Текст книги "Клон"

Автор книги: Леонид Могилев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)

– Как давно находитесь в Чеченской Республике?

– С 1993 года зарабатывал деньги автоматом. Был в штабе, в Грозном, в дудаевском доме, где и подписал в 1993 году контракт. В контракте оговаривалось количество русских солдат и офицеров, которых я должен был убить.

– Что вы должны были делать по этому контракту?

– Убивать. За каждого убитого русского солдата или офицера – двести пятьдесят долларов.

– А как вы должны были доказывать, что убили российского военнослужащего?

– Должен был труп привезти в штаб.

– То есть вы предъявляли тела в штабе, и вам выплачивалось тут же двести пятьдесят долларов?

– Я еще не получил этих денег.

– В каком подразделении у Дудаева вы служили?

– Служил в прикрытии.

– Фамилия командира?

– Савширев Исак, чеченец из Грозного. Группа из двадцати пяти человек. Из Северной Осетии чеченцы (следует перечисление фамилий).

– Какие задачи стояли перед группой? Кроме прямой задачи?

– Мы контролировали перекресток на Аргунской трассе.

– Вы участвовали в конкретных боевых действиях?

– В конкретных боевых действиях не участвовал. Участвовал в прочесываниях. Мы искали русских солдат.

– Как вы, русский, попали в это подразделение?

– Я наполовину чеченец. Меня усыновил русский, Иванов Роберт Иванович, после того, как отец оставил мать.

– Вы знаете, где он сейчас?

– Он погиб.

– На войне?

– Нет. В драке, в Рязани. Характер подвел.

– Откуда вы это знаете?

– Мать рассказывала.

– Ладно. Фамилию отца знаете?

– Нет.

– Что вы делали с местным населением?

– Тех, которые отказывались с нами сотрудничать, расстреливали.

– И русских?

– Да.

– Были ли среди них жители Грозного?

– Были. Русских мы расстреливали не только в Грозном. Первомайское – это русский район. Мужиков с оружием убивали на месте. Девчонок русских везли в город Шали, там была палатка, где их насиловали.

– В скольких изнасилованиях вы участвовали?

– В одном. Потом противно стало.

– Лично расстреливали русских?

– Лично не участвовал.

– А кто был в расстрельной команде?

– Расстреливали шесть ребят чеченцев. Я их перечислил. Были еще с нами шесть киевлян. Вот их фамилий не помню. И из Запорожья.

– Смогли бы их опознать?

– Смог бы.

– Почему вы решили уйти от боевиков?

– Я не получил ни копейки. Потом пришло время, и я сам стал убивать русских.

– Вы же говорили, что не убивали?

– Это тогда. На зачистках. Позже убивал.

– Сколько?

– Четырех гражданских и двух военных.

– Когда и где это произошло?

– Двадцать шестого ноября, когда мы участвовали в событиях. Мы блокировали подходы к дудаевскому дому.

– Сам Дудаев там был в это время?

– Самого его там не было. Он выехал в горы. Когда русская техника и пехота вошли в Грозный, мы открыли очень сильный огонь. Был у нас БТР с противоградовой установкой.

– Кто управлял техникой?

– Чеченцы. Русских и хохлов там не было.

– У вас какое было оружие?

– „Калаш“.

– Это было двадцать шестого ноября?

– Да. И потом тоже мы разбирались в Первомайском. Забирали девок, а мужики, которые возмущались… их перестреляли.

– И сколько вас тогда было в Первомайском?

– Двадцать пять человек с северной стороны и двадцать пять с южной.

– А ваш первый бой?

– Миксиюрт. Там мы бились с ОМОНом.

– Что потом происходило с изнасилованными женщинами?

– Их увозили снова в Грозный. Там… На второй этаж дудаевскорго дома.

– А потом?

– Расстреливали…

– Вы обеспечивали внешний круг охраны Дудаева. Дубль. Были ли вы во время важных встреч? Обеспечивали охрану?

– Да.

– Кто встречался с Дудаевым из важных персон в вашу бытность?

– Я не знаю про всех. У вождей свои секреты. Но про Хаттаба точно знаю.

– Кто еще? Можете вспомнить?

– Я прошу отдельную камеру, жратву и сигареты. Я все расскажу…»

После того как его просьба была выполнена, он стал давать обширные связные показания, но уже другим специалистам.

Журналист

– Всю мою жизнь дальнейшую, все ее течение, все полеты во сне и падение лицом не в грязь даже, а в пыль и недоумение определила та новогодняя ночь в Грозном, еще живом и благодушном, том советском, теплом и случайном, который возник, нет, не возник, а был определен провидением и судьбой, во время моего пьяного передвижения в «Икарусах» в треугольнике Ростов – Минводы – Пятигорск.

Портвейн не лез в меня, и сухое вино не согревало, и только водка, злая и великодушная, помогала жить. Я пропах чебуреками и тщетой и разглядывал, стоя в буфете ростовского вокзала, пассажиров и тех, кто оказался здесь по случаю. Стихи мои, тонкие и печальные, были со мной, я то проговаривал их, то пропевал, и если бы не они, то жизнь вынесла бы меня на другой берег и не было бы ничего вовсе.

Женщину эту я вначале и не заметил даже. Она стояла ко мне спиной и пила этот отвратительный кофе из ведра. Что-то там у нее было с собой в пакетиках и свертках. Яйца, пирожки, бутерброды. Я уже уходил, но Бог, именно он, а не тот, что внизу и сбоку, заставил меня оглянуться. И все… Таких глаз больше не будет никогда. И видел я их второй раз в жизни и, значит, это было предназначено. Я считал себя огарком эпохи и более всего хотел в Париж, а в данное время собирался уехать в Питер, к своим туманам и фонарям, прекратить это времяпрепровождение – не экскурсия даже, а так, метание по городам и весям. Билет уже был, и поезд через час. Но не бывает таких глаз… Я встал в очередь в кассу вслед за ней и узнал, что до Грозного и билетов-то нет. Тогда она метнулась на автостанцию, и я следом. Понятно, не подавая вида и на некотором расстоянии. Через три часа мы ехали в Грозный, а поскольку билеты брали в одно время, то я оказался с ней рядом. Она у окна, я слева. И автобус тронулся.

Ночь эта, когда вначале знакомство наглое и навязчивое, – а мы были знакомы уже, ей пришлось признать это, – и она не хотела вначале продолжения того, что уже было и ушло, слишком это было случайно, полоса отчуждения, перегар и чебуреки, а потом полночи чтение стихов шепотом. Когда мы подъезжали к Грозному, вдруг пошел снег, и это было как знамение. Все, что предначертано, – необъяснимо.

В доме не было в тот день и ночь никого. Приехать она должна была после праздников, но явилась без предупреждения, как и снег этот неверный и густой. Имени ее я не произношу, чтобы не поминать его всуе… Не все было у нее ладно тогда. Сердечная смута и томление души, и оттого-то и совпали выступы и впадины, и провернулись шестерни на призрачных осях…

…Ночью с елки сорвался шар. Время текло настолько медленно, но вместе с тем неотвратимо, что я видел, как он падает. Я лежал на тахте с краю, не спал, хотя недавно забылся сном кратким и счастливым, а елка, которую я умудрился отыскать в городе и купить за какие-то безумные деньги и которую мы наряжали вечером, отчетливо различалась на фоне окна, блестела мишурой. В ней происходило какое-то движение, игрушки елочные жили своей ночной жизнью. Я хорошо помню их – злодеи картонные, стеклянные собаки, старый крокодил, кораблик из скорлупки грецкого ореха. Только вот непрочной оказалась нить этого шара. Он тоже был живой, как и весь этот елочный народец из чемоданчика.

Покинув тонкий обруч, что она слагала из своих рук, я встал и подобрал осколки, не зажигая огня. Потом подошел к окну. Ночь была бела, и важен каждый шорох, но она, не зная еще об этом и о пропаже своей, спала.

Я вернусь сюда весной, говорил я себе. Я непременно вернусь. И как трудно и горестно будет ждать этой весны порознь. Что мы в сущности сделали? Пришли в этот дом, нарядили елку, встретили Новый год и потом уснули в одной постели. Какой же это грех.

Я вернулся к ней, и она очнулась. А дальше и случилось-то, что должно было. Узнавание и блеск елочной мишуры остались в той, другой, половине ночи. А самое страшное – глаза ее были закрыты, и я решил, что все происходящее – досадное, хотя и не совсем неприятное приключение.

Как просто и светло было еще день назад, несмотря на портвейн и чебуреки. Белый день умещался в фортку гостиничного номера или окошко автобуса. Но жизнь фортель свой не преминула выкинуть и обратила сущее во зло, ибо что есть добро в первые часы Нового года?

А жизнь, что предстояла после, скрывала когти, клыки, гортанные крики и смрад бэтээра, который будет гореть неподалеку, совсем недалеко от дома, но пока видение это, самое реальное будущее, было посчитано мной за изгибы и вывихи сна. Если бы я мог, то закричал бы, но не сделал этого. Тогда бы она открыла глаза и я не ушел бы на вокзал, потому что таких глаз больше не будет.

От времени можно отстраниться зеркалами и какими-то хитрыми экранами, что удавалось академику Козыреву, но я мог укрыть ее от времени только собой и потому прижался крепче, а когда она уснула неотвратимо и жутко, встал, оделся и вышел.

Грозного я почти не помню, только снег кругом, а это случается в здешних краях так редко.

Страшилки о Чечне по телевизору проходили мимо моих ушей, газеты я читал от случая к случаю, пока не попалась мне рукопись Феди Великосельского. Он про край этот кошмарный собирал все что мог и уже получил договор из «Экстра-пресс». Оставалось только самому съездить еще раз, чтобы выяснить важное. И этот раз стал для Феди последним. Сердце мое к тому времени ожесточилось, как и у многих прочих. Только вот в этом тексте я нашел не что иное, как адрес того самого дома.

Показания беженцев, дезертиров, оперативников, пленных. Я прочел это трижды или четырежды, но более ничего. Только сбивчивое описание побоища. Имена свои дававшие показания скрывали, назывались только те, кого уже не было в живых. И коли адрес тот был дан, значит, иллюзий не оставалось. Само событие происходило по другому адресу, а этот упоминался прилагательно. «В субботу двадцать седьмого апреля у соседей, по адресу… была свадьба. Женили сына. (Это ее брата.) Все шло нормально. Вечер подходил к концу. Последние гости расходились по домам, аппаратуру дискотеки стали заносить во двор. Я пошла домой, чтобы переодеться, но через две-три минуты услышала скрип тормозящей машины. Выбежав на улицу, я увидела, как по трассе мимо нашего двора с большой скоростью мчатся белые „Жигули“, а за ними тащится по земле юноша, которого держат из полуоткрытой задней двери автомобиля за руки.

Ярко горел фонарь, все было прекрасно видно. Кто еще не ушел, побежал следом за машиной. Юношу наконец выбросили на трассу, и его подобрали, а машина, развернувшись, на огромной скорости повернула назад. Выруливала на людей, они отскакивали и кидали камни. Так машина гонялась минут пять по дороге, и камни все бросали.

Я забежала в дом, позвонила председателю местного Совета и в милицию. Мы кое-как затолкали парней во двор и закрыли калитку. Тут „Жигули“ остановились, и милиция подъехала, и двое парней с окровавленными лицами стали рваться во двор, но их не пускали. Подъехал председатель местного Совета, и один из парней, узнав его, мазнул ему кровью по лицу. „Это будет твоя кровь“, – сказал он. Милиционеры оттащили его, и председатель пошел в дом умыться. Но когда вышел, его ударили в лицо, и опять милиция вмешалась. А потом милиция до утра записывала показания.

На следующий день, в воскресенье, в шесть часов, я вышла во двор, и как раз в это время к дому подъехало множество машин, и из всех выскочили люди. Одни побежали к дому напротив, а остальные ворвались к нам. В руках у них я увидела ножи и пистолет. Я забежала в дом и заперла дверь за собой. Потом я услышала, как бьют стекла, ломают дверь в доме напротив и крики „Что вы делаете?“ Вся улица уже была запружена машинами с чеченцами. Мимо проезжал русский в „Жигулях“, его выкинули из машины, автомобиль перевернули. Весь этот кошмар длился минут десять. Потом все сели в машины и уехали. Подъехала милиция, люди высыпали из домов и стали кричать. Тут стала возвращаться вся эта автоколонна с бандитами. Но, не доезжая до нас, они свернули, а милиция все ходила вокруг, все осматривала, и тут я поняла, что все мы тут беззащитны и всех нас раздавят. Через десять минут был второй налет на соседский дом. Теперь уже были грузовики и еще больше людей. Добив, кто еще оставался, они снова уехали. Много стреляли в воздух. Заперев ворота и дом, мы убежали и спрятались в кустарнике. Потом, когда все утихло, вернулись за деньгами и документами. И тогда-то я увидела Кольку, новобрачного. Он висел на фонаре, поворачиваясь вокруг оси, и я бросилась, чтобы вынуть его из петли, но оказалось, уже поздно. Живот его был распорот, и кишки вывалились наружу. Я никогда не видела кишок человеческих, мне показалось, что это кровавые какие-то черви, и я потеряла сознание».

Я выронил брошюрку.

Шел декабрь, приближался Новый год, и наши войска опять входили в Чечню. Тогда-то я и решил ехать в Грозный. Я не знал, жива ли она. Более того, я не знал, доберусь ли до этого дома. Не знал, цел ли он. Но наступает в жизни миг, когда карьера, деньги, дом, благополучие, смешное перестают существовать, и остается только Любовь. И вся эта история только о Любви и ни о чем больше. Ибо огонь, смерть, течение рек и их стремление к океанам, города и дороги, птицы и звездная пыль есть вещи прилагательные к Любви. Ибо не будет ее – и рассыплется все сущее в прах…

Старков

То, что произошло сейчас, было для Старика большой ошибкой, последствия которой могли оказаться фатальными. То, что его отозвали из Чечни, уже было рискованно, и большие люди в Москве долго решали, делать это или нет. Работа, которую он выполнял, информация, которую получал напрямую от источника, занимавшего такую должность в чеченских спецслужбах, не могла быть предметом торга и риска. Война заканчивалась, но источник оставался. То партизанское побоище, в которое страна втягивалась на многие годы, если не на десятилетия, требовало информации, и Старков должен был до последнего мига, до крайней возможности держать эту связь.

Через фильтрационный пункт, в котором работал Славка, должен был пройти некто. Подполье чеченцев на территории России было в основном отслежено, выявлено и взято под контроль. Его можно было ликвидировать эффективно и быстро. Час еще не пришел. У начальников духа не хватало. Но сейчас тот случай, когда нужно брать врага немедленно, и в лицо его знал только Старков. Поселок мог быть блокирован, и, если бы что-то не получилось, привлекались все силы для взятия живым этого персонажа. Естественно, персонаж не один. Его должны были прикрывать и лелеять во время всего карантина и после, и то, что Славка таким банальным образом прокололся с этой бараниной под чесноком, было необъяснимо и могло быть отнесено только к степени крайней усталости. Но если бы он не ошибся, то эвакуировался бы и потихоньку вернулся к горам и оружию. Теперь делать этого было нельзя, и блистательную долголетнюю операцию можно было считать проваленной. А для Старкова это был конец в полном смысле этого слова. На него вешались все грехи и собаки, тем более что не был он чист перед законом и страной, и то, что делалось, называлось искуплением вины.

Сколько в поселке агентов с той стороны и кто они, оставалось только догадываться, но то, что все они славянской крови, не вызывало сомнений. А пока он сидел в лесопосадках на окраине и по мобильнику вкратце объяснял ситуацию тем, кто должен был его эвакуировать. Можно было подождать, что-то исправить, но Старик уже сорвался с болтов.

Забирали его на милицейских «Жигулях». Начальнику райотдела позвонили из ФСБ, объяснили тактично, что товарища из ФСБ нужно быстро и скрытно вывезти из города и доставить на ближайший военный аэродром, при этом эфэсбэшники весьма туманно объясняли, что это за человек. Звонок был от оперативного дежурного.

Старков ждал милицейскую «пятерку» белого цвета, и когда машина появилась, собрался выходить из укрытия – канавы, которую он забросал ветками и листьями. При этом он видел часть дороги и мог выползти и перекатиться в кустарник, откуда до соснового леса метров пятьдесят. Только он остался. Все было как бы нормально. Мигалка, вышел мент в камуфляже, попинал скат, сделал движение к посадкам. Еще один в цивильной форме и еще один за рулем. По тому, как они озирались, было видно – ждут. Но «пятерка» – синяя. Более того, за время проживания в общежитии и скитаний по здешним достопримечательностям он такой машины не видел. А все запоминать – это рефлекс, способствующий выживанию. Впрочем, могли прислать машину из соседнего района. Но…

Его позвали по имени и двинулись было в посадку, но что-то услышал водитель по рации – и все. Исчезли «Жигули» как призрак. Через пять минут появилась «пятерка» белая. Старков покинул окоп мгновенно, рванул заднюю дверь на себя, произнес условную фразу и заорал: «Трогай, брат».

И тут по ним дали очередь из автомата… Недалеко убрались синие «Жигули». Стреляли метров с двухсот, не попали и этим испортили дело. Пули прошли рядом с багажником.

– Ты жить хочешь, летеха?

– А в чем дело? – лейтенант, некрасивый молодой парень, худой и длинный, как-то сразу осунулся.

– Говори быстро: где в соседних райотделах такие синие «Жигули», как эти?

– Нигде, – мгновенно ответил парень. – На аэродром?

– Только не в Березовку. Давай в областную столицу.

– Так то ж сто верст.

– Зато живой останешься. И дорогу выбирай кривую и замысловатую. И по рации не говори. Понял?

– Кажется, да.

Больше в салоне не было никого.

– Автомат у тебя есть?

– Только «Макаров».

– Дальше можешь не объяснять.

Рация заработала вскоре.

– «Урал-шесть», «Урал-шесть», где вы?

– Не отвечай.

– От этого хуже только. Потеря машины, человека. Сейчас тревогу объявят. Всех поднимут на ноги.

– Да уже всех подняли. Знаешь что? Твои начальники ни при чем. Они думают о другом.

– Да я это и без вас знаю. Вот Семафорный впереди, что делать?

– Объезжай.

– Не получится. Тут узел жэдэ и развязки.

– Тогда на полной скорости через поселок и выйди на связь, говори, что подъезжаешь… куда там?

– Ну… скажем, к Прогонному. Это на пути к аэродрому.

– Вот и хорошо.

– А почему они ближе не подъехали?

– Они же знают, что тут я.

– А оружие у вас есть?

– Вот не успел из дома прихватить.

– Вы из ФСБ?

– Ага, – скромно соврал Старков.

– А ваши-то чего?

– Да не успеет никто мне помочь. Тут чеченов полный район.

– Как полный? Мы паспортный режим отслеживаем.

– Ты, наверное, работой ошибся, парень.

– Вам виднее, – помрачнел лейтенант.

Они промчались через железнодорожный поселок и вылетели на шоссе.

– Дальше не наш район.

– Тем лучше. Чужой район, чужая машина, больше непонятного и необъяснимого.

– «Урал-шесть», «Урал-шесть» – где же вы? Бобков?

– Товарищ капитан, у меня движок грохнулся. Я же говорил Бухалаеву, что кольца нужно менять.

– Где вы, Бобков?

– В пяти километрах правее Вырино.

– Как тебя туда занесло?

– Можно я потом доложу? Нас на прицепе везли.

– Я тебя дам прицеп. Товарищ с тобой?

– Все в ажуре. Забрали чекиста. Жив-здоров.

– Никуда не уходите. Сейчас буду сам.

– Есть.

– Молодец. Я похлопочу, чтоб тебя медалью наградили.

– Да меня с работы теперь выгонят.

– Ты лучше на работу свою не ходи дня три. Спрячься.

– Если жить хочу?

– Вот именно.

Когда показались окраины большого города с высотными домами, Старков попросил летеху остановиться на остановке троллейбуса.

– Как тебя звать-то?

– Иваном.

– Ну спасибо, Ваня. По гроб не забуду.

– Мне-то что делать?

– Расскажи, как все было. Ничего тебе не будет. Вот увидишь. Моя фирма заступится.

– А сейчас?

– Оставь машину где-нибудь, позвони в райотдел, чтоб забрали, сам спрячься. Пойдешь сегодня к своим – беду накличешь.

– Ну прощайте.

– Прощай, парень.

В аэропорт он, естественно, не поехал. Выпил бутылку пива в три глотка, прямо у ларька, посидел на скамеечке.

И… решил вернуться туда… где причины и следствия. Где концы, которые в воду.

А потом победителей судить не будут. Или судить будет некого.

Поездами, самолетами, автотранспортом и прочими легальными и комфортными способами ему до гор этих и равнин не добраться. Отловят и вернут. Решение пришло как-то сразу. Улетал он с Северного, на военно-транспортном. Экипаж Калинова. Здесь аэродром Чкаловский. Там его никак не ждут, а добраться до самолета можно. В прошлый раз провели с особым почетом и скрытностью. Калинов челночит через день. Шанс есть.

До Москвы добирался электричками. Там не удержался, позвонил на квартиру человека, которому не мог не доверять.

– Славка! С тобой все в порядке?

– Со мной-то все. А как теперь быть? Сдали меня? – осторожно сложил слова в фразу. Сейчас каждая запятая была свинцовая, как пуля в «калаше». Расстрельные сейчас были знаки препинания.

– Мы сейчас разбираемся. Так что брат… ты откуда звонишь?

– Я неподалеку.

– Куда сейчас?

– Домой, – соврал Старков.

– В каком смысле?

– В профилакторий.

– Давай. Тебе отлежаться нужно. Куда машину прислать?

– К метро «Таганская», через час.

– Ты что? Мне, что ли, не веришь?

– Этого быть не может в принципе. Там лейтенант мне помог. Отмажьте парня. Иваном звать.

– Да не помогу я ему.

– Почему?

– Из «мухи» расстреляли машину. Только тебя в ней уже не было.

– Жаль.

– Ты мне не нравишься.

– Я сам себе не нравлюсь. Ну, до скорого, Михалыч.

И отключил трубку.

На аэродроме все прошло блестяще. Ему повезло, и Калинов оказался под парами. Его самолет вылетал в ноль часов ноль минут. Пройти на летное поле удалось без лишних вопросов, и в воздухе, сидя в салоне, посреди ящиков с совершенно необходимыми сейчас нашим вещами, наблюдая, как сопровождающие прапорщики гоняют по кругу флягу, роются в банках с тушенкой, он протянул руку, и ему дали отхлебнуть спирта, градусов шестидесяти. Потом протянули краюшку, намазанную свиным мясом, потом уснул ненадолго, потом увидел в иллюминаторы предгорья Кавказа. Он возвращался вопреки всем правилам и уставам.

Рано утром на попутном «уазике» он добрался до последнего нашего блока и вышел.

Первый чеченский пост находился в пяти километрах, а сейчас он шел по нейтральной полосе. Здесь нужно было опасаться растяжек. А они гораздо проще, чем люди.

Из допроса наемника Старкова Вячеслава

«– Где проживали в Алма-Ате?

– В „Орбите“.

– Это что?

– Микрорайон.

– Улица?

– Правды.

– Ну вот и чудненько. Номер дома?

– Шесть.

– Берите авторучку, лист бумаги, рисуйте.

– Что?

– Микрорайон. С чем пересекается улица Правды?

– Мельникайте, Саина.

– Река далеко?

– Большая Алмаатинка. Параллельно Навои. У меня этаж десятый был. Я ее из окна видел.

– Что еще было поблизости?

– Микрорайоны с номерами. Как в Самаре.

– А кинотеатр какой поближе?

– „Мир“. На Дежнева, 23.

– Дверь у тебя какого цвета?

– Дверь у меня была обита коричневым дерматином. Звонок – птичья трель».

Срочно. Конфиденциально

Ранее был осужден (условно) за хранение огнестрельного оружия. Пальцевые отпечатки идентичны дактокартам хранения в центральной картотеке МВД. Показания проверяемого вами Старкова по Алма-Ате, Самаре, Тарту, Йыхви и Кохтла-Ярве проверены по линии МВД. Фотографии Старкова соответствуют найденным по прежним местам пребывания и проживания и находящимся в личных делах и архивах. Старков действительно является тем, за кого себя выдает. Связей в преступном мире не выявлено. По местам службы и работы характеризовался положительно, за исключением фирмы «Сигма». Во время службы в Тартуском гарнизоне, по имеющимся данным, был лично знаком с Джохаром Дудаевым, неоднократно бывал у него на квартире.