезлая голова щуки. Рядом с костром, в кастрюле, придвинутой к углям, дымились отварные цыплята.
Над углями, между красными кирпичами, жарились шашлыки. С крупно нарезанных кусков мяса стекал жир, капал на угли, вспыхивал багровым пламенем. Протько тушил то пламя, заливал его маринадом от мяса. В воздухе стоял острый дух уксуса, подгорелого лука, душистого перца и еще чего-то такого отменно-вкусного, чем всегда пахнут удавшиеся шашлыки.
Выйдя из машины, Удальцов остановился, потянул в себя носом, повертел головой:
– Чудак у вас начальник... Вместо того чтобы везти нас сразу сюда, он заставил нас целый день дышать дорожной пылью... – И остановил свой упорный взгляд на Алле Петровне. Она была в цветистом платье, белом переднике и голубой косынке и на этом позолоченном осенью берегу Днепра казалась моложаво-красивой.
– Алла Петровна, моя жена, – перехватив взгляд Удальцова, представил Скачков.
– Теперь понимаю, почему вы не спешили везти нас сюда. Я вас поздравляю, Валерий Михайлович. У вас красивая жена, – не скрыл своего восхищения Удальцов и, наверное, застыдившись такой откровенности, сразу же подошел поближе к берегу, спросил тем же тоном, каким говорил об Алле Петровне: – Рыба здесь есть?
– Есть. Для тех, кто умеет ловить. – Скачков подошел к начальнику комиссии, заглянул через кромку берега вниз.
Он не первый раз приезжал сюда, на это место. Бывал здесь, когда они с женой только что переехали в Зуев, после заезжал сюда, возвращаясь из далекой поездки, вместе с Протько. Главный геолог предложил тогда искупаться. Они устали в дороге, а вечер стоял теплый, настоящий августовский, и вода в Днепре была теплая, ласковая... Но, кажется, ни разу еще Скачков не смотрел на Днепр и заднепровские дали так, как сейчас. Днепр раздался вширь – в его верховьях начались осенние дожди, – вода колыхала прибрежные лозняки, залила на лугу низины, соединилась со старицами. Поодаль от реки, на возвышении, стояли стога с укрепленными на их верхушках лозинами. За те лозины цеплялась белая паутина. Она длинными нитями тянулась по воздуху, точно силилась и не могла оторваться.
За заливными лугами синели леса, за ними в осенней прозрачности угадывались новые дали...
– Просьба подойти к столу, – подал голос Котянок. – Не то архиерейская уха остынет.
– Что еще за диковина? – живо заинтересовался Удальцов.
– Не знаю точно, но слыхал, что когда-то архиереи не любили постничать. А грешить им тоже не хотелось. Вот и варили кур, а потом их вынимали из котла и бросали туда рыбу. Выходило, будто они варили уху. Потом ели, не боясь греха.
– Среди святых тоже хватало мошенников, – засмеялся Удальцов.
Когда все собрались у столов, Скачков сказал:
– Разрешите, товарищи, от имени всех присутствующих и отсутствующих поприветствовать на нашей земле дорогих гостей, которых мы долго ждали и от которых, конечно, многого ждем. Так что, товарищи наши дорогие, желаем вам успешной работы!..
Скоро все разбились на группки, говорили, слушая и не слушая друг друга. Как Скачков ни старался внести в эти разговоры какой-то порядок, ему это не удавалось сделать. Наконец он оставил всякие попытки и, заметив, как Удальцов при всяком удобном случае старается заговорить с Аллой Петровной, подошел к нему, чтобы перенести внимание гостя на себя.
– Ну как, нравится? – спросил, кивая на Днепр.
– Здорово, Михайлович, здорово! – Удальцов в порыве чувств обнял Скачкова. – А главное – такой воздух... Знаете, почему у вас здесь такой воздух? От просторов. Какие у вас просторы! Я хочу еще полюбоваться ими. Пройдемтесь немного.
Они прошлись вдоль берега, остановились.
– Я хочу не только любоваться вашими просторами, но послушать и тишину, от которой в городе совсем отвыкаешь. – Засунув руки в карманы брюк, переваливаясь с пяток на носки и обратно, Удальцов наклонился вперед.
Скачков с опаской подумал, как бы его гость не полетел под обрыв, и взял его за локоть.
– За меня не беспокойся, – Удальцов совсем трезвыми глазами посмотрел на Скачкова. – Знаешь, о чем я сейчас думаю?.. Я только вот здесь, на этом берегу, понял, почему вы такие скромные люди. Имея такое богатство, стыдно быть нескромным. Скромность у вас от сознания своей силы. На таких просторах могут жить только сильные и спокойные люди. Вы мудро молчите. Но, знаете, я начинаю понимать вашу мудрость. Короче, мне ясно, почему Балыш так часто вспоминает эти места. Мы как-то были с ним в одной компании. Разговорились, он вспомнил Днепр, Зуев. Там с нами был один академик, художник. Он сказал, что более красивых женщин, – чем на линии Гомель – Киев, он нигде не встречал. А тот художник много повидал. Тогда я ему не поверил. Теперь приеду и, если удастся его встретить, скажу, что он прав. А вы... – И засмеялся: – Вы не хотите, чтобы мир знал о ваших красавицах, поэтому и молчите. Кстати, временами ваша скромность вам же на пользу. Вот и сейчас. Чего-то хотите от меня, а молчите. Другие за то, что вы для нас сделали, три шкуры содрали бы, а вы... молчите. Скажите, Валерий Михайлович, что вам надо? Слово чести, сделаем. К людям мы тоже по-человечески. Какое вам нужно заключение? Имейте в виду, Михайлович, наука может все.
– Спасибо, Игорь Иванович. Но ничего особенного не надо. Нужна истина, и только. Объективная истина.
– Она в любом случае будет объективной. Нам только нужно знать, Михайлович, какой эта истина должна быть.
– Абсолютно объективной. Не больше и не меньше. Мы должны знать, сколько надо каждый день брать нефти из каждой скважины, чтобы выбрать ее за время эксплуатации как можно больше. И все.
– Балыш мне говорил, что вы еще молодой работник. Но что вы такой молодой, не представлял. Сами, Михайлович, подумайте... Такая встреча, такие условия, такой прием... Просто не верится, что все это только из чувства гостеприимства. Оказывается, кроме объективной истины, вам ничего не надо. Что вы за люди? Вы не представляете, какой это парадокс в наше время. Поверьте, я насмотрелся на этом свете на всякое. Мне искренне хочется вам помочь...
– Объективная истина будет вашей лучшей помощью. Пойдемте еще понемногу – за объективную истину. Еще древние знали, что истина в вине. Пойдемте, а то моя, кажется, не выдержала, бежит нас звать.
Алла Петровна действительно бежала к ним, придерживая руками платье на коленях.
– Валера! – сдавленно крикнула еще издали. – Там пипикает. Я к вашим, они смеются. В начальнической машине пипикает, пусть начальник и слушает, говорят.
Скачков особенно не спешил к машине: если что не очень тревожное, то попиликают, как говорит жена, и перестанут, а если что неотложное, не отцепятся, пока не дозовутся.
– Я слушаю, – взял телефонную трубку.
– Валерий Михайлович, с вами будет говорить секретарь райкома, – вяло, сонным голосом сказала диспетчер. В трубке щелкнуло.
– Валерий Михайлович, – послышался тотчас же голос Михейки.
– Я слушаю вас, Евгений Васильевич.
– Где вы сейчас? Далеко от Зуева?
– Минут десять на машине.
– Отлично. У меня сидит председатель колхоза "Восток" и плачет. Вы никогда не видели, как плачут председатели колхозов? Приезжайте, увидите. Ждем.
– Что такое? – с тревогой спросила Алла Петровна, стоявшая рядом.
Скачков задумался. Наверное, случилось что-то в том колхозе, и случилось что-то серьезное, если председатель плачет. И связано то происшествие с нефтяниками, иначе секретарь райкома не стал бы разыскивать его, Скачкова, и приглашать к себе.
Скачков решил не портить настроения людям, никому ничего не говорить. Скажет после, когда все прояснится.
– Ну что там? – подбежал раскрасневшийся Котянок, который, как заметил Скачков, всегда старался быть в курсе всего, что делается в управлении.
– Ничего особенного, – пожал плечами Скачков. – Приглашают в райком партии... Вот что, Вячеслав Никитич. Смотрите, чтобы здесь все было в ажуре. Я быстро.
У райкома его ждали. Скачков обратил внимание на машины – секретаря райкома и председателя колхоза. Секретарь райкома Михейко стоял на высоком крыльце рядом с каким-то русоволосым моложавым человеком, который был в запыленном плаще нараспашку, но без шапки. Это, как оказалось, и был председатель колхоза "Восход" Луковский.
– Поедемте, Валерий Михайлович, посмотрите, как твои орлы засолили колхоз, – с ходу, не здороваясь и не подавая руки, сказал Михейко и направился к своей машине.
Остановились у широкого прямого мелиоративного канала, разрезавшего землю пополам до самого горизонта. На другой стороне, за каналом, лежало ровненькое, точно прикатанное, поле. Оно ярко зеленело, как зеленеют по осени озимые всходы, но во многих местах как-то поредело и пожелтело. Можно было подумать, что там выжигали траву. Вдали виднелись поливальные машины на колесах. Раньше всякий раз, когда Скачков проезжал по дороге вдоль этого канала, он видел над машинами веселую радугу.
– Три укоса взял в этом году, – говорил и правда сквозь слезы Луковский. – Это поле мы показывали всем делегациям как достижение нашей мелиорации. Зарубежных гостей сюда привозил. Те немели от восхищения. Как много! Как много! – только и слышишь. Благодаря этому полю мы удвоили дойное стадо. Весь Зуев молоком поим. А теперь что? Желтенькая травка. Я сначала подумал, что это на осень. На агронома накинулся, что, мол, с туками переборщил... Бригадир заметил, что рыба в канале пузом вверх. Помочил палец, лизнул, а вода-то, оказалось, соленая!
– Валерий Михайлович, когда у вас была авария? – сухо спросил секретарь райкома.
– Не знаю. При мне не было. Во всяком случае, никаких сведений на этот счет я не имею... – Вдруг вспомнил, как утром жаловался Котянок, что вода как в прорву, а пластовое давление падает. Значит, разрыв где-то в водоводах или даже в самой водонагнетальной скважине. Вот и пробилась вода на колхозное поле. – Я сейчас же позвоню и выясню причину.
Скачков хотел сразу ехать в контору, поднять на ноги аварийную службу. Но подумал, что на Днепре осталась Алла Петровна, к которой, чем черт не шутит, сдуру может пристать Удальцов, и – уже в дороге – изменил решение. Передав по рации на водонасосную станцию, чтоб отключили все насосы и не включали их до особого распоряжения, он приказал водителю возвращаться на Днепр. И еще издали, когда машина только свернула с шоссе на полевую дорогу, он увидел за дубами отблески костра и услышал песню. В тихом, точно застывшем вечернем воздухе трепетно звучал чистый женский голос. Его поддерживали нестройные мужские басы.
Днепр волной игривою моет берега,
Здесь любовь рождается, крепко – навсегда...
14
В конце дня Алесичу сказали, что можно идти домой, но он попросился остаться до утра.
– Понравилось? – строго спросил дежурный милиционер.
– Не досмотрел один сон.
– Иди досматривай, утром расскажешь.
Осенний день только начинался. На траве под заборами серебрился иней. Было тихо. Когда проезжала машина, в прозрачном воздухе еще долго держался дух бензинового перегара.
Алесич подумал о Кате. Ради нее, Кати, он и остался на ночь, – решил утром покараулить ее у автобусной остановки... Быстрыми шагами пошел, чуть не побежал на центральную улицу. Она была еще совсем безлюдной. Спешили к автобусу и выходили из автобуса два-три человека. Алесич остановился поодаль и стал внимательно следить за каждым входящим и выходящим.
Из боковой улицы вышел пионерский отряд. Первым шагал рослый малый с флагом. За ним – барабанщики. Барабанная дробь далеко разносилась в стылом воздухе. Дети были в разноцветных курточках, пальтишках. Из-под воротничков виднелись красные галстуки. Высокая, с тонкой талией, вожатая молодым голосом звонко кричала: "Раз, два!.. Игорь, ты что идешь не в ногу?" Алесич не сводил глаз с колонны, пока она не скрылась за поворотом улицы. Вспомнил о сыне... Вот также где-то марширует и, может, так же ходит не в ногу, и на него кричит пионервожатая. По щеке проползла – будто щекотливая муха слеза. Смахнул ее рукой и, ощутив под пальцами щетину, подумал, что зарос, надо бы побриться. Побрел искать парикмахерскую.
Придерживая холодноватыми упругими пальцами щеку, женщина водила теплой бритвой по лицу. Как электрические разряды, потрескивала щетина.
Алесич откинул голову на подставку, закрыл глаза и думал о своем.
Может, не стоит гоняться за Катей? Взять да и вернуться снова в Минск, устроиться где-нибудь на заводе? Наверняка дадут место в каком-нибудь общежитии, теперь этих общежитий понастроили, дай бог. Жил бы, работал, встречался с сыном. И с Верой могло бы, глядишь, все уладиться. Она уже несколько раз ему снилась. Впрочем, и Катя тоже. За пятнадцать суток он кого только не повидал во сне. На память пришло Верино письмо. Нет, такие письма не пишут, если хотят помириться. Но ничего, не разрешит Вера ходить к ней домой, будет видеться с сыном где-нибудь у школы. А подрастет, сам станет к отцу бегать. Не может быть, чтобы он, Алесич, не отвоевал его у жены. Мужик с мужиком всегда договорятся. Он постарается быть чутким и заботливым отцом. Да и Минск есть Минск.
– Все, молодой человек. – Певучий голос парикмахерши возвращает его к действительности. – Лет на двадцать помолодели. Можно теперь и к девочкам...
Эта невинная и, в сущности, банальная шутка Алесичу не нравится. Он благодарит кивком головы, расплачивается и выходит из парикмахерской. Утренняя прохлада трогает побритое лицо, и это придает еще больше бодрости и живости всему телу. Появляется ощущение легкости и нерастраченной молодой силы. Хочется действовать, что-то делать. Решение приходит само собой. Сейчас он пойдет в управление к Скачкову, попросится на работу. К буровикам не пойдет, хватит, наработался. Надо попытаться устроиться здесь, в Зуеве. В каких-нибудь мастерских. Здесь и Катю можно скорее встретить.
Алесич торопливо идет по тротуару, идет, как и ходят люди, которые знают, для чего они живут и что им надо от жизни. В конторе решительно открывает тяжелые двери на тугой пружине. В фойе, у столика с телефоном, дремлет старик, закутав ноги синим плащом. На стук дверей он недоуменно смотрит на посетителя.
– Что вам надо?
– Товарищ Скачков...
– Проснитесь, молодой человек, прочитайте, что написано на дверях, ворчит старик.
– А что там написано? – ничего не понимает Алесич.
– В субботу и воскресенье контора не работает. Сегодня суббота.
– Суббота? – переспрашивает Алесич. Какое-то время он стоит молча, думает, что ему делать. Поехать к матери? Но ехать в деревню, не устроившись на работу, не хотелось. Снова старуха заскучает. Может, позвонить землячку? Вдруг дома?
– Как позвонить Скачкову домой? – спрашивает у старика. – Что вы так подозрительно на меня смотрите? Позвоните сами, скажите, что с ним хочет говорить Алесич, если думаете, что я...
Старик набрал номер, представился, сказал, что его, Скачкова, просят, и сразу же передал трубку Алесичу.
– Валерий Михайлович, извините! Это я...
– Где ты, что делаешь? – как показалось, радостно спросил Скачков.
– В вашей конторе.
– Слушай, приезжай ко мне. Здесь как раз еще один наш земляк. Кириллов. Знаешь такого?
– Неудобно... – заколебался Алесич.
– Не говори глупостей. Ждем. Нам как раз третьего не хватает, – и засмеялся. – Запомни адрес...
Положив трубку, Алесич мысленно повторил название улицы и номер дома, расспросил у старика, как туда добраться. Через какое-то время он уже нажимал на черную блестящую кнопку, прикрепленную сбоку, на косяке обитых дерматином дверей. Двери открыл Скачков. Он был в белой рубашке с галстуком.
– Заходи, заходи, – пригласил он Алесича, проводил в залу. Устраивайся, где тебе удобнее. Одним словом, чувствуй себя как дома. Завтракал? Нет? Я сегодня тоже долго спал. Если бы не Кириллов, то и сейчас валялся бы в постели. Знаешь, практически сегодня у меня первый день выходной. Ребята из комиссии тащили в Брест, отказался. И хорошо сделал, что отказался. Как знал, что заедет Кириллов, а потом и ты.
Кириллов сидел в мягком кресле и, закинув ногу на ногу, положив на колени блокнот, что-то писал. Слегка подавшись вперед, он пожал Алесичу руку, снова уселся, свесил над блокнотом курчавую голову.
Алесич отодвинул от стола стул, робко присел.
– Позавчера был на триста пятой... – Скачков тоже присел у стола. Мастер сказал, что ты уволился...
