Текст книги "Клон"

Автор книги: Леонид Могилев

Ночь в шалаше

Я не понимал, где нахожусь. Во всей Чечне я имел две точки приложения смысла – квартира в Грозном и подвал в Брагунах.

Старков в город не въехал, а долго петлял по сельским дорогам, потом вывел нас из автобуса на опушке, машину скатил в овраг. Потом еще часа три мы шли по пересеченной местности. Для моих ног, отвыкших от работы, это оказалось непосильным испытанием. Я просто сел на дороге и отказался идти дальше.

– Правильно делаешь, – сказал он. – Мы уже пришли.

В камышах недалеко от реки нам предстояло со Стелой остаться до утра. Спаситель и командир отбывал теперь по своим, одному ему понятным и нужным делам. События последнего дня лишили меня сил окончательно. Я лег на спину и задремал. Очнулся уже в сумерках.

Стела сидела рядом на корточках и смотрела на меня.

– Ну, здравствуй.

– Здравствуй.

– Это твой большой друг?

– Самый большой.

– А я?

– А ты попутчик.

– Так он отбил тебя?

– Дурак ты.

– А он?

– Он умный. По-особому умный.

– Кто он?

– Мужик.

– А я?

– А ты литератор.

– Спасибо.

– Не за что.

– А он придет за нами?

– Он всегда возвращается.

– Вот же волчара.

– Тише. Не надо поминать волка.

– А то что?

– А то он придет.

– Большой Волк? Тотем?

– Он самый.

– Так что? Чеченец – волк, а русский – медведь?

– Нет. Все немного не так. Россиянин не волк и не медведь.

– А кто?

– Раб.

– А русский?

– А русский – в зависимости от внутреннего строения души. Но в основном тоже раб.

– Чей?

– Ваши хозяева евреи.

– Это кто сказал?

– Это каждый день говорили по всем каналам телевидения и всем радиопрограммам.

– А ты-то сама что думаешь?

– Я думаю: так вам и надо.

– Но ты же русская?

– Я уже не русская.

– А какая?

– Никакая. Я помыться хочу. Пойду в камыши, купаться. А ты сиди тут, веди себя пристойно и не поминай волка. Камышовый волк не лучший их представитель.

– Борз.

– Вот именно. А ты лай.

– Не умею.

– Лай – это раб.

– Спасибо на добром слове.

– Я не то имела в виду. Ты раб обстоятельств. И я раба. Раба любви. Ну, я пошла.

– Меня не берешь?

– Ты сиди тут и гляди в оба.

Она стала совсем другой. И внутри, и снаружи. И там… совсем внутри, наверное, тоже. Но она была жива, а я через фронты и комендатуры попал сюда, в эти камыши, где исход дня и камышовый волк неподалеку.

…Камыш этот ломался плохо, и мне пришлось поработать ножом, оставленным нам Старковым, но ложе получилось на славу. Старый шалаш был сделан мастерски, и я прибрался в нем, выбросил мусор, неизбежные банки из-под килек и прочие предметы межвременья. Стела задерживалась, и плеск воды стих. Я забеспокоился и вышел. Спустившись к реке, я не нашел ее и пошел осмотреть ближние окрестности. Помятый камыш и следы на топком берегу легко обозначали направление движения. Стела сидела на камне, положив ноги на корягу и подперев скулы кулачками. Она горько плакала.

Потом была наша вторая ночь.

Душу ее как будто обезболили. Волки в зеленых халатах, роняя слюну из пастей, произвели необходимые манипуляции, и по паркету пощелкивали от вожделения их когти. Потом были слезы, и жизнь стала как бы веселее, как румяное яблочко, надкушенное, забытое и найденное опять, не слишком поздно. Было бы кому скушать.

Иная душа и незнакомое тело. Вот то, что я так долго искал и нашел наконец. Голос, надорванный где-то снизу. Я вспомнил, как тогда, в новогоднюю ночь, крался по карнизу рассвет. И снова пожелал ее, и кровь моя тяжелая, дурманная, ртутная, словно паста, сквозь тюбики вен совершала свою работу, натужно и попутно. Потом мы очнулись.

Сухой паек, оставленный Старковым, пришелся моей невесте не по вкусу, хотя вряд ли она в обозримом прошлом ела сухую колбасу и шоколад.

– Хочешь, расскажу тебе про волка?

– Про камышового?

– Нет, про волка вообще.

– А кто просил не поминать его?

– А ты перекрестись и сплюнь через левое плечо. И постучи по дереву.

– А где оно?

– Везде.

Я постучал по крышке снарядного ящика, которая заменяла нам стол. Они были везде, эти зеленые доски. Удобная и практичная мебель, дрова, предмет интерьера и многое другое. При желании можно из них соорудить добротный гробовой ящик.

– Сухожилие волка поможет найти вора. А кончик хвоста может присушить.

– Что сделать?

– Приворожить.

– А у тебя он есть?

– Был. Да потерялся. Я так жалела.

– А откуда он у тебя?

– Кто?

– Волчий хвост.

– Еще со школы. Мальчик один подарил.

Она сильно похудела. Черты лица заострились, живот потерял упругость. Да и волосы оказались не теми, что раньше. Та женщина с ростовского автовокзала была иной, чем та, в Грозном, хотя между ними прошло всего-то день-полтора. Эта – не походила ни на ту, ни на другую. Только по глазам можно узнать.

– Один лай пас овец богача. К нему пришел волк и попросил одну овцу. Но пастух сказал, что он не хозяин этому стаду. «Я посторожу, а ты спроси у хозяина, он непременно даст, – сказал волк и произнес клятву, которой пастух не мог не поверить: Пусть меня настигнет грех, который должен покарать хозяина, обманувшего гостя, сказав, что накормил его коня, оставив его не накормленным, если я до твоего возвращения трону хоть одну овцу». Пошел лай и спросил хозяина, и хозяин велел отдать волку три овцы, но пастух отдал лишь одну. Уходя, волк крикнул: «Пусть эти две овцы будут долгом для человека. Во все времена человек будет мне должником».

– Вся сказка?

– Вся.

– И что?

– А то, что вайнахи считают, что, совершив набег, волк забирает лишь свою долю, некогда утаенную бесчестным лаем.

– А как же хозяин лая?

– А с ним вайнах всегда договорится. А рабов будет грабить. Это генетический долг.

Когда-нибудь она мне все расскажет. Про две войны, про второй этаж в доме Дудаева, про хохлов из расстрельной команды и про палатку. Про ту самую. Это будет еще не скоро. Тогда мы будем все знать оба, и нам будет легче все это забывать. Но прежде нужно выбраться отсюда.

– У волка много разных прозвищ. Борз, Барзанакьа, бараза, борзиг, берзан кьеза, то есть волчонок.

– А скажи мне, растут в Чечне одуванчики?

– Тут растут такие травы, каких ты не видел и не увидишь. И одуванчики растут обалденные. С человеческую голову. – Она засмеялась хрипло и осеклась. – Растут, милый, а почему ты спросил?

– Стихи.

– Один раз уже были.

– Это другие.

– Такие же хорошие?

– Наверное.

– Тогда прочти.

– Поле из одуванчиков.

– Давай.

– Даю.

– Ну, давай же.

Но прежде я опять вошел в нее, потом она опять плакала, и я гладил ее волосы, и тер соски ладонями, и она почти уснула, но вспомнила про стихи.

– Поле из одуванчиков.

– Ну же… А СПИДа не боишься? Контрацептивов не было…

 
…Все, что росло, выжжено.
Нет в городах шарманщиков.
Как же оно выжило,
Поле из одуванчиков?
Свет на краю земли,
Легкая боль в предсердии.
Как мы давно шли
К белому милосердию.
Поле нам откликается.
Поле нам в души просится,
То ли оно кается,
То ли оно возносится.
Не упади в цене,
Облачко подвенечное.
Снова пришли ко мне
Прошлые мои женщины.
Я их любил, крадучись,
Чтобы забыть, утренних,
И уходил, радуясь,
Не навсегда будто бы.
Так как течет река,
Превозмогая лишнее,
И уже далека
Женщина моя нынешняя.
Ночи мои звездные.
Позднее пробуждение.
Вот и с души розданы,
Угли, что во сожжение.
В белую канитель
Падает стук стаканчиков.
Наша с тобой постель —
Поле из одуванчиков.—
Из камыша. Моя душа.
 

Она оперлась на локоть и подвела итог этой ночи:

– Тебя спасает то, что ты клинический дурак.

И наконец-то рассмеялась.

Я уснул ненадолго, и сон этот, подобный колесу обозрения, наполненный событиями и лицами, увлек меня за собой. Как будто в колесе обозрения закрутился наш камышовый домик. Парение и падение ниц. Я прижимал ее к себе, как мог крепко, и одновременно отталкивал и снова стремился за своей женщиной по окружности. Я позабыл, когда это все началось, и мог лишь цепляться до потери последнего зрения за центр вращения. В тело мое, стремящееся по касательной, врезались страховочные ремни, и мираж довоенного Грозного сиял своими живыми окнами под нами. Я знал, что нужно остановиться и покинуть этот аттракцион, но закон сохранения зла охранял меня и стерег. Потом пришел служитель, остановил механизм и выпустил нас по одному.

Но она проснулась гораздо раньше и опять провела на реке и на своем камне почти час, смывая следы любви, думая о чем-то таком, о чем я не должен был знать, ожидая Старкова.

Я замерз. Меня просто качало от усталости. Хотелось вернуться в шалаш и отключиться до полудня, но через час следовало быть в условленном месте, это во-первых. А во-вторых, следовало покидать место ночевки по возможности без промедления. Если хочешь выжить, сделать дело и вернуться в город СПб. Но я не знал в то утро, что жить по правилам, вложенным мне в голову Старковым, придется еще долго.

Ровно в семь утра «Жигули» с полицейской символикой остановились в условленном месте, на развилке. Водитель-чеченец, слева Старков, позади еще один парень – «стрелок-радист». Старков в камуфляже с полицейскими нашивками выскочил из машины:

– Время – деньги. Девушка готова?

– Готова.

– Прощайтесь, и вперед. У нас мало времени.

– Ну, привет, – сказала Стела.

– Привет, – повторил я.

– А вещи? Что, не будет вещей? – спросил Старков?

– Не будет.

– Ну и чудненько.

Она села на заднее сиденье, парень с ручным пулеметом и рацией пересел на переднее, машина взяла с места, и все.

– Не переживай, через два дня она будет в Ростове, – сказал Старков.

– А я когда там буду?

– А ты немного позже. Как дела пойдут. И зачем тебе-то в Ростов? Другие города есть.

– Отпустил бы ты меня…

– Не могу. Ты мобилизован. И услуга за услугу. Я же тебе помог?

– Еще как.

– Ну и ладненько.

– Что там, на Большой земле?

– Агония демократического режима.

– А на фронтах?

– Разгром ваххабитов, мировых террористов и их пособников. Генерал Шаманов продолжает покрывать себя и доблестные войска неувядаемой славой.

– Ол райт. Куда сейчас?

– Никуда. Сядем вот тут в закутке и подождем кое-кого.

Межину. Срочно, конфиденциально

Разыскиваемый Старков Вячеслав Робертович проявился в районе населенного пункта Брагуны Чеченской Республики. Применив оружие, он вывез из дома, по адресу…, находившегося там в заложниках журналиста гр. Перова, а также Стелу Канавину. На автомашине марки «Жигули», цвет белый, гос. номер 91–36, скрылся в неизвестном направлении. Впоследствии автомашина обнаружена. Принятыми мерами обнаружить и задержать Старкова не удалось. Оперативно-розыскные мероприятия проводятся. Предположительно Старков находится в Грозном.

Операция по поиску «Исы Бараева», проведенная с привлечением армейского спецназа, успеха не принесла. В предполагаемых местах нахождения «Бараева» обнаружены совершенно другие лица, не представляющие интереса для операции. С ними ведется работа по сбору и анализу информации с целью получить косвенные данные. Наши возможности ориентированы на другие варианты поиска.

Самара

Поездка полковника Межина в Самару была из тех инициатив, которые, в принципе, наказуемы. Но после того как Старков «умыл» его и всех ответственных товарищей, введших в операцию Перова, этого придурковатого литератора, полковник стал жить по принципу, состоящему из четырех сегментов: грудь, голова, крест и кусты. При некотором стечении обстоятельств из этих кубиков можно было сложить нечто пикантное. Только сейчас настало время импровизаций другого рода.

Бизнес этот самый, средний, вытолкнувший Старкова на поверхность, отсортировал и загнал на войну, штукой был тонкой. Это не банки, контрольные пакеты, презентации и продажная пресса. Средний бизнес – это ларьки, мелкий опт, бандиты и налоговые тетки с окладом в полторы тысячи рублей. Тут свои королевы офисов и рабы в павильонах. А в городе средней величины, хранящем память о Чапаеве, пустоте, вождях, посольствах и правительствах, которые благодаря удобному географическому положению время от времени сюда эвакуируются, и даже для отца народов был готов бункер, – так вот в таком городе прикасаться к среднему бизнесу следует трепетно.

Четыреста восемьдесят четвертый дом в пятнадцатом микрорайоне оказался «кораблем». Асфальтированная дорожка, трансформаторная, лесопарк внизу, магазинчики и подвальчики.

Полковнику нужно было вдохнуть воздух этот, на пятачке у пивнушки побыть, постоять. Обычный микрорайон, жизнь небогатая, но и не нищета. Чувствуется присутствие какого-то градообразующего предприятия недобитого, и такое имеется. Даже не одно. А гражданин – товарищ Старков, значит, торговал сахаром в небезызвестной фирме. Вот туда и приедем на общественном транспорте. Вначале на сорок первом автобусе, потом – на «двадцаточке».

В бывшем детском саду, арендованном вскладчину на двух хозяев, с одной стороны – бывший бизнес Старкова, а с другой – что-то неуловимо похожее. Но все же иное.

Никаких охранников, директор, секретарша, то ли товаровед, то ли брокер. Полковник попросился в каморку лидера по личному вопросу, там показал удостоверение и по тому, как заерзал, забегал глазками господин Аносов Николай Павлович (тоже та еще личность – справка полная имелась), понял: что-то сегодня да узнает.

– По какому поводу? – изобразил удивление хозяин.

– А сам не догадываешься?

– Ни сном ни духом.

– Законов не нарушаешь?

– Как все…

– Налоги платишь?

– При чем здесь налоги?

– При том, что надо платить. А то в стране денег не хватает.

– У вас повестка какая-то или что?

– Вот именно, или что… Крыша надежная у тебя?

– А у тебя?

– Со мной все в порядке. А тебе привет человек один передает.

– И кто же это такой?

– А сам не догадываешься?

– А я от многих весточку жду. Кто за товаром уехал, кто деньги везет.

– Приходовать будешь?

– А как же?

– Сказок не рассказывай. Вот что. От Старика тебе привет.

– У меня дедушка давно помер. В городе Кустанае похоронен. С краешку. На пригорке. На солнышке.

– Завидуешь?

– Кому?

– Старику?

– Которому?

– Славе Старкову…

– Ах вот о чем вы, господин инспектор.

– Именно об этом. Только я в частном порядке. Должок за ним.

– Да, он мне должен.

– Много?

– Это наше с ним личное дело.

– И у меня к нему личное. Найти не поможешь?

– Каким образом?

– Знаешь, где он?

– По слухам, сгинул на земле предков.

– Это где приблизительно?

– В Чечне, дядя. Вы в каком звании?

– Генерал.

– У меня больше вопросов нет.

– А у меня есть. Ты говорить будешь?

– О чем?

– Ты понимаешь, что мое ведомство твой смешной бизнес закроет в двадцать четыре часа, а тебя отправит добровольцем в Шелковской район?

– Предполагаю. Только что я вам сделал?

– Сам факт существования посреднических и ростовщических контор…

– Ладно. Дело какое ко мне?

– Расскажи про Старкова все что знаешь.

– Что именно?

– Как он в Куйбышеве оказался?

– Я сам с Алма-Аты. Мы знакомы были. Немного. Он там и жил-то недолго. Мать у него гулена. Папу пришили где-то.

– Отец чеченец?

– На седьмой воде. Квартерон. Только Старков прямо заболел этим. Книги читал по истории вайнахов, все романы и повести времен Гражданской войны. Атласы ботанические.

– Он когда здесь оказался?

– После армии. Страна пошла вразнос. На торговом опте можно было сделать бабки. Я в Самаре давно осел.

– Чего так?

– В Казахстане коренной народ заел. Перестройка. Вина русских перед каждой сукой. Рискнул. Женился вот.

– Дети есть?

– Какие, на хрен, дети? Доллар то падает, то растет.

– А член у тебя упал уже или еще растет?

– Это не ваше собачье дело.

– Правильно, не мое. Но мне как бы до всего дело.

– Вы спрашивайте еще, что хотели, а то мне работать…

– Ладно. Он человек культурный был?

– Сэлинджер, Борхес, Картасар. Набор плейбоя.

– А по бабам?

– Пока не увлекся своей идеей дурацкой, похаживал. Дело молодое.

– Про армию он что-нибудь рассказывал?

– Поверите или нет, но он близко знал Дудаева.

– Да ну? – Межин изобразил полное недоумение, да так, что Аносов заподозрил неискренность.

– В Эстонии он служил. Там и приметил его генерал. Откуда на аэродроме чеченцы? Только по недосмотру. А этот как-то оказался. Вот генерал и стал мыть ему мозги исторической родиной. Книжки первые дал.

– Дальше.

– Если вы в плане культуры, то в последнее время Славка читал только журналы «Солдат удачи», «Ружье», справочники для спецназа. Пить совсем перестал. Кроссы бегал.

– А чем у тебя занимался?

– Товароведом был. Экспедитором. Тогда на сахаре мы хорошие бабки сделали. А потом его кинули.

– Как?

– Я его в Тольятти послал, а ему предложили по пути двадцать процентов с цены. А потом в деньгах опустили.

– Много?

– Две штуки.

– И что?

– Он мне как бы должен стал.

– Дальше.

– Я ему говорил, не бери в голову, отработаешь… Тогда-то он и подался в наемники. Чтобы отдать быстрей.

– Не отдал?

– А вы как думаете?

– Личные вещи какие-нибудь остались? Бумажки, одежда, фотографии любимых?

– А он вернется?

– Нет, Коля. Уже нет.

– И что он натворил?

– Кроме стрельбы в милиционеров?

– Кроме.

– Он, Коля, Родину предал. Соловьев в лесопосадках, что в пятнадцатом микрорайоне, и мужиков у пивнушки. Мне еще по городу погулять охота. А тебе спекулировать. Помоги…

Так продолжали они беседовать около часа, и визит его к господину Аносову неожиданный, лобовой допрос, мгновенный и жесткий, дали результат. Николай Аносов пообещал не разглашать государственную тайну, а полковник Межин получил царский подарок. Бывший товарищ Старика открыл сейф и достал оттуда блокнот. Телефонные номера и адреса всех знакомых врага народа Старкова за прошедший период. Через час, в пивной на углу Толстого и Разина, Межин прочел: Тебердинский переулок, шесть-восемь. Ростов-на-Дону. Пакамане Лоретта Альфонсовна. И номер телефона.

По бывшему месту проживания, в квартире на восьмом этаже, от Вячеслава Старкова не осталось ни уха, ни рыла, ни автобусного талона. Тем более что в ней недавно произвели ремонт.

Летаргия продолжается

После того как участником Кавказского инвестиционного фонда стал лорд Макальпайн, определенные круги в Москве выразили желание поднять планку со своей стороны. Некий флер государственной заинтересованности в консорциуме помог бы Кремлю решать другие важные задачи. Именно для встречи с представителем московских деловых кругов, бывшим публичным политиком, и направлялся тот, кто стал Исой Бараевым. После встречи он должен был немедленно вылететь в Чечню, чтобы передать суть разговора на борту правительственного лайнера.

Полетный лист в этот раз совершенно не соответствовал действительному составу участников делегации, а оперативно определить качество и количество подмены не удалось – противной стороной были предприняты меры конспирации. Посадка на борт совершалась непосредственно на летном поле, из черной «Волги», подкатившей к грузовому отсеку. Именно через него, прикрытые от наблюдения, входили на борт пассажиры. Примерно так же они покинули самолет, спешно вернувшись из Тарту в Москву. Официальная версия – неисправность лайнера.

Иса Бараев был раскрыт именно на этой встрече, поскольку для выхода на бывшего члена Политбюро, одного из прорабов перестройки, агента влияния ЦРУ, требовался сложный трехступенчатый пароль. Его должен был знать настоящий Иса. Это был провал.

…Недвижно, как камень, лежал на морском дне еж. Немного травы, кусочки раковин, зацепившиеся за его иглы, маскируют ежа. Если волны выбрасывают ежа на берег, он может, цепляясь иглами за грунт, передвигаться по твердой земле. Запас морской воды внутри тела позволяет ему довольно долго находиться на берегу… Несколько часов. Или лет… Или столетий. Прилепиться к стене зиндана и стать невидимым, а потом, когда уйдут охранники и оставят открытым люк, выползать. Где-то здесь должна быть вода. Изредка доносится ее запах сквозь смрад и глумление.

Больше всего он любил прекрасную красно-коричневую морскую звезду. Прожорливый разбойник – ну и что ж? Она нападает на моллюсков, мелких рыбешек, даже на колючих морских ежей и защищенных панцирем крабов, крепко хватая их своими лучами, покрытыми присосками. Но как она упоительно красива…

Иван Иваныч

Район, где следовало искать Старкова, легко просчитывался. Да и местность простая, никакой еще почти зеленки, до гор далеко. Но только местность эта была на данный момент ничейной – ни той власти, ни этой. Скольжение по краю и поиски несбывшегося. Район выбран целесообразно и намеренно.

У Старкова остался еще последний ресурс. Людской. Он этих людей подставлял сейчас, вырывая из их простого с виду существования. Но чтобы «поставить» эту агентуру, он в свое время угробил массу времени и рисковал головой каждый раз, так как работать приходилось на интуиции. Он не ошибся ни разу. Все его окружение ближнее, все бывшие на виду контакты сейчас профильтровывались, и только хаос военный не давал возможности заблокировать Старкова окончательно, запереть в каком-нибудь ауле, взять.

Тем более что тот, кто назывался Исой Бараевым, растворился в зыбком ночном воздухе.

Старков отправлял сейчас журналиста вместе со своим человеком в Грозный. И если Перов не возвращался, пропадал, он ему в том большом последнем деле помочь не мог. Не фартовый человек. Зряшный. И курс молодого бойца, ускоренный и жестокий, должен был ему преподать Иван Иваныч, который после уйдет по другому каналу на Большую землю. Его командировка заканчивалась. А Ивану сбегать в столицу и обратно – раз плюнуть. То есть примерно половина шансов у него была, а это очень много. А вещь, которую они должны были принести, дорого стоила.

…Ивана я признал за своего сразу. Армеец русский, как из-под земли появившийся перед нами.

– Расскажи мне, Ваня, кто такой Старков?

– А зачем тебе?

– Интересно.

– А сам он что говорит?

– Он надо мной смеется.

– Он над тобой иронизирует. Он человек ироничный.

– Так расскажи мне. Что он за человек и кому служит?

Иван Иваныч остановился, присел на пенек, как странник, и навострился снимать сапоги и перематывать портянки. На меня он не смотрел. Я тем временем добрался до пластиковой бутылки и отпил воды.

– Тебя что, Славка не учил, как воду расходовать?

– Во-первых, не успел. А во-вторых, сейчас же привал.

– Я старший по группе и никакого привала не объявлял. Тем более не дозволял пить.

Я поперхнулся и баллон спрятал.

– То-то же. В Грозном не напиться, не поесть, ни бабу вздрючить. Не город, а мираж сплошной.

– У тебя, Иван Иваныч, никаких больше желаний не имеется?

– Ни единого.

– Ну ладно. Я пошел.

– Куда? Сидеть.

– Я пойду потихоньку, а ты догоняй.

– Член твой догоню. Больше от тебя ничего не останется. Ты же по минам ходишь. По растяжкам.

– А ты будто понимаешь, как надо ходить?

– Так. Сесть и не двигаться. Я тебе сейчас про другое расскажу. Я механик. При танках служил. На прошлой войне был и на этой. Про прошлую не буду. Неинтересно. А про эту слушай. Ввели нас. Поначалу легко все шло. Идут коробочки, пехота на месте, огневые точки давят. Потерь практически нет. Комарово, Горагорск и далее. А потом начались дела. Под Керсалаюртом начались ПТУРы. То есть война по-настоящему. Под Ачхой-Мартаном пожгли нас немножко. Тогда мы приостановились и в шесть залпов весь этот юрт снесли. Получили от начальников по головам. Но ничего. Под Старым Ачхоем меня на танк пересадили. У нас «шестьдесятдвойки». На них активной брони нет и автоматики. Места много. Открывай люки, при попадании избыточного давления нет. Башни как решето, экипажи побиты, а танки живы. Я водилой стал.

Под Алханюртом стреляли до изнеможения. Свой сектор сравняли с землей. Пошли дальше. Про танкистов по телевизору вообще ничего не говорят. Только сгоревшие машины показывают. А ведь не так. Под Урус-Мартаном нарезали нам сектор. У ваххабитов и ПТУРы, и зенитки. Сравняли. Пошла пехота, чехи опять ожили. Нас снова на прямую наводку, и до остервенения. Больше никто там не вякнул. Флаг над школой повесили. Я уже не мог машину покинуть, поскольку из всего экипажа один остался, а пополнение пришло, и толковое, но я остался в танке.

Под Дуба-Юртом сидели в обороне. Волчьи ворота видел по ящику? Не видел? А, так ты здесь сидел. Ну, поздравляю. Высота 950,8. Известная на всю страну высота. Там наши пехотой прикинулись. Ну как прикинулись? Попали в окопы и духов не пустили. Я на ту высоту по недоразумению не попал.

Потом нас в резерв перевели и, не дав отдохнуть, на Комсомольское. Там менты две недели не могли ничего сделать. Опять равняли и прокатывали. Танки – как сито. На этой войне «тридцатьчетверки» бы всех обошли. Их надо, как паровозы, консервировать на запасных путях. Вот начнется настоящая большая война, и все эти «восьмидесятки» обкакаются. А «тридцатьчетверка» – гениальная машина. Но будет война, а она непременно будет, иначе все это бессмысленно вообще, и появятся и машины, и самолеты, и вертолеты. И Шамановых еще дюжина. Мы еще пива в лондонском пабе выпьем. Подъедем на танке и выпьем. Зря они канал под Ла-Маншем нарыли. Проскочим, пока они его заблокируют, и Аллах акбар. Да, психи мы, да, азиаты мы, с раскосыми и хищными глазами.

– Иван Иваныч.

– Встать и идти. Всем идти и строиться.

Я встал и пошел. Минут через тридцать он остановился, посмотрел на меня, сплюнул на землю.

– Скоро форт Грозный. Где-то рядом Калиновская.

Пустырь этот казался бесконечным. Провожатый мой шел совершенно спокойно, основательно, но не спешил, как будто грибы собирал.

– Все, – выдохнул он, когда мы присели на обочине, – бог миловал.

– Да что тут, все, что ли, минировано?

В ответ он посмотрел на меня уничижительно и недобро:

– В следующий раз сам пойдешь впереди. В армии-то служил?

– Не. На сборах был. Кафедра военная.

– И кто по кафедре?

– Оперативно-тактическая пусковая установка. Командир.

– Твоих установок уже давно нет на балансе. А может, и есть. Как комплекс назывался?

– Не помню. Цифирки не помню. Ну те, что на парадах таскали по Красной площади.

– Да есть где-то. Законсервированы. И потому мы непобедимы.

Мимо пожилые чеченцы везли тележку. На ней мешки, в мешках – посевной материал, наверное. На нас старались не смотреть. Иван Иваныч автомат свой переложил поудобней, поднапрягся. «Колхозники» тележку покатили быстрей. От греха.

– Наверняка на каждом не по одной душе. Как думаешь?

– Тебе видней.

– А ты-то как думаешь?

– Мне думать нельзя. Я должен твои указания выполнять и не разговаривать.

– Ага. Это ты уяснил. Пошли, однако.

Потом мы долго шли мимо гаражей. Никаких «жигулей» и «москвичков», никаких «нив» и «тойот» в них уже не было. Двери сбиты, стены частью порушены. Видно, и здесь кто-то держал кратковременную оборону. Вот и бойницы, вот и россыпи гильз. Тел убитых нет. Только собак стая подлетела было, а когда мы замахнулись в два кулака, отпрянула. Потом еще бежали за нами с километр и наконец отстали.

Смрад и нечистое пламя от факелов вдоль дороги. Это горел левый нефтепровод. По холму сползали горящие языки. Горели ручейки и целые озера. Горела земля, и только небо не могло больше гореть. Оно устало, и неминуемые дожди должны были вскоре упасть на эту проклятую землю.

Потом пошли один за другим блокпосты, и Иван Иваныч проходил со своим документом и паролем, как штык-нож.

В центр Грозного мы попали уже к вечеру. День стремительно катился к комендантскому часу, следовало поспешать. Привидения, бывшие когда-то жителями города, то возникали, то пропадали, как сквозь землю проваливались. Они усвоили эту науку материализации и левитации за шесть лет войны и временных оккупационных режимов. Они не истаяли, не растворились в зыбком, противоестественном воздухе.

Резиденция Масхадова – чистый после недавней косметики дом с черными пятнами попаданий в окна, с выбитыми элементами стен. И опять – россыпи гильз и щебень осколков. Исписанные братками стены. «Теперь на Москву! Русский солдат, – читаю я крупную надпись посреди автографов омоновцев, собровцев и мотострелков. – К написанному присоединяемся». И с полсотни подписей.

– Вот мост героя девяносто третьего года господина Романова. Здесь его нашло возмездие.

– За что?

– А то ты не знаешь. Сам-то небось радовался успехам демократии?

– Еще как. Криком радостным исходил.

– Верю.

Собак стало еще больше, и взгляды у них были откровеннее. Уцелевшее отчасти неприлично огромное здание универмага и туннель под ним. Стратегический объект.

На площади Минутка в тот предновогодний день я побывал, спеша за елочкой и шампанским. Я и не знал, что это за место, но в трамвайчике заговорили: «Минутка, Минутка…», – и я вышел. Теперь вокруг не было ничего, кроме руин. И явственные следы работы саперов: «Проверено, мин нет». Мы передвигались вдоль этих табличек, по коридорам и стрелкам, предъявляя аусвайс. Иван Иваныч снова и снова объясняется с постами. Меня здесь явно не любят. Выгляжу инородно и неприятно, и документы отсутствуют. Но за десять минут до начала комендантского часа мы находим того, кто нам нужен.

Это было одно из зданий МШГБ. Здесь размещался тот отдел, по которому числился Старков.

Рамы вылетели, двери снесены, следы пожара на втором этаже. После боя и зачистки в здании произведена доскональная проверка. Все, что осталось по недоразумению или халатности из документов, вывезено. В помещениях никого.

– Нам в правое крыло и в подвал. Из коридора вниз. Так он объяснял, – сказал Иван Иванович.

– А чего этот человек другой подвал не выбрал под жилым домом? Тут все мрачно как-то.

– Тут надежно. А в подвале комфортные условия. Он к обороне готовился.

– А чего же не оборонился?

– А ты вокруг посмотри.

– Я сегодня уже насмотрелся. Ряд волшебных изменений милого лица. Мне бы в Заводской район.

– Зачем?

– Я там был счастлив.

– Слушай, Андрюха, ты своей смертью не умрешь.

– Ладно тебе. К слову пришлось.

Дверь вниз, в подвал, заперта изнутри. Иван Иваныч стучит, и снизу приближаются шаги. И совсем по-домашнему:

– Кто там?

– Президент Масхадов. Открывай.

– Я кроме шуток спрашиваю.

– А я кроме шуток отвечаю. Власть переменилась. Наши опять в городе. Сейчас будем офисное оборудование вносить и сотрудников рассаживать. Открывай, чего придуриваешься. А то гранату брошу.

– Да кого черт принес?

– Открывай, сказано.

Отстранив мужика в пальтище старом и спортивной шапочке, мы спустились вниз.

– А ну, ты, хозяин! Давай показывай!

– Чего? Где?

– Проверка паспортного режима. А вот и журналист. Из Москвы. Все запишет и передаст куда следует. Вперед.

– А документики извольте?

– Какие еще документики?

– Ты чего балагуришь? Ты что, сука, балагуришь? Ты мне, может, квартиру вернешь? Ты мне мир и дружбу вернешь?

– Равенство и братство. Ладно, извиняй, если что не так. Веди к себе. Дело есть.

В подвале – толстые несущие колонны. Свет от коптилки крадется между ними. Наконец в углу обнаруживаются еще два гражданина. Лежанки – положенные на снарядные ящики доски. Таз, банки трехлитровые, тряпки, ковер дорогой и толстый. Телевизор. Телевизор-крошка.