
Текст книги "Эхо войны (Рассказы)"
Автор книги: Леонид Гришин
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Досмотр
1947 год.
Я любил, когда отец возвращался из командировки, потому что он всегда привозил с собой что-нибудь интересное и необычное. Раньше я все гадал, как у него все это появляется – с полок он это достает, или как с елки…
Он всегда привозил конфеты. Иногда маленькие, похожие на подушечки – они все лежали в небольшой коробке. Такая во рту тает мгновенно, даже повидло не почувствуется. А иногда привозил простые, которые в бумажной оберточке. И вот эти мне нравились больше всего. Развернув ее, сначала можно было расправить фантик и облизать следы от конфеты. Как это бывало здорово! Но сразу второй раз лизать ни в коем случае нельзя, потому что бумажка может намокнуть, расползтись, и весь аромат уйдет. Поэтому лучше один раз лизнуть, а второй раз оставить на обед. И когда покушаешь, достанешь из кармана, на столе разгладишь и лизнешь. И тогда кажется, что съел обед вместе с конфеткой. А саму конфетку нельзя вот так взять и сосать, потому что в таком случае она быстро кончится. Правильным способом я считал такой: положить ее за щеку и будто бы забыть про нее. Так она может полдня там пробыть. У меня однажды было так, что я весь день ходил с одной конфетой за щекой.
Я в такие минуты думал, что когда-нибудь у меня будет столько конфет, что можно будет взять не одну, а сразу две или три конфеты. Одну за правую щеку, одну за левую, а одну прямо на язык. До чего же будет сладко! Нет, это может быть только при коммунизме, тогда можно будет и пять конфеток взять. Две конфетки за щеки внизу, две вверху и одну на язык – блаженство. «Вот будут счастливые люди, которые будут жить при коммунизме, которые смогут вдоволь есть конфеты», – думал я в детстве.
Несколько раз отец привозил шоколадные конфеты. Но шоколадная она какая? Она очень вкусная, но ее возьмешь в рот и за щечку не спрячешь. Слишком уж тает быстро. А так хочется продлить удовольствие, чтобы было сладко.
И вот папа в очередной раз вернулся из командировки, раздал подарки: мне конфеток, соседям спичек… А затем собрался срочно на работу. Я напросился, и он меня взял с собой.
Мы зашли с ним в кабинет, а почти следом за нами, совершенно неожиданно, вдруг зашло несколько женщин. Зашли и упали на колени…
– В чем дело? – спросил мой отец, изменившись в лице.
Женщины принялись что-то объяснять, но говорили все разом, поэтому было очень шумно, и ничего нельзя было понять. Отец сначала пытался расслышать, что они говорят, но потом не выдержал и крикнул:
– Молчать! Встать! Ну-ка, Ксения, говори ты.
Ксения показалась мне старше всех. Все приутихли, и она чуть вышла вперед:
– Петр Федорович, спаси, помоги. Помоги нашим сиротам.
– В чем дело?
– Петр Федорович, ведь наши мужья с тобой воевали. Петр Федорович, ведь наши мужья по твоему приказу шли на пулеметы, выполняя твои приказы, погибали. Спаси ихних деток, помилуй.
– В чем дело, я спрашиваю?
– Петр Федорович, тебя не было, а тут нам личный досмотр устроили.
– Как это? Кто?
– Твой зам нас всех заставлял раздеваться, зерно искал и нашел у некоторых в рейтузах, в лифчиках. На всех бумагу составил, милицию вызвал. Ты знаешь, что нам грозит… Ты знаешь, что наши дети помрут с голоду. Ты знаешь, что нечего жрать, ты знаешь, что наши дети пухнут от голода!
И опять женщины упали на колени.
– Петр Федорович, помилуй! Сделай что-нибудь.
У отца задергалась щека, он рукой зажал ее, такого выражения лица я никогда у него не видел.
– Встать!! – крикнул он вновь.
Они встали, сбились все как-то в один уголочек, прижались друг к другу, лица у всех испуганные…
– Идите.
Они повернулись, вжали головы в плечи и тихонько вышли все гурьбой.
Отец схватил телефон и кому-то позвонил.
– Срочно ко мне!!
Зашел военный мужчина, поздоровался.
– В чем дело?
– Командир, я ничего не мог сделать.
– Рассказывай.
– Устроил здесь досмотр женщин. Выискал у некоторых в нижнем белье зерно. Вот документы.
– Вань…
– Петр Федорович, ничего не мог сделать, единственное, я их еще не зарегистрировал, ждал вас, командир, что скажешь.
– Ваня…
– Командир, если прикажешь, я готов.
– Нет, Ваня. Эта гнида сама сделает. Иди, будь у себя.
Он опять позвонил, еще кричал в трубку. Потом зашел довольно молодой мужчина, я его часто видел, он назывался замом отца. Неожиданно мой отец начал говорить с ним такими словами, каких я от него ни разу не слышал. Бывало, мы с мальчишками игрались, кто какие матерные слова знает, но из уст моего отца… Я от удивления раскрыл рот.
Когда отец на минуту замолчал, тот тип говорит:
– Я не позволю воровать государственное зерно разным всяким.
Отец побагровел от гнева. Мне казалось, он сейчас его задушит, бросится на него и разорвет голыми руками. Но он сдержался, и я услышал:
– Ты гнида. Ты живешь только потому, что их мужья грудью заслоняли тебя, что их мужья погибли, чтобы спасти тебя, гниду. А ты, ты же знаешь, что их дети помрут, если они эту горсть зерна не унесут.
– Это воровство, а за воровство надо в тюрьму сажать.
– Ты – гнида.
После тех слов, которые папа говорил до этого, называть его гнидой – это звучало почти ласково.
– Сегодня же заберешь все бумаги.
– Я не могу этого сделать.
– Если ты этого не сделаешь, ты не доживешь до утра.
Папа сказал это таким твердым и мощным голосом, что у меня по спине пробежали мурашки. Зам повернулся и ушел.
Отец взял трубку и снова набрал чей-то номер.
– Оставайся. Сколько нужно, столько и оставайся на месте.
Отец занялся делами. Приходили люди с бумагами, он читал, иногда подписывал, иногда делал замечания. Часто звонил телефон, он отвечал.
Потом отец вспомнил обо мне. Я сидел в углу, сжавшись от испуга. Он взял меня за руку:
– Ты ничего не слышал.
– Нет, не слышал.
Я был сильно напуган.
– Пойдем домой.
Мы только вышли за проходную, а там опять те же женщины, сбившиеся в стайку, смотрят на отца. Отец только перешагнул порог, как они опять упали на колени. У отца задергалась щека.
– Встаньте, прошу вас, встаньте. Все, что от меня зависит, я сделаю. Встаньте и идите домой.
Они нехотя поднялись и плотно прижались друг к другу. Отец быстро пошел вперед, тащил меня за руку. Я обернулся, а женщины все так же стояли, сбившись в кучку.
Мы пришли домой. Мать, увидев отца, чуть не выронила из рук вязание.
– Петь, что случилось?
– Ничего.
Отец полез в шкаф, открыл дверку, ключ от которой был только у него, достал пистолет, обойму, патроны. Затем сел, разобрал пистолет, протер, смазал. В обойму вставил патроны – они всегда отдельно у него лежали. Я ожидал, что он сейчас наденет кобуру как всегда, но в этот раз он этого не сделал. Взял пистолет, засунул за пояс, прикрыл свитером, набросил куртку…
– Ты вернешься? – спросила испуганная мать.
– Обязательно.
Прошло много времени, я не спал. Наконец, я услышал звуки – отец пришел. Мама тоже сидела на кухне, вязала носки; горела керосиновая лампа, чуть притушенная.
– Уладил?
– Да. Все уладил.
Я вышел и спросил:
– Пап, он доживет до утра?
Отец посмотрел на меня и улыбнулся.
– Конечно, я ему просто мозги вправил. Они у него немножко пошатнулись, а я ему вправил. Иди спать, не волнуйся.
Мне это событие врезалось в память. Потом на следующий день один из охранников, который любил купаться в Кубани, вдруг утонул, зацепился за корягу и не смог выплыть.
…Прошли годы, и как-то раз я случайно встретил одного человека, который напомнил мне об этой истории.
В те страшные годы, 46–47-е, люди голодали, есть было совсем нечего. С войны из мужчин почти никто не вернулся. Остались одни женщины и дети. Работали они тогда на спиртзаводе. Лопатили зерно, чтобы оно не горело Это была самая тяжелая, пыльная и грязная работа. После работы иногда охранники проверяли, чтобы женщины не воровали зерно. И вот однажды в отсутствие моего отца его заместитель, считавший себя начальником, решил проверить, не прячут ли женщины зерно в рейтузах и лифчиках. Все охранники отказались от такой проверки, но один все-таки согласился – вызвался, чтобы «протрусить». Это было позорище: заставляли женщин раздеться до нижнего белья, проверяли, нет ли зерна. Охранник выискивал у них спрятанные зерна. У восьми женщин нашел по горсти пшеницы, были составлены документы, потом вызван следователь.
Следователь пытался уговорить заместителя, но без толку. Были составлены акты, протоколы и переданы куда надо. Следователь, пока не приехал мой отец, не решился пускать дело в ход. Каким образом отец заставил этого типа забрать все бумаги лично у следователя, разорвать и сжечь? Я не знаю. Я предполагаю, что отец просто очень доходчиво объяснил. Не знаю, хорошим ли пловцом был тот охранник или плохим…
Я часто вспоминал этих женщинах, просящих отца защитить их… Им грозила статья, им грозила тюрьма. И они знали, что их дети, если не умрут с голоду, то попадут в детдом или будут беспризорниками или бандитами. И они, как могли, защищали их. Я часто встречал этих женщин, они даже кланялись мне, помнили, что я был при том разговоре, как бы своим присутствием поддерживал их, когда отец поднимал их с колен. Он практически спас их всех: и женщин, и детей от мора, который впоследствии назовут голодомором, и сам едва не стал жертвой тех обстоятельств.
Генка
В 70-е годы я почти пять лет безвыездно работал в индийских джунглях на монтаже гидротурбинного оборудования. По возвращени мне был предоставлен длинный отпуск. Я решил часть его провести на родине, на Кубани.
В то время чтобы купить машину «Волгу», нужно было стоять в длинной очереди. Правда, чаще в бесконечной. Машину можно было либо купить, что считалось почти невозможным, либо получить. Продавали машину, особенно «Волгу», героям соцтруда, спортсменам и еще тем, кто работал за границей. То есть у них была возможность за те инвалютные рубли, которые они заработали за границей, купить машину здесь, на родине. Свою «Волгу» я приобрел так же – за инвалютные рубли. А иметь в те годы «Волгу» – все равно, что сегодня летать на личном вертолете.
…Вот на «Волге» я и поехал на Кубань. Захотелось порыбачить именно на Кубани, вспомнить, как в детстве с одной удочкой ходил на сомов. Сейчас, конечно, хотелось поймать сома покрупнее на закидные…
Я приехал на знакомые места. Для машины там оказалась неплохая стоянка, подъезд также был ровный. Я остановился, расположился и пошел ставить сомятницы. Вообще, сома можно ловить или на лягушку, или на живца. У меня было и то и другое. Я поставил пару на лягушек, пару на живцов.
Вдруг слышу звук мотора – кто-то подъезжает. Я посмотрел и увидел, как к моей машине подъехал запорожец. Из машины вышел крупный мужчина, лица я его как-то не рассмотрел. Но что-то в нем мне показалось знакомым. Он посмотрел в мою сторону, увидел меня, приветственно махнул рукой и крикнул:
– Я вверх по течению пойду!
Вверх так вверх, а я внизу.
Я расставил сомятницы и решил побросать спиннинг. После первого заброса блесна зацепилась за корягу. Мне пришлось оборвать, но настроение пропало, поскольку блесна была сделана из серебряной ложки. Мне было очень жалко ее, поэтому я решил развести костер и просто посидеть перед ним, помечтать. Но не удалось мне посидеть и помечтать. Только я развел костер и поставил котелок, как подошел мужчина.
– Приветствую вас.
Я посмотрел на него внимательно, но так и не узнал.
– Ты что, Лень, не узнаешь меня?
– Слушай, ну вот что-то знакомое, но узнать, честно, никак не могу.
– После того, как мне челюсть сломали в драке, я изменился.
Теперь-то я узнал его – это сосед Генка.
Я поздоровался с ним, мы давно не виделись.
– Присаживайся!
Он присел и начал интересоваться, на что ловлю и как ловлю. Я тоже в свою очередь стал у него расспрашивать.
– Эти места мои любимые, я, в основном, здесь и беру сомов. Сейчас я поставил закидушки – сомятницы. Одну лягушку в знакомое место, там я точно возьму килограмм на десять сома. Парочку закидных на живца – больше не надо. С утра подъеду и заберу…
– Я здесь останусь ночевать, – сказал я ему.
– Если будешь ночевать, можешь тогда прийти посмотреть. Если возьмет на мои закидные – можешь вытащить.
Я стал заваривать чай и подал ему кружку. Достал бутылку коньяка, бутерброды. Хотел ему предложить коньяка, но он отказался.
– Нет, я уже не пью.
– А что так?
– Случай был, который помог мне избавиться от этого, – и замолчал.
Я тоже молчал. Через некоторое время он продолжил:
– Мы же с тобой дети войны. Только тебе повезло – у тебя отец вернулся. А у меня-то отец погиб, не вернулся. У матери остались мы с братом. И хулиганили, и воровали, и дрались. Брат постарше, кое-как пошел в фабрично-заводское училище. Я тоже еле-еле тянул в школе: оставался на второй год, часто прогуливал, даже сбегал прямо с уроков, дрался. Даже не знаю, как я не попал тогда в колонию, но кое-как закончил семь классов. Затем на мясокомбинат устроился, там тоже было ФЗУ. Тяжелая была работа, но денежная. Скажу откровенно: воровали мы мясо, воровали и продавали, потому и деньги имелись. Но в то время деньги у молодежи – это что? Пьянки, гулянки, драки. Больше некуда было тратить. Раз попал в милицию: драка была большая, до поножовщины дело дошло. Почему-то списали на меня, что я якобы с ножом был. Дали мне два года химии – пришлось два года принудительно на стройке работать.
…Когда вернулся с химии, на работу уже не взяли. Устроился в частную бойню. Там тоже было хорошо: была и водка, и мясо, и опять драки. Не знаю как, но женился. За что она меня только полюбила?
Женился, ребенок родился, а я и не прекращал ни пить, ни гулять. Второй раз попался, третий. То условно дадут, то год. Отсижу – выхожу. Работы уже не было никакой, никто меня не брал. Досадно было… Бывало, подойдешь к магазину, возьмешь кирпич, трахнешь по витрине, зайдешь туда, пока милиция приедет, я уже две бутылки выпью и колбасы наберу. И забирают опять. Опять химия. Я уже чувствовал себя лучше на химии, чем на свободе…
И вот однажды мы там работали бригадой, а я к тому времени уже бригадиром был. Вся охрана знала, что как кончится срок, я опять сюда же вернусь. Но вот пришел к нам один хлюпик, интеллигент, вежливый, весь из себя. Кто послабее, начали на него все вешать. А он все знай свое: «Извините, извините».
Однажды выхожу на работу, а он сидит в углу и плачет. Ему уже за тридцать лет, а он сидит и плачет.
– Ты чего? – спросил я его.
Он посмотрел на меня внимательно своими добрыми и покорными глазами.
– Извини, – говорит, – бригадир. Вот семья приехала, а свидание не разрешают.
– А кто там приехал?
– Да жена и двое детей, сын и дочь у меня, так хотелось увидеть, а не разрешает начальство свидание…
– Да? Ладно, только сопли не распускай. Сейчас что-нибудь придумаем.
У нас объект был – мы дом строили. Я знал, что мы сегодня там будем работать. Я расконвоированный был, мог свободно выходить и заходить. Я вышел и вижу, что около ограды сидит женщина, около нее девочка и мальчик. Чистенькие, опрятные, и женщина такая красивая.
– Ты на свидание? Тебе не разрешают? – спросил я ее, когда подошел.
– Да, мы приехали, не знаем, как бы повидать, поговорить.
– Мда-а… Незадача. Вот что: мы сейчас пойдем работать, а там Филипповна одна живет, у нее свой дом напротив стройки. Придешь к ней и скажешь, что приехала к мужу, что он здесь будет работать. Она пустит вас.
Так оно и вышло. Привели нас охранники на объект. Я охранникам сказал, что под мою ответственность вот этого надо отпустить, и повел его. Когда подошли к дому Филипповны, оттуда выскочили дети, а мальчонка – ну точно, как мой. Подбежал к отцу и начал целовать ему руки:
– Папочка, миленький, за что тебя тут держат? Пойдем с нами, уходи отсюда
И жена прижалась к нему, и девочка с другой стороны прижалась… Я смотрю на все это и думаю: Господи, у меня же точно такой же ребенок. Но я ни разу не слышал, чтобы он меня папочкой называл. А здесь: «Папочка, родненький, тебе тяжело, тебя заставляют тяжелую работу выполнять». Он обнял их, стояли они так, а я стоял в сторонке, наблюдал и думал: какое же это счастье, наверное, когда тебя так сильно любят.
– А что я? Напился, забрали, сижу. Напился, забрали, сижу… Последний раз, когда на свободе был, приехал к жене. Она уже в другом городе тогда жила. А мой сын, как звереныш, забился в угол и говорит:
– Я тебя боюсь.
А этот своего отца называет родненьким…
Все в душе у меня перевернулось. Все это водка виновата! И вот, представляешь, в тот момент я сказал себе, что как только выйду отсюда, больше никогда и ни за что в рот ни грамма не возьму. Мне оставалось еще полгода отбывать свой срок…
Как-то раз мы с тем интеллигентом разговорились, и я спросил его, за что его посадили.
– За то, – говорит, – что обидел один тип сестру мою, ну я, конечно, превысил оборону, приложился, и он стал инвалидом.
Я посмотрел на него: я выше его на голову, шире в плечах раза в два, а инвалидом человека просто так не сделаю.
– Да, что тут… Нетренированный был человек, пришлось руку заломить, и в печень неумышленно ударил. Развалилась печень. Еле-еле сшили, еще кое-чего поломал там внутри. Теперь мне приходится за это сидеть.
– Ты что? Можешь человека?..
– Да, конечно.
– И меня?
– Да, что тут такого? Ты же нетренированный, не знаешь приемов.
– Да я тебя одним ударом могу прибить!
– Можешь, но не сможешь, – отвечает он мне.
Мне стало интересно. А у нас как раз был еще один там детина, такой же, как я, хулиган. За обедом я его и спрашиваю:
– Эй, ты, Володя, ты вот этого хлюпика сможешь уложить на лопатки?
Он заржал самым настоящим образом.
– Да я его одним пальцем задавлю, – ответил громила и подошел к интеллигенту.
– Каким тебя пальцем большим или маленьким раздавить? – спросил он и тут же заткнулся.
Никто не понял, что произошло, но в следующее мгновение Володя сначала согнулся пополам перед человеком вдвое, а то и втрое меньше него самого, а затем и вовсе повалился на землю, уткнувшись в пыль носом и крича от боли. Умолял отпустить руку. Тот отпустил, в сторонку отошел.
Детина подскочил, схватил валявшуюся арматуру и бросился на него.
– Да я тебя, сморчок, сейчас прибью!
Дальше была совсем интересная картина. Как это произошло? Мы даже не успели рассмотреть. Эта арматура, которой он замахнулся, оказалась у него за спиной, и локти были под этой арматуриной. Все вокруг, даже охранники, стояли рядом и смотрели на все с большим удивлением, даже с интересом. Еще бы! Такой невыразительной внешности человек согнул перед собой почти двухметрового детину, который весит больше него раза в два. Но я прекратил это дело.
Чуть позже я к нему подошел и попросил показать, как он это делает.
– Хорошо, давай, – ответил он мне.
И вот оставшиеся полгода он меня тренировал. Утром почти два часа и вечером. Он объяснял, как ноги поставить, как руки, какие существуют приемы. Я серьезно занимался, надо сказать. Через полгода выпустили, я сразу приехал к жене и умолял ее простить меня, клялся, что больше пить не буду.
– Не верю, уходи. Не пугай ребенка. Возвращайся, когда станешь нормальным человеком.
Пришлось уйти. Опять то же самое: на работу никуда не устроиться, никто не хочет меня принимать после того, как посмотрит мой «послужной список». Уж думал снова дойти до магазина, а потом обратно на зону. Но вспомнил я о своем обещании и решил пойти в райком.
В райкоме я пришел к первому секретарю. В приемной сидел какой-то мужик-хлюпик, который не хотел меня пропускать.
– Свободен? – спросил я его.
– Для кого-то свободен, а для тебя – нет.
У меня времени ждать не было, поэтому я прямо направился к двери первого секретаря. Этот хлюпик хотел загородить мне дорогу, но я его взял за шиворот и посадил на стол.
В кабинете сидел солидный мужчина и с кем-то разговаривал по телефону. Увидев меня, он вежливо попросил подождать, пока он закончит. Что же, это совсем другой разговор.
Я присел и стал ждать. Он довольно быстро закончил разговор.
– Слушаю вас, – обратился он ко мне.
Я ему выложил, что вот столько времени уже пытаюсь устроиться на работу, а никто не берет из-за того, что много раз сидел.
Он внимательно меня выслушал, что-то записал.
– Ну что же, – сказал он наконец, – в самом деле, тебе трудно устроиться. Ни один кадровик не возьмет на себя ответственность принять тебя на работу. Вот что: у нас на сахарном заводе воровство идет… Разворовывают сахар, не килограммами, а целыми мешками. Мы несколько человек изловили, но это еще далеко не все. Если поможешь разобраться, будешь нормально работать. Кадровики тебя не примут. Вот тебе записка к директору завода, он даст указания.
Пришел на сахарный завод, меня, естественно, не пускают, но к этому я был уже готов. Я прошел к директору, подал записку, он на меня внимательно посмотрел, вызвал кадровика и сказал оформить.
Оформили грузчиком, силенками меня Бог не обидел. В мешочке 50 килограмм, а когда кубинский сахар шел на переработку – там потяжелее. На следующий день я заметил, как грузчики группой подошли к забору и начали перебрасывать по одному мешку сахара через ограду.
Я подошел, сказал им, чтобы прекратили. Меня, конечно, обозвали. Это меня рассердило, я взял и их перебросил через забор. Поднялись крики, визги… Один ногу сломал, другой руку. Прибежала охрана, заодно и меня арестовали. Посадили в кутузку…
Начальник охраны стал разбираться, а я молчал. Одного в больницу отправили, двое здесь были. Конечно, они начали говорить, что это я мешки бросал за забор. Они хотели помешать, но я и их перебросил. Но один охранник видел, как все было на самом деле. Пришел после того, как уже вызвали милицию, и доложил начальнику охраны, что все было с точностью да наоборот. И я стал дальше работать. А через три дня возвращался вечером в общежитие, и напали на меня три человека. Думаю, что с ними делать? Двоих уложил. Ну а третьего взял за руку и решил пошутить. Там недалеко от общежития стоял какой-то непонятный столб. Непонятный потому, что было не ясно, зачем он вообще нужен. На нем и проводов-то не было.
Шутка, конечно, получилась злая, но я тогда особо не размышлял. Приказал третьему, чтобы тех раздел наголо. Связал я всех троих и привязал к столбу.
Не знаю даже, сколько они так простояли. Прохожие увидели, собрался народ, посмеялись. Стыдно, конечно, голому стоять, к столбу привязанному. Кто-то развязал, вещи, конечно, я не трогал, рядышком сложил. Они пообещали, что прибьют меня. Через неделю они решили осуществить свой план. Так же возвращался, но еще издалека заметил, что что-то готовится. Выскочили из-за угла уже не трое, а пятеро. Причем теперь кто-то был с арматурой в руках, кто-то с дубиной… Окружили.
– Ну что? – говорят, – хочешь получить?
– Да хотелось бы, только не мне, а вам дать.
Против лома нет приема, но меня этот хлюпик, как я его называл, научил приемам. Первый, который замахнулся на меня дубиной, этой же дубиной и получил. А остальные побоялись. После того, как я еще одного зацепил, оставшиеся вообще врассыпную. Этих я опять тем же манером раздел и привязал к столбу, сказал, что каждый из них побывает у столба позора. Этот столб так и называется сейчас – столб позора. Правда, потом меня приглашали в милицию. Так как это все-таки не совсем законно, но впоследствии признали как самооборону. А за это хулиганство каким-то образом не судили, не знаю, кто вмешался. Может быть, это из райкома. А может быть, директор завода.
После этого события меня назначили бригадиром грузчиков. Теперь уже никто не пытался украсть сахар. Охрана стала меня уважать, но уважать еще и потому, что я потом еще одного охранника поймал, который тоже подворовывал. Но здесь он и его приспешники воровали не мешками, а целыми машинами. Но это не столь интересно…
Настал праздник 1 мая. В программе были спортивные выступления, включая единоборства, в которых принимали участие и спецназовцы. Ребята, конечно, хорошо подготовленные, показывали разные приемы, а потом предложили: кто, мол, желает попробовать свои силы. Меня многие уже знали, и начали меня подталкивать, предлагали выйти и сразиться со спецназовцем. Ребята там здоровые, тренированные. Один под мой вес вышел. Стали мы с ним, у них приемы боевые. Но и у меня была выучка. Схватил он меня, зажал и вдруг я слышу:
– Папа, папа, давай, давай.
Я глянул, а это жена стоит с моим сыном, и он меня подбадривает. Откуда у меня сила взялась? Схватил я этого парня, скрутил в пару приемов. Поймал его на болевом приеме, и он постучал рукой.
…Подбежал ко мне сын, и слезы полились у меня из глаз. Папой называет, папочкой. И вот с тех пор в рот не беру ни капли. Так же работаю бригадиром, купил вот ослика себе, рыбалкой занимаюсь. Сейчас сын в лагере, а так обычно беру его с собой на рыбалку. Тоже сын любит порыбачить, интересы у нас общие. Жена простила мне все, теперь дружно живем без забот.
А все, понимаешь ли, безотцовщина. Ведь мы – дети войны. Тебе, конечно, повезло. У тебя отец вернулся с войны. А мы с братом… Особенно 46–47 годы – голодовка, есть нечего было, вот это и сказалось. Воровать начали, а воровство – оно к хорошему не приводит. Не было отцовской руки. А школа? Мы ее прогуливали. Я своему сыну не позволю никаких шалостей. Конечно, не бить, не наказывать буду, а рассказывать. У меня, как видишь, есть что рассказать. Через что прошел и к чему пришел. Сын у меня в порядке, учится хорошо, даже отлично. Приходи в гости…
Да мне уже пора, надо бы проверить посты. Меня заодно теперь назначили и начальником охраны. Теперь я еще и охраняю. Добровольно был охранником, а теперь в обязанности. Пока, до завтра.
…Он завел, как он выразился, своего ослика. Причем завел с пол-оборота, мотор работал ровненько. Он уехал, а я остался сидеть один. Костер догорал, я подбросил еще. И думал, сколько все-таки шрамов оставила эта война. Тут же мне припомнились другие судьбы. Других ребят, пацанов, которые после войны остались одни, которые прошли колонии, тюрьмы, некоторые оттуда не вернулись… А ведь кто-то остался честным человеком, хотя и тоже безотцовщина. Закончили институты и сейчас даже кандидаты наук, есть доктора… Непонятно, отчего и почему так случилось. То ли от слабости характера, то ли от обстоятельств, в которые попадали мы, дети войны.