Текст книги "Клон"

Автор книги: Леонид Могилев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

Та самая квартира…

– Это здесь.

Ахмед затормозил, и я решил было, что пора выходить.

– Подожди. Довезем до самого подъезда. Показывай.

Мне хватило разумения назвать другой дом, напротив.

– Ну, прощаться не будем, – ощерился он в жизнерадостной улыбке, – отдыхай, ни в чем себе не отказывай. А будете у нас на Колыме, милости прошу. – И он захохотал.

Я ступил на камни этого города. Ахмед еще долго не выключал двигатель. Он ждал. Мне пришлось войти в подъезд, на который я указал, подняться, подергать дверь. Она не была заперта, поскольку косяк был снесен напрочь. Я прошел в квартиру, выглянул в окно. Ахмед ждал. Я помахал ему рукой, и он уехал. Все равно мне некуда было деться. Авто скрылось. Я еще подождал в квартире, где разгром, фекалии в углу, простреленные перегородки, а потом пошел туда, куда и направлялся.

Наверное, абрикос плохо горит, и потому спиленными оказалось не много деревьев. Но гильзы и всякий хлам под ногами заполнили весь сад. Я шел по культурному слою войны.

Подъезд совсем не пострадал, а два окна со двора оказались забранными фанерой. На автопилоте я поднялся на второй этаж. Дверь в квартиру была на месте и открылась от легкого нажатия плечом. Внутри никого.

В комнате, где случилось счастье, остался тот самый диван. Загаженный, но потом неоднократно приводимый в порядок. И шкаф остался. Я открыл его и нашел несколько суконных одеял и бушлат, висящий над ними. Во второй комнате остался комод, а на кухне, на ящиках из-под вина, застланных клеенкой, стояли граненые стаканы, пустая консервная банка с окурками. В раковине кое-что из посуды и одна единственная чашка из сервиза, который я очень хорошо запомнил.

Газовая плита, как и холодильник, отсутствовала, так же методично и грамотно были сняты все краны и тройники. В туалете нашлось ведро, служившее то ли ночным горшком, то ли парашей в доме моей незабвенной. Впрочем, унесенной ветром оказалась и ванна, старинная, чугунная. Паркет, затейливый и старинный, пытались отковыривать, но он был приклеен намертво.

Еще одно ведро, эмалированное и чистое, прикрытое тряпкой, стояло в ванной комнате. Вода казалась свежей, и я рискнул отпить два глотка через край. Темнело. Мне нельзя было никуда уходить и, кто бы ни оказался хозяином этой норы, нужно было с ним встретиться.

Я присел на диван. Сумка стояла под ногами. Следовало умыться с дороги, выпить самую малость и поесть. Неприкосновенная фляга легла на ладонь. Вначале я нацедил джина в кружку на полтора пальца, выпил и только тогда стал нарезать сервелат, лук, потом отломил от лаваша.

Одеяло казалось чистым. Признаков насекомых не обнаружилось. И вообще постоялец был аккуратным.

Я отпил еще водички и прилег на диван. Сны той новогодней ночи были рядом, они не могли покинуть своего дома, и надо было только позвать их. Может быть, во сне ко мне пришла бы и женщина с несуразным свои именем. Я задремал…

Сны тогда шли вдоль вот той противоположной стенки, мимо елки, их персонажи на миг отражались в старом зеркале и, взлетая на подоконник, просачивались сквозь приоткрытую форточку, чтобы улететь в звездное небо. И я провалился в эту лукавую темень.

После ужина я поставил ящик с кухни перед входной дверью, определив его равновесие как неустойчивое. От его падения я и проснулся. Половина первого, в прихожей – тишина и страх.

Наконец раздался мужской голос:

– Руки за голову, к стене. Иначе сейчас брошу гранату.

Голос без акцента, твердый и справедливый. Обладатель голоса прав. Я поднимаюсь. Я хорошо виден на фоне окна. Встав, как велено, жду. Тут же луч фонаря приходит из коридора, находит мою голову. Человек этот осторожно подбирается ко мне сзади, в спину упирается что-то твердое. Убедившись, что оружия нет, меня оставляют в покое. Потом загорается свеча за моей спиной, где-то возле дивана.

– Руки можно опустить, сесть лицом ко мне, затылком прижиматься к стене.

Я выполняю просьбу.

Мужчина худой, небритый, в цивильном пиджаке и спортивных брюках. На ногах – кирзовые рабочие ботинки. Он сидит на диване и на колене держит обрезок водопроводной трубы. Но вот поднята половица, из-под нее появляется пистолет Макарова.

– По городу с оружием ходить нельзя. Найдут – отберут и расстреляют.

– Кто?

– Хозяева.

– А дома можно?

– А дома нужно. По ночам чужие здесь не ходят. Откуда будешь?

– Из Питера.

– Возможно. А зачем?

– Человека ищу.

– А как попал сюда, за бабки?

– За них тоже. Друзья журналисты помогли.

– И что?

– Ничего.

– Сказок не рассказывай. Журналисты по ночам сидят под охраной в гостинице. Или у друзей.

– Я человека ищу.

– Смерть ты свою ищешь. Документы давай.

– Возьми, в сумке.

– Сейчас. Во фляжке что? Спирт?

– Джин.

Не спуская с меня недоверчивого взора, мужик откручивает крышку, нюхает. Потом отламывает от лепешки, глотает из фляги, захлебывается, кашляет. Потеплев немного, смотрит на меня, ест хлеб.

– Деньги есть?

– Только на обратную дорогу.

– Ты что, бывал здесь раньше?

– Здесь женщина жила.

– Жила. А как звать?

– Стела.

– Похоже на правду. Ты ее ищешь?

– Ее. Она жива?

– Возможно.

– А вы когда ее видели?

– В последний раз?

– Можно и так сказать.

– С полгода назад.

– Так она жива? – вскакиваю я.

– Сидеть. – Он выпрямляется. – Я сказал – возможно.

– Я сижу. А почему уверены, что я один в квартире?

– Да ты, видно, просто дурачок. Тут камень кругом и разруха, а глаз вокруг много. Тебя с приезда отследили. На такси приехал. Откуда?

– Из Дагестана.

– С чеченами?

– С ними.

– Денег много дал?

– За меня дали.

– А назад как поедешь?

– Мне женщину найти. А не найду – и возвращаться не нужно.

– Ты мне про любовь песен не пой. Когда ты здесь был?

– Да я, блин, уже замудохался все это рассказывать. Из меня в Моздоке все жилы вытянули и сапогами прошлись.

– Где?

– В звезде… В комендатуре.

– Так Моздок, по-твоему, в Дагестане?

– Моздок в другой стороне.

– А говоришь – из Дагестана.

– Это раньше. Завернули. А теперь через Махачкалу.

– Это верно. Хлеб не наш. Не вайнахский. И не русский. И не грузинский.

– Ты что, технолог по хлебу?

– А мы тут больше не едим почти ничего.

– Так колбасы поешь. Тушенка у меня есть.

– Свиная?

– Говяжья.

– Я сначала документы проверю.

Он лезет в сумку, достает пакет с паспортом, изучает его минут десять.

– Яйца будешь?

– Чего?

– Я яйца сегодня надыбал. Поменял на рынке на кое-что.

– Это ты сантехнику демонтировал?

– Это хозяева. Ну ладно.

Он встает, не расставаясь с пистолетом, идет на кухню, возвращается с керосинкой.

– Как же я ее не нашел?

– У меня еще много чего припрятано. Кроме ствола. Ты все понял?

– Без сомнений.

– То-то же. Иди принеси сковороду, там под раковиной, протри ее газетами. Они на антресолях.

Канистра с керосином в стенной нише прикрыта оргалитом и обоями.

– Вскрывай тушенку сам.

– Ладно. Бери нож, работай.

Он распускает мясо на сковороде, разбивает туда четыре яйца.

– Михаил.

– Меня ты вычитал в аусвайсе.

– Твой аусвайс?

– Мой.

– Ну и дурак. Будут знать, с кого требовать деньги.

– Кто?

– Хозяева. Ты богатый?

– Да ну! Журналист.

– А что не богатый?

– Всякие бывают.

– Значит не сволочь. Или дурак.

– Наверное, так и есть.

Потом он возвращается с гранеными стаканами.

– Тебе уходить отсюда нужно. И побыстрее.

– Прямо сейчас?

– Нет. Утром. Они за тобой скоро вернутся.

– Зачем?

– Да ты вещь бесхозная. Мы тут все нищие. Живем в подвалах.

– Но ты-то наверху?

– И я в подвале. Это у меня одна из квартир. Для разнообразных целей.

– И сколько их у тебя?

– Достаточное количество. Время от времени все тут чистят.

– Кто?

Он грустно смотрит на меня и не отвечает.

Мы ужинаем. Или завтракаем, потому что уже четвертый час и скоро опять рассвет на этой земле. В прошлый раз я оставил этот город, этот дом, эту женщину. Теперь придется задержаться.

– Расскажи мне, Миша, про Стелу. Что, жива она?

– Жива вроде.

– Что значит, вроде?

– Ее в городе нет.

– А где она?

– Тут.

– Где это тут?

– Неподалеку.

– Что значит неподалеку? Что ты мне впариваешь?

Мой гость, хозяин и информатор тем временем стал заметно сдавать. Джин не пошел ему впрок, на пустой желудок и с устатку. Он стал медленно клониться набок с явным намерением заснуть. У меня самого в голове образовалась некоторая мягкость и невменяемость. Я, прямо скажем, валился с ног. Я сделал еще одну попытку вырвать тезку генсека из объятий сна и… более ничего не помнил.

И совершенно напрасно. Поскольку немного погодя Михаил Сергеевич встал, потряс головой, достал из внутреннего кармана пиджачка своего коробочку, откуда извлек две большие таблетки. Он выпил их обе, с холодным чаем из банки, потом подошел ко мне, проверил пульс, зрачки, остался удовлетворенным. А потом покинул квартиру, спустился во двор, черный и страшный, где на пеньке под спиленным абрикосом его ждал некто.

– Ну что? – спросил этот человек у новоявленного моего другана Михаила.

– Отдыхает. Намаялся.

– Кто он?

– Дурак. Полный и законченный.

– Ни тени, ни намека на Старкова?

– Близко не проходил.

– Просто отморозок?

– Таких больше нет. В этом наше счастье. А может, несчастье. Романтик.

– А баба-то где? Что с ней?

– Спешно выясняем. Продержим его до вечера.

– Можно попасть под облаву. Он же прилюдно появился, зашел в квартиру.

– А в подвал его утащить, перепрятать?

– Там есть глаза. Уши. Там одно большое ухо.

– Тогда береги его. Выходить не давай.

– А вы нас берегите.

– По мере сил и возможностей.

– А может, ему аккредитоваться?

– Боже упаси. В крайнем случае вывозим из города. Матюгальник где у тебя?

– На антресолях. В тайничке.

– Ну все. Спокойной ночи.

Потом Михаил Сергеевич вернулся в квартиру, еще раз проверил мой пульс, а значит – были причины, остался удовлетворенным, уложил меня к стене лицом на диван, сам лег лицом к дверям.

Он проснулся ровно через три часа, как и приказал себе, и занялся уборкой помещения.

Утро это приходило ко мне долго, мучительно, я никак не мог понять, что это за утро, время года, город, и мне все казалось, что пахнет елью. Но пахло керосином и свежим чаем.

– Вай, сан… Андрюха! Проснулся.

– Иес!

– Иншаллах! Чай будем пить.

– Где мы?

– В городе Грозном. В Дудаевграде по-ихнему.

– Какой план на сегодня?

– Бабу твою искать.

– Куда-то ехать?

– А ты уже не хочешь?

– Так ты не говоришь куда.

– Я тут выйду ненадолго. Справки наведу. А ты из квартиры не выходи. Опасно это. Очень опасно.

– А если зайдет кто?

– Зайти могут или официальные власти, или люди из подземелья. В любом случае это нехорошо. Но я постараюсь так сделать, чтобы никто не зашел.

– А ты кто такой?

– Я местный.

Я внял советам своего экскурсовода и даже к окну старался не подходить, лишь выглядывал в щель между рамой и картоном, которым были забиты оконные проемы.

Во дворе все же обозначалось какое-то мимолетное движение, перемещение теней и явственный хруст кирпича под подошвами.

Впрочем, один из призраков дня материализовался, и я скорее угадал, чем узнал под окнами бывшего храма любви своей мужичка из вчерашнего дня, который при появлении кабриолета Ахметова встретил нас на этих графских развалинах. Я долго смотрел на него, и мне показалось, что он видит меня сквозь картон, а поскольку ни на какую власть он не тянул, а другой в пределах видимости не различалось, я оторвал картон снизу, отогнул, так что лицо мое стало видно в эту прореху времени, и мы встретились взглядами. Все у меня плохо, и здоровье не то, но зрение еще не подводило.

Мужик этот, бомж чеченский, бывший мужчина, смотрел прямо на меня, и вот он сделал движение головой слева направо и справа налево. Как бы «нет». А что «нет»? Что не так?

Потом он исчез, как и не было его, и только потом до меня дошло. Он не советовал что-то делать. Словно предупреждал о чем-то. Я еще несколько раз выглядывал в эту импровизированную форточку, но больше его не видел. Потом, около половины четвертого, послышались шаги на лестнице, смолкли этажом ниже. И все.

Я захотел есть и воспользовался своим запасом, хлебнул джина, который катастрофически убывал, не решился пользоваться керосинкой, просто попил воды из кружки, совершил необходимый туалет и опять прилег на диван. Приближался вечер. Не происходило ровным счетом ничего.

Михаил появился в квартире бесшумно.

– Не годишься ты в разведчики, Андрюха. А если бы кто другой вошел?

– Другому сюда путь заказан.

– Это кто тебе сказал?

– Ты. Не далее как утром.

– Верно. Но на Мишу надейся, а сам не плошай.

– Бог не выдаст, свинья не продаст.

– Набахта по тебе плачет.

– То есть тюрьма, – догадался я.

– Правильно. Есть хабар. Жива твоя Стела.

– Где она?

– В Брагунах.

– Где?

– Ты когда сюда ехал, карту мал-мальски смотрел?

– Было дело.

– Ну и?

– Не помню.

– Пешком день уйдет и более. А на машине часа за три домчим.

– А где взять машину?

– У тебя деньги есть?

– Я думаю, ты все уже проверил и посчитал.

– Я на яйцах у тебя не искал. А баксы где-то там.

– Правильно, есть немного.

– Стольник найдешь?

– А полтинник?

– Маловато, но договоримся.

– А потом что?

– А потом иди, куда хочешь.

– То есть?

– Ты к бабе приехал? Я тебя довезу. Доставлю. И все.

– А назад?

– А назад ты, братец, сам. Ты же журналист. Обратись к официальным властям. Обрисуй ситуацию. Они тебе помогут.

– Ты думаешь?

– А больше я тебе ничего не скажу. Тебя же чечены какие-то провезли до Грозного. Провезут и обратно.

– Позвонить отсюда можно?

– А деньги у тебя есть?

– На один звонок хватит.

– Ты сумасшедший. Впрочем, не говори. Найдем бабу, дам тебе мобильник. Но деньги вперед.

– Договорились.

– А пока собирайся. Завтра рано утром «ГАЗ-53» нас заберет от детдома.

– Где это?

– Недалеко. Ближе, чем ты думаешь.

Утром мы вышли из подъезда и направились за угол Парафиновой. Навстречу нам две женщины катили тележку, на каких возят в подсобках мешки. На тележке лежало тело мужчины, прикрытое брезентом, грязным, в соляре. Лицо его, открытое до половины, показалось мне знакомым. Я остановился.

– Что, знакомого встретил?

– Видел пару раз.

– Больше не увидишь. Это Серега Каин. Бывший сварщик пятого разряда. Кончился этой ночью.

– Как?

– Легко. Шилом его в ухо закололи. Помешал кому-то, – объявил Михаил Сергеевич и отвел глаза. – Пойдем, водила ждет.

На этом печальные приключения в городе Грозном не закончились. «Пятьдесят третий» действительно ждал нас у здания, бывшего когда-то детским домом. Водитель – гражданин кавказской национальности – копался в двигателе, совсем как в лучшие времена. Будто за картошкой собирался на овощную базу.

– Ну как? – спросил его человек, похожий на генсека.

– Да не хочу я ехать.

– Отчего так? – посуровел мой ангел-хранитель.

– Привет передают твоему гостю, Миша.

– И кто же это?

– Ахмед.

– Ты знаешь такого? – строго спросил меня Михаил Сергеевич.

– Человек с таким именем привез меня из Махачкалы.

– Он и есть.

– И что?

– Ничего. Ехать не хочется.

– А ехать нужно, – и Михаил отвел водилу в сторону. Они говорили долго, потом вернулись к машине.

– Все, едем, – радостно объявил Михаил, – командир согласен.

– Согласен, так согласен, – пробурчал я и полез в кабину. Михаил сел справа.

– Двигаем. Аслан у нас на извозе.

– А если остановят?

– Я налог плачу. И документ исправен, – ответил он, и мы тронули.

– А машина откуда?

– Моя. Я на ней десять лет гоняю. Правда, от нее мало что осталось как-то. Все сняли. Но я тут живу тридцать лет. Я пошел к хозяину района.

– К властям?

Мои попутчики захохотали громко и продолжительно.

– Тут весь город поделен. Дома, улицы, заводы, фонари и собаки. Как мэр поделил, так и есть.

– И что?

– А то, что хозяин приказал мне машину собрать заново. И людей дал, и запчасти с автобазы. Тогда они еще были. И стал я ему платить и работать на извозе. Но Ахмед отморозок. На нашей территории он ничего не сделает. А вот в другом районе может. Так что я только половину пути поеду.

– Ладно. Там будет видно.

– И видно, и слышно.

– Ладно тебе.

– Все. Водителя в пути не отвлекать.

Я оказался на сцене театра теней. И не я, а тень моя перемещалась сейчас по дороге, свободно минуя патрули и блокпосты. И тот, кто построил декорации другой сцены в бывшей квартире Стелы Канавиной, моей случайной подружки, ставшей необъяснимо смыслом всего того, что было и будет, сейчас разбирал их. Вынимал из тайника на антресолях средство спецсвязи, из-под половиц – оружие, уничтожал следы пребывания моего там и одновременно еще раз проверял и просеивал весь оставшийся от меня мусор, чтобы зацепиться за что-то, догадаться, додумать, вычислить, какое отношение я имею все же к Вячеславу Старкову. Немотивированные поступки у этих людей в зачет не брались. Во всем должен быть смысл, хотя бы иррациональный, но работающий на результат.

Точно так же и мертвый Каин, бывший классный сварщик, влез не в свое дело, стал семафорить, мешать. Он знал здесь каждую блоху на собачьей шкуре, а событие такого масштаба было ему не понятно своей неотвратимостью и двойным смыслом. А меня он увидел и постиг сразу, так как в нем ничего более не осталось, кроме интуиции и нервов. Как и во многих других бывших людях, занимавших сейчас места в своих подвальных ячейках.

– Дальше куда? – поинтересовался водила.

– Постоим немного.

– Стоять не рекомендуется.

– А спешить тем более. Постоим.

– Хорошо, только недолго.

– Долго, недолго, а стой.

Водила плюнул себе под ноги, вышел из кабины, пнул скат, опять плюнул.

– И чего нервничать? – кивнул на него Михаил.

– Вам тут виднее. Чего и почему. Я плачу, вы доставляете.

– Еще бы ты не заплатил.

– Если будешь так себя вести, то выйду сейчас и сам пойду дальше.

– Куда, извините?

– Язык до Киева доведет.

– Язык доведет тебя до первого хохлацкого полицая. Вот что за народ? В ту войну все перешли в полицаи, в эту легли под чеченов.

Водила проявлял уже явные признаки бешенства. Он заглянул в кабину, встав одной ногой на подножку и склонив голову, нехорошо посмотрел на Михаила.

– Давай на Новощедринскую, – приказал Михаил.

– Я в поселок не поеду.

– Как это ты не поедешь?

– А так.

– Тогда до перекрестка с грунтовкой.

– Там блокпост.

– Ну и что?

– Там не мой район. Аусвайс мой там не работает Могут быть неприятности. Ты все понял?

– Тогда…

– Я вас довезу до полевого стана, и мы попрощаемся. А там дуйте по целине до грунтовки. Потом по дренажным канавам до червленского коллектора. Выйдете к железке. Перейдете пути, и напротив – Старощедринская. Там мост через Терек, и до Брагунов рукой подать.

– Спасибо на добром слове. А меня ты когда заберешь?

– На все про все у вас часа три туда и тебе, Михаил, два часа обратно.

– А ты?

– А я тем временем вернусь на свою территорию. И через пять часов тебя жду на этом самом месте ровно тридцать минут. Потом – сам понимаешь. Добираешься как хочешь.

– Ненадежный ты человек.

– А вот уж какой есть.

– Дай ему половину.

– Все.

– Половину. А то он за мной не вернется.

– Пошел ты в жопу. Ничего не давай. Но Грозный город маленький. А тебе, Миша, там еще долго проживать.

– А почем знаешь? Может, я в Москву-город билет выправил.

– Ты себе билет на небеса скоро получишь.

– Трогай.

– Ага.

Он взял все же половину денег, развернулся и уехал назад, в сторону Грозного.

– Хорошая машина «пятьдесят третий». Компанейская.

– Неплохая, – ответил я. – Ну, веди, Сусанин.

И он повел. Мы взбирались на холмы, пылили по дорогам, тропы какие-то немыслимые находил Михаил, как подтвердилось, Сергеич. Нас останавливали трижды. На железнодорожной линии, на бывшем полевом стане у Терека, где был какой-то совершенно невероятный временный мост из подручных материалов, и, наконец, в самих Брагунах. За мертвыми полями находился этот населенный пункт. Первый сгоревший танк я увидел именно там.

– Это чей? – спросил я тезку великого прохиндея.

– Трудно сказать. Он давно здесь стоит. Видишь, даже траки сняты. Можно, конечно, внутрь заглянуть.

– А что мы там увидим?

– Да ничего.

Башня была разворочена сбоку и сзади. Наверное, добивали остановившуюся машину. Дожигали экипаж.

– Ты кто по условной воинской специальности? – спросил меня Михаил.

– Строитель.

– А я механик.

– Какой?

– Авиационный.

– Снимаю шляпу.

– То-то же.

А по большому счету до нас не было чеченам никакого дела. Как будто не шла русская армия по республике, не освобождала равнину, не восстанавливала конституционный порядок. Тезка генсека лихо разговаривал по-чеченски, и все вопросы снимались. По его версии, мы шли в Брагуны подзаработать на строительстве дома большого человека. И нам верили. Стражи порядка оказались все как один смешливыми, но гордыми и важными. И все обвешаны оружием. И все с портативными рациями.

– Почему нас не берут в рабство, не расстреливают на обочине и не шмонают?

– А зачем? У них сейчас другие заботы. Думают о спасении души. Самолеты еще не бомбили по этим квадратам.

– А что ты им говоришь?

– Много будешь знать, скоро состаришься.

– А если мы русские шпионы?

– Не говори глупостей.

– Ну почем они знают, что мы не шпионы, не разведчики?

– Потом скажу.

Что-то здесь было не так. Мы, как нож через масло, проходили через посты, и ничего не случалось. Я прокручивал в голове свое появление в Грозном. День тот и ночь в квартире, все слова Мишкины, и все больше утверждался в мысли, что здесь не все чисто. Повернуться бы мне тогда, сказать, что струсил или передумал. Но уже первые дома Брагунов показались. Мирные и надежные. В одном из них была сейчас гостьей Стела. А я был персонажем незваным. Хуже татарина.

– Что здесь за река течет, Михаил Сергеевич?

– Не груби.

– То есть?

– Ты меня по имени и отчеству с такими интонациями не зови.

– Так что за река?

– Река, и все тут, брат мой. Много по ней крови утекло.

– Ты думаешь?

– А прикинь, за двести лет.

– И то верно.

Срочно, конфиденциально. Межину

На ваш запрос, номер 14. По имеющимся у нас данным, Канавина Стела Леонидовна, 1963 г. р., образование высшее, педагог, ранее проживавшая в г. Грозном, улица Индустриальная, дом, квартира… Родственники числятся пропавшими без вести, родственников в России не имеет, в настоящее время находится в поселке Брагуны, ул. Шарипова, 63, в доме некоего Бакаева Бадруддина Даниевича. Гр-ка Канавина выполняет сезонные сельхозработы и помогает Бакаевым по дому. Сыновья Бакаева Адлоб и Яха находятся в данное время в банде Дотмираева. Сын Яса погиб под Гудермесом. Канавина может совершенно свободно перемещаться, обладает полной свободой, ни в чем не нуждается. В дом Бакаева взята по просьбе старейшины Ахметова Балавди Вахабовича. В последний раз покидала Брагуны девять месяцев назад, предположительно для встречи с разыскиваемым вами Старковым.

Тезка генсека привел меня к дому шестьдесят три по улице Шарипова, оглядел жалостливо.

– Ну все. Я пошел.

– Куда?

– Меня водила ждет. Думаешь, хорошо потом сорок километров пехать?

– А я?

– А ты как знаешь. Чего привязался? Я к бабе тебя привел. Это, во-вторых, а во-первых, я вообще ее нашел. А судьбу свою ты сам выбрал.

– А потом?

– А что потом? Сумел сюда добраться, сумей вернуться.

– А как?

– Ты что, маленький?

– Не понял.

– Ты испугался, что ли? Так пойдем назад. Вернемся.

– Так ты не поможешь мне, что ли?

– Да это не моя территория. Моя – Заводской район. И то не весь.

Он повернулся и твердо направился назад. К коллектору и дренажным канавам. И тогда мне стало по-настоящему страшно. И я направился к калитке. А она оказалась запертой, и собака огромная обозначила свою власть, так как сидела не на цепи, а свободно гуляла по двору. А потом дверь приоткрылась, и показался бородатый старик.

– Кого надо?

– Здравствуйте.

Он открыл дверь шире, спустился по ступенькам во двор, подошел к калитке, успокоил пса.

– Кого надо?

– Стелу можно? – спросил я так, будто спустился этажом ниже в подъезде питерского дома, чтобы пригласить подружку на танцы.

– Ты кто?

– Перов. Андрей.

– Ты кто? – возвысил голос старик.

– Родственник.

Он был изумлен и как бы огорчен одновременно. Значит, так родственники здесь не приходят в гости…

– Стой здесь. – Он вернулся в дом и вышел через некоторое время со Стелой. Во дворе оказались еще три женщины и орава детей. Они загомонили по-чеченски, показывая на меня пальцами, старик прикрикнул на них и разрешил Стеле подойти к калитке.

Я бы и не узнал ее, пожалуй, если бы встретил где-нибудь в переулке, в развалинах, возле сгоревшего автомобиля, на рынке или в комендатуре. Платок этот, и платье, и жилетка. И на ногах какие-то войлочные башмаки.

– Ты откуда? – спросила она, а голос совсем пропал.

– Из Питера.

– А как?

– Считай, что в командировку.

– Надолго… А как меня нашел?

– Михал Сергеевич подсказал. Он и привел меня.

– Какой Михал Сергеевич?

– Тот, что в твоей квартире бомжует. На Парафиновой. Или на Индустриальной. Не запомню никак.

– Мама родная… – И она наконец заплакала.

Старик что-то проворчал на своем языке, Стела вся съежилась, собралась, повернулась и ответила. Он повторил те же слова и ушел в дом, хлопнув дверью.

– Пойдем погуляем.

– Куда?

– Есть одно место.

Она вышла за калитку, и я попробовал ее привлечь, прижать, приникнуть, но она отстранила меня.

– Есть одно место.

Берегом она привела меня за кладбище. Вначале я не понял, куда мы идем. Какие-то длинные зеленые шесты с лентами на верхушках показались мне бесконечно знакомыми. Как будто к спортивному празднику поставлены флагштоки. Потом старые могилы я разглядел, потом посовременней. Были здесь и с красной звездой пирамидки, и просто камни с надписями.

– А шесты зачем? – спросил я.

– Это знак на могилах тех мужчин, что погибли на этой войне. Пока они не отомщены, шесты не убираются. Вот эти два относятся к нашему дому. Только женщинам у нас на кладбище нельзя.

– К какому еще вашему?

– У нас трое мужчин ушли на войну, и двух уже нет. Они здесь. Так трудно было перевезти сюда тела.

– О чем ты говоришь? И как ты вообще сюда попала?

Она вся осунулась вмиг. С того времени, как я говорил через калитку, она постарела будто лет на десять.

– Давай присядем.

Мы сели на камень, вполоборота друг к другу.

– И сколько же живешь в этом ауле?

– В этом поселке и в этом доме три года.

– Ты сюда из Грозного убежала?

– Я долго не решалась покинуть камни родного дома. Потом человек один помог.

– Старик этот?

– Бадруддин хороший дед.

– Родственник, что ли?

– Просто человек.

– Это он тебя подобрал?

– Без комментариев.

– Почему?

– Чтобы у тебя иллюзий не было. Чтобы понял, куда попал.

– Так ты у бандитов живешь?

– Наверное.

– Может…

– Все может. Ты зачем приехал?

– За тобой.

– Замуж, что ли, звать?

– Да мы в некотором роде…

– Вот именно, что в некотором. Только стихов не надо.

– А чего надо?

– У тебя деньги есть?

– Нет.

– Совсем?

– Есть немножко. На еду.

– Сколько?

– Баков двести.

– Это нормальные деньги.

– Нормальные для чего?

– Их у тебя отберут сейчас. Что еще есть?

– Кто отберет?

– Чеченцы, дурачок. Ты же к ним пришел незнамо как и незнамо зачем.

– Ты в рабстве здесь, что ли?

– Я здесь под защитой семьи Бакаевых. Им за это уплачено.

– Отдыхаешь?

– С весны по осень – огороды. Зимой – ткани и скот.

– Какой еще скот?

– Обыкновенный. Овцы, коровы. Мы не нищие.

– Ты, может, ислам приняла?

– Я тебе потом все расскажу.

– А почему не сейчас?

– А сейчас нам расставаться. За тобой пришли. Через кладбище, со стороны поселка к нам шли два парня в камуфляже. Инстинктивно я посмотрел назад. Там, где погост заканчивался, обозначились еще два конвоира. Слишком много чести для меня. Да я и бежать никуда не собирался.

– Поговорили, голубки? – спросил чеченец повыше ростом.

– Да нет еще.

– Ну, пошли. Другие с тобой говорить хотят.

– Я же гость!

– Слишком много гостей в одном доме нехорошо. Надо поделиться.

Меня допрашивали в местной комендатуре местные чекисты, или как их там. А комендатура эта – дом главы администрации. Он здесь все в одном лице. Шариатская безопасность имела право знать, что это за чмо такое вторглось в пределы вверенного им населенного пункта. И потекли байки про Новый год, про СИЗО в Моздоке, про КРО и Дагестан. Начальник этот не удивился ничему, все записал в протокол, а потом отвел меня в темную комнату. Я был там один и упивался степенью своей свободы и раскрепощенности. Насколько я мог понять, в меру возможностей мои речи проверялись. Может быть, даже в Моздокскую комендатуру звонили. Через несколько часов мальчик из дома Бадруддина передал мне лепешку, кусок сыра и флягу с холодной водой.

Посмотреть на меня приходили часто, и всех пускали. Рассмотрев отмороженного русского, убедившись в полном его несоответствии с какими-то им одним известными приметами, жители уходили. Потом пришла ночь, и я уснул на войлочной подстилке, в углу. Мне не снилось снов, и было холодно.