Текст книги "Тройное Дно"

Автор книги: Леонид Могилев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 25 страниц)

– Не надо мазать нас рижскими свинскими разборками. Мы не виноваты.

– А кто виноват? Дядя? Кто виноват?

– Чушь собачья. Виноваты большевики. Они всюду. Даже в этом железном ящике, присланном из Америки, ты не уйдешь от них. А может быть, и ты оттуда?

– Из Америки?

– Из страны большевиков.

– Такой страны больше нет.

– Ты оттуда. Ты большевик?

– Я извиняюсь. Вот поиграть хочу. Поиграю и поеду. А может быть, выпьем?

– Ты, московит, играй. А если не выиграешь, пеняй на себя. До России далеко. До красных латышских стрелков ближе, но ты не успеешь. Играй! Только я подожду. Не нравишься ты мне, парень. Зачем приезжал к нам?

Пленник межнациональной розни закрыл глаза. Так что ему снилось в то утро?

Стены лабиринта были сырыми, капало с потолка, с труб, ржавых, сочащихся, дышащих подобно зверю, обвившему щупальцами из конструкционной стали стены того, что, наверное, было Дном. Где-то там под ним второе, тайное, хранящее еще не одну разгадку многих тайн и роковых совпадений. А еще ниже то, что уже не Дно. Поскольку нельзя на него опереться твердо и оттолкнуться, пытаясь шагнуть наверх. Там то, что ниже Дна…

– Поиграем в Олдингтона, мастер, – обратился Зверев к своему литовскому другу, но того не было нигде, а за поворотом осторожно звякнули подковки на сапогах. Два литовца в удобной для всех случаев походной жизни одежде вышли навстречу. Один с автоматом ППШ, а другой со шмайсером и полевой сумкой на боку. От них чуть отдавало хорошим самогоном и дымом лесного костра.

– Не надо было тебе пререкаться, парень. Сидел бы тихо, ставил бы то на красное, то на черное. Нужно слушаться, когда говорят. Литву любишь?

– Да, – коротко объявил он, но умелые руки его уже обыскивали, рылись в сумке, листали паспорт, удостоверение.

– А что ты хотел получить вагнорики? Лесные братья мы. Читал, поди? А тебя, сволочь ментовская, сейчас отправим к родителям. Были родители у тебя, сволочь? А может, еще есть? Ты же молод? Трудно быть молодым. Особенно молодым трудно умирать. Никто не хотел умирать…

– Что вы мне фильмы цитируете?

– А что бы ты хотел?

– Адресную книгу. Телефонную. Где Ларинчукас?

– Ха-ха-ха. По-литовски говоришь?

– Немного.

– Сколько слов?

– Слов сто.

– Вот видишь! Надо уважать обычаи чужой страны. Сто слов – это мало. Было бы сто с чем-то… А так… Ну, пойдем…

– Куда?

– В тупичок.

– Интересные у вас игры.

– А нет никаких игр. Молись своему ментовскому богу. Или твой бог товарищ Андропов?

– Хватит чушь нести, хватит чушь…

– Курить хочешь?

– Я не курю.

– А выпить нет. Извини.

– Хватит с ним болтать попусту. Вот и пришли уже…

– Покурим, Йонас. А ты не бойся, это не больно. Вроде как игра.

Зверев подождал, пока они начнут прикуривать, ударил ногой того, что расстегивал полевую сумку, отложив свой автомат, и, пригибаясь, падая, поднимаясь, сразу же сорвав дыхание и захлебнувшись затхлым воздухом, побежал. Он успевал сворачивать ровно в тот миг, когда совершенно реальные пули только еще покидали горячие стволы. Потом он подвернул ногу, и совершенно уже по-звериному скакал и катился по извивам подвала, и все ближе различался стук подковок, и вот уже новый диск защелкнулся в автомате… И тут луч света мазнул его по лицу. Дверь…

Он завалился в какую-то подсобку, в комнатку какую-то, захлопнул дверь и, увидев советскую военную форму, сидящего за столом офицера, упал на спину и, прохрипев, махнул на дверь: «Там…» – и стал терять сознание…

– Ну, ну… Чего вы трясетесь? Все уже позади. Чаю вот выпейте, – хлопотал над Зверевым капитан СМЕРШа. – Как они выглядели? Не помните? Я так и думал.

– Где я, товарищ капитан? Что это?

– В огне брода нет, товарищ. Но мы очистим землю от этой сволочи и вырастим сады и прекрасные города. Кстати, документы у вас есть? Вы пейте, пейте. Вот каша осталась от завтрака…

– Документы тот, что пониже, забрал.

– Так, – как бы споткнулся капитан, – а живете где?

– В Питере. Работаю в милиции.

– Так вы свое удостоверение отдали бандитам?

– Ничего я не отдавал.

– Так в чем же дело?

– Ни в чем. Вот оно. – И Зверев полез во внутренний карман… и не нашел ничего. Он не брал с собой никакого удостоверения. Оно осталось в сейфе, в кабинете…

– А военный билет? Вы офицер?

– Мне нужен Ларинчукас…

– Шутите? Товарищ, вы шутите?

– Конечно, шучу. Я случайно тут. Виза вот кончается, зашел погреться. А там автоматы…

– Да ну, – прикинулся глупым капитан, – а живете, говорите, где?

– Жил в Союзе. Теперь вот в Содружестве преступных государственных образований. СПГО.

– Я так и думал… Сидоров!

– Я, товарищ капитан!

– Выводи его. Нет у нас времени. Того и гляди, остальные подойдут. Он, чай, не один здесь.

Сидоров был некурящим, и времени действительно оставалось маловато. Так что в трех поворотах от комнаты СМЕРШа снова клацнул затвор и нить времен натянулась, готовая лопнуть, только Сидоров вдруг стал приседать, как бы прятаться, прикрываясь своим под расстрельным, а пригнувшись, маханул в сторону аж метра на три и перекатился за угол. Обернулся Зверев, а за спиной у него мотоцикл с коляской и два немца со шмайсерами в свежей полевой форме. Будто только что со склада. Гогочут и руками машут.

– Ты есть литовский патриот. Тебя хотел пуф-паф этот солдат из Коминтерна? Йа!

– Йа! Йа! Я свой! Я из Йоношкиса. У меня там брат в полиции работает.

– О! Полицай! Хороший немецкий порядок. – Они подрулили к повороту и для порядка немного постреляли. Было слышно, как пули шмякают в мокрые стены, как сыплются мелкие камешки.

– Далеко ли есть штаб, комиссар, сельсовет?

– Да хрен его знает, товарищ оккупант.

– Га-га-га! Товарищ! Га-га-га. Ну иди, не спешай. Мы едет тут, сзади. Шнель…

– А куда идти?

– Шагай себе. Наслаждайся свободой. Аусвайс есть?

– А, паспорт… Да там… У… – замялся он, – в СМЕРШе…

– Ты должен приводийт нас большевистский комиссар. Ну, шнель!

И он пошел, поворачивая то направо, то налево, а за одним из поворотов нашелся тупичок, а в нем сумка его собственная, и так обрадовался Зверев, что побежал к ней, а делать этого не следовало, так как немец в коляске тут же выпустил длинную очередь. Зверев распластался на смрадном полу и стал ждать, когда переднее колесо мотоцикла придавит его, а вся машина потихоньку станет наезжать, взбираться основательно по пояснице, по спине, потом съедет машина и весь магазин разрядит добродушный оккупант в смятое тело безумного милиционера, попавшего в реальность, у которой нет названия…

– Товарищ, товарищ, очнись… Спугнули мы германцев. Вроде говорят по-немецки, а форма чудная и мотоциклет особенный. И пулеметка ручная, маленькая. Так и шпарит, так и мечет. Если дело дальше пойдет таким образом, не удержим мы германцев. Пройдут они и на Ригу, и на Питер.

Это красные балтийские матросы поднимали его и ставили на ноги.

– Забоялся, поди? Ну ничего, ничего…

Их было много. Человек двадцать. Они протягивали Звереву цигарки, кружку со спиртом, корку хлеба.

– Костюмчик у, тебя интересный. Где брал такой?

– В Питере городе. Еще при большевиках. Ему сноса нет.

– То есть как это при большевиках? А сейчас там кто? Ты давно оттуда? Нам же этот змей тамбовский, комиссар наш, ничего не говорит. Не измена ли?

– Не знаю, как у вас, а у нас там измена. Да еще какая.

– Эх, патронов маловато… Не устоим…

«Всем построиться! – раздался зычный голос командира. – В колонну по два! – Моряки нехотя строились. – Шагом марш!» – И отряд стал удаляться. Комиссар – в кожанке и пенсне. Он просверлил воспаленными и значительными глазами Зверева.

– Ваш? – протянул он Звереву паспорт.

– Мой. Расстреливать будете?

– Зачем же расстреливать? Вы мне нужны. Пока нужны. Пойдемте со мной.

Они шли долго. Иногда встречали отряд матросский, который колонной отмерял свой необъяснимый маршрут по изгибам смрадного игрового пространства. Наконец потолок стал выше, стены расширились, и они вышли в зал: огромный, почти что с Красную площадь. На другой стороне площади стояло нечто под брезентом.

– Зал заминирован. Как пройти, расскажу после. Вот мимо катка асфальтового, вы не удивляйтесь, тут всяко пробовали, значит, мимо катка прямо на автомобиль. «Жигули» шестой модели, если не ошибаюсь? Потом на два шага левее танка Т-34. Вот этот поржавей – Т-72. Значит, на два шага левей и прямо на вешку. Там и выход. Жетон есть?

– Какой жетон?

– Вы сегодня жетон брали на автостанции?

– Да. Вот есть, кажется.

– Вы проверьте. Значит, есть. Снимете там брезент, увидите как будто в метро вход. Суйте жетон в монетоприемник – и вперед. А вот это передадите по назначению. А если вскроете, я вас верну в середине пути, и тогда уже не по-игрушечному, а по-настоящему в тупичок. И пульку в голову. Из нагана. Очень надежное оружие.

– Сумку можно забрать?

– Заберите.

Он шел по кошмарной площади, точно следуя инструкциям комиссара. Тот же сидел на чурочке, скрестив ноги, и смотрел.

Перейдя площадь и заглянув под брезент, он действительно обнаружил там выход из лабиринта.

А на конверте прочел: «Москва, Кремль, Бурбулису…»

Он, только отойдя от комиссара, ощутил что-то лишнее в сумке. Она стала тяжеловатой. Но, решив, что ничего не происходит зря, а все уже записанное в книге судеб не отредактировать, Зверев решил не искушать судьбу. Открыв сумку, он обнаружил там четыре гранаты. Как их правильно называть, он не знал, но знал, что они в полном порядке и готовы к применению. Должно быть, кто-то из пленников лабиринта нашел сумку и положил туда кое-что из своего добра.

– Эй, ты что, сучий потрох, делаешь? Ты что задумал? – запрыгал на одной ноге комиссар, доставая наган из кобуры.

Он положил на турникет письмо к Большому литовскому брату: сверху припечатал связкой гранат и выдернул на одной кольцо. А потом сел рядом и закрыл глаза. А когда распадался на атомы, когда возносился к потолку подвала, ощутил ликование.

– Ну что, московит, оттянулся?

Три дня и вся жизнь в Петербурге

– Когда вы меня отвезете домой?

– Очень скоро. Пойми меня правильно. Твоих родителей нужно подготовить. С тобой же ведь всякое происходило. Они отчаялись уже. Им позвонили, сказали, что, по всей видимости, они тебя увидят в самое ближайшее время. Отдохни пока немного.

– Нет. Я хочу домой.

– Позволь тебе не позволить. В этом заключается моя работа. Разрешать или не разрешать. Я милиционер. Мент. Мне стоило большого труда тебя найти, Коля. И я должен тебя допросить. Снять показания. Это важно. Ты понимаешь?

– А потом сразу домой?

– Если я услышу от тебя то, что хочу услышать, – сразу. Но, по всей видимости, только завтра.

Николай Дмитриевич Безухов заплакал.

«Безумно жаль парня, но так и должно быть», – подумал он. Николай Дмитриевич хватил лиха в подсобке разливочной на проспекте Большевиков, в тайном цехе, где в бутылки с какими-то фантастическими названиями водок разливали неплохой спирт. Содержимое должно соответствовать.

– Ты, Николай, теперь человек взрослый. Будешь показания в суде давать, если захочешь. Не захочешь – не будешь. Твоим родителям деньги предложат. Большие деньги. Как думаешь – возьмут?

– Откуда мне знать? – совершенно по-взрослому ответил Николай Дмитриевич.

– Ну вот и чудненько. Ты наелся или еще бутербродов сделать? Или пельменей?

– У вас водка есть?

– Привык уже?

– Ага. Голова раскалывается.

– Сколько же тебе давали?

– Утром немного, грамм пятьдесят. В обед полстакана. И на ночь.

– А сам ты не наливал себе?

– Нальешь, как же. Сразу по хоботу получишь. Или… – Он опять заплакал. – А можно мне ничего не рассказывать? Даже родителям?

– Коля, мужик! Они же догадаются. Тебя же врач будет осматривать. Ты уж терпи. А мы все тебе поможем.

– Водки дадите?

– Ну, давай, по маленькой.

Зверев сходил на кухню, достал из холодильника бутылку, налил в кастрюльку воды для пельменей, сделал два толстых бутерброда с докторской колбасой, сыром и маслом. Он так с детства любил… Масло, потом сыр, сверху колбаса. Открыл банку маринованных огурцов.

– Иди сюда, Николай Дмитриевич. Только про это yж никому не рассказывай.

…В Пулкове Коля работал уже неделю. Собирал пустые бутылки. Бомжам сюда добираться было накладно. Конкуренция небольшая. Поспокойней, чем на вокзалах. С милиционерами у него получилось полное взаимопонимание. Нейтралитет. Из здания его выкинули пока всего раз. Тепло. Частенько помогал при получении товара в ларьках и буфетах. Работал честно и ничего не украл, хотя были возможности. За день выходило тысяч до пятидесяти. Народ летает сейчас богатый. Простой человек – только по крайней нужде. Пива пьется бутылочного много. Только тару нужно успевать отслеживать, потому что и буфетная братия не гнушается.

В тот день должны были что-то завозить в ресторан на втором этаже. Его позвали, он ждал у входа. Потом должны были провести в подсобку, и там уже он начинал грузить. Здесь его кормили два раза. Мясо давали. Пулково – место не вредное. Если бы не тот день, он бы и сейчас там оставался.

– Родители-то работают?

– Мать работает. Триста тысяч получает. Отец на бирже. Столько же… У меня иногда миллион выходил.

– Правда, что ли? – искренне удивился Зверев.

– А то… – гордо ответил Николай. Он уже захмелел.

Зверев решил, что пора и за пельмени приняться.

– Я с горчицей люблю, – заметил Коля.

– Нету горчицы. Есть волшебный порошок.

– Что еще такое? – Мальчик хмелел и становился несколько нагловатым. Он потянулся к бутылке снова.

– А не хватит тебе?

– Мне-то? Да я ни в одном глазу.

– Ты раньше-то пробовал водку?

– Было дело. Но так, как у кирбабаев, нет.

– Чего ж ты их так?

– А чего? Они и есть кирбабаи. Вот оклемаюсь и всех буду мочить.

– Николай Дмитриевич, пора нам о деле поговорить. Пить мы больше не будем. Сейчас все расскажешь и утром поедешь домой. А может быть, и прямо сейчас. Давай рассказывай.

– Шалишь, ментяра, на понт взять хочешь?

– Коля, я тебя вместо дома в распределитель отвезу и личность буду выяснять. Неделю. Ты у меня сейчас договоришься.

Коля сник.

– Значит, жду я работы. У ресторана на втором этаже. Там обедают Бабетта с Кроликом.

– Знаешь их?

– Посматриваю телевизор, – важно объявил Николай Дмитриевич.

– И нравились они тебе?

– Почему нравились?

– А нету их больше. Они из того ресторана вперед ногами отплыли. Убили их.

– Ну дела! – весело объявил Коля.

– Ты, Николай, значит, стоишь у входа и что видишь?

– Все вижу. Весь зал.

– И что в зале?

– Сидят все, обедают.

– Сколько было людей в зале, может, вспомнишь?

– Пятеро всего. Двое слева портвейн пили, Кролик с Бабеттой справа сидели.

– А пятый кто?

– А пятый мужик. Кофе пил или чай. Не помню. Потом он подошел к Кролику, постоял там у них недолго. Потом пошел на выход.

– И все?

– А что еще?

– Что он у столика делал?

– Мне не видно было. Он спиной стоял. Потом пошел на выход.

– Так, пошел. Что дальше?

– А кто убийца?

– А ты как думаешь?

– А мне откуда знать?

– А он и убил.

– Во дела.

– И что дальше, Коля?

– Он ко мне подошел и стал смотреть на меня внимательно.

– И дальше?

– Жвачку вынул из кармана, целую пачку, потом руку мне на голову положил, а потом я ничего не помню…

– Но как к кирбабаям попал, помнишь?

– Помню, как у моря сижу. Холмы зеленые – помню.

– Вы что, в лесу с ним были?

– Не были мы ни в каком лесу. А может, и были. Он мне память вынул. Потом вложил. И там большого куска не стало.

– С чего ты взял?

– Мне сон такой стал сниться.

– То есть ты все помнишь до того момента, когда он дал тебе жвачку?

– Да, до момента.

– А потом что? Ты когда в себя пришел?

– На Кондратьевском рынке.

– И как ты там оказался? Делал там что?

– Как бы сидел на ящике. Там, где удочками торгуют. Червяками.

– И дальше что?

– Я даже не знал, сколько времени прошло. Есть страшно хотелось. Тут мужик подошел.

– Какой?

– Спиридон. Из кафешки, где меня держали. Работу предложил. Сто штук вечером обещал.

– И ты поехал?

– Поехал.

– Там, в Пулкове, смерть мимо тебя прошла. Жвачку ты от нее получил. А мог и то, что Бабетта с Кроликом. Иголки с цианидом.

– А нашли его?

– Вот тут ты и поможешь нам. Ты умаялся сегодня?

– Домой отвезете?

– Отвезу, Коля. Только ты поспи покуда, отдохни. А я позвоню, чтобы тебя встречать готовились.

Зверев вынул из шкафа телефон, подключил его, набрал номер психолога Хорина. Того не оказалось дома. Больше он не рисковал обращаться ни к кому и решил ждать.

Хорин появился дома через два часа. Мальчик спал. Пиликала на столе рация. Зверев слушал, как переговариваются патрульные машины, что им говорят с пульта, прикидывал примерную ситуацию по городу. Делал он это совершенно автоматически, чтобы не включать телевизор и не слышать заклинаний стервозных дам и глубокомысленных комментаторов о беспомощности правоохранительных органов.

– У него провал памяти, Хорин. Говорит, что подошел мужик, а это был Телепин, положил руку на голову, и все. Зеленые холмы и море. Очнулся на Кондратьевском. Потом его Спиридонов отвел в подпольный цех, где приковал цепью к паровому. Потом – сам понимаешь, что делалось. В день чуть не по бутылке водки заставляли выпивать.

– Ты его похмелял, что ли?

– Пришлось. Сможешь с ним работать?

– Когда проспится и протрезвеет.

– Мне каждый час дорог.

– Я же сказал, что когда придет в себя. Нужно его сейчас в палату.

– Он домой хочет. Я же обещал.

– Хочет – поедет.

– Давай я тебе раскладушку поставлю. Он проснется, и будешь работать.

– А если сейчас не получится? Он же запрется потом. Будет тяжелей стократ.

– А если потом родители к нему не подпустят?

– А кто у него родители?

– Нормальные советские нищие.

– Не знаю. Можно попробовать. Ты чего его домой-то притащил?

– Тут надежнее. Я еще и наряд поставил. Смерть мимо него один раз прошла, второй раз не минует. И меня заодно приберет. Дело какое-то нечистое, Хорин.

– Ну, черт с тобой.

– Ну и чудненько. Ты скажи: тебя гипнозу на курсах обучали или ты уже уродом родился?

– Родился. А потом развился. Хочешь, тебя разовью?

– Нет, спасибо. Мне и так хорошо.

…Николай Дмитриевич шел по желтой дороге среди прекрасных зеленых холмов. Он не знал цели своего путешествия, но знал, что ему непременно нужно дойти до конца дороги. Там должно было быть море. Не холодное и осеннее, а теплое, сказочное море. Он никогда не был в столь чудесных краях и потому радовался. Большие белые птицы сопровождали его в этом путешествии. Они как бы говорили: «Не сомневайся, мальчик. Просто иди по дороге. А мы будем лететь рядом, чтобы тебе было не скучно».

Он шел уже долго, но совершенно не устал. Сил даже как будто прибавлялось с каждым шагом, и он даже побежал. Дорога стала спускаться к особенно красивому холму, и под ним обнаружился вход. Он вошел внутрь и оказался в туннеле. Здесь было прохладно. Желтая дорога закончилась, и он шел теперь по бетонным плитам. Туннель оказался длинным. Он освещался длинными холодными лампами, но птицы тоже влетели внутрь и, почти касаясь этих ламп крыльями, сопровождали его. Но теперь они уже не были белыми и прекрасными. Они менялись на глазах, по мере того как приближался свет в конце пути. Вместе с ним из туннеля вылетела стая черных чаек. Они были совершенно черными, но все же это не были вороны. Это были чайки. Злые и завистливые. Он хотел было повернуться и побежать туда, где холмы, и солнце, и желтая дорога. Но птицы не позволили ему этого сделать. Они выгнали его.

Николай Дмитриевич увидел трубу ТЭЦ впереди, холодный осенний залив и желтый «икарус»-колбасу на конечной остановке. Он знал, что ему нужно найти какой-то дом. Там-его ждал человек, который вернет его домой. Он знал, что так нужно, но ему было жаль холмов и дороги.

* * *

От этой двери ключей у Зверева не было, как не было их ни у кого, кроме Валеры Телепина – то ли бомжа, то ли героя пустынных горизонтов. Дверь стальная, двойная, с рожками стопора, так что даже если срезать петли, цель достигнута не будет, а будут плевки, разнообразные слова и путешествие за автогенным аппаратом.

– Нам здесь жэковская братва совсем ни к чему. Звоните нашим кулибиным, сержант. Пусть везут главный свой аппарат. На прошлой неделе Садчиков такую же дверь за три минуты вскрыл.

Сержант побежал вниз, к машине, и Зверев подивился тому, как тихо, почти бесшумно спускается он по пролетам, словно бы звук оставался под чудесным каким-то колпаком, который вместе со стокилограммовым опером плавно съезжает вниз.

Фургон с технарями ждали минут сорок. За это время никто не поднялся по лестнице, никто не прошел сверху.

Нежилая парадная с мертвыми трубами коммуникаций, сорванными электрощитками, давней пылью и запахами, затхлыми и злыми. Хотя «дупло» располагалось на третьем этаже старого расселенного дома, где недостижимые потолки, огромные коридоры и память чужих свадеб и поминок в нескольких поколениях, адрес жилья этого сейчас был иным. Оно находилось гораздо ниже уровня третьего этажа, ниже уровня земли, ниже уровня Зла. Писать следовало до востребования, а посещать не рекомендовалось. Но уже выкатывали из фургона какой-то аппарат, похожий на сварочный, срывали замок на щитке распределительного шкафа под аркой двора, так как дом был обесточен, тащили наверх кабель.

– Машина – класс, – захлопотал Садчиков, – такие в Спитаке были. Потом почему-то оказались у братвы. Много квартир ими вскрыто. И электрический импульс, и гидроусиление. Хотя можно было просто домкратами отжать, да так быстрее.

– Вот выйдешь в отставку, заживешь. И опыт, и знание материальной части.

– Тебя в бригадиры, Юрий Иванович.

– Мне до отставки еще дожить надо. Ты вскрыл и ушел. А мне головой потом думать.

– Ой-ой-ой… Мыслитель. Ну все. Пока не хватайтесь за железо, горячее. Руку просунете немного погодя, откроете замки.

За стальной преградой простая деревянная дверь с хлипким, хотя и аккуратным запором. Сержант просто внес ее внутрь плечом. Зверев вошел первым, распахнул дверь напротив, как оказалось – туалета, распорол темноту фонарем. Сразу бросился в глаза рулончик на стене, коврик, чистота, насколько можно было определить за секунду. А уже рванули дверь левее – в ванную, вбегали на кухню, в комнаты. Зверев вышел в коридор, прошел на кухню, открыл холодильник, который, как ни странно, работал. Начатый пакет молока, сосиски, масло, большая банка тушенки вскрытая, но едва тронутая. На столе клеенка, старая, но вымытая, и немного посуды в сушилке над раковиной. Он открыл хлебницу. Половинка батона и дарницкий, дня примерно четыре как куплены. Пол чисто вымыт, и оттого следы милицейских сапог и другой обуви явственно отпечатывались на паркете. Электроплитка на столе и кипятильник на гвоздике. Зверев щелкнул выключателем, вспыхнула лампа в розовом абажуре. «Значит, фазу кинули из соседнего дома, а может, от аварийки», – автоматически определил он. Тут же по всей квартире захлопотали коллеги.

– Ты бы, Юрий Иванович, как поступал бы с расхитителями народного электричества? – спросил Садчиков. – Надеюсь, расстреливал бы? Коммунальщиков? Сантехников да электриков? Домоуправов, надеюсь, на фонари? Возле родного РЭУ?

– Трудный вопрос. Кое-кого конечно бы расстрелял. Да как бы не ошибиться. Потом войдешь в анналы истории как палач-ликвидатор.

– Так ты бы их сам потом и переписал. Анналы-то. Наше дело вскрывать, ваше – писать протоколы. Или анналы.

– Ты работу закончил?

– Нет еще.

– Чего тебе еще тут надо?

– Еще дверка есть…

– Ну?

– Сейф…

Сейф, как в классическом детективе, был вмурован в стену и прикрыт картиной. На картине пейзаж, поля, вдали замок, на переднем плане два пилигрима, завтракают или ужинают, по освещению не понять. Холст темный, не очищавшийся давно. По какой-то добротности, исходившей от него, Зверев для себя решил, что ему лет двести. И уже не важно, подлинник это или копия.

– Значит, так. Все подобные случаи помните? Все лишние из комнаты.

В фургоне приехала целая бригада. Мастера на все руки. Как будто нужно было найти бомбу в правительственном учреждении. Сейф прослушали, просветили, прозвонили. По городу «умельцы» распространили «противоугонные» устройства, и несколько раз те, кто пытался вскрыть похожие сундучки, оставались без рук и без глаз.

Не бери чужого – и не будешь иметь проблем. Наконец дали отмашку, и Садчиков аккуратно взрезал дверцу. Ну и подивились же все…

В сейфе стояли колбы и пробирки. Но не с героином и не с золотым песком… Волосы, желтые, предположительно собачьи зубы, порошки зеленого цвета со знакомым и вместе с тем чужим запахом трав, настойки какие-то, наверное тоже на травах. Отдельно, в полиэтиленовых пакетиках, шкурки лягушек, змей. По виду – гадюк.

– Прозвоните квартиру на предмет металла, коммуникационных неожиданностей – и все свободны. Кроме, естественно, Вакулина.

Непосредственно обыск они начали в двадцать часов одну минуту.

Телепин жил здесь примерно год, но жил основательно. От прошлого хозяина квартиры ему досталась вся мебель, старая, но сносная. Два раскладных дивана, четыре кресла, книжный стеллаж, раздвижной дубовый стол, красные бархатные портьеры. Шкаф с одеждой в той комнате, где Телепин спал под красным же байковым одеялом. Зверев сдернул одеяло. Простыня была не совсем свежая, но ничто не напоминало о том, что на ней некогда пребывал бомж. В квартире была вода, но только холодная. Одного хозяина подпитать не проблема. Были бы деньги. Значит, он носил белье в прачечную или к доброй барышне. Вельветовые джинсы, две пары брюк, рубашки, куртки летние и зимние. Пять пар носков в шифоньере. Даже носовые платки в выдвижном ящичке. Телепин был аккуратным человеком, что подтверждалось показаниями его товарищей по Дну. И не принимал алкоголя, по крайней мере прилюдно. В бельевой тумбе нашли три нераспечатанные бутылки дагестанского коньяка. Человек идентифицируется по своей библиотеке с точностью почти достоверной. А книжечки-то были те еще. Руководство по практической магии. Магия белая и черная. То, что лежит на книжных лотках, и то, что бережно прячут любители эзотерических знаний, посетители астрологических кружков, читатели индуистской тарабарщины, ловцы неопознанных объектов. Зверев взял в руки толстый репринт с черепом и недобрыми тварями на первом листе, и в квартире тут же погас свет.

– Ты бы не трогал лучше этих книг, – погрустнел Вадулин, – что нам в них проку?

– Ну, не скажи. В них-то и весь прок.

– А в пробирках, думаешь, что?

– Волосы мертвеца, настой на внутренностях собаки, умершей от бешенства, ногти новорожденного. Весь джентльменский набор. Должны где-то быть реторты.

– Для чего?

– Естественно, для возгонки. Иначе как же получить эликсир?

– Ты что, веришь в эту ахинею?

– А ты думаешь, отчего погас свет?

– Провод наверняка от соседнего дома. Электрики уничтожают вещдок. Отключились. Теперь провод обрежут в разумных пределах.

– Ну, хотелось бы верить.

– Что еще нас интересует?

– Письма, конверты, записные книжки, дневники, фотографии.

– Отсутствуют.

– Ты думаешь?

– Я уверен.

– А как насчет телефона?

– Думаешь, аппарат куда-то подключается?

– Не сомневаюсь. Посмотрим разводку с лестничной клетки.

Телефонные провода в одном пучке с электрическими свисали, казалось бы, безжизненной кистью, но все же один тоненький, черный прокрадывался в квартиру, замысловато путешествовал по плинтусам и заканчивался в розетке во второй, дальней комнате. Зверев подключил аппарат и услышал ровное гудение.

– Подключает в определенное время. Когда звонит сам или ждет звонка. Нитка левая. В принципе можно обнаружить прибором. Все удобства у мерзавца.

– Думаешь, мерзавец?

– А если не мерзавец, то зачем мы тут сидим? Я домой хочу. Телевизор смотреть. Тем более что попсы поубавилось…

Затем Зверев застелил опять диван, лег поверх, не снимая, впрочем, обуви, положил руки под голову и стал ожидать сумерек. Безумство белых ночей, надсадный полет над гнездом нетопырей, которые выползли из подвалов, спустились с чердаков, освоили и обживали уже дворы и скверы, дома и площади, подобно инею, невесть откуда появившемуся летом, проникали сквозь запертые двери, растекались лужами возле ковриков и оседали на стенах, чтобы затем преодолеть последние преграды и осесть в душах жителей города.

Вакулин продолжал методичный осмотр квартиры, обходя ее по часовой стрелке, перетряхивая брошюры и фолианты, не пропуская ничего. Зверев знал, что эту работу он любил делать в одиночестве, с помощниками пререкался, и потому не мешал ему. Наконец нашлись и реторты, и спиртовка, и еще какие-то трубки и змеевики. Все это было упаковано в картонную коробку, спрятано в нишу в дальней комнате, укрыто полиэтиленом. Там же в нише нашлись картоны со сферами и окружностями, разбитые на сектора. Телепин был, видимо, специалистом широкого профиля.

– Когда поймаем его, закажем гороскопы? Посадим в одиночку. Пусть на весь отдел рисует. Времени будет много.

– Боюсь, он уже и так нас просчитал. Без гороскопов и натальных карт.

– Ну что, опечатываем дверь и уходим?

– Шутишь… Нужно сменить замок, заварить дверь. Звони Садчикову. Только не с этого телефона. Чтобы к полуночи все было сделано.

– А если хозяин вернется?

– До полуночи или после?

– Рассмотрим оба варианта.

– Если после, то не сможет войти. Будет думать, как быть дальше. Тут у него много добра.

– Ну, волосы мертвеца он найдет легко. С заповедными травами и жабами сложнее. А вот книги – совсем другое дело. Особенно та, под которую свет потух. – И при этих словах Вакулина лампочки вспыхнули вновь по всей квартире.

– Значит, он придет до полуночи…

– Вызовем наряд?

– Лучше попа с набором крестов. Ты человек верующий?

– Я образование получил в советское время. А верю в разум и целесообразность.

– Тогда зови роту ОМОНа.

– А ты что предлагаешь?

– Мы вторглись в жилище колдуна. Так и запиши в протоколе осмотра. Вызывай Садчикова, а я полежу немного. И свет выключи.

Простучали каблуки Вакулина по лестнице, пришла краткая тишина, стал уходить свет. Именно сейчас, когда стал гаснуть свет дневной, Зверев остался один.

Рядом, на табурете лежала рация, в ней шелестели голоса, переговаривались группы. Наконец его вызвал Вакулин.

– Я снаружи останусь. Смотрю за подъездом.

– Хорошо. Вызови Анисимова, пусть аккуратно поднимутся на чердак. Впрочем, не надо. Там наверняка полно квартирантов. Нужно отслеживать чердак и окна с обеих сторон.

– Что он тебе, акробат? Или боец спецназа?

– Ты делай, что тебе велят. Кстати, где твой НП?

– В квартире на первом этаже напротив. Вошел с другой стороны дома. Квартира сквозная, окна выбиты.

– Хорошо.

– Анисимов уже едет.

– Слышу, естественно.

А потом как бы мгновенный сон настиг Зверева, помутнение сознания. Прострация. Странные видения пришли из мира полуночных сфер. Огромный голубь, жирный, с кривым толстым клювом, сел около и стал чистить перья. Он лукаво оглядывал Зверева, словно бы готовился съесть его. Именно так потом казалось ему, когда пытался вспомнить происшедшее. А затем голубь спрыгнул, подобно жирному гусю, на паркет, как-то раскорячившись, некрасиво, и засеменил в соседнюю комнату. Зверев услышал монотонный звук, как будто гудение, и смолкли голоса товарищей в эфире. Затем он встал и отправился вслед за птицей. Но никакой птицы в комнате не было. А за окном висел на белом, должно быть капроновом, шнуре человек и вращался вокруг собственной оси. Когда он повернулся лицом своим трупным к Звереву, тот автоматически стал его определять. Лицо узкое, надбровные дуги прямые, нос прямой, тонкий, ноздри широкие, глаза, кажется, голубые, лобнотеменные залысины, щеки впалые, рот… и больше он не помнил ничего…