Текст книги "Остаюсь с тобой"
Автор книги: Леонид Гаврилкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 21 страниц)
– Катя, нам надо записаться. Чтоб законно, так сказать.
– Если до сих пор не убежала, то теперь не убегу, не бойся, засмеялась Катя. – Привязал крепко.
– Я не о том. По мне, хоть бы и всю жизнь так... Наш бригадир освободил однокомнатную, мне ее обещают.
– Когда это будет?
– Просили документы принести.
– Развод же нужен...
– Конечно.
– Я давно тебе говорила.
Катя действительно не раз уговаривала Алесича съездить к спортсмену, ее бывшему мужу, оформить развод, а заодно и взять кое-что из того, что принадлежит ей. Алесич всякий раз отнекивался. Одну ее не отпускал и с нею не хотел ехать: из памяти не выветрилась та ночная стычка на буровой... Штангист, конечно, не выкинет его, для этого ему не хватит смелости, но так может швырнуть, что вылетишь пулей, открывая лбом двери.
– Зачем ездить? Можно подать в суд. И все. Ему сообщат. Я же не ездил, когда моя подала на развод. Послал письмо, что не против. И все.
– А вдруг мой не даст развода?
– Почему не даст?
– Ему что? У него квартира. Три комнаты. Приведет какую и будет жить. Ему можно и не спешить с разводом. Нет, надо поехать и поговорить. По-доброму.
– А может, все-таки письмо написать? – Алесич готов был на все, лишь бы не ехать.
– Не ответит. И вообще читать не станет. Нет, надо съездить. Заберем, кстати, вещи. Там все мое осталось.
– Говорю тебе, обойдемся и без тех вещей. Денег нет, что ли? Возьми и купи, что тебе надо.
– Деньги... Деньги еще понадобятся. Сам говоришь, что квартиру дадут. В пустой жить не будешь.
– Хватит и на квартиру, – буркнул Алесич. Его начинало раздражать не столько упорное желание Кати съездить к тому спортсмену-штангисту, сколько собственное бессилие помешать этой поездке. Он тоже упорствовал, но упорствовал слепо, бездумно, не находя убедительных доводов.
– Ты готов и от квартиры отказаться, лишь бы не ехать, – упрекнула его Катя.
– Глупости!
– Когда едем? – Катя встала, подошла к кровати, запустила пятерню ему в шевелюру.
– Выключай свет... – размяк Алесич.
Было уже поздно. Давно перестал гудеть телевизор за стеной. Хозяева только что купили его и теперь каждый вечер смотрели передачи, пока диктор не пожелает спокойной ночи. Взошла луна, бросив через окно белые пятна на кровать и на стену. На обоях заблестела серебром краска. Слышно было, как шашель точит дерево. Алесич не спал. Он было уже начал засыпать, как вдруг ему приснился сын. Будто залез он на буровую вышку и прыгнул оттуда, растопырив крыльями руки. Видно, захотел хлопчик полететь птицей. Алесич бросился, чтобы подхватить его, и... проснулся.
– Ты спишь? – спросил шепотом.
– Сплю, – отозвалась Катя. – А ты?
– Сын вдруг приснился... Слушай, Кать, родила бы ты мне скорее кого, а то...
– Тут не ускоришь. Поменьше думай об этом.
– Ты не обижайся. Что ни говори, сын. Может, потому и вспоминается, что раньше только и радости было, что он, Костик...
Катя долго молчала. Алесич подумал, что она уснула.
– Иван, ты не спишь? – вдруг спросила она. – Так вот, Иван, запомни. Будет у нас дочка или сын или несколько детей, все равно ты не должен забывать своего Костика. Он твой... Напиши ему письмо. Пригласи на каникулы. На все лето. А что? Может, соберемся куда в отпуск, его возьмем. Или у твоей матери поживет. Побегает с деревенскими сверстниками. Мы будем приезжать. Неужели твоя не понимает, что мальчику нужен отец?
– Понимает. Писала же, чтобы я не забывал, и вообще...
– Тем более. Он-то тебя не забудет, какого бы она ни завела нового отца. Ты писал ему?
– Деньги посылал...
– Что деньги? Ему письмо твое, может, дороже денег.
Помолчали. Луна поднялась высоко, и теперь ее свет падал только на стену.
– Слушай, Кать, – повернулся к ней Алесич. – Может, сделаем так? В субботу поедем к моей матери. Должен же я показать тебя. Пусть старуха порадуется. А то, думает, я у нее какой-то шалопутный. И вдруг с тобой заявляюсь... Такая, как ты, за шалопутного не выскочит... Потом заедем в Гомель. Возьмешь у того, что надо, и сразу домой. Как говорят, одним заездом...
– Хорошо. Спи... Завтра поговорим.
В пятницу, придя с работы, Катя первым делом придирчиво осмотрела костюм мужа, серый в черную крапинку.
– Костюм еще ничего, – сказала она. – А вот новую рубашку и галстук купить надо. Шляпа тоже не помешает. Плащ купим, когда будем в универмаге. На минутку задумалась: – Вот что. Завтра с утра поедем в универмаг, купим тебе все. Не бойся, не опоздаем. – Заметив, как помрачнело лицо мужа, постаралась успокоить его: – Такси возьмем и поедем...
– Зачем все это? Моя мать обыкновенная деревенская женщина. Она будет рада нам всяким.
Асфальт уже освободился от наледи. Сухой, он блестел на солнце, особенно вдалеке, как стекло. Проселочные дороги чернели еще слежавшимся снегом. От него тянуло сырым холодом. В деревне, под заборами, тоже еще лежали осевшие сугробы. Зато на прогалинах уже начала пробиваться первая травка. Когда-то в детстве на таких прогалинах мальчишки играли в чижика, в мяч. Теперь детворы нигде не было видно. Непривычно пусто было вокруг.
Подъехать к материнскому двору не удалось. Дорогу перегородила широкая, от забора до забора, лужа. Как Алесич ни убеждал таксиста, что земля здесь песчаная, твердая, машина пройдет, тот и слышать его не хотел. Мол, забуксую, кто меня тогда вытащит, а для меня время – деньги.
– Дойдем, Иван, – сказала Катя и, выйдя из машины, достала из багажника сверток с подарками.
Параска как раз была дома. Она колола ржавой тяпкой почерневший лед, чтобы освободить дорогу ручейку, который силился и никак не мог пробиться со двора на простор. Увидев сына в шляпе, в новом коричневом плаще и красивую женщину с небольшим свертком, остолбенев, стояла и не верила своим глазам.
– Встречай, мать, гостей, – весело сказал Алесич. – Это Катя. Моя жена.
– Добрый день, мама. – Катя подошла к старухе, поцеловала ее. – Что вы плачете? Я сына вам привезла...
– Ой, спасибочки, – прошамкала почти беззвучно Параска. Из ее покрасневших глаз горохом посыпались слезы. Спохватившись, смахнула слезы рукой. – Ой, что ж это мы стоим? Заходите в хату... Спасибо, что не забыли старуху. Ты ж, донька, раздевайся, в хате у меня тепло, я сегодня печь протопила...
– Не беспокойтесь, – увидев, как мать зазвенела заслонкой, попросила Катя. – Мы не голодные. Недавно завтракали. Подождем до обеда.
Алесич взял свой и женин плащ, повесил их в старом полинявшем шкафу с расшатанными дверцами. В нем висело одно только пальто с цигейковым воротником, его пальто, которое он носил еще в молодости, и материна старая плюшевая жакетка.
– Пускай так, – Параска постояла в задумчивости. – Тогда отдыхайте.
– А ты куда? – спросил Алесич.
– Ручей же... Во дворе лужа, а за сараем еще больше. Вдруг в погреб вода хлынет.
– Оставайся. Не надо. Разберись тут с подарками, которых тебе невестка накупила... Я сам пробью ручей. Где у тебя топор лежит? – И, поглубже нахлобучив шляпу, вышел.
– Ой, хотя бы переоделся! – бросила ему вслед Катя, но он уже хлопнул дверью.
На другой день Алесич проснулся, когда в хате было совсем светло. В печи потрескивали дрова, пахло горячими оладками – мать готовила завтрак. Катя спала. Если дать ей поспать еще хоть часик, то на утренний поезд они опоздают. А тогда нечего и ехать в Гомель. Что там делать в конце дня? И чтобы не разбудить жену, он лежал, не двигался.
– На поезд не проспали? – подняла взлохмаченную голову Катя.
– Если хочешь спать, спи.
– Может, успеем еще?
– Отдохнула бы лучше.
– Нет, если уж надумали, то... – Она подхватилась, набросила на плечи халат. – Поднимайся, еще успеем.
– Может, отложим? – Алесичу не хотелось ехать. И не хотелось особенно потому, что жена проявляла нетерпение.
– Нет, нет – засуетилась Катя, начиная одеваться.
Из-за того, что Катя настояла на поездке, а он не сумел отговориться, у него испортилось настроение. Всю дорогу Алесич молчал. Сидел с закрытыми глазами, делал вид, что ему хочется спать. Катя не лезла с разговорами. Только на вокзале в Гомеле спросила:
– Поедем троллейбусом или перехватим такси?
– Как хочешь...
Она направилась на троллейбусную остановку.
Ехали молча, молча шли вдоль высоких серых зданий по мокрой асфальтовой дорожке – с утра чуть-чуть моросило... У самого дома, где жил ее бывший муж, Катя призналась:
– Знал бы ты, как не хочется встречаться с ним... Даже ноги немеют...
– Вот еще! – возмутился Алесич. – То тащила меня, то боится... Иди уж, если приехали. Только долго там не возись.
– А ты?
– Подожду. Что мне там делать? Не буду же я в шкафах копаться.
Катя стояла, покусывала губы. Глаза ее сузились, потемнели. Казалось, она вот-вот расплачется. Алесич сел на лавочке, усмехнулся:
– Будем ждать, пока сам вынесет все твое?
– Ухватился за шмотки, – рассердилась Катя. – Надо же и о разводе договориться.
– Пойдешь и договоришься.
– Если так, то пошли назад, – закапризничала Катя. – Будто мне одной это надо.
– Ну что ты? – смягчился Алесич. – Сама подумай, зачем я там? Без меня вы скорее договоритесь.
– Я боюсь, Иван, – призналась Катя. Глянув на него, попросила: – Сходи ты. Тебя он боится. Ты поговорил с ним тогда, сразу перестал ездить. И теперь поговори. Или тоже боишься?
– Кто? Я? – запетушился Алесич. – Хорошо. Не торчать же нам здесь до ночи. Я пошел. Да не сиди так, поглядывай вверх. Если швырну твоего штангиста через балкон, смотри, как бы он не шмякнулся тебе на голову.
Алесич довольно уверенно поднялся на пятый этаж, поднял руку, чтобы нажать на черную кнопку звонка, и вдруг увидел, что та будто прыгает перед глазами. Долго не мог поймать кнопку пальцем – дрожала рука. Нажал ладонью. Где-то далеко, точно под землей, что-то булькнуло. Шагов не было слышно. Второй раз нажимать пока не стал. Решил подождать. Если никто не откроет, он спустится вниз и скажет, что никого нет дома. Стал ждать. Вдруг чуть слышно щелкнул замок. Дверь тихо приоткрылась, выглянула круглая голова с коротеньким чубчиком, нависшим над лбом.
– Ко мне? – довольно приветливо сказала голова. В ее обличии не было ничего угрожающего.
– Извините, но есть дело, – проговорил Алесич.
– Прошу, – хозяин гостеприимно отворил дверь, впустил Алесича, снова щелкнул замком. Он был в майке, готовой, казалось, лопнуть на выпуклой бугристой груди, в спортивных синих брюках, закатанных до колен, босой. В передней стояло пластмассовое голубое ведро с мутной, почти черной водой. На ведре висела мокрая тряпка. – А я как раз взялся марафет навести, а то пыль на всем такая, хоть картинки рисуй. Извините, я сейчас... – Он занес ведро с тряпкой в ванную, вышел оттуда в синем шерстяном костюме с белыми обводочками на рукавах и воротничке вокруг могучей шеи, в белых кедах. Пригласил Алесича в комнату, усадил в низкое мягкое кресло. – Извините, кажется, я вас где-то видел.
– Возможно, – смутился Алесич. – Извините, что без предупреждения. Но у нас неотложное дело.
– У кого это у вас? – засмеялся штангист. – Вы же один.
– У нас с Катей.
– А-а, теперь вспомнил, где мы с вами встречались. Не покалечил я вас тогда?
– Нет, как видите, – покраснел Алесич.
– А где она?
– У подъезда сидит.
– Стыдно зайти... Конечно, стыдно смотреть мне в глаза. Я с самого начала понял, что она стерва.
– Попрошу не оскорблять. Она моя жена.
– Жена? – приподнялся на подлокотниках штангист, потом снова плюхнулся в кресло.
– Да.
– Ха-ха-ха! – залился смехом штангист. – Поздравляю, дорогой. А я, дурак, боялся, что она вернется ко мне. Если бы еще она не была такой...
– Я вас прошу!
– Извините, извините. Хорошо, не будем о ней. Я тоже когда-то не позволял никому плохого слова сказать об этой... Кате. Придушил бы, попробуй кто каркнуть. Потом у самого открылись глаза. Хоть не буду страдать, что своими подозрениями напрасно оскорблял женщину. Хорошо, хорошо, больше ни слова... Давно вы вместе?
– Не очень. Ей надо оформить развод.
– Ясно.
– Приехали поговорить. Договориться.
– На каких условиях?
– Какие могут быть условия? Ваше согласие.
– Вы так считаете? А она?
– И она.
– Хе, будто я не знаю ее. У нас же с ней какая-то общая собственность... Я реалист, трезвый человек, понимаю, что надо поделиться. Справедливо.
– Ее позвать? – спросил Алесич.
– Погодите, погодите, – запротестовал хозяин. – Сначала поговорим с вами. Как мужчина с мужчиной. Мы лучше поймем друг друга. Она вас слушает? Считается с вашим мнением?
– Как положено, – ответил Алесич.
– Допустим, что так и есть на самом деле, – недоверчиво посмотрел на него хозяин. – Тогда с вами и договоримся. Признаться, я ждал такого разговора, больше того, давно приготовился к нему. Знал, что не миновать. Не знал только с кем. Я рад, что будем говорить с вами, а не с нею. Знаете, нервы у каждого... – Он встал, отодвинул стекло на книжной полке, вынул книгу, из книги – плоский ключик, отомкнул тем ключиком бар, достал черную бутылку. – Может, возьмем по рюмочке?
– Спасибо. Не пью.
– Французский коньяк? У меня и водка есть...
– Вообще не пью.
– Не понимаю, – пожал плечами штангист. – Я думал, она как раз этим вас и приохотила... – Он спрятал бутылку снова в бар, запер его, ключик положил в книгу, книгу поставил на место. – Как она умеет угощать! Высший пилотаж. Обыкновенные чернила так подаст, что сочтешь их за королевский напиток... Но если не это, так что же? Обыкновенная баба. Задумала опутать меня детьми, но я разгадал ее замысел... Хотелось еще пожить на свободе. Я о прошлых временах говорю. Теперь у меня другой взгляд на это...
– Давайте о деле, – перебил его Алесич.
– Я говорил, что ждал такого разговора и приготовился к нему. Кстати, как у вас с квартирой?
– В перспективе...
– Ясненько... – Он уселся снова в кресле, вытянул ноги с круглыми толстыми коленками, как у женщины, забросил ногу на ногу. Дальше говорил, разглядывая свои кеды с такой внимательностью, как будто изучал, как они сделаны. – Я оценил все, что мы нажили с ней вместе. Подсчитал. Конечно, сюда вошла и ее одежда. На нее пошли все мои рекорды. Барахло ее стоит как раз столько, сколько вся мебель. Так что мебель остается мне. Ковры пусть берет. Теперь о главном. Если у вас там в Зуеве насчет квартиры есть какая-то уверенность, то я просил бы эту квартиру оставить за мной. Чтобы не разменивать...
– Да мы... – Алесич хотел сказать, что им ничего от него не надо, кроме согласия на развод.
– Погодите, я скажу свои условия, потом вы свои, – прервал его на полуслове хозяин. – Почему я не хочу размениваться? Мне, конечно, город даст квартиру, но не такую, как эта. Таких теперь не строят. Зачем же надо, чтобы она досталась кому-то? Рядом с домом спортивная школа. Мне обещают место в этой школе. Потом, я не люблю переезды. Привык. Если отступитесь от квартиры – это будет благородно с вашей стороны. Взамен на ваше согласие не разменивать квартиру я предлагаю несколько вариантов. Могу компенсировать это деньгами. Могу отдать всю мебель и еще добавить некоторую сумму по взаимной договоренности. Могу отдать свои "Жигули". Понятно, что в любом случае она забирает и свою одежду. Вот мои условия...
– Да ничего нам не надо, – наконец сказал Алесич. – Нам нужно только ваше согласие на развод.
– Это вы так считаете. Мне надо знать, как она считает. Идите, ведите ее сюда, и мы вместе поставим все точки над "и".
– Если согласится, – засомневался Алесич.
– Согласится, согласится. Еще как согласится.
Алесич спустился вниз.
– Ой, что ж ты так долго? – вскочила ему навстречу Катя. – Чего я здесь только не передумала. Хотела уже милиционера звать, как раз мимо шел.
– Чего ты боишься? Меня не знаешь, что ли? – засмеялся Алесич. – У меня гипноз. Только глянул на него, и он передо мной на задних лапках: чего желаете?
– Согласился на развод?
– Конечно. Только хотел у него спросить, а он уже говорит, что согласен. Гипноз! И не только согласен. Все твои шмотки отдает. Ковры тоже. И "Жигули" в придачу. Пошли, заберешь, что тебе надо.
Пока они поднимались по лестнице, Алесич подробно передал жене свой разговор со штангистом.
– А ты? Что ты сказал?
– А что я? Я человек гордый. Я сказал, что ничего нам не надо. Только развод. И все. А что?
– Машину возьмем. Отказываться не будем. Ты же когда-то говорил, что, если бы у тебя была машина, ты только и делал бы, что катал меня. Вот и будешь катать.
Алесич вдруг забежал вперед, заглянул в лицо Кате. Он хотел сказать, чтобы она не дурила, ничего им не надо, кроме развода, но в это время дверь распахнулась и на пороге вырос штангист.
– Заходите, заходите... Поздравляю тебя, Екатерина. Желаю счастья, кучу детей, здоровеньких и умненьких!
Катя ничего не ответила.
– Твой законный не захотел выпить со мной рюмочку французского коньяка, – продолжал штангист, когда вышли в комнату. – Может, теперь по маленькой? Посидим, поговорим...
– Нет, нет, – завертела головой Катя, больше всего боясь, что Алесич согласится. – У нас нет времени.
– Пусть будет по-твоему, – с сожалением вздохнул штангист и, немного помолчав, озабоченно спросил: – Думаю, муж сказал о моих условиях. Кстати, можешь взять сервиз... Оставь мне только пару тарелок.
– И "Жигули", – сказала Катя.
– Чудесно, – обрадовался штангист. – Сделаем так. Вы упаковывайте все, что надо, а я пойду пригоню машину. – И спросил у Алесича: – Умеешь водить?
– Разберусь, – пожал тот плечами.
– Думаю, тебе не надо говорить, где что лежит, – с усмешкой глянул на Катю штангист. – Ничего не менял, ничего не переставлял. Ну, я пошел, через полчаса буду.
– Наверное, нашел себе новую бабу, – хмыкнула Катя. – Вот и обрадовался, что так легко избавился от нас. Думаю, другой причины не может быть. Знаю я его... – Она достала из шкафа простыню, приказала мужу: – Пакуй сервиз!
– Я вообще бы ничего не брал отсюда.
– Не переживай. Я не меньше его имела, когда работала в ресторане. Если подсчитать, то, может, еще и не все, что принадлежит мне, мы забрали. Поверь, он всегда был добреньким только за счет других. Знаю я его.
Пока они все выносили на улицу, к подъезду подъехал на "Жигулях" штангист. Он помог запихать узлы в багажник. Посуду поставили на заднее сиденье. И когда Алесич уже сел за руль, протянул ему небольшую бумажку:
– Доверенность на машину. Чтобы милиция не придиралась. А через день-другой передам документы. Сам переоформлю. Ну, спасибо тебе, что освободил меня от жены и машины, – засмеялся довольным смехом. Но, видно, ему захотелось сильно уесть Катю и Алесича, поэтому, заглянув в машину, пригласил: – Кстати, чуть не забыл. Буду рад, если вы приедете на мою свадьбу. Могу и сам приехать за вами, у меня будет "Волга". А что, подумайте. Народ соберется культурный. Жена – кандидат наук.
– Тебе как раз и нужен кандидат наук, чтобы научила тебя уму-разуму, уколола его и Катя. – Поехали!
Алесич не запускал мотор, ждал, когда уйдет штангист. А тот, заметив, как неуверенно садится за руль Алесич, ждал еще одной возможности посмеяться над ним.
– Ты хоть ездил когда-нибудь? – забеспокоилась Катя.
– Когда-то на полуторке на заводском дворе мусор возил, – ответил Алесич. – Но не беспокойся. Выедем с шиком.
Он завел мотор и так газанул, что машина подпрыгнула, рванувшись с места. Звякнула на заднем сиденье посуда. Катя закрыла глаза руками, сидела, не дышала. Едва выехали со двора, машина так же резко остановилась, как и тронулась с места.
– Приехали, – вздохнул Алесич и улыбнулся Кате. На его лице выступил пот. – Посиди минутку, надо пару слов сказать знакомому милиционеру. – Он вылез из-за руля и зашагал к постовому, который стоял на перекрестке улиц. Разрешите обратиться... Выручай, браток. Жена развелась с мужем, он так обрадовался, что в придачу к жене дал еще и свои "Жигули". А я за рулем ни бум-бум. Может, какого-нибудь водителя попросил бы, пусть подкинет нас с женой в Зуев. Рассчитаюсь, как положено.
Милиционер посмотрел на часы, спросил:
– Можете подождать?.. Отлично. Через полчаса кончаю дежурство и завезу вас. Мне как раз надо в Зуев к матери.
17
– Слушай, Валера, выступишь в моем классе? Перед учениками, их родителями? – сказала Алла Петровна, собираясь в школу. Она вчера засиделась за тетрадями, легла спать поздно, оставив их на столе, и теперь торопливо складывала тетради в портфель.
– Почему я? – заглянул из передней Скачков, держа пальто в руках.
– Если начальник выступит, легче будет договориться с его подчиненными.
– Что ты еще придумала?
– Не я придумала, жизнь.
– И какая же она у вас там, эта жизнь?
– Какой была, такой и осталась. Так же звенят звонки, так же школьники тузят друг друга на переменках. Тетрадей не уменьшилось. Проверяющие как ходили на уроки, так и ходят. Боремся за знания. Учителя начали стонать... Дети не хотят учиться. Говоришь им, говоришь, а они как глухие. Просидит такой десять лет, ничего не делая, какой из него потом работник? Есть и такие, что учат уроки без всякого интереса. А надо, чтобы ученики с нетерпением ждали каждого урока, заглядывали на следующую страницу учебника...
– Слишком многого ты хочешь.
– Может быть. Но без этого учеба утрачивает смысл. Вместо того чтобы вырастить творца, мы растим робота. Как сделать, чтобы всем детям хотелось учиться? Я много думала об этом. Ясно, что надо так строить уроки, чтобы им было интересно. У меня часто бывает чувство, будто передо мной не ученики, а стена. Как сломать эту глухоту? Как растормошить детей? Убеждена, без помощи родителей добиться этого трудно... Созывала родителей, говорила. Посидели, послушали и ушли такими, какими пришли. Я подумала, а если попробовать проводить родительские собрания вместе с учениками? И приглашать на них интересных людей?
– Ты считаешь, я интересный человек?
– Считаю, что ты самый интересный человек.
– О чем же мне говорить?
– Хе! Сколько прожил на свете и не знает, что сказать детям... Расскажешь, как учился, как тебе хотелось учиться. Тебе же хотелось учиться? Вообще какое место в твоей жизни занимает учеба. Посоветуешь ребятам что-то полезное. С высоты своего опыта. Думаю, тебе подсказывать не надо.
– Когда собрание?
– Когда скажешь...
"А что я могу посоветовать детям с высоты своего опыта?" – подумал Скачков, натягивая пальто на плечи.
Сел в машину, сказал водителю ехать в цех подземного ремонта скважин. До него дошли слухи, что в последнее время ремонтники выезжают на работу с задержкой. Будто их подводит транспортный цех. Поручил Котянку разобраться и доложить. Тот сказал, что серьезных нарушений не выявил. Захотелось самому посмотреть, как там налажена работа.
Утро выдалось туманное. С неба, как сквозь сито, сеялся мокрый снег. Вода заливала выбоины и низинки, серым веером разлеталась из-под колес, обрызгивая снег на обочине. "Дворники" нудно скребли ветровое стекло, навевая дремоту. "Что же посоветовать детям?" – думал Скачков. Старался вспомнить что-нибудь из своей жизни. Ничего поучительного не вспоминалось. Может быть, напомнить о старых, но забытых полезных истинах? Какие же истины он выверил своей жизнью, своим опытом? В голову лезло банальное, всем известное... Рассказать разве о том, как много надо знать нефтянику? Так человеку любой профессии надо знать немало. Об этом пишут все пионерские газеты. Надо сказать что-то свое, что-то такое, что знает только он один. А что? Вот если бы выступать перед товарищами по работе, он нашел бы что сказать. И говорит. Чуть не каждый день говорит. На собраниях, на планерках. О нефтепромысле, о его проблемах... Детям же этого говорить не станешь. Им нужно не производство, им нужна жизнь. Как строить ее, эту жизнь, от каких ошибок оберегаться. Где-то он, Скачков, читал, что ценность каждого человека, его личности, измеряется тем, какой опыт он может передать детям. Неужели его жизнь ничем не поучительна для детей? Неужели ему нечего оставить им в наследство? А может, рассказать о тех проблемах, которые не удалось одолеть его поколению, которые останутся на их долю? Чтобы не думали, что все сделано. Детям часто кажется, что они опоздали родиться. На деле же для каждого поколения новой тяжестью ложатся на плечи новые проблемы. Для каждого поколения дела остается не меньше, чем было его у предыдущего. Однако об этом знают все. Детей можно еще заинтересовать, а родителей? Надо сказать что-то такое, чтобы это заставило задуматься тех и других. Тем более собрание-то общее. Нет, надо ориентироваться на детей. Но и их общими истинами не возьмешь. Дети сейчас много читают, много знают. Правда, не все понимают, но ничего, поймут, когда жизнь возьмет их в оборот.
А что бы он, Скачков, мог посоветовать родной дочери? Что он советовал ей в свое время? Чтоб старалась учиться, чтобы нигде поздно не задерживалась, чтобы всегда говорила родителям, куда идет, где будет, когда вернется домой. Больше ничего не вспоминалось. А как надо жить, кажется, об этом не говорил. И потребности не было. Сами старались жить как все, и дочка жила не хуже других. А может, и лучше. Человек из нее получился неплохой. Муж у нее, о нем тоже ничего худого не скажешь. Оба хорошие специалисты. На жизнь не жалуются, и на них никто не жалуется. Чего еще надо?
И все же, что он скажет ученикам? Неужели ему нечего сказать? Прожил вон сколько, повидал всякого. Военные его возраста давно на пенсии. Мемуары пишут... Покосился на водителя. Сжав тонкие губы, тот внимательно смотрит прижмуренными глазами перед собой. На лице выражение уверенного в себе человека. Интересно, какими проблемами живет он, шофер первого класса, который за рулем больше двадцати лет. Не только же запчастями забита его голова.
– Слушай, Федорович, вот если бы тебя послали в школу выступить перед детьми, что бы ты им посоветовал? Из своего жизненного опыта, конечно.
– Что? – Федорович задумался, провел рукой по шевелюре, тронутой сединой, как молоденьким инеем. – Я считаю, Михайлович, что все мы одно можем посоветовать нашим детям. У нас с вами нет имений, фабрик, заводов. Мы пролетарии. Какое богатство у нашего брата? Работа. Больше ничего. Чтобы жизнь не задалась скучной, надо иметь профессию по душе. Есть любимая профессия – ты счастливый человек. Нет – тебе не позавидуют. Наш брат работой привязан к жизни. Нет у человека любимого дела, и он как перекати-поле. Конечно, можно посоветовать увлечься рыбалкой, охотой – это украсило бы жизнь. Но теперь рыбы нет, дичи тоже. Путешествовать? На какие шиши? Вот и выходит, как ни крути, нашему брату остается одно – работа. Только надо, чтобы она была в радость. А что? Разве не так, Михайлович?
– Так, так, Федорович, – сказал Скачков, а про себя подумал, что детей, которые еще ждут от жизни чего-то необыкновенного, таким советом не утешишь, не разворошишь.
А каким?
Все эти дни, пока Скачков проверял своевременный выезд ремонтных бригад на объекты, проводил летучки, встречался с бурильщиками, словом, делал десятки больших и малых дел, он не переставал думать и о том, что же скажет детям. Кроме того, что его выступление должно понравиться родителям и детям, оно должно понравиться и Алле Петровне, вот в чем была загвоздка. Не хотелось, чтобы Алла Петровна разочаровалась в нем. А в голову лезли только общеизвестные истины и ничего своего, оригинального. Неужели он, Скачков, безнадежно заштампованный? Впрочем, можно ведь рассуждать и так. Все эти общеизвестные истины – они и его личные тоже. Люди в стране живут общими интересами, общими стремлениями, и поэтому у них много общих мыслей. Любить социалистическую Родину, свой народ, свой край, быть благородным в отношениях с людьми, быть честным, не задирать нос, на первое место ставить прежде всего общее – помнить, что счастье только в творческом труде, в борьбе за светлое будущее, – разве этого мало?
Но такие рассуждения мало успокаивали Скачкова. Знал, что от него ждут чего-то особенного, что может сказать только он, Скачков, нефтяник, руководитель большого производственного коллектива. Так, может, не стоит и мудрствовать? Рассказать о нефтепромысле, о том, какое это сложное производство, какие здесь механизмы, – пусть знают дети, что работать здесь можно, имея лишь основательные знания. А это и будет агитация за учебу. То, чего ждет от него Алла Петровна.
Накануне выступления в школе Скачков никуда не поехал, остался в конторе. Эмме Григорьевне, секретарше, наказал, чтобы никого не пускала к нему и ни с кем не соединяла его по телефону. За свою жизнь он немало сделал всяких докладов, выступал с лекциями, писал статьи в газеты и журналы, писал свое, писал для других. Но, кажется, никогда еще не испытывал такой неуверенности в себе, как теперь. Поэтому он и решил отгородиться на какое-то время от всяких дел и написать если не текст, так хоть план выступления, а потом показать его жене, посоветоваться с нею.
В отделе кадров ему подготовили справку о сотрудниках и рабочих управления. Из этой справки Скачков неожиданно для себя узнал, что все рабочие со средним образованием. Есть и с высшим. Особенно среди охранников и вахтеров. Оно и понятно – там работали почти одни военные пенсионеры. Значит, дорогие детки, если хотите после школы работать на нефтепромысле, постарайтесь сначала получить аттестат зрелости. Пусть задумаются!
Теперь Скачков уже знал, о чем говорить на собрании. План выступления складывался в голове легко и естественно. Он быстренько начал записывать его.
Тихо открылась дверь, и в кабинет вошла Эмма Григорьевна. Какое-то время она молча стояла у порога, не спуская своих черных глаз с начальника. Вот он поднял голову, бросил бессмысленный взгляд на двери. Казалось, не заметил ее. Снова склонился над столом и начал что-то писать.
– Валерий Михайлович, – тихо окликнула его Эмма Григорьевна, – просится на прием Удальцов Игорь Иванович со своими помощниками. Они сегодня уезжают.
– Как уезжают? Так неожиданно?
– Почему неожиданно? Неделю назад я заказывала им билеты.
– И молчали, – упрекнул Скачков секретаршу.
– Думала, вы знаете.
– Где они?
– Здесь.
– Пусть заходят... – Скачков сложил свои записи, сунул их в карман пиджака, вышел навстречу ученым.
Он привык их видеть в высоких резиновых сапогах, в брезентовых куртках, бородатых. Теперь они были все в одинаковых по-весеннему светлых костюмах, видно, недавно купленных, такие все интеллигентные чистюли. Если бы не загорелые обветренные лица, то можно было бы подумать, что в кабинет ворвались манекены из витрины универмага.
– Что же не предупредили? – поздоровался с каждым за руку Скачков, пригласил проходить и садиться. – Мы организовали бы вам человеческие проводы, а то...
– Видели, что вы заняты, и не лезли со своими заботами. Да и некогда было. Сидели день и ночь. Писали справку в министерство. Хотелось сделать ее здесь. В Москве не удалось бы так скоро. Там у каждого свои дела. Короче, документ подготовлен. – Удальцов положил перед Скачковым тоненькую папку. Копия нашей справки. И рекомендации. – Он тронул пальцем свои усики, которые на загорелом лице уже не казались такими черными, как вначале. – Для вас это не просто справка, а, так сказать, охранная грамота. По нашим расчетам, самый реальный для управления план – три миллиона. Теперь у вас сколько? Четыре? Варварство. Срочно пишите письмо в министерство. Пусть пересматривают. Ничего, что год начался. Надо переходить на тот режим, какой мы рекомендуем для каждой скважины. Если и дальше будете работать, как сейчас, через год наши рекомендации могут устареть. Ситуация во многих скважинах может измениться. У вас такой перебор! Один миллион! Короче, Валерий Михайлович, мы свою миссию выполнили, и, благодаря вам, думаем, успешно. Вы нам создали условия, лучших не надо. Свою справку мы завтра же передадим в министерство. Но и вы не спите в шапку. Тормошите их. Там много всяких бумаг, как бы не забыли об этой...
