Текст книги "Выход на бис"

Автор книги: Леонид Влодавец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 34 страниц)

Леонид Влодавец
Выход на бис

Я и не знал… (Вместо пролога)

– Не надо! Я все скажу! Все! – коротко стриженный, здоровенный, с претензиями на качка тридцатилетний мужик дрожал, как осиновый лист, прикованный наручниками к столбу.

И было отчего. Перед ним, в земляном полу сарая, зияла глубокая яма-колодец. Пока пустая. Но рядом, в точно такой же, почти доверху залитой еще не застывшим бетоном, судорожно подергивались две босые человеческие ступни. Это были последние судороги, секунда – и все кончилось. Пальцы застыли скрюченными.

– Заливай, Бето! – произнес голос невидимого человека. Парень в строительной робе и подшлемнике включил насос, и жидкий бетон зашмякал в яму, из которой торчали пятки. Минута – и яма заполнилась по края, поверх пяток налилось сантиметров двадцать.

– Ну, что ты хотел сказать, дорогой? – спросил невидимый.

– А-з-з… – промычал пленник.

– Успокойся, успокойся! Мужчиной небось себя считаешь. Дайте ему водички. Буль-буль-буль! Полегче стало?

– Спа-асибо… – Зубы брякали о края граненого стакана.

– Так кто вам аванс заплатил?

– Сема С-сызранский…

– И он тебе сказал, что надо убрать мужика, который на фото? Он или нет, сука?! – Звонкая плюха по щеке.

– О-он… – кивнул прикованный, переставая заикаться. – Пустите! Я и так много сказал!

– Много, много. А может, еще одну фамилию забыл? Может, в яме припомнишь, а? Чего башкой мотаешь, козел? Страшно? Понятно… Пластырь на морду! Перцовый! Так. А теперь отстегните его – и в яму. Головой вверх, в наручниках. Шланг! Насос!

Вновь с противным жидко-дерьмовым звуком захлюпал бетон.

– Стоп! Пока только по колено.

– Давайте третьего! К столбу!

Приволокли еще одного с заклеенным пластырем ртом. Пристегнули.

– Здорово, Киборг! – сказал по-прежнему невидимый. – Значит, решил дела поправить, так? А о здоровье не подумал. Вот и надорвался. Видишь, как твои корешки загибаются? Одному, считай, что повезло – пары минут не мучился. Второму похуже придется. Дольше помирать станет. Ну а с тобой вообще хреново. У тебя смерть ужасная будет. Мне так приказали, понимаешь? Чтоб у тех, кто останется, голова нормально работала. Ты можешь все что угодно рассказывать, себя не спасешь. Был бы ты железный, как тот Робокоп, шансы выжить еще имел бы. Но увы…

– М-м-м-м! – промычал в это время тот, кого уже по колени залили бетоном. Понимал, что последний шанс выжить упустить нельзя.

– А-а, – удивился невидимый, – ты еще живой? Сказать хочешь? Отлепите-ка пластырь, должно быть, товарищ какие-то интересные подробности вспомнил. Или, может, все-таки ты, Киборг, скажешь? А? Может, вспомнишь, где Сызранский?

– Вспомню! Вспомню! – истерически крикнул пристегнутый к столбу.

– Хорошо. Покажешь, как туда проехать, поблажку дадим. Но сперва посмотришь, как твой второй друг на отдых уходит. Заслуженный… Бето, бетон!

Вновь заурчал и захлюпал насос, послышалось отвратительное шмяканье. Бурое месиво залило человека в яме до пояса, потом – по грудь, затем – по плечи, по шею. Густая каша из цемента, песка и гравия поднялась до заклеенного рта, забурлили пузырьки около носа, в отчаянной, но совершенно бессмысленной борьбе за жизнь тело задергалось в искусственной трясине, тщетно пытаясь глотнуть воздуха, но вместо него глотая бетон…

– Какие проблемы, начальник? – Голый, весь в наколках и жирных складках бугай, ошарашенно моргая, сидел на краю кровати, вытянув руки вверх. На него смотрели четыре ствола. Две растрепанные, в размазанном макияже молодые шлюшки, сжавшись в комок, юркнули под простынки.

– К стене! – Бугая хлестнули дубинкой по спине, дали ботинком под копчик, приложили лбом о стену. – Стоять! Ноги шире плеч!

– Постановление-то есть? – взвыл бугай, на спине которого наискось набухала багровая полоса.

– Молчать! Мордой в стену, не двигаться! – И – еще дубьем, с другой стороны. Дуло крепко вдавилось в лысеющий затылок.

– А понятые? – Ответом был крепкий удар по почкам. Бугай охнул и выматерился.

Один из тех четверых в сером камуфляже, что ворвались в комнату, сорвал простыню с проституток и рявкнул, хотя и фальцетом:

– Марш в ванну, курвы! Бегом! – Перепуганные девки, вовремя вспомнив о стыде, позакрывали титьки ладошками и, согнувшись, словно бы от рези в животе, шмыгнули в коридор. Серый камуфляжник распахнул дверь ванной комнаты, тычками в спину затолкал туда шлюх и запер задвижку.

– Одеться-то дайте! – простонал татуированный. – У меня ж пушки в заднице нет. Да и вообще нет у меня ее. В завязке я, бля буду. Не мучайся, командир. Ошиблись вы, братки, не того ищете.

– Заткнись, Сема! Сейчас оденешься. – Один из «серых» двумя пальцами противоножевой перчатки брезгливо взялся за валявшиеся на простыне трусы и бросил их владельцу. Потом швырнул майку. Внимательно ощупав брюки и рубашку, а еще круче того – пиджак и стоптанные ботинки, тоже вернул хозяину.

– Наручники! – Щелкнули браслетки. – Пластырь на морду!

Пошел! Живо!

Когда Сему тащили вниз по узкой лестнице пятиэтажки без лифта, он дрыгался и мычал. Кто-то из жильцов, встревоженный шумом, поглядел в «глазок».

– Что там? – с замиранием сердца спросила жена бдительного обывателя.

– Да бандита этого забрали, из двадцать пятой квартиры. Слава богу, милиция еще работает, оказывается…

На улице Сему втолкнули в фургончик-«уазку» без опознавательных знаков. Он думал, что его в тюрьму везут…

… И очень удивился, когда его высадили у недостроенного склада. С крышей, но без пола.

– Стоять, падла! И не вякай. Вопрос один: кто дал заказ Киборгу и его чуханам? Быстро!

– Не знаю ничего.

– При нем повторишь?

– Не знаю такого.

– Киборга сюда.

Фонарь ярко посветил в Семину морду.

– Кто это? – спросили у Киборга.

– Сема Сызранский.

– Уверен?

– Как Бог свят!

– Врет он, козел гнусный. Знать не знаю.

– Кто врет?

– Киборг…

– Ты ж говорил, что не знаешь такого? Может, это наш подставной был? Колись, Сема! Иначе по-хорошему не умрешь, понял?

– Братаны, век воли не видать, в завязке я. Отродясь мокрух не робил. Тем более на заказ.

– Но Киборга знаешь?

– Может, и знаю, а может, и обознался… Уй!

Его стали с двух сторон лупасить дубинками. По спине, по животу, по ногам

– по чем ни попадя, ему только голову удалось закрыть…

– Забьете! – взвывал Сызранский. – Печенки у меня отбитые… Пацаны, пожалейте! Вас же самих засудят, погоны снимут…

– Стоп. – Сему перестали мутузить. – Ты думаешь, что мы менты?

Сема охнул сильнее, чем от боли.

– Хана… – сказал он обреченно. – Как же я не усек?

– А куда б ты на хрен делся? Короче, если знаешь, кто заказ до тебя довел, умрешь не больно. Если же хотя бы краем уха слышал, кто за всю эту нитку тянул, поживешь.

– Не выйдет. От тех будет не хуже.

– Ты соображал, на что шел?

– На деньги. С меня Равалпинди должок потребовал.

– И ты думал, что с такими лохами, как Киборг, заработать сможешь?

– Мне три куска надо было, всего ничего. Как раз бы рассчитался. Равалпинди я с аванса отдал, а потом мне по фигу, что эти недоделки наработают. Заказчик знает, как их найти. Он, правда, сам в таких делах порядочный лох.

– А не боялся, что он с тебя спросит, а не с них?

– Россия большая. Ушел бы. Равалпинди обещал пристроить к месту, если должок верну.

– Ладно. Равалпинди – это твоя проблема. Будешь отдавать исходного заказчика или нет?

– Командир, я сейчас дурной, могу не то выбрать. Дай подумать, а?

– Нет. Или говоришь исходного и получаешь право пожить, или умираешь точно так, как сейчас сдохнет Киборг.

Киборг заверещал, но ему дали по голове дубинкой и оглоушили. Уже лежащему в отключке запечатали рот пластырем и пристегнули к столбу.

Один из камуфляжников выдернул штурмовой нож и распорол на Киборге штаны, двое других подтащили к нему резиновый шланг со стальным наконечником…

– Запускай! – прозвучала команда. Заработал компрессор, которым приводят в действие отбойные молотки, струя воздуха под сильным давлением ворвалась во внутренности Киборга, разрывая их в клочья…

– Все скажу! – завизжал белый как мел Сема. – Можете убивать, только не так… Соловьев заказывал, Антон Борисович. Сына за сына.

– Вот и молодец. Хорошо, что сказал. А с чего это вдруг Равалпинди должок вспомнил?

– За кордон намыливается, по-моему… В Азию куда-то, к родне.

– Интересно. А я и не знал…

Часть I. ВЫХОД НА БИС

Кто я?

Внешний мир – пока я не уверился в этом окончательно – был не слишком просторной комнатой. Точнее, палатой. Слева было окно, из которою лился свет, справа – стена голубого цвета, прямо – узкая стена с дверью. Еще был стеклянный шкаф со склянками и инструментами. Пахло чем-то медицинским. Сзади меня что-то тихо гудело, жужжало и изредка попискивало. Но увидеть, что там находится, я не мог. Потому что не мог ни приподняться, ни голову поднять, ни даже просто повернуть ее чуть в сторону.

Впереди просматривалось что-то вытянутое и белое. Это было то, что прилагалось к моей голове. То есть туловище, ноги и руки. У меня должно было быть одно туловище и по две штуки ног и рук. Это я помнил. Но сколько было сейчас, не знал. Потому что не ощущал пока ничего. И даже в том, что у меня есть голова, немного сомневался. Голова – это я тоже помнил! – имеет свойство болеть, чесаться, ощущать подушку или что-нибудь еще, что под нее подложено. А то, откуда я глядел и слышал, ничего не чувствовало. Правда, думало, кажется.

Еще должна была быть шея. Если она есть, то, значит, я существую как целое. Но рук я не чувствую. Помню только, что они были. А есть ли они сейчас? Может, их и нет вовсе?

Может, меня нет, а все это происходит в загробном мире? Правда, для того, чтоб попасть в загробный мир, надо было сперва помереть от чего-то. А отчего я мог помереть?

Застрелить могли. Зарезать могли. Утопить могли, да сам по себе мог утонуть. Акулы могли сожрать. Мог разбиться, когда куда-то падал или прыгал с парашютом. Так и не припомню, чтоб он раскрылся. И тем более – был он у меня, этот парашют, или нет.

В поле зрения появилось нечто движущееся и белое. Человек. У него-то были руки, ноги и туловище. Даже голова со всеми причиндалами. Что это человек, а не ангел, я догадался сразу: ангелам выдают униформу без пуговиц, у них не предусмотрены головные уборы в виде белых шапочек, и самое главное – ангелам положено иметь за спиной крылья. А этот смахивал на врача.

Когда медик приблизился, я обнаружил, что в палате находится еще кто-то. Женщина, медсестра. Она появилась откуда-то сзади и подошла к врачу, и я услышал…

– Он открыл глаза, – доложила сестра. Она говорила по-испански.

– Очень хорошо, – кивнул врач, посмотрел куда-то за мою спину. Туда, где гудело, жужжало и попискивало.

– Пульс участился, – прокомментировала сестра, – теперь почти 55 в минуту. Еще три часа назад было не более двадцати.

– Я вижу, – произнес врач. – Произносил что-нибудь?

– Нет, только открыл глаза и поморгал.

– Он слышит нас? Вы проверяли реакцию? – поинтересовался врач.

– Нет, доктор.

– Интересно, понимает ли он по-испански?

– Вы слышите нас, сеньор? – спросила медсестра. – Если слышите, то закройте глаза.

Я подчинился и опустил веки.

– Еще раз, пожалуйста! – потребовал доктор. Должно быть, он думал, будто это случайное совпадение. Пришлось еще раз моргнуть.

– Вы меня понимаете? Если «да», то закройте только правый глаз, если «нет» – то левый.

Я закрыл правый глаз и, похоже, окончательно, убедил лекаря в том, что все слышу и понимаю.

– Можете что-нибудь сказать? – спросил доктор. Конечно, можно было бы сказать, если б язык ворочался, но я ограничился тем, что зажмурил левый глаз.

– Прекрасно, – произнес врач, как будто был очень доволен тем, что я не умею говорить. – Теперь я вам кое-что расскажу, а вы будете в нужных местах отвечать глазами «да» или «нет». Вы правильно меня поняли?

Я подмигнул правым глазом. Доктор начал:

– Сейчас вы находитесь в клинике «Сан-Николас», на острове Гран-Кальмаро. Сегодня 12 сентября 1996 года. В клинику вы поступили 24 августа 1994 года в коматозном состоянии. Вы меня понимаете?

Конечно, я понял не все. Не потому, что слова попались незнакомые. Мне даже было откуда-то известно, какое состояние называют коматозным. Где-то сохранилось воспоминание, что я в нем уже бывал. То есть мозги не работали, а сердце тюкало. Не понял я двух вещей. Первое: почему «большой кальмар» считается островом. Второе: что было до 12 сентября 1996 года или 24 августа 1994-го? Немножко сомневался и в том, правильно ли понимаю слово «год». Хотя точно знал, что между 1996-м и 1994-м – разница в два года.

Тем не менее, правый глаз у меня закрылся. Как сказать, что я понял, но не все, доктор не объяснял.

– Я, – для убедительности лекарь ткнул себя пальцем в грудь, – ваш лечащий врач, доктор Херардо Энрикес, а это сестра Пилар Эчеверрия. Все поняли, сеньор?

Тут все было ясно, и правый глаз уверенно закрылся.

– Отлично! – доктор Херардо похвалил меня за понятливость. – Надо думать, что с этого дня ваше состояние начнет улучшаться. Самое главное, чтобы восстановилась ваша речь, тогда нам будет легче судить о вашем состоянии. Вы меня понимаете? Врачу надо знать, что болит у пациента.

Это я понимал. Хотя у меня ничего не болело. Совершенно. Потому что, кроме носа, глаз и ушей, я вообще ничего не чувствовал. Даже не очень был уверен, что у меня все в комплекте. Шею и ту не ощущал.

Но я поверил доктору Херардо насчет того, что главное – восстановить речь. Потому что мне очень хотелось задать самый простой вопрос: «Доктор, вы знаете, кто я?»

Память вернула мне дикую чушь, если бы ее превратить в видеообразы, клипмейкеры всех времен и народов удавились бы от зависти.

Доктор с медсестрой отошли подальше от моего ложа, должно быть, чтобы поговорить на тему, что со мной делать. В принципе как они меня будут лечить и от чего, меня особенно не волновало. Если б язык ворочался, тогда можно было полюбопытствовать, сколько мне еще тут лежать, и так далее. Хотя они наверняка точного ответа не дали бы, но зато мог бы прикинуть, насколько все хреново.

Я задремал, врач ушел, а сестра принесла чашку с бульоном. Именно с этого бульона началось «возрождение моей личности».

Сестра стала осторожно, по чайной ложечке, вливать этот бульон мне в рот. При этом, чтоб я ненароком не захлебнулся, она приподняла мою голову, и я сразу ощутил, что у меня есть шея, а также затылок, потому что прикосновение пальцев сеньориты Пилар пришлись именно на эти части тела. А поскольку шея крепилась одним концом к затылку, а другим концом к позвоночнику – да простят мне специалисты издевательство над анатомией! – то я очень быстро начал чувствовать спину, лопатки, плечи и прочие элементы конструкции.

Пока я глотал бульон, мне удалось обнаружить, что язык у меня никуда не делся и даже, может быть, начнет ворочаться. Для начала этот самый язык почуял вкус бульона. Потом, отогревшись и отмокнув, действительно пошевелился. Но сказать ничего не смог, потому что забыл, как это делается.

Когда вечером появился доктор Энрикес, я, не отдавая себе отчета, спросил:

– Кто я?

Первый диалог

Сеньор доктор к этому вопросу был явно не готов.

– Он говорил до этого? – Энрикес обратил свой взор на сестру Сусану, которая перепугалась так, будто только тем и занималась, что обучала меня говорить по-испански.

– Нет, сеньор доктор. Он только шевелился, – пролепетала бедняжка.

– Невероятно! – вырвалось у доктора. – После двух лет пребывания в коме восстановление речи в течение первых суток! Надо бы посмотреть, описывались ли такие случаи в литературе…

– Кто я, доктор? – Мне было наплевать, описывались такие случаи раньше или нет. А вот знать, кто я такой, представляло для меня проблему насущную. Поэтому напомнить о себе повторно я счел нелишним.

– Кто вы? – переспросил Энрикес с легкой задумчивостью. Именно после этой задумчивой паузы мне стало ясно, что с тем же успехом я мог поинтересоваться о себе у подушки или кровати. – А вы сами о себе ничего не помните, сеньор?

– Ничего, – выдавилось из меня.

– Совсем ничего? – удивился Энрикес.

– Да, – ответил я.

– Хорошо, – сказал доктор Херардо, – вы помните что-нибудь из того, что я вам рассказал днем?

– Помню, – ответил я. – Вы говорили, что я поступил сюда 24 августа 1994 года. А сегодня 12 сентября 1996 года. Как я к вам попал? – Язык мой очень быстро обретал былую спортивную форму, и даже мозги ему не очень мешали.

Лекарь опять задумался. Мне показалось, что он либо не знает, что соврать, либо размышляет над тем, что мне можно говорить, а что нельзя.

– К сожалению, – произнес доктор, – мы сами знаем о вас немного. 23 августа 1994 года вы были обнаружены на отмели у северо-восточной оконечности острова…

– Какого? – перебил я.

– Гран-Кальмаро, естественно. Вам это что-нибудь говорит?

– Это Атлантический океан?

– Да. Более конкретно – Карибское море.

– Кто меня обнаружил?

– В полицию позвонил сеньор, пожелавший остаться неизвестным. Сообщил, что на отмели метрах в пятидесяти от берега лежит труп. Полиция прибыла туда через полчаса вместе с медицинским экспертом, который должен был…

Доктор замялся, видимо, опасаясь повредить моему психологическому состоянию, но я, поскольку уже ощущал себя живым, сам произнес то, что он произнести стеснялся:

– … констатировать смерть и произвести осмотр трупа.

– Да, именно так, – подтвердил Энрикес, – но оказалось, что у вас прослушивается сердцебиение и дыхание. Несмотря на полное отсутствие сознания и каких-либо реакций на внешние раздражители. Поэтому полиция приняла решение доставить вас в нашу клинику. Это прекрасное лечебное учреждение, и – что особенно важно – лечение у нас абсолютно бесплатное. Наша клиника является составной частью университета «Сент-Николас де Гран-Кальмаро». Мы не только занимаемся лечебной практикой, но и ведем научную работу.

Само собой, что бесплатность медицинского обслуживания я как-то пропустил мимо ушей – чисто рефлекторно, но вот когда услышал о научной работе, то почти сразу же понял: то, что меня два года держали тут бесплатно, наверняка связано с какой-нибудь монографией или диссертацией на тему о коматозном состоянии.

– А какое-нибудь расследование проводилось? – спросил я. – На тему того, как я угодил на ваш остров?

– Не знаю. Вероятно, полиция изучала этот вопрос, но нас не информировала. Более того, нас обязали сообщить, когда вы придете в себя и сможете разговаривать. В течение первых двух или трех месяцев они регулярно звонили в клинику и справлялись о вашем самочувствии, но затем, видимо, решили, что вы …

Деликатный доктор опять замялся.

– Решили, что я так и не приду в сознание? – подсказал я снова.

– Да, вероятно, так. Впрочем, они, по-моему, не имеют оснований считать, что вы стали жертвой преступления. У вас не было каких-либо серьезных ран и иных травматических повреждений, которые свидетельствовали бы о том, что вы подверглись нападению.

– А документов при мне никаких не было? – спросил я это больше для проформы.

– Разумеется, нет. Вас обнаружили в одних плавках. Может быть, теперь вы позволите мне задать несколько вопросов?

– Попробуйте, – ответил я.

– По вашему произношению, весьма характерному, надо сказать, я могу предполагать, что вы уроженец острова Хайди. Это совсем недалеко отсюда. Вам говорит что-нибудь название Хайди?

Хайди… Да, это кое-что говорило. Слово, как электрический импульс, пронеслось по очередной цепочке каких-то реле, замыкателей, проводочков и моторчиков. Эти моторчики закрутились, завертелись, потащили через мою память какие-то полустершиеся видения и картинки.

Промелькнули названия: Сан-Исидро, Лос-Панчос, высота 234,7, мыс Педро Жестокого, горы Сьерра-Агриббенья, Гуэскаде Вест-Индия, Касаде Эспирито Санто, еще чего-то… Потом имена зазвенели одно другого звончей: генералиссимус Педро Лопес, Хуан Антонио Кабальерос (Капитан), Чарльз Чаплин Спенсер (Китаец Чарли), Эстелла Рамос Роса (Элизабет Стил, или просто Киска), команданте или даже «хенераль» Альберто Вердуго (он же бывший ночной сторож из Лос-Панчоса). Потом припомнились имена менее громкие, но более приятные для воспоминаний: Мэри Грин, Синди Уайт, Марсела Родригес, Соледад (по последнему муху тоже Родригес)… Анхель… Голова явно не справлялась со всем обилием информации, которая выплеснулась наружу.

В этом последнем имени я почти сразу уловил особую близость к своей персоне. Еще чуть-чуть – и мне стало ясно: да, одно время это было мое имя. Но было ли оно действительно моим или всего лишь псевдонимом, это требовало уточнения. Ниточка, протянувшаяся от этого имени, повела вглубь, в самое начало, к рождению и крещению…

– Да, – ответил я, – может быть… Но я не могу вспомнить, где я там жил.

– Вам не следует перенапрягать память, – посоветовал врач. – То, что вы сегодня заговорили, это нечто неслыханное. Отдохните, постарайтесь не перегружать интеллект…

Я прикрыл глаза. Мозг стал мыслить быстрее, но в нем возникала прямолинейность, примитивизм и поспешность, свойственная подросткам. Я уже точно знал свой возраст: мне четырнадцать. Еще через пару секунд я был полностью уверен в том, что меня зовут Майк Атвуд. И в своем американском гражданстве абсолютно не сомневался, и в том, как я прожил свои четырнадцать лет, кто мои родители и где я нахожусь в настоящее время…