Текст книги "Клон"

Автор книги: Леонид Могилев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)

Подвал

От «опорного пункта правопорядка» до дома на улице Шарипова всего-то метров двести. Я бы и сам нашел и дошел, но мне все же был придан сопровождающий. Молодой совсем пацан, но по тому, как легко и целесообразно висел на его правом плече автомат, было понятно, что пацан этот повидал многое. На меня он не смотрел вовсе, но отслеживал каждое мимолетное стремление стоп моих по камням улицы в Брагунах.

У ворот меня принял сам бородатый хозяин и повел в дом.

Дома как такового я не видел. Дед сразу провел меня в маленькую боковую комнату, где уже стоял таз с водой и висело полотенце на спинке стула. Стул старый, с тонкой спинкой, красивый и весь в царапинах. Я умылся с дороги, и промелькнувшая девка в юбке и шароварах унесла таз. Мы присели за низкий столик на ковер. Я смутно понимал, что так не должно быть, что так не делает глава дома, что это против правил, но плавно плыл по воле волн, принесших меня сюда.

Дед – в брюках запростецких, крепких и старых, в пиджаке двубортном, от костюма. Под ним – черная рубашка без ворота. На ногах – толстые шерстяные носки. Волосы густые, черные с сединой. На вид лет шестьдесят пять.

– Как тебя звать, парень?

– Андрей.

– Сейчас покушаем.

– Хорошо.

– Конечно, хорошо. Кушать всегда хорошо.

Девка принесла кувшин, чашки. Потом кувшин поменьше и стеклянные стопки. Потом появилось блюдо вареной рыбы, миски с кашей, лапша в большой пиале и домашняя колбаса в толстой кишке. Соус чесночный.

– А говорят, что чеченцы не пьют вовсе. Только курят.

– А ты куришь?

– Нет.

– Совсем не куришь?

– Совсем.

– Я имею в виду и простой табак.

– Не курю я, дед.

– Вай. Какой хороший парень. Давай выпьем.

– Что это?

– Чача. Сам наливай, сколько хочешь.

И тогда я нарушил правила этикета. Налил себе не в рюмку, а в чашку примерно до половины.

– Валла… Не опьянеешь? Ты подумай.

– Перед смертью всего хочется много.

– Какая смерть?

– Та, что на миру. Вы же меня не выпустите отсюда?

– Кто тебе сказал?

– Сон видел.

– Ты хороший парень. Вижу, хороший.

– Трудно сказать.

– Я вот рюмку выпью. Мохса бери – квас. Грушевый.

– Попробую.

– Худар бери, – показал он на кашу, – чепалгаш.

Чепалгашем оказались тонкие лепешки. Я разломил одну. Внутри картофель. Вкусно. Чача – прелесть. А Стела, вынутая на время из головы моей, подобно файлу, сброшенному на дискету, и вовсе оказалась на периферии переживаний. Мужики-то свиньи, по большому счету. Через полстраны, фронты и побоища добрался к своей ненаглядной, маханул самогона и разомлел. Но то, что про Стелу следовало говорить осторожно, я помнил.

– Гарзу бери. Лапша по-вашему. А то остынет. Стела готовила.

– Правда?

– А почему неправда? Хорошая девка. Только ленивая. Палка ей нужна. Заберешь ее с собой?

– А отдадите?

– Не знаю, – сказал дед и налил себе еще стопку. Чача эта оказалась какой-то мягкой. Никак не хотел приходить хмель, и я налил себе опять в чашку, но уже поменьше.

– Крепкий парень. Ну, за Стелу.

– За нее.

Мы выпили, и я принялся за рыбу. Сваренная с травами, не развалившаяся, плотная.

– Как это называется?

– Саза.

– Почти как у нас – сазан.

– А знаешь, как женщина?

– Нет.

– Зуда!

Мы оба рассмеялись. Потом я хлебнул кваску и стал хмелеть быстро и неотвратимо.

Потом старик задавал вопросы быстро, повторяясь, переспрашивая, а я отвечал.

– Зачем приехал сюда?

– За Стелой.

– Кто она тебе?

– Женщина.

– Ты знал ее?

– Я спал с ней. Она моя женщина.

– Где это было?

– В Грозном.

– Ты приехал из Грозного?

– Я приехал из Ленинграда.

– Вай. На парашюте попал сюда?

– Меня привезли.

– Кто тебя привез?

– Я еще выпью?

– Нет. Не сможешь говорить. А это нехорошо.

– Самую малость.

– Нет. Мохса пей.

– Чачи дай.

– Пей мохса.

– Я бы прилег.

– Еще рано. Кто тебя привез в Грозный?

– Ахмед.

– И сюда?

– Сюда Горбачев.

– Михаил Сергеевич?

– Он самый. Звать его так. А фамилии не знаю.

– Как узнал, что она тут?

– Генсек сказал.

– Кто?

– Михаил.

– А… Шутишь так. Ты журналист?

– Я журналист.

– Звать тебя как?

– Андрей Перов.

– Ты из ФСБ?

– Дед! Ты рехнулся.

– Откуда ты? Из ГРУ?

– Ты триллеров начитался? Я из Питера. Журналист. К бабе своей приехал. Да дай же водки!

– Не дам. Отдохнуть тебе пора.

Откуда ни возьмись, появился тот самый провожатый из ментовки и взял меня под локоть.

Я еще помнил, как в соседней комнате поднимают с пола ковер, открывают люк. И все. Сладкая дрема и сны транзитные о хорошем и чистом.

Очнулся я через неопределенное время в подвале, попробовал себя ощупать и обнаружил правую руку прикованной к трубе. Это был наручник. Так закончилась моя трапеза в доме дедушки Бадруддина. А разговора нашего не помнил вовсе. Знать, свойство чачи местной.

«Иса Бараев». Летаргия

Спасение приходило в снах. Ночи предназначались для анализа того, что произошло за день. Каждое услышанное слово, жест охранника, выражение лица, обрывок фразы, наитие и допуск.

Цепь, нары, потолок пещеры, скудный свет в проеме, редкие прогулки – до камня и обратно.

Питание – консервы, но обильно и разнообразно. Его берегли и предназначали для чего-то.

А сны приходили днем. Его первая профессия – ихтиолог. Вот и цеплялось сознание за капли соленой воды на губах и солнце над океаном…

Дэвис зашел за ним тем утром, которое еще не раннее, но уже не ночь. На машине они отправились через череду маленьких прибрежных городков к океану.

Власть тихих шорохов и поскрипываний, знакомых звуков, значение которых понятно только посвященным. Это как разведка. Только тогда еще ничего не было. Все случилось сразу и вдруг. А пока была стажировка в Штатах и осторожное прикосновение чужой спецслужбы. Наша появилась после. Когда он объяснился в институте, в первом отделе…

После долгой езды они наконец нашли подходящее местечко. Скалистый берег, никаких пляжных красоток, никакого волейбола и детей.

С большим трудом они перетащили через скалы громоздкое и тяжелое оборудование. Вода чистая, почти температуры тела. Но поднимается ветер, и океан, почти зеркальный, покрывается рябью.

Дэвис уже в воде. Над поверхностью только гарпун и шноркель, отбрасывающие зайчики. Он медленно скользит в воде. Наконец одним движением он сгибается и ныряет.

Вначале их окружают только мелкие рыбешки. В поисках серьезной добычи они перемещаются к оконечности бухты, где плоская скала выдвинулась в море. Они глубоко ныряют, с громким всплеском, с пузырями воздуха.

Перед ним каракатица. Эта дрянь, как никакое другое животное, может менять свое обличье, приспосабливаясь к окружающей среде. Кроме того, осьминог может мгновенно или частично приобретать окраску окружающей среды, копировать ее формы, от круглых камней до плоских скал, мягко колышащегося мха и однотонного гладкого песка. Этот экземпляр распластался так, маскируясь под скальную плиту, что стал толщиной в несколько положенных друг на друга листков бумаги.

Он нырял несколько раз, уверенный, что осьминог под ним, и все не мог выстрелить, а тварь уползала вниз, зарываясь в песок. Но осьминог должен заботиться о дыхании и обнаруживается по одной маленькой дырочке. Гарпун входит прямо в дыхательное отверстие.

Память достает ту полуминуту, когда осьминог извивается на гарпуне и все восемь щупалец не могут ему помочь. Но все же пленник и жертва освобождается и убегает, соскальзывая с гарпуна, выстреливая облачком чернил.

У Дэвида несколько крупных рыб. Они снимают ласты и ложатся на песок. Над ними небо… Океан плещется рядом.

– Когда ты уезжаешь? – спрашивает он.

– Через две недели.

– Жаль. Можно было бы поехать на настоящую рыбалку. Сейчас рановато.

– Ничего не поделаешь.

Потом они уносят снаряжение в машину, переодеваются, едут в кампус…

Сняли с маршрута его блистательно. Полицейские, остановка, мгновенно, как из-под земли, появляются люди не в камуфляже даже, а в каких-то телогрейках, и идет расстрел обеих машин. Автоматы с глушителями, гильзы обильно падают под сапоги и скаты. Ни одна пуля не достается ему. Потом появляется вертолет и очень низко зависает. Его выволакивают из машины и буквально втаскивают внутрь аппарата. Все. Потом наркоз и нары…

…Подобно кораллу сидит на ветхой свае губка. Нигде и никогда человеческие глаза не увидят такого алого цвета. На глубине нескольких метров этот неописуемый цвет поглощается слоем соленой воды и превращается в неподдающийся определению тон, темно-коричневый с красным оттенком. Только цвет фотовспышки возвращает губке ее естественную окраску на любой глубине…

Сотни и тысячи полипов объединены в одной веточке кораллового кустика. Медленно и непрерывно, веточка за веточкой, колонии кораллов образуют постепенно целые горы и острова…

Часть вторая
ЗВЕЗДЫ ДЛЯ РЕЗИДЕНТА

Гость в моем подвале

О том, что должно произойти что-то, я стал догадываться в середине февраля. Мне нездоровилось. Однажды утром, когда девка открыла люк, чтобы бросить мне мою пайку и пластиковую бутылку с каким-то пойлом, я даже не приподнялся. Глаз не раскрыл. Простуда давно сидела во мне, распускала тонкие ножки морока, яд свой впрыскивала в капилляры. А там, наверху, не различали печального состояния пленника. Блажь и капризы.

Дедушка Бадруддин сам спустился в подвал и осмотрел меня.

– Почему вонь у тебя такая в помещении?

– Дед.

– А?

– Ты за что меня сюда определил?

– А ты умный?

– Нет, наверное.

– Оттого и сидишь в зиндане. Жали кези.

– Переводчика прошу и адвоката.

– Щенок ты. Вот что я сказал. Но не трус.

– Трус как будет?

– Киллов. Тебе что, учебник родного языка принести?

– Принеси мне яду, дед.

– А кто мне отдаст деньги за труп?

– А ты на мне заработать хочешь?

– Хочу, – скромно признался он.

– Хотеть не вредно.

– Ты заболел, похоже.

– Есть немного.

– Ладно. Воняет тут у тебя. Лезь наверх.

Наверху уже стояло корыто с горячей водой. Но прочие декорации мне были незнакомы. Последнее, что я помнил, – комната Бадруддина.

– Раздевайся. Ботинки снимай.

– Трудно это.

– Ноги распухли?

– Ага.

– Снимай. Носки?

– Сгнили.

– Свинья свиньей.

В корыте я просидел до тех пор, пока вода не остыла. Отскребался, снимал коросту грязи. Разглядывал себя. Не так много я провел времени в зиндане, но являл собой печальное зрелище.

Наконец я вылез, взял огромное грубое полотенце, растерся до изнеможения, завернулся в него, сел на коврик и стал ждать. Дедушка появился вскоре. Бросил мне штаны, шерстяные носки, чуньки войлочные, рубаху.

– Есть будешь?

– Не хочу.

– Неправильно это.

В дом меня на этот раз не пригласили, но в подвал он передал мне корзинку – яйца, вяленое мясо, хлеб, зелень. И пол-литра чачи в бутылке стеклянной, заткнутой пробкой. Девка спустилась вниз и переменила войлок и одеяла. Потом, глумясь и криво улыбаясь, распылила из баллончика дезодорант.

Парацетамол был завернут в салфетку вместе с рулончиком туалетной бумаги. Даже кавказский плен стал для меня принимать очертания какого-то балагана, игры в обстоятельства. Так и будет до конца жизни – не любовь, а стихи с чебуреками, не война, а байки омоновца. А если смерть, то от поноса.

Впрочем, «передача с воли» оказала на меня мгновенное благотворное действие. Я стремительно выздоравливал.

Сны не приходили, и я стал обдумывать план побега.

…Харлов оказался в моем подвале в конце февраля. Его загнали внутрь ударом сапога, даже не развязав рук, стянутых сзади куском провода. Стянутых так, что, когда я раскрутил запястья, он еще с четверть часа не мог пошевелить пальцами, распухшими, почти синими.

– Без рук могли оставить, суки, – пробасил он сипло, сбросил сапоги и повалился на мои нары. Спать теперь предстояло по очереди, но я рад был несказанно. Большего подарка судьба не могла мне сейчас сделать.

Он заговорил примерно через час.

– Грозный наш.

– Как наш?

– Легко. Ты что? Давно тут паришься?

– С зимы, что ли. Уже не помню.

– А как в плен попал?

– К бабе приехал в Брагуны и попал.

– Откуда?

– Из Питера.

– Ты кто?

– Журналист.

– Тогда понятно. А я капитан ракетных войск и артиллерии.

– И что теперь?

– Менять будут. Или в горы потащат. Может, расстреляют.

– Хорошо бы.

– Чего?

– Да надоело все.

– Ты хоть знаешь, что вокруг происходит?

– Вот именно, что не знаю.

– Грозный наш. Чечены бегут. Равнина наша.

– А мы где?

– Черт его знает.

– Ты расскажи, как на этот раз обошлось.

– Легко. «Точка-М», «тюльпаны». Это минометы двухсоттридцатимиллиметровые, бомбы по две с половиной тонны. Но и братков легло поболе прошлого. Или столько же. Я пятьсот шестому полку был придан. Взяли контуженого. Я у пехоты был. По делам. Они накапливались за стенами. Мы девятиэтажки брали. Мужики «мухи» готовили, «шмели», гранаты из ящиков брали. Нас девятиэтажки держали. Я дал лично корректировку. Прошлись из «тюльпана». Вместо девятиэтажек – холмы. Курганы. Глядь, дилять, а за ними пятиэтажка новенькая и целая. Тут же снайпера приложились по нам. Штукатурка посыпалась. А у них тоннелей порыто по городу!.. Все сначала. Я связываюсь с «цэбэу». Прошу по новой цели. Даю цифру. Видел, как мина падает? Нет. Откуда тебе. Прямо из зенита. Как капля жирная. И нет пятиэтажки. Вернее, есть первых два подъезда, и пятый, и шестой. А третьего и четвертого нет. Кердык. Пока они чухались, пехота пошла, почти взяла дом. Но суки эти с флангов еще ударили. У них там каждый канализационный люк стрелял. Значит, снова назад. Потом опять подарок с неба. Часа через два взяли. И я довольный и веселый отправляюсь к себе. А потом дурацкая ситуация. Идти метров четыреста. Потом путь отлажен. А вообще до моего хозяйства девять километров. А на передок я полез, потому что корректировщиков поубивало, и мы стали пенки выкидывать. Своих накрыли. Меня Трошев и отправил на передок. Ну вот. Перемещаюсь. Грамотно так, осторожно. Случайный разрыв рядом. Двое со мной – насмерть, я контужен. Так эти суки как из-под земли появляются и тащат меня в канализацию. И к себе в бункер. Среди бела дня. Такие вот котлетки. Они тут жрать-то дают?

– Чуреки. Или как их там. Шашлыка не получишь. Это я, когда добирался сюда, хорошо кушал. Начиная с Дагестана. Потом еще один раз. Когда заболел. Меня дедушка Бадруддин любит.

– Кто такой?

– Хозяин.

– А сюда зачем попал?

– Долгая история. Расскажу. Думаю, времени хватит.

– Надейся и жди. А ты выглядишь-то хреново. Опаршивел.

– То ли еще было. Посмотрю я на тебя через месяц.

– Сплюнь.

– А долго еще войне быть?

– Навечно.

– Опять, что ли?

– Навечно, я тебе говорю. Пока до последнего этот корень не выведем. У них на рынке чеченки торгуют в аулах. Мужики со стороны смотрят. Сигареты, макароны, чай. А маленькие чеченцы подходят, смотрят так проникновенно и обещают резать нас. Всех под корень. До депортации не доводить. Баба твоя где сейчас?

– Ах, если б я знал… Была наверху, в доме. Теперь нет, наверное. Если б знал…

– Если бы да кабы.

– Так это ж геноцид. Не позволят.

– Кто тебе не позволит? В Грозном до войны только русские жили и их чеченские начальники. А теперь я лично три квартала снес под корень. И узкие улочки Риги снесу. Помяни мое слово. Вот только выберусь.

– Думаешь, получится?

– Ты про Ригу?

– И про то, и про другое.

– Во-первых, в Риге сорок процентов нашего брата…

– А хрена же они позволяют над собой проводить социальные эксперименты?

– Их предали. Съезды, протоколы, комиссии. Ты запомни. Чтобы жить по-человечески нужно отказаться от трех вещей: от двух ящиков – телевизора и ящика для голосования.

– А третье?

– От налогового инспектора. И все. Власть эта рухнет за три месяца. И помяни мое слово, так и будет. Ты сам-то, конечно, демократ?

– Да я никто. Чмо на палочке. Биомасса.

– Вот именно. Ладно. Я Василий.

– А я Андрей.

– Жрать когда дадут?

– К вечеру.

– А вода есть?

– В ведре.

– А параша?

– С этим лучше. Тут прямой сток. Посрал и сливай из ведра же.

– Отлично. Куришь?

– Нет.

– А я курю. И с фанатизмом. Попросить – дадут?

– Нет.

– А что же делать? Здоровый образ жизни вести?

– Другая смена даст. Эти не дадут.

– А другая когда?

– Тут их двое. Один совсем дерьмо. Второй ничего. Иногда помогает. Водку приносил. В баночке. Малолетки. И девка носит.

– И как?

– Девка?

– Водка.

– Чистый керосин.

– Но пить можно?

– Нужно. «Асланов». Я тут со стариком чачу пил. Дивное зелье.

– Со стариком, ты сказал?

– Ага.

– И где он?

– Был, да весь вышел.

– Ну-ну…

Свобода

– Он здесь.

– Что, в доме, в подвале?

– Нет. Рядом двор соседей. Во дворе нишка. Тойла за ней, сарай разрушенный, и в нем.

Нишка – значит отхожее место. Это для работников. У мужчин свой туалет, на женской половине свой. Тойла – берлога.

А может быть, зря все это. Нужно было самому ее пристрелить в ту ночь. Чтобы не было старика Бадруддина с сыновьями. Теми, что на кладбище, и с тем, что на пути к нему. Договор дороже денег. Но деньги дороже договора. Он сдал Стелу под защиту. Ее должны были беречь. Кормить. Относиться к ней несколько по-другому. Таковы были условия договора. И противная сторона нарушила их. А теперь должны были последовать штрафные санкции. Поскольку Старкова банальным образом брали на живца. Когда сюда доберутся московские товарищи, а это, наверное, дело нескольких часов, будет поздно.

– Есть там, на крышке, замок?

– Есть. И задвижка вроде складской, и замок висячий, основательный.

– Ладно. Где может быть охрана?

– Какая там охрана? Ключ у хозяина. Зиндан этот на виду. Вокруг забор. Чужие не ходят.

– Огород есть?

– Маленький. У них под картошкой соток двадцать. За селом.

– Ты откуда все знаешь?

– Я там работала. У Мусы.

Старков не решился спросить, что с ней делали у Мусы. Только покосился на Стелу, а та отвернулась.

– По хозяйству помогала. У них свадьба была, и меня отправили еду готовить.

– Большая свадьба?

– Да. По всем правилам. Со всеми заморочками.

– Они это умеют. Рисуй план. Подробный. Доскональный.

Он вынул из внутреннего кармана блокнот и авторучку.

План Стела рисовала долго, каллиграфически. Потом Старков задавал вопросы, такие же тщательные, отчетливые.

Двор примыкает к соседскому. И слева, и справа.

– А почему он у Мусы, а не у Бадруддина?

– У деда комплекс вины. Он не совсем потерянный. Недавно передачу ему носил. Мыться заставил.

– Нет у чеченцев комплексов. И ты это знаешь. Не виноваты они ни перед кем. А яма другая из тактических соображений. Он сам-то понимает, где сидит?

– Нет, наверное.

– То-то же.

Оружия у Старкова только пистолет Макарова новый, модернизированный. Даже в тире с ним еще не работал. Говорят, надежный.

Перейдя линию фронта, Старков вскрыл один из своих тайников. Взял только пистолет, деньги и служебное удостоверение с подлинной подписью Масхадова. С этой красной книжечкой – а в республике любили атрибуты советской эпохи – он мог свободно путешествовать по всей Чечне. До поры до времени. А времени оставалось совсем ничего. Денег нужно было много. Доллары местные, фальшивые, сейчас не годились. Он взял настоящие. Предстояла большая покупка.

«Жигули» белые, «пятерку», сторговал в Бракане, сельце на подъезде к Грозному, за тысячу долларов. Цена чрезмерная. Машинами республика была забита под завязку. Любые марки и модели. В гаражах и на улицах. Среди развалин и возле уцелевших домов. Но время требовало жертв.

Двигатель оказался не совсем хорош, резина лысая. В багажнике – фомка и ключи. Ручку заводную все же он выторговал, свечи новые, канистру бензина и полный бак. Не местного. Военного. А также ведро грязное.

Старков остановился у ближайшего ручья, привел машину в порядок, вычистил салон. В бардачке ничего. Ну и ладно.

Вдоль дороги время от времени попадались продавцы местного моторного топлива. Хитом сезона была табличка: «Бензин тюменский, очень хороший».

Бензин этот мог быть действительно куплен у русских, но и они стали практиковать кидалово – покупали трехлитровые банки самопала, а потом переливали в канистры и хорошо если вообще добавляли настоящего семьдесят третьего.

В Брагунах оставил машину на автостоянке. Оказалось, была и такая. Сто рублей в день – хороший тариф. Он пообещал еще столько же и посулил вернуться через час-другой. Но приказал довести стекла до полной прозрачности. За это дело тут же принялся русский парень, бомж. Раб, значит. Старкову все тяжелее становилось видеть это. Ведь он уже покинул территорию любви. Уже на московские тротуары ступил. Держала его эта земля, не отпускала.

Власть в Брагунах была уже русская, зачистка мягкая прошла. Поселок передан «на баланс» аксакалам.

Автостоянка в самом центре, возле площади. На ней еще две машины. Когда он уходил, еще две подъехали, тоже тольяттинского розлива. Другие автомашины на самосохранении. И в каждой – мужик с автоматом, и не один.

Разные причины могут сейчас быть для передвижения по республике. Купить чего, дело какое сделать. Успеть главное дело сделать. На Старкова никто внимания, в принципе, не обращает. Однажды подошли в камуфляже два юноши местных, погоны советские, со звездочками, нашивки полицейские отсутствуют. Только шакал на рукаве. Старков мог бы устроить им выволочку. И они бы обязаны были его слушать, вытянувшись в струнку. Но он не стал делать лишних телодвижений.

Внешнюю оболочку вокруг Стелы, то поле, куда должен был ступить он и непременно пропасть, попасться, недоброжелатели Старкова передоверили чеченской стороне. И ошиблись. Они не рассчитывали на практически мгновенные действия Славки. Но только так он мог прорваться.

– Иди, как бы на рынок. Это рядом с пятачком, где легковушки стоят. Мои «Жигули» белые. Но ты к ним не подходи. Просто ходи по лоткам, товар рассматривай. Я появлюсь с Андреем, сразу иди к закусочной. Не к машине. И метрах в двадцати от нее останавливайся. Только иди, а не беги. И все.

– Мне страшно, Славка.

– А жить тебе не страшно?

– Жить я привыкла.

– Привыкать не нужно. Потом отвыкать трудно. Ничего не бойся. Ну, иди.

Старков постучал в калитку Мусы. Долго никто не показывался. Собаки не было. Значит, котов полон дом. Любят братья вайнахи котов. Чистое животное и лукавое. Мягкое. Наконец показалась женщина.

– Мусу Шариповича можно?

– А вы кто?

– Я из Грозного. Из МШГБ.

Хозяин появился немедленно. Сам вышел к калитке. Старков поздоровался, удостоверение показал. Муса мужик еще молодой, лет под пятьдесят. Не поймет, о чем речь.

– Забираю твоего русского. Деньги привезли из России.

– Мне ничего начальник не говорил. Глава администрации. Башир. Нужно послать к нему человека.

– Посылать не нужно. Я только что с ним говорил.

– Я тебя не знаю.

– Ты видишь, кто я?

– Так нельзя. Нужно послать.

– Не нужно.

– Я сказал – нет…

– Я тебя сейчас пристрелю.

Старков пистолет держал на уровне живота Мусы. Тот заерзал, повел глазами. Старков вначале стволом ткнул ему в солнечное сплетение, потом быстро обыскал.

– Веди в дом. Тихо только.

Там, в мужской комнате, положив Мусу лицом на пол, оглянулся, увидел автомат в углу.

– Не двигаться, лежать.

Он отстегнул рожок, нажал на верхний патрон. Под завязку.

Идти с Мусой через двор безумие. В доме полно народа.

Старков достал приготовленный скотч, взял Мусу за волосы, подтянул голову, заклеил рот, скотч обрезал маленьким ножичком, что всегда был кармане. Ударил в затылок рукояткой пистолета. Муса ткнулся лицом в ковер, размяк. Пятнадцать минут у Старкова было верных.

Связка ключей – вот она. Теперь открыть окно и выпрыгнуть во двор. До сарайчика нескладного двадцать метров. Быстро, бегом.

Вот кошма, и под ней – крышка люка. Замок действительно висячий, простой, советский. Ключ от такого примерно – вот он. Или вот. Есть. Замок прочь, задвижку влево.

Причиной неуверенности и скомканного поведения было то, что в яме оказались два пленника.

– Перов Андрей!

– Я. – Из угла неуверенно поднялся мужик, заросший, худой.

– На выход. С вещами.

Перов уставился на Старкова, медлил.

– Быстро, сука. Тебя освобождают. Я советский офицер. – И длинные чеченские ругательства вперемежку с русским матом. – Быстро, у нас времени нет.

В доме обозначилось уже некоторое недоумение и шум.

– А я? – спросил второй.

– А ты кто?

– Харлов. Артиллерист.

– И ты, – неожиданно решил Старков. Он оглянулся. Во дворе показалась женская часть семьи. Три бабы выстроились живописно и замерли.

– Сейчас, сейчас. – Длинный монолог на чеченском делал свое дело, давал секунды. Когда за чеченками появился мужик с карабином, Старков уже гнал пленников к калитке.

– Лежать! Стреляю, лежать! – передернул затвор.

Парень неуверенно, послушно лег. Слишком все происходившее было фантастично.

– Харлов!

– Я!

– Держи ствол. Стреляй не думая. Я сейчас за тобой на машине подъеду. Через три минуты.

– Есть!

Брагуны – невеликий населенный пункт. До площади они добежали за полторы минуты. Перед ней Старков велел остановиться, восстановить дыхание и идти медленно. Вот она, машина. Стекла блестят. Теперь отпереть дверцу. Перов сзади. Вроде не мандражирует.

Стела – вот она. Возле харчевни, идет медленно, спокойно, как он учил. Ее на первое сиденье. Машина заводится сразу. Теперь протянуть хозяину деньги, медленно задом выехать с пятачка и сорваться резко направо. Все. Получилось. Естественно, Харлова он не забрал.

Преследовать их начали только минут через пятнадцать. Долго ориентировались в обстановке, соображали, зачем-то бегали к главе администрации, на площадь, теряли время. Потом на трех машинах бросились вслед, глава по телефону оповещал соседей, а Харлов своих начальников, потому что не был он ни Харловым, ни артиллеристом. А легенду свою с массой подробностей заучил накануне. Но фокус не удался.

Старков машину ровно через пятнадцать минут бросил, остановил автобус «ПАЗ», шедший навстречу, без пассажиров, загнал всю свою команду внутрь салона, заставил лечь на пол. Сам сел позади водителя.

– Как тебя звать?

– Муса.

– Да сколько ж вас! Давай, Муса. Если хочешь жить, делай, что скажу.

Потом он присел на пол, так, чтобы не был виден снаружи, автомат на коленях.

– Давай, Муса, в Брагуны, а потом – на Грозный. Не останавливаться. Сразу стреляю.

– У меня бензина мало.

– По пути купим. Если будешь себя хорошо вести.

Через щелочку в двери он видел столпотворение на площади. Не каждый день крадут заложников из домашнего зиндана. Среди бела дня, нагло и красиво. Старков похвалил себя мысленно за работу и пожелал сам себе удачи.

Бензина хватило почти до самого Грозного. Там он вывел водителя в овраг и застрелил. Один выстрел – дело обычное. Никто из слышавших его не обеспокоился.