Текст книги "Клон"

Автор книги: Леонид Могилев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

Моздок

Первую проверку документов после Черноярской я прошел гладко. Лейтенант в неопрятном камуфляже продиагоналил глазами паспорт, удостоверение, командировку, посмотрел мимо меня, вернул документы, принялся за офицерскую книжку попутчика.

– Давай еще по маленькой, – предложил майор. – Почти приехали. Сейчас Луковская, и все.

Но, не доезжая Луковской, прошел второй наряд, буквально через три минуты. Опять тот же ритуал, опять от корки до корки чтение всех буковок в документах. Но что-то вдруг не сложилось. Если бы я не пил с утра под лаваш с салом, заметил бы, что на этот раз на меня посмотрели недобро и заинтересованно. А может быть, и в тот первый, но вида не подали. И пришли-то сейчас, видимо, ради меня.

Мы сердечно попрощались с майором. На перроне его встречал младший чин, и они, что-то оживленно обсуждая, отбыли.

Здание вокзала одноэтажное, как на любой кавказской станции, а за зданием этим – тонкий и пряный аромат юга. Я решил тут же отыскать буфет какой-нибудь или ларек и поесть мяса с луком. Но не судьба. Далее кассового зала я не прошел.

– Будьте добры, документы.

Тот самый старлей из поезда и с ним – два милиционера, в разгрузках, как в скафандрах. Рожки, гранаты, рации, многое другое, необходимое для боя средней продолжительности, а не для несения патрульно-постовой службы. Потом меня вывели на привокзальную площадь и втолкнули в «УАЗ».

Командировки на все случаи жизни нашлись тут же, при первом досмотре. Все оказалось до омерзения просто. При оформлении документов в комендатуре каждый день была какая-то маленькая хитрость, а человека, подписавшего Феде бланк в его достопамятные времена, уже не было в Моздоке. Я прокололся самым банальным образом. При том, что до Моздока еще не доехал, а ксивы уже лежали в бумажнике.

В маленькой камере при вокзале, куда меня отвели, оказались три бедолаги. Два чеченца и бомж, одетый в великолепный дорогой костюм, который и сидел-то на нем ничего. Чеченцы, впрочем, оказались карачаями. Они лежали смирно вдвоем на узких нарах и молчали. Бомж прогуливался, курил ростовскую «Приму».

– Ты че? Я к брату еду. К брату. А они хвать-похвать.

– А брат-то где? – Я решился нарушить бесконечное движение костюма по четырем квадратным метрам. Сам я сидел на полу, прижавшись затылком к кирпичам стены.

– В Советской.

– И что?

– Что-что. Форму потерял.

– Спортивную?

– Хрена ты шутишь? Вот хрена? Форму девять.

– А что это?

– Ты не здешний, что ли?

– Я питерский.

– А я ростовский. Ростов-папа. Слыхал о таком?

– Нет. Первый раз слышу.

– А у тебя документы есть?

– Были.

– И гиде ани?

– Забрали.

– И что у тебя было? Семерка?

– Паспорт у меня был.

– Сказок не рассказывайте. Эй, начальник!!!

Он заколотил в двери камеры, забился. Открылось окошко, потом дверь. Вошли солдаты с резиновыми палками.

– Ты что, сука?

– Хрена вы работаете грубо? Заберите его отсюда.

– Кого его?

– Стукачка вашего!

– Что?!

– Учить надо лучше. Инструктировать.

Бомжа отладили дубинками. Уходя, нас всех подняли, поставили лицом к стенке и отладили по спинам и мягким местам.

Бомж притих и сник.

– Ты, брат, так больше не делай, – попросили его карачаи. Сначала один, потом другой. – Больно.

– Идите вы все…

Он отвернулся от нас, присел в углу.

Вечером в камеру принесли полбуханки хлеба и по кружке воды. Вода была нечистой. Меня вызвали первого и посадили во дворе в «воронок». Там были только двое солдат. По пути в СИЗО, а ехали мы в Чернокозово минут двадцать пять, они по разу пнули меня по ногам. Не больно. Так, чисто рефлекторно. Потом был обезьянник. Здесь я оказался уже с настоящими чеченами. Их человек шесть маялось под надзором капитана за столом. Теперь захотелось пить по-настоящему. Есть не хотелось. Я попросил воды, и шепот, разговоры, шевеление с нашей стороны решетки стихли. Поднялся со скамейки сержант, посмотрел на меня грустно:

– Вода тебе больше не понадобится. Дадут, конечно, немного во дворе. И закурить дадут.

– А в туалет?

– В туалет можно. Чтобы не вонял.

Щелкнул замок, другой сержант передернул затвор и навел ствол на чеченов, а мой сопровождающий провел меня по коридору, открыл дверь туалета. Смердящий унитаз и обрешеченное окошко. Я справлял нужду медленно, от всей души. На обратном пути он пнул меня сзади. Я обернулся, и тогда он дал мне прикладом по плечу.

– Ты ссы, а головой не верти.

Перед обезьянником он спросил капитана: «Кто это?»

– Шпион.

– С той стороны?

– С этой. Документы паленые. А вообще, кажется, журналист.

– Значит, шпион. Паленые, не паленые.

– А плечо смотрели?

– Нет там ничего.

– А жаль. Больно он на хохла смахивает.

– Не. Питерский. Якобы.

– Ну, ладно. И там всякой сволочи полно.

Потом он ударил меня сапогом сзади, и я влетел внутрь обезьянника.

А потом выпал фарт. Меня отправили в камеру, где я провел неделю. Это оказался одиночный какой-то закуток. Никто меня не опускал и не лечил. Только вот пайка скудная. Конвой больше не бил. Но, вынося парашу – ведро с крышкой, я наблюдал, если повезет, все прелести быта этого учреждения. Припасы мои вместе с одеждой лишней и часами давно числились изъятыми. Бог с ними. Потому что через неделю начались допросы.

Кабинет был маленьким и душным. Как этот капитан здесь работает сутками – уму непостижимо. Конвейер допрашиваемых – отморозки ваххабитские, дезертиры, пленные, праздношатающиеся и товарищи по работе, с бумагами и просто так. Глаза у капитана красные, с отражением бессонницы, крепчайшего чая, коньяка, и шестижильное терпение прет ото всюду. Участь белого человека.

– Фамилия, имя, отчество.

– Перов Андрей Иванович.

– Место жительства.

– Ленинград, улица Ударников, дом два, квартира шестнадцать.

– Место работы.

– Журналист.

– Какой газеты?

– «Городские ведомости».

– Зачем поехали в Чечню?

– В служебную командировку.

– Аккредитация есть?

– Надеюсь получить на месте.

– Цель командировки?

– Сбор материалов о питерских гражданах на войне.

– Конкретно.

– ОМОН, ВВ, армия.

– И где?

– Что где?

– Где вы их хотели найти?

– Земляков?

– Их самых.

– На месте определиться.

– Ага.

– Что – ага?

– А то и ага. Где такие красивые документы сделал?

– Не понял.

– Паленые они. Паспорт твой и ты – это ты. А командировка, удостоверение, аккредитация в правительство СПб – паленые. Вот факс из газеты. Номер удостоверения зарегистрирован за неким Великосельским, коллегой их, погибшим недавно. Знали такого?

– Федя, друган мой был.

– И что? По местам боевой славы решил отправиться? Журналистское расследование проводить?

– Нет.

– Документы как сделал?

– Да что их делать. Доллары делают, а тут штампики дурацкие.

– Сделано мастерски. Деньги платил?

– Портвейном рассчитался.

– Ладно. Допускаю. Приключения ищешь?

– Нет. Человека.

– Какого?

– Женщину.

– Какую?

– Свою.

– Где она?

– В Грозном жила.

– И я там жил.

– Поздравляю.

– Ты дурак?

– Наверное.

– В каком районе жила?

– Черт знает.

– А ты был там?

– Был.

– И где это?

– Там сад.

– Что, дерево и памятник?

– Нет. Сад абрикосовый, гастроном, аптека.

– Улица какая?

– Свечная.

– Нет такой улицы.

– Свечная. Или Стеариновая.

– Парафиновая, может?

– Точно. Рядом. А та – Индустриальная.

– Что точно?

– Парафиновая.

– Или Индустриальная?

– Индустриальная.

– Трамвай какой?

– «Двойка».

– А может, «шестерочка»?

– Нет, «двойка». Я на нем ездил.

– Куда?

– На Центральный рынок.

– Зачем?

– За елкой.

– И за Микки-Маусом?

– Новый год был.

– Какой?

– Не помню. До войны.

– До которой?

– До первой.

– А потом что?

– Потом я брошюрку прочел.

– Какую?

– Про зверства боевиков.

– И что? Подумал еще года три и поехал?

– Нет. Сразу и поехал. Когда Федю привезли и омоновец мне его документы передал.

– Как фамилия, при каких обстоятельствах?

– В «стекляшке». Водку пить со мной побрезговал. А потом сказал, где Федя лежит.

– И где он лежит?

– Лежал. В Военно-медицинской академии. В морге.

– А что же не выпил с ментом?

– А для него журналисты хуже жидов. Выродки.

– Мудро. И что Федя?

– Со следами пыток и спермой в кишках.

– Как и следовало ожидать. Масюк не знаешь?

– Нет. Питер город периферийный, областной.

К тому времени пошли седьмые сутки моего содержания под стражей. Мне все уже осточертело. За неделю дважды водили на прогулку. Одного. Запросы сделаны, личность идентифицирована, осталось решить – то ли пинком под задницу, то ли еще попрессовать на нарах для профилактики.

– Как тебе условия содержания?

– А почему одиночка?

– Чтобы не общался ни с кем. Ты же шпион.

– Я?

– Ну не я же.

– Чем докажете?

– А я доказывать не буду. Я тебя расстреляю.

– За что?

– За подозрение в шпионаже. Может, ты и честный дурак, но у нас время дорогое крадешь. Так что заслужил. Верующий?

– Вопрос веры слишком личный.

– Ты его для себя реши. И пойдем со мной.

– Куда?

– Там увидишь.

Мы вернулись в мою камеру. Капитан присел на нары рядом, вынул пачку сигарет, предложил мне.

– Не курю.

– Тем лучше.

Расстегнув папку, он достал плоскую фляжку, отвинтил крышку, дал мне хлебнуть. Коньяк оказался хорошим, и меня пробрало сразу.

– Еще желания есть?

– Нет.

– Ну, тогда будь мужественным. – Он расстегнул кобуру и вынул свой «Макаров».

– Что, в камере? – принял я условия игры, но отчего-то не очень уверенно.

– Везти тебя куда-то, конвой беспокоить. Ты не думай. У нас это в порядке вещей. Война. Потом приберутся. Кровь замоют.

– А я?

– А ты как бы попал под случайную пулю. Боевика.

Потом капитан встал, отошел к двери, прицелился.

Я смотрел в черный дульный срез.

– Боишься?

– Нет. – Я знал, что он не выстрелит. Он просто спрятал пистолет и отметелил меня сапогами, сбросив с нар. Потом оформил документы, и уже ефрейтор вывел меня на улицу.

– Можно было бы тебе статью триста семь, часть первая.

– Это что?

– Подделка документов. Да мест на нарах маловато. Убийц везут каждый час. А тут ты, дурачина.

– Можно вопрос?

– Только быстро.

– Форма девять и форма семь.

– Справка вместо паспорта. Семь – беженец. Будешь изготавливать?

– Нет. Вы же мне общаться не дали с людьми.

– Чтобы ты потом про ужасы Чернокозово сочинял? Запомни: твой самый большой ужас – это я. Еще раз попадешься, отдам педерастам, а потом сожгу живого в овраге. И друзьям своим – журналистам – передай. Пусть займутся общественно-полезным трудом. Терпение армии не безгранично.

– Я передам.

Он ушел, и появился прапорщик.

– Сроку вам, товарищ Перов, тридцать минут. Как раз поезд уходит. Товарищ капитан просил не опаздывать.

– А деньги?

– У вас билет транзитный до Питера. Вот он. А про деньги ничего не сказано.

– А вещи?

– Какие? – прапорщик посмотрел на меня ясными глазами.

– Вокзал в какой стороне?

– А вот туда. Доставим.

В поезде я был через двадцать одну минуту. Часы, паспорт и пятьдесят рублей мне капитан перед расставанием сунул в одном флаконе. То есть в желтом конверте.

Меня вводят в игру

Мою судьбу решило то, что у полковника Межина к вечеру закончился чай, и, не желая покидать комендатуру, он спустился на этаж и появился в кабинете капитана Бережнова, где остался еще минут на тридцать, угощаясь коньяком, отобранным на станции у «подпольщиков».

– Что хорошего было за день, Иван? – спросил он капитана, и тот достал из папки список задержанных. Анализировать ситуацию по передвижению сомнительных лиц входило в обязанности Межина, и он предпочитал изучать первичные документы, протоколы допросов, так как часто в оперативные сводки по итогам дня попадала всякая дурь, а интересные, на его взгляд, персоналии отсутствовали. У Бережнова был свой взгляд на вещи и ситуацию, и наезды сверху он не одобрял, тем более что полковник числился за службой, которая располагалась в Моздоке совсем в другом здании, а в Ростове – и вовсе за неприметной дверью, в комендатуре здешней он имел только кабинет.

– Сегодня ничего.

– А вчера?

– Вчера Хапов промелькнул.

– Лично?

– Нет. Другана его отследили. Проследовал в Гудермес.

– Так… Так.

Хапов был человеком Гелаева. А в Гудермесе сейчас происходили очень интересные вещи. И можно было неординарным образом повлиять на весь ход событий на равнине. Думая об этом, полковник взял в руки протокол допроса некоего господина Перова.

– А это что?

– Дурачок один. Послали на него запрос, ждем. Друга у него убили. Журналиста.

– Какого?

– Великосельского.

– А он что?

– А он подделал его документы. И поехал.

– Ну ладно. Подделал. Мстить, что ли?

– К бабе.

– Чьей?

– Своей.

– Жена, что ли?

– Да ну… На Новый год однажды ей впялил. И забыл. А потом то ли по телевизору увидел, то ли в газете. И опять приспичило. Да сколько времени прошло.

– Сколько?

– Годы.

– Что хочешь делать?

– Газета периферийная, смешная. Рожу набьем, и пусть назад катит.

– Пусть катит.

Полковник уже отложил было протокол допроса, как вдруг мелочь какая-то его остановила. Чепуха какая-то. Он стал читать его снова, внимательнее.

– Канавина Стела Константиновна. Что на нее?

– Да что на нее может быть? Прописана в Грозном. В Заводском районе. В Россию не выезжала. Если выезжала, нигде не зарегистрирована. Неизвестно вообще, жива ли. Вот запрос, вот ответ.

Полковник прочел свежий, утренний еще факс. Вся миграция по Чечне, Ингушетии, Дагестану сейчас мгновенно попадала в компьютер, и на каждого вынужденного переселенца заводился индивидуальный секретный номер, позволявший отследить их перемещение по всей России. Но и без всякого компьютера Межин знал, что с этой дамой где-то в своих документах встречался. Только вот где и когда? Он поблагодарил капитана за чай и коньяк, поднялся к себе и стал рыться в папках. Минут через сорок он нашел то, что искал. Стела Константиновна была женщиной Старика. Того самого, кого приказано было найти живым или мертвым. Официально Старков обвинялся в измене и сговоре с чеченцами.

С Канавиной он познакомился во время войны при странных обстоятельствах и в дальнейшем сумел уберечь ее от расправы, хотя и не создал комфортных и безопасных условий существования. Это отдельная история. Но сейчас выстраивалась классная комбинация – попытаться пропустить Перова в Грозный. Канавина находилась там или где-то неподалеку. Перова следовало вести и оберегать. Он встретится с Канавиной, и, скорее всего, она пошлет его. Или не пошлет. Женская голова хуже, чем загадка. Это преступление. Старков, если он находился в Чечне, не мог не прореагировать. Он должен был показаться. Через Канавину его не взять. Она уже как профессиональный опер. Прошла школу войны. А вот Перов растеряется, растает, начнет метаться. И взорвет ситуацию. Не может не взорвать. Старков может и не прореагировать. Мог бы. Но он устал. Операция тонкая, построенная на психологии, интуиции, допусках. Требует большого количества людей. А большее предпринять не представлялось возможным.

Ночью полковник связался по «ВЧ» с Москвой, внес предложение и уже утром получил согласие. Перов пошел в работу.

Путь мой назад, в уездный город СПб, предполагался скорбным. Деньги, как и все остальное, отобраны в комендатуре. Ребра, кажется, целы. Капитан бил меня все же не насмерть. Вторая плацкартная полка все же лучше, чем нары в камере комендатуры. Опять удача. Без вести мог пропасть.

Я думал о тебе.

Был милосердным свет.

И память пустослов.

Все целила под дых.

Память в погонах капитана. Я задремал.

– Эй! Слезай, однако.

Я открыл глаза и свесился с полки. В Моздоке мы делили плацкартную клетушку с дембелями. Я для них был чужим и лишним. Они радовались жизни и поминали товарищей. Теперь дембелей уже не было. На столике лежали лаваши, курица, зелень. Пепси-кола и литр водки. Я слез.

Гостеприимный попутчик оказался бизнесменом из Москвы. Он ни о чем меня не расспрашивал, а только подливал, нес какую-то чушь про инкассо и черный нал. Про грузопотоки и цены. Часа через три появились еще литр и лапша быстрого приготовления в безумных количествах. Перед Ростовом я расчувствовался и рассказал вкратце свою историю. Мужик этот, что назвался Серегой, ругал военных, ФСБ, чеченов не ругал, говорил, что они слово держат. Но, чтобы покончить с войной, советовал применить напалм и нейтронные бомбы. Вакуумными чеченов не взять. Только вот прежде нужно вытащить из Чечни бабу мою. Ничем помочь он здесь не мог, советовал только не повторять попыток со стороны Моздока. За хорошие бабки можно и здесь проскочить, но не стоит. Есть Дагестан. Есть Грузия, наконец. Другие каналы. Например, самолет из Москвы. Главное – не наступать на те же грабли.

В Ростове Сергуня дал мне денег взаймы. Чтобы доехал до дома и ни в чем в пути не нуждался, подождал, пока я куплю купейный билет и сяду в поезд, оставил номер ростовского телефона и пожал на прощанье руку.

– Будешь у нас в Питере – заходи. Вот адрес.

– В ближнее время не обещаю. Ну, пока.

В купе вошла интересная дама, и больше никого. Жизнь стала лучше, жизнь стала веселее. Когда поезд тронулся, тот, кто сопровождал меня до Ростова, вынул мобильник и доложил кому-то, что объект отбыл на Москву, передача с рук на руки состоялась, после чего прошел в кабинет военного коменданта вокзала.

По Москве меня вели от поезда до поезда, плавно, сидели со мной в пивнушках, смотрели фильм в кинотеатре «Пушкинский», передавали в питерский поезд. Я был в порядке, и дверь моей коммунальной комнаты в конце концов благополучно за мной захлопнулась. Я вернулся, не ведая о худом.

– Ты посиди тут полчаса, я материал добью, – сказал Слава Векшин, еще один большой чеченовед.

– У тебя пива нет?

– Только водка. Будешь?

– Не. Не хочется. Я вниз спущусь. Тебе брать?

– Возьми светлого пару. Денег дать?

Моховая несколько изменилась с тех пор, когда я бывал тут. Подвальчик «24 часа» метрах в пятидесяти от дома Векшина. Не торопясь, я пропутешествовал в его чрево, где взял два «Мартовских» себе и две «троечки» Векшину. Тут же обнаружилась лучшая рыба всех времен и народов – мойва холодного копчения.

– Подожди еще минут так пять. Можешь вот почитать кое-что про Чечню.

– Твое?

– Не. Прикладной материал.

Прочитал я следующее.

«О некоторых прогностических оценках развития ситуации в ЧРИ.

Все попытки Масхадова объединить вокруг себя оппозицию не приносят положительного для него результата. Представляется, что это не случайно.

Психология чеченцев противогосударственна. Первооснова всего того, что вайнахи вынесли из истории и сохранили, – это противогосударственность. Любая власть – это насилие. А уклад жизни вайнахов на протяжении многих веков – это свобода человека, поставленная выше всего. Все, что сделало чеченцев чеченцами, – ЭТО НЕПРИЯТИЕ ВЛАСТИ». (Газета «Великий джихад», орган Союза ветеранов юго-западного направления, № 1, ноябрь 1998 года.)

В другой газете доказывается, что Чечня не должна слепо копировать зарубежные образцы государственного устройства. Классическая модель «триединой власти» (президент – парламент – суд) для чеченцев не менее чужда, чем коммунистическая власть. Национальный менталитет чеченцев был величайшим благом в эпоху родового (кланового) паритета с его ясной, простой и гармоничной системой всеобщего равенства… в то время как сегодня… каждый чеченец знает, что президент Масхадов окружил себя представителями клана алерой и что всеми нефтяными и иными делами страны распоряжается именно его клан… Но вся беда чеченцев в том, что, приди к власти любой другой человек… об этом человеке будут говорить то же самое. (Газета «Чеченец», № 5, 1998 год.)

«Самое крупное достижение чеченской государственности – двадцатипятилетнее правление Шамиля…»

Векшин закончил работу и выключил компьютер.

– Водку будешь?

– Давай, – сломался я.

Мы ели яичницу с сосисками, пили пиво и время от времени пропускали по стопке «Синопской».

– Чего тебя опять несет в Чечню?

– Человека одного надо найти.

– Родственник?

– Ага. Жена.

– А где?

– Не знаю. Заводской район. Дом, улица, гастроном, абрикосовые сады, черепичная крыша. А где теперь – не знаю.

– И что? Ты взял и поехал? Прямо так?

– У меня друга убили. Великосельского Федю.

– Слышал.

– Я документы его переделал на сканере и поехал.

– И как?

– В Моздоке прошел ровно сто метров – и в комендатуру, потом СИЗО. Допрос, камера, пинок под зад – и в поезд. Пока на нарах лежал, пить не давали двое суток.

– Почему?

– Что-то с водой было. Непонятка какая-то и напряг. Все бегали, суетились, стрельба была за стенами, неподалеку.

– А потом?

– Со мной капитан поговорил.

– Из ФСБ?

– Из него.

– И что?

– Они про меня быстренько информацию скачали, покрутил он пальцем у виска и в поезд отвел лично.

– Ты же мог плохо кончить!

– Да кому я нужен?

– Вот потому и плохо. Террористы кругом и враги народа. Ваххабиты и олигархи. А тут ты со своей дурью. Пропутешествовал бы подальше, и кранты. Или в зиндан, или с пулей в затылке на обочине.

– Да ну.

– Баранки гну.

– Ты меня жизни, что ли, учить будешь?

– Буду. Ты сиди. Мойву свою ешь.

Мойвы мне уже не хотелось.

Слава стал думать. Потом объяснил мне ситуацию:

– В Чечню теперь абы кого не пускают. Нужна аккредитация, потом жить должен в специально отведенном месте, работать под охраной, с прикрепленным подразделением. Тебе так больше нельзя, ты засветился. Газетка твоя хилая, а вольным стрелком тоже не получится.

– Значит, все?

– Да, ты можешь платить баксы на блоках, ехать куда тебе заблагорассудится, и при этом вероятен результат, о котором я тебе говорил.

– Я все равно поеду. Ты только расскажи, как лучше.

– Я тебе помогу, пожалуй. Из Москвы там бывают мужики из КРО – Конгресса русских общин. Ездят за заложниками. У них чеченская крыша. То есть въедешь с ними в Чечню, и у тебя будет некоторый статус, который, впрочем, ничего не гарантирует. Но проблем гораздо меньше. У тебя деньги есть?

– Займу.

– Нужна хотя бы штука. Тогда доберешься до Грозного. Там скажу, к кому обратиться. А дальше – как сложится. Зря ты это затеял.

– Я знаю. Но поеду.

– Ну что ж. Достойно уважения. Звони мне завтра ближе к ночи. И собирайся потихоньку. Чтобы ничего лишнего и все функционально. Как в поход. Чтобы в автономном режиме мог жить с неделю.

– Я так и собрался в прошлый раз.

– И что?

– Все реквизировали в Моздоке.

– Ты хоть чеченца живого когда видел?

– Косвенным образом. При большевиках и на Новый год.

– А в камере?

– Карачая.

– Тогда это не считается. Хочешь, познакомлю с питерскими? Есть интересные личности. Хотя лучше не надо. Лучше сразу головой в омут.

– А чем они отличаются от нас?

– Тем, что они не такие, как мы. Потом сам поймешь.

Я опять собирался. Взятые в долг доллары и рубли зашивал в потайные места. Сервелат, тушенка, чай, кофе, сахар, сухари. Нож многофункциональный, теплая одежда и шапочка вязаная, рубахи и батарейки к приемнику. На Литейном в магазине спорттоваров опять купил военную зеленую флягу и залил ее джином по самую крышечку. Спички и зажигалки. Бумага и фонарик. Батарейки для фонарика. Советская еще карта Кавказа, хорошая, разрезанная на фрагменты и готовая к работе. С упорством обреченного я повторял попытку восхождения.

В Махачкалу я вылетал из Москвы на сто пятьдесят четвертом вместе с мужиками, летевшими за заложниками. Они знали Славу Векшина по университету, и он за меня поручился. Меня должны были доставить на границу, потом в какой-то аул, а потом в Грозный вместе с людьми Хачилаевых и сдать с рук на руки корреспонденту «Грозненского рабочего» Вахи Дааеву.

Слава Векшин с силовыми структурами не сотрудничал. То есть сливали через него по случаю материалы, иногда он сам просил помочь с информацией – не более того. Мне помогал бескорыстно и в меру сил. О Старкове слыхом не слыхивал. Но в КРО меня уже ждали. Как-то все гладко и удачно прошло. Тень какая-то, подозрение, догадка мелькнула и растаяла. Я даже стал в московском поезде приставать к попутчикам и задавать наводящие вопросы. Про Чечню никто слыхом не слыхивал и вида не подавал. Все шло к благополучному пересечению чеченской границы. Люди в КРО со мной работали молчаливые. Выдалось несколько часов свободных, и я попросился в город. Погулять и подышать воздухом весенним столицы.

Я попробовал представить себе машину времени в «стекляшке» на Цветочном бульваре. Мне всегда казалось, что там не высокие энергии и компьютеры, а нечто вроде редуктора и трансформатора. Простое что-то. И что собрать ее можно дома. Поставить в темной комнате и путешествовать. Все эти кварки и теория относительности – большое шарлатанство. Нет этого ничего. Как нет никакого абстрактного искусства. Может быть, и СПИДа никакого нет. Есть большие корпоративные заговоры. Мозгокрутов ученых, искусствоведов, врачей и адвокатов. Чтобы откачивать субсидии и обирать народ гонорарами. Я пил сладкий портвейн под полуфабрикатские котлеты, а три времени, как три шестерни, вращались на призрачных осях. И чем больше я пил, тем быстрее они вращались. Они передавали друг другу вращение, страх, надежду. Они передавали любовь. Но вот незадача. Когда настает время для этого, шестеренки проскальзывают, зубья попадают не в свои впадины, рвутся призрачные нити. Трамвай «двоечка» катит по рельсам вокруг города. Кажется, там было по пути три площади. Как три шестерни. Как три солнца. Как три времени. И шестерня, сошедшая с оси, рвет и калечит попавшую под нее плоть…

– Извините. Этот столик у меня заказан.

– Что?

– Заказан столик. У меня постоянные посетители ждут.

Действительно, они ждали. Я посмотрел на часы и обнаружил, что слегка опаздываю. Наверное, в Шереметьево уже волновались.

Официантка была несколько растеряна. Она не смотрела мне в глаза, а я забыл расплатиться, но мне никто не напомнил. Только в метро я полез в карман рубашки и обнаружил там отложенный на эту «стекляшку» стольник. Следовало его немедленно потерять или потратить, так как нельзя брать ворованное. Это ничего, что у нас все украли. Нужно расплачиваться по счетам, и тогда когда-нибудь с нами расплатятся за все.

В самолете мне сунули газету «Защитник Отечества», напечатанную совсем недавно в Грозном. Я раскрыл ее.

«Чеченская демократия возможна как конституционная теократия, ибо чеченский народ глубоко набожный, и его сознательная воля тысячелетиями формировалась на основе идей покорности единому Богу и принципа совещательности».

«…На нефтепроводах отмечены многочисленные врезки нефтеворов. В октябре при перекачке из мест добычи на перерабатывающие предприятия из 6176 тонн до заводов дошло лишь 1246».

«Более двадцати человек погибли в селах Цацан-Юрт и Гёлдаган в огне пожаров на самодельных котлах по перегонке нефти в бензин и солярку. Столько же получили ожоги различной степени тяжести. Сейчас в этих двух населенных пунктах Курчалоевского района до тысячи нефтяных „самоваров“ по кустарному производству нефтепродуктов».

Белые облака скрыли землю, солнце плыло справа по борту. В самолете в последний раз я был лет десять назад, и оттого, наверное, произошло смещение времен и мне привиделся на том конце пути постылый советский аэропорт с аквариумом зала ожидания, набитым людьми, где очереди в кассу и автоматы с газированной водой.

В Махачкале по залу слонялись несколько человек. Аэропорт больше походил на военную базу. Стволы, каски, береты, шапочки и бэтээр при въезде. Нас ждали.