Текст книги "Тройное Дно"

Автор книги: Леонид Могилев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 25 страниц)

Выскочив во внутренний двор, преступник оставался невидимым для Вакулина, так как машина того стояла метрах в тридцати левее, не выпячиваясь, и он просматривал выход на тротуар, не допуская, что Зверев пропустит иглометателя внутрь дома. Тот же спокойно вбежал в первый подъезд слева, распахнул едва прихваченную дверь нежилой квартиры, которых было в доме больше половины, вырвал оконную раму и выпрыгнул на тротуар Лиговки. И исчез.

– Юра, ты что наделал?

– Упустил преступника.

– Почему? А ты что? Куда смотрел, Фролов? Ты же опытный человек! Вы зачем в столовку приперлись?

– Да не причитай ты, – прервал трагический монолог своего помощника Зверев. Он был явно озабочен, но не растерян. Все, что ни делается, – к лучшему. Это явно не бомж. Здоровый, координированный. Ушел совершенно грамотно. Тем более что у него был помощник. Или тот, к кому он приходил сюда. Кто-то выключил свет. Кто-то отсек Фролова. – Расскажи-ка, как тебя положили.

– Захват, подсечка, рука за спину, лицом вниз. Потом Юра заорал: «Свет, свет!» Свет загорелся, а около меня уже никого. Бомжи вдоль стен. Повар в окошке, отравитель где-то далеко…

– А теперь скажи: когда тебе руку ломали, лицо сообщника этого невидимого рядом было. Недолго, но было. Запах был от него? Перегар? Вонь от немытого тела? Ты же помнишь, как в очереди от них пахло…

– Никакого запаха не было. А ломали меня правильно и умело.

– Где сейчас бомжи?

– Как где? Разбрелись. Им теперь и бульон не в радость. На каждом мелочь какая-нибудь да есть.

– Вот тут мы и оплошали. Не нужно было их выпускать. Выстроить и обнюхать.

– Тебе, Юра, прогул на пользу не пошел, – подвел итог Вакулин. – Слабо ты сегодня выступаешь. Непрофессионально. Иллюзии поддался. Подумал, что бывшего человека ты легко и непринужденно проводишь в автомобиль.

– Товарищ старший лейтенант, заткни пасть! Он такой же бомж, как ты артист балета. Хотя про тебя я не могу сказать определенно. Ты ко всему имеешь равновеликие возможности. И вообще, почему мы при подследственном выясняем отношения?

– Нет, ничего, я и не слушаю вовсе.

– Ты лучше скажи, тот это человек? Ты уверен?

– Тот.

– Уверен?

– Смотри. Вот водитель в «икарусе» тоже был уверен.

– В каком «икарусе»?

– В том, который взорвали сегодня.

– Что, будем дискутировать или поедем?

– Поедем, товарищ Фролов. Повезем гражданина Пуляева в морг.

– Не рано?

– Вовсе нет. Там от одного человека голова осталась. То есть лицо. С характерными признаками. Пусть его и посмотрит.

– Я трупов боюсь.

– Да никакого трупа и нет почти. Так. Останки бренной плоти. Но посмотреть необходимо. Давай, Фролов. А сюда мы еще вернемся. Попозже и в расширенном составе. «Соломинка»… Суп с булкой. Ну-ну.

Только никакого трупа, никакой головы на месте уже не оказалось.

– Только что было все! И голова, и кишки, и ручонки… И еще кое-что. Как положено. В мешке с биркой…

– Ты поищи. Не волнуйся. Может, переложили куда? – с надеждой попросил распорядителя Фролов. – У товарищей спроси.

– Не было сегодня никаких товарищей.

– А скольких привозили сегодня?

– До этого троих. После – никого.

– Так что же? Укатилась голова, что ли? Упрыгала?

– Не понимаю ничего.

– Ты найди нам голову, дружок, найди…

– Если вам все равно какую, то я сейчас.

– Ты нам нашу найди. Из автобуса.

– Нет ее. Как не было.

– И что ты думаешь по этому поводу?

– Давайте спирта выпьем. Там, в дежурке.

– Может, ты ее в дежурку унес?

– Да не знаю я, где она! Не знаю! Арестуйте меня, что ли.

– Зачем? Ты нам на свободе нужен. – И Фролов пошел к выходу.

Кафель белый на стенах, коричневый на полу. Пол чистый, моется часто из шланга, холодно. Святое дело – трупы, а за дверью? Во дворике автомобиль, в нем Пуляев.

– Поедем, дружок. Поедем, братка.

– Куда?

– Пока назад, в камеру. А там видно будет.

– А опознание?

– Повременим, – ласково посмотрел на подследственного Зверев, для которого сегодняшний день складывался не очень удачно. – Ты как, на условия содержания жалобы имеешь?

– Нет жалоб, гражданин начальник.

– В камере много народу?

– Достаточное количество.

– Ну, для начала переведем тебя в одиночку. Есть одна свободная. А потом и делом можно заняться. То есть не можно, а нужно.

– Не понимаю я вас, гражданин начальник.

– Его мудрено понять, – подтвердил Вакулин. – Тебя, Пуляев, нужно в спецмашине возить, с конвоем. А ты как свободный человек. В «Жигулях». Чуть ли не в задержаниях участвуешь.

– А мне зачтется?

– А все от тебя и зависит. Ладно. Повременим в камеру. Вон скверик хороший. Посидим, пива выпьем.

– Мне на работу пора, – воспротивился Вакулин.

– Ну и езжай. Троллейбусом. А мы пива попьем.

– Кончай придуриваться, Юра. Давай в контору, Фролов.

– Давать, Юрий Иванович?

– Ладно. В следующий раз пиво. Когда иглометателя возьмем. Поехали.

Рассказ Пуляева о себе на допросе

– Вы умеете играть на треугольнике? Я думаю, что нет. Хотя, казалось бы, это так просто. Бей себе палочкой – и тили-тили-бом. Кажется, что это даже легче, чем играть на барабанах и прочей дребедени. И вообще, в треугольник бьет сам барабанщик. А если тот занят? Любой из свободных музыкантов. На то это и симфонический оркестр, что в нем всякой твари по паре, вернее, по дюжине. Совершенно справедливо. И я так думал, как и всякий нормальный человек, получивший в детстве полтора года образования на клавишах. Клавиши, клавиши, это вам не три струны, особенно если речь идет о фортепиано. Потом и струны были мною освоены в объеме тех же полутора лет. Все было – и струны, и руны, и костерок, и вся прочая бестолковка в порядке самосовершенствования. «Клены выкрасили город». Как у всех и везде. В общем, жизнь моя никому не интересна, кроме вас, так как она совершенно обычна. В ней любопытны две вещи, относящиеся к данному повествованию. Можно ведь допрос назвать повествованием? Игра на треугольнике и моя уникальная игра. Как бы это поточней? Знаете, были при большевиках такие настольные игры… Вы вообще в «Детском мире» когда-нибудь бывали? Впрочем, это не важно. Футбол на пружинках, викторины разные. Ну вот. Я достиг величайшего мастерства в хоккее на столе. Это происходило так. Покупалась такая большая коробка, а в ней целое великолепие. Рычаги, табло, шайба, красные, белые. Тут реакция нужна, сметка, воля к победе. Как и во всяком профессиональном спорте. Вы мне головой киваете, а сами думаете: ну что ты плетешь, дядя? Начал с треугольников, с барабанов, а кончил детским садом. Дураков в, уголовке нет. Минуточку терпения. В этот хоккей, а настоящих коньков я в жизни не надевал, так вот, в эту игру я выучился играть в совершенстве в одном учреждении. Работали мы тогда не спеша, восьмерки катились, купоны падали, начальство отчитывалось. Я человек, как вы успели заметить, некурящий. Вместо перекура и в другое подходящее время все за пинг-понг. Вспотеешь. Потом в бюро. Там женщины носами вертят. И вот однажды, в паломничестве по фабрике, я оказался в красном уголке. И обнаружил там целую гору этих коробок, предназначавшихся для пансионата. Там детей было полно. Ну и одну коробку мы взяли взаймы и поставили в тихой комнате у одного мужика. Он там бумажки писал, а мы с товарищем совершенствовались. Дело это азартное, и вскоре мы стали играть вдвоем и втроем, навылет, а через месяц у нас была высшая лига, первая, класс «Б». Ну совершенно вся контора рубилась в шайбу. Понятно, что от такой нагрузки в игре лопались пружинки, болтики отваливались. Но рядом был инструментальный цех, и это дело мы быстро решили. Понятно, и коробок у нас стало намного больше. И у меня оказались уникальные способности к этой игре. За матерные слова удаляли с поля игрока. Снимали пластмассовый аналог. Но я умудрялся и пустым штырьком забивать.

Эта зараза перешагнула заводскую территорию, и скоро мы стали разыгрывать чемпионат города. А так как больше нигде подобных турниров не проводилось, кроме Швеции, где коробки большие и игроки в локоть ростом, я по телевизору видел, то мы решили устроить международный турнир. Написали письмо шведскому министру спорта и отправили в Стокгольм. А письмо вышло подробное, мы все приложили: список участников, заявочную ведомость, и закономерно спрашивали, где и когда можно встретиться со шведскими товарищами. Мы тогда были в жуткой эйфории и совершенно не задумывались о последствиях. Человек восемь нас было из оборонного учреждения. Естественно, дальше местной власти наше письмо не пошло. И начался шмон. Наш директор нас всех в кабинет вызвал, посмотрел, посмотрел, да как заорет… До сих пор орет, наверное. А что в «почтовом ящике» было, я уж промолчу. Полный разгром. В завершение большая группа спорторганизаторов угодила в трезвяк. А что я? Мне как раз этот городок надоел до смерти. Тем более что все смотрят как на зверя. Как на чудовище. Ведь чемпионом-то многократным и бессменным был я. Явная умственная неполноценность. Ну, устроился я в другом городе в общежитии и стал ждать. Судьба не могла меня бросить вот так просто с алиментами и пачкой грамот. Был там у нас один. Так себе игрочишка. Но он таскал из спорткомитета грамоты и переходящие кубки. Все как надо. Печати, подписи, гравировки. Ну, кубки я вернул на место. Грамоты со мной. Могу показать, если нужно.

Ну, теперь треугольник. Я по общественно-экономическому состоянию был тогда служащим. Впрочем, как и теперь. Пока кассу не разбомбил. И в вашем городе жил в общежитии при фабрике, я говорил при какой. Уволен по сокращению штатов, значит, общежитие мое. Жди расселения или ордера. Развесил я в комнате грамоты. Там сказано про хоккей. А что на столе – не сказано. Все меня здесь уважают. А играть я отказываюсь. Даже в волейбол на пляже. Чтобы не растаял нимб. Человек я холостой и, естественно, имею потребности. Тогда домики были заводские. В лесу. Платишь два рубля и два дня живешь. На всем готовом. Пайка три раза в день. Буфет был. Речка рядом. Танцы, лабухи. Свои, фабричные. Я на танцплощадке с Вероникой. Обнимаемся, тремся. И тут меня позвала судьба. Она меня всегда зовет в самое неподходящее время. Я подошел к оркестру и говорю: «Дайте, мужики, бубен. Играть хочу». Они дают. А бубен-то инструмент не простой. Умения требует. Но люди вокруг, естественно, ничего не понимают, и большинство лабухов тоже. Но главный по музыке понял. «Возьми лучше вот это». И подает маракасы, ну, шарики такие на палочках, а в них песок или другое что, лишь бы шуршали и побрякивали. И стал я трещать, ритмы разные выводить и так увлекся, что про Веронику забыл. Так и стучал весь вечер. «Хорошо лабал», – сказал потом маэстро, а я когда махал своим инструментом, бил им по левой ладони, ни о чем, кроме музыки, не думал. И вот стою я весь в поту, рука отваливается, ладонь кровоточит. И маэстро говорит:

«Слушай, мне человек нужен. Ну такой, как ты. Играть не умеешь, а музыку любишь. Я тут у вас подхалтуривал, а на самом деле в симфоническом оркестре работаю. Так вот. Нас сейчас поделили на маленькие оркестрики и послали на заработки. Хозрасчетную модель оправдывать. Я там на ударных, но не справляюсь, не успеваю, потому что еще на клавишах, там, где они есть. И иногда на трубе. А если бы у меня подмастерье был, то все бы тики-таки и тариф оформили».

«Какой тариф, дядя? Я год с небольшим на зубатом учился, еще струны подергать, да потрещать».

«Это хорошо, что ты как музыкант грамотен. Ты будешь на треугольнике играть изредка или там бить в литавр, а когда и на клавишах, самое простое. А вот бубен ни-ни. Это инструмент сложный».

…Понимаете, гражданин начальник, что со мной произошло? Вот оно!

«А когда я стучать буду, ты будешь придавать шарм оркестру. Когда нужно будет, звякнешь, а еще когда стукнешь. Соглашайся. Едем в Сибирь, по селам. Жить будем – во! Распрекрасно. Только нужно тебя главному показать. Я за тебя поручусь, а ты молчи, не говори ничего. В крайнем случае скажешь, сладенько так, что музыку разумеешь. А он добрый и усталый от нас всех. Он проверять тебя не станет. А я тебя учить буду, и люди у нас хорошие».

«А как же работа, фабрика?»

«А это мы уладим. Мы уедем, а райком поможет. Через отдел культуры, а потом все спишется».

…Ну, я, как это говорится, хлебнул кваску и согласился. Прямо после танцев и уехали.

…Оркестрик наш был таков: два контрабаса, вторая скрипка – все первые уехали в Самарканд, – потом валторна, гобой, флейта. Только не простая флейта, а пикколо. И мы с мастером. Никогда этого не забуду.

Вот я сижу в зале, а они настраивают свои инструменты. И цапаются. Они всегда цапались. Два контрабаса, а почему два и зачем, толстячки такие, кругляши и тихие бытовые пьяницы. Скрипка эта вторая, ставшая первой и единственной. Она всех и «грызла». Но слов из песни не выкинешь. Валторна. Милейший и культурный человек. Худой и длинный. Гобой – не понять что. Загадка. Хищная вещь века. Так. И флейта-пикколо… Ну зачем ей была нужна эта музыка? Ее бы во дворец, к королю Артуру. А уж ума-то, ума! И вы уже догадались, что все здесь вокруг флейты и завертелось. И я тоже. У меня же преимущество. Во-первых, я всех моложе. Во-вторых, зачем им огласка? А я постучал, позвенел и через месяц опять на фабрике. А им же опять друг друга грызть и совращать.

Ну, нужно сказать о том, что слухи о прошлой бедности наших сел и деревень были несколько преувеличены. Кушали от пуза. Это сейчас командармы экономики всех нас под один нож со скотиной пустили. А тогда другого ничего не было, но кушали от пуза. А может, это для нас тут последнее выставляли. Трудно сказать. Хлебного вина без излишеств, но всегда. Это по тем временам было уже кое-что. Так. Ну, пора о треугольнике. Мы с мастером репетировали вдвоем. Он весь репертуар помнил наизусть, и вскоре я уже без помаргиваний и жестов бил в литавры и тарелки, тряс и стучал. И естественно, по треугольнику. Красивый инструмент. Я оказался прирожденным треугольщиком. А к середине гастролей уже и барабаном баловался. Короче, вреда от меня было мало, а польза изрядная. Ну, понятно, была и лажа. Как без этого? А главное, приспособили меня к конферансу. Выдали артистический костюм, и я объявлял: «Танеев. „Канцона“». Или там еще: «Римский-Корсаков. „Каприччио“». Или даже с двумя «р». Не помню сейчас. Голос у меня от природы неплохой, а наглости и вальяжности могу допустить сколько угодно. Вот объявил – и за кулисы. А там потихонечку назад. К мастеру. И по треугольнику. И по литаврам. И слава Богу, что главный никогда не узнает о наших аранжировках.

Одна беда. Флейточка наша была из хорошей семьи. Вернется с гастролей – и в родовую квартиру. Паркет, окна просторные, папа в кабинете, прочая семья в других комнатах. А за этот месяц наши отношения с флейточкой уже дошли до вопроса вступления в дозволенные законом. Это как? Мне из общежития блевотного на паркет? Здравствуйте. Вот я, игрок на треугольнике, чемпион по хоккею на столе. Флейточке этого было не понять вовсе. А мне и понимать нечего. Не их я поля ягода. Или не с их поля. Как оно культурней, я и не знаю. Можно, конечно, и квартиру снять. Вить гнездышко. Ну, что я за тварь такая? И до того я стал переживать, что погнал лажу сплошняком. Ударю не там, потрещу не так. Вместо «Юморески» Дворжака объявлю «Марш» из «Аиды» Верди. Тут еще гобой стал меня оттирать… Она не хочет. Он злобствует, я лажаю, мастер, глядя на все это, запил. Музыка вразнос. И такой разнос и разнобой, что даже зрители догадались. Это как же надо играть, чтобы зритель фальшь почувствовал?

Но гастроли, слава Богу, шли к концу. Предстоял последний концерт в районном центре. А там музшкола была. Так что ожидала нас стыдоба. Собрались мы перед концертом и договорились. Потом хоть ножами друг друга резать, но чтобы концерт был на уровне. Ну, договор дороже денег. Отгладили мы костюмы, я треугольник пастой начистил, все блестит, тарелки тоже. Мастер смотрел на все это великолепие, смотрел, махнул рукой, но пить не стал. Уговор. И все шло как надо. Даже валторна не подкачала. А она, по-честному, бездарь. Заливались все, как на Страшном суде. И тут я объявляю: «Шопен – „Прелюдия“».

Там вообще одно фано. Ну, еще чуть-чуть скрипочки. Но мы из нее конфетку сделали. Мастер на зубатом. Оба контрабаса, гобой, флейточка, а это уже перебор. Так что валторна отдыхала и слушала. Я там ничего на своем железе не должен был делать. Но не утерпел. Флейточка пошла, и я так потихонечку вступил. И так оно забористо получилось, что надо было нам два такта вести, а мы восемь. И случилась полная гармония. Тут занавес, бис, флейточка в углу плачет, мастер плачет: «Ни на какую фабрику не отпущу, будешь, скотина, теперь при филармонии». Ну, потом, понятно, прием в райисполкоме, потом банкет в гостинице.

А дальше – больше. Ночью гобой, а он по совместительству у нас бухгалтер, проиграл все наши деньги, вернее, все, что остались, а он их частями отсылал в филармонию, но все равно много денег, за треть поездки, проиграл на бильярде. С горя. Ну чего там? Тысячи четыре «зеленых». Эко дело. Только он еще и повеситься решил. И почти преуспел. Вытащили его, однако, из петли. А если бы не вытащили, оплошали, то всем бы освобождение. Сам проиграл, сам себя наказал. А теперь вот жив. Надо выручать. А уже билеты на самолет. Всем домой хочется. Ну что такого? Скинуться можно. Так ведь где гарантия, что он опять в петлю не прыгнет. Или бритвой по горлу. Тоже удачно можно попасть.

Я всякие уродства видел. Контрабасы пыхтят, на самолет собираются. Все добро наше уже на аэродром уехало, за исключением самых любимых инструментов. Мы навели справки. Бильярдист этот – известная бестия. Денег не вернуть. Ну что тут поделаешь? Мастер говорит: «Он здешний. Пошли к нему домой, объясним, что деньги казенные. А нет, так за горло». Ох. Ну, пошли. Мастер, я и флейточка. «Я его разжалоблю. Это же отчасти из-за меня».

Ну, пошли мы. Квартира богатая. Один живет. Выслушал, посмеялся. Осмотрел нас. «Ну что у вас попросить? Вы же ребята нищие. Вот если бабу оставите со мной на час, так и быть. Отдам. Это уж сами должны понимать».

Мастер его сразу душить хотел. Но тут мне повезло, и, видимо, последний раз в жизни.

«А давай сыграем на все. Если ты выиграешь, баба твоя, – а тут флейточка аж серой стала, а мастер опять взвился, – а если нет, все до копейки назад и три шампанского. Вон тех, что за стеклом стоят».

«Ты понимаешь, мужик, на треугольнике я с тобой соревноваться не буду. Тут ты гениален. На бильярде – смешно. Я в Подольске второй кий держал по всей державе. А вот не хочешь ли вот в такую игру?» – И снимает со шкафа… Что? Ага…

Ну конечно, настольный хоккей. Флейточка покраснела, мастер завыл. Я пиджак снимаю. Ну откуда он может знать? Но и опасаюсь. Он ведь должен всякие полеты снаряда спортивного на три хода вперед высчитывать. Профи.

«А откуда у тебя это?» – невинно спрашиваю.

«Да вот, вместо выигрыша взял, – смеется, – ну, или играешь, или скатертью дорожка. Только без бабы. Она тут останется. А денежки вот они», – столешницу открыл и показал.

«Так, – говорю, – играем пять минут и без разминки. Заводи будильник».

«Зачем будильник? Электронный секундомер в часах. С зуммером». – И он завел. Главное в этой игре – спокойствие и броски крайними нападающими с ходу. Одолел он меня. Почти. Пока я к этой поляне привыкал, получил шесть штук, а забил три. А времени осталось – минута с небольшим. Компания моя сидит, ну смерть и то краше. Мастер нож перочинный в кармане раскрывает. Но у игрока-то наверняка ствол припрятан. Тут я постиг эту коробку, а счет уже десять – шесть. Глянул я еще раз на флейточку, мастеру подмигнул и говорю игроку: «Беру тайм-аут. Останови секундомер». – «Имеешь право», – отвечает. И остановил. Тут я куражиться начал. Приседать, кисти рук разминать. Узнал, сколько секунд до сирены, – и началось. Я мог сразу штук двенадцать забить – и дело кончено, но мне все мало. Секундомер в мозгах тикает, рука не дрожит, довел дело до равного счета, потом специально пропустил, и вместе с сиреной вкатил шайбу, да так, что сбоку подбросил, а центровым головой – и в самую девятку. Мастер привстал, флейточка ополоумела, а игрок говори?: «Я от дополнительного времени отказываюсь, ты чемпион». И деньги, все до рублика, отдает.

Когда мы уже из дома вышли, он меня в сторону отводит и говорит: «Мужик, ты же цены себе не знаешь. Ты же игрок. Давай я тебе уроки буду давать на бильярде, и мы поедем по державе. Страшные бабки будем иметь. Я же доподлинно знаю». Я вздохнул, крякнул и отказался. Потом он нас догоняет, кричит: «Шампанское забыли!». Да ну его к черту, это шампанское.

На этом у нас с флейточкой все и закончилось. Вернулся я на фабрику, забрал вещи свои, грамоты, книжку трудовую. Там уже в кадрах благодарственное письмо лежит из отдела культуры. Я и его забрал.

Я теперь в Астрахань собрался. Говорят, там хорошо. Рыба есть еще и то ли префект, то ли парторг справедливый. Ну отчего бы мне не поехать в Астрахань? А мастер теперь в Питере, на улице лабает. У канала Грибоедова. Надо как-нибудь заглянуть. Заказать песенку.