Текст книги "Эхо войны (Рассказы)"

Автор книги: Леонид Гришин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Казан

Сегодня брат не смог поехать со мной на рыбалку. Я собрался ехать на Кубань.

– Куда? – уточнил брат.

– Да хочу к парому, – ответил я.

– Так его уж лет двадцать нет, – ухмыльнулся брат. – А места там хорошие. Только возьми «Ниву».

– А что так? – удивился я.

– На своей ты не проедешь, а «Нива» проползет.

Странно, я помнил, что дорога там была хорошая, грейдер, довольно нагруженная, ухоженная… Поеду – увижу.

В самом деле, дорога хорошая, асфальтированная. Правда, асфальт лежал только до Сектора, так мы называем маленький поселочек. А за Сектором в сторону парома шел уже разбитый, и довольно здорово, грейдер. Я вспоминал, как эта дорога шла через лес, обрамленная кюветами. За ними следили, подравнивали, выправляли. Когда разливалась Кубань, вода доходила до самого Сектора, заливая дорогу и кюветы. Паромная переправа не работала. Когда вода спадала, в кюветах оставалась рыба, и мы ее вылавливали руками. В лесу было много ям, которые во время разлива также затапливались. Эти ямы остались как раковины войны, остатки укреплений, сделанные когда-то солдатами, а также воронки от бомб. Они тоже наполнялись водой и рыбой Кубани во время наводнения. В конце августа, в сентябре вода высыхала, но не до конца, и на дне ям в остатках воды была рыба. Мы, пацаны, начинали мутить воду, бегая по дну ямы и поднимая ил. Рыбе, естественно, это не нравилось, кислорода ей не хватало, и она выходила на поверхность воды, тут мы ее руками и ловили. Это было интересное для нас занятие, а вот для рыбы вряд ли.

А сейчас я подъехал к тому месту, где когда-то был паром. Здесь перед Кубанью была площадь, на которой стоял дом паромщика, по тем временам, как мне казалось, довольно приличный дом. Сам паром состоял из двух громадных лодок с настилом и был прикреплен к толстым тяжелым канатам. Все было сделано мощно, добротно. На пароме могли поместиться два грузовика, такие как ЗИЛ-105, полуторка, конные телеги. Мы, пацаны, тоже плавали на пароме – иногда чтобы добраться до другого берега и там порыбачить, а иногда чтобы спрыгнуть на середине реки и проплыть по течению. Паромщики не разрешали прыгать с парома, поэтому раздетых до трусов (тогда плавок не было, все бегали в трусах и босиком) не пускали. Приходилось идти на обман: садились на паром компанией, в одежде, где-то на середине реки раздевались, отдавая вещи кому-то одному, сигали в воду и плыли вниз по течению. Дальше была Пионерская поляна, Колхозная коса. Это уже далеко от парома.

Я подъехал, посмотрел. Да, ничего не осталось от той когда-то оживленной переправы, все заросло. На площади сейчас поднялись деревья, а раньше стояли машины и люди в ожидании парома. Народ общался, делился новостями, историями. Вдоль Кубани шла довольно-таки приличная дорога на Пионерскую поляну. Почему поляну назвали Пионерской, до сих пор не знаю. Обычно там устраивали маевки. Первого мая, как положено, все ходили на демонстрацию, а второго – сюда. Тогда по праздникам на поляну выезжал буфет с лимонадом, пряниками, конфетами. В буфете спиртное не продавали, но народ был веселый: танцевал, пел под гармошки, причем несколько коллективов в разных местах поляны. И даже не помню, чтобы драки были. Только между пацанами. Мы дрались с царицынскими, которые жили в поселке Царицыно, что на той стороне Кубани. Каждый отстаивал свой берег. А мы часто плавали на пароме на их сторону за ландышами. Там в лесу были огромные плантации этих цветов. Вот из-за них и случались столкновения, а так драк не было, все жили мирно.

Одной из достопримечательностей Пионерской поляны был казан – здоровый котел. О нем ходили разные легенды. Одна гласила, что это партизанский казан, другая – что цыганский. Цыгане в войну жили здесь в лесу. Когда немцы устроили облаву на партизан, то наткнулись на табор: цыган расстреляли, кибитки подожгли, а казан немцам не понадобился. Так он и валялся, пока один молодой парнишка не приспособил его в самые тяжелые, голодные 46–47-е годы под общественное питание.

А сейчас я выехал на Пионерскую поляну, она так и осталась поляной, почему-то лесом не заросла. Лес обрамлял ее высокими деревьями, а казан как был, так и стоял. Под него в послевоенное время была сделана надежная выкладка из булыжника, потом сделали металлические приспособления, которые позволяли казан переворачивать, чтобы можно было из него выливать что-нибудь, а также, оставляя казан в перевернутом положении, предохранять от дождя и снега. Казан никто не трогал, он был неприкосновенным, даже священным. Им могли пользоваться, затем после себя вычистить, вымыть и оставить в таком положении. У казана никто и никогда не оставлял мусор. Для этого стоял отдельный бак, и все придерживались этого правила – у казана всегда должно быть чисто. Затем на поляне поставили стол, скамейки, и она стала традиционным местом для отдыха. На маевках готовилось общее блюдо – иногда уха, иногда плов, иногда что-нибудь другое. Это зависело от средств, выделяемых какой-либо организацией.

И сейчас стоит казан, напоминая о тех временах.

Я обратил внимание, что на скамейке сидит мужчина и смотрит на казан. Я вышел из машины, стал осматривать въезд на поляну. Всего их было два: один с дороги, которая шла от Сектора, другой – с дороги, которая проходила вдоль Кубани. Я огляделся, заметил «Хаммер» с московскими номерами и внимательно посмотрел на мужчину. Он был одет в дорогой дорожный костюм. Мне стало любопытно, что он здесь делает, почему один, но обращаться к незнакомцу я не стал: он был на приличном расстоянии от меня, а подходить не хотелось.

Я достал спиннинг, воблеры, спустился к Кубани. Внизу была отмель больших размеров. Образуя мысок, в этом месте Кубань поворачивала. За этим мыском находилась чудесная заводь. Я присмотрелся, заметил, что вдалеке бьет жерех, выдавая себя всплесками. Я выбрал плавающий воблер, забросил и пустил по течению к тому месту, где била рыба. Когда воблер чуть-чуть перешел то место, где жерех плескался, я стал выбирать и почти сразу почувствовал приличный удар. Я подсек, чувствую: хорошего взял жереха. Пришлось немного побороться с рыбой, но я быстро справился. Попался хороший жерех – килограмма на полтора. Мне нравится ловить такую; мощную, сильную, красивую рыбу, считается, что жерех относится к семейству карповых, хоть он и хищник. Интересно то, что у некоторых рыбаков получается поймать нескольких жерехов в одном и том же месте, у меня – нет. Одного поймал, больше не жди. То ли рыба пугливая, то ли я много шума делаю, когда первого вываживаю. Словом, мне приходится все время менять место. И сейчас я не стал делать еще попыток, а положил жереха в садок и пошел ближе к заводи с надеждой поймать сома. Чувствовал, что в заводи должен быть сом. Поменял воблер: теперь мне нужен был тонущий, и забросил подальше. Чтобы провести воблер через всю заводь, забросил по течению, и оно еще дальше отнесло мой воблер. На спиннинг предварительно поставил мультипликатор, шнур, потому как не известно, какой сом попадется – на килограмм или на все пятьдесят. Такова Кубань, любит сюрпризы. А могла и без ничего оставить, рыбалка есть рыбалка.

Итак, я решил прочесать всю заводь. Внимательно следил за тем, как уплывает воблер, и в определенный момент начал его подтягивать обратно, то опуская, то поднимая. Старался дна не касаться, чтобы воблер не зацепился за утонувшие коряги. Примерно до половины заводи дошел мой воблер, как вдруг легкий удар, и шнур начал плавно натягиваться, уходя от берега. Я немного подождал и сделал подсечку. В тот момент я понял, что зацепил приличную рыбу. Я сделал натяжку, но рыба не давалась, а леска начала подпевать. Потом замолчала и замерла. Я стал подтягивать – ничего не выходит. Чувствую, что сом лег, надо будет его поднимать. Поднимать тоже можно по-разному. Можно сделать натяжку и держать, выжидая, у кого терпения больше, то ли у рыбы с раненой губой, то ли у меня, постоянно натягивающего шнур, пока не оборвется.

Обрывать не хотелось, поэтому сначала я стал играть на шнуре как на гитарной струне, зная, как не нравятся рыбе подобные дребезжащие волны. Затем легонько ударял по удилищу, вибрация от удара переходила на шнур и нервировала рыбу. Если тройник застревал в верхней губе рыбы, то она быстрее сдавалась. Хотя и говорят, что у рыбы жидкие мозги, все равно сотрясение их наступало быстрее, когда крючок цеплялся за верхнюю губу. Поэтому я снова почувствовал, как шнур двинулся в сторону, и началась наша борьба. Сначала рыба попыталась выйти на течение, я ей это разрешил до определенного момента. Когда рыба поняла, что дальше ей никак не продвинуться, вернулась к заводи, давая мне возможность все больше и больше подводить ее к себе. Иногда сом делал попытку уйти вниз по течению, тогда у меня начинал трещать фрикцион, я старался удержать сома, натягивая шнур, и снова немного подводил его к себе. Шла у нас эта борьба довольно долго. Наконец-то сом начал уставать, и я все увереннее подводил его к берегу. За делом я не заметил, как мужчина, сидевший у казана, подошел ко мне и молча стал наблюдать за моей борьбой с рыбой. Я продолжал подводить сома, уже видя, что два крючка от тройника зацепили верхнюю губу рыбы, и она с огромной открытой пастью шла на меня, почти не сопротивляясь. Я стал присматривать место на берегу, куда бы вытащить сома, как услышал голос сзади:

– Вот сюда, к берегу, к заводинке, там будет удобнее.

Я посмотрел: правда, удачное место, там будет удобно его взять, и стал направлять сома к выбранному месту. Сому это не понравилось, он вновь попытался отплыть назад, но я его удержал. Сом почувствовал свою беспомощность и сдался окончательно. Я спокойно завел голову сома в заводинку, образовавшуюся в результате течения, и снова услышал голос сзади:

– Не возражаете, я помогу?

Я не возражал. Мужчина подошел к воде и, на мое удивление, профессиональным жестом подхватил сома под жабры. Я даже удивился. Мужчина, на вид постарше меня, в добротном костюме. На нем, как мне показалось, все купленное из бутика, кеды адидасовские, точно не китайские. И чувствовалось, что все это сделано большим мастером, по размеру, по его фигуре. Да и сам мужчина обладает удивительной сноровкой: он этого сома враз вытащил на гальку.

Сом был приличный. Весов не оказалось, но мы прикинули, что килограмм восемь в нем было. Это приятный улов.

Я обратил внимание, что у моего помощника на груди висит медаль «За оборону Кавказа». Мне это показалось странным, потому что сейчас уже медали надевали только по праздникам. А в середине августа, в лесу… Тут я снова переключился на сома: «Что мне с ним делать?» – подумал я. В садок рыба не помещалась, тащить ее в машину – конец рыбалке, а я собирался заночевать на берегу. Мужчина почувствовал мое замешательство:

– Не знаете, как поступить?

– Да, хотел еще порыбачить, а тут вроде и заканчивать надо. Улов вроде приличный: жерех да сом. А хотелось и усачей наловить, – ответил я.

– Сделайте кукан. Пусть еще в своей стихии побудет, – посоветовал незнакомец.

Я так и поступил. Пошел к машине, взял добротный шнур, специально захваченный для кукана, вернулся обратно. Сделал кукан, запустил сома в воду. Привязал кукан к колу и оставил рыбу в этой заводинке. Мужчина в это время рассматривал мой спиннинг и воблеры. Я не мешал, просто стоял рядом. Мужчина перебирал воблеры, на спиннинге трогал мультипликатор, щупал шнур.

– Вы тоже рыбак? – спросил у него я.

– Да был когда-то. Говорили, даже неплохим.

– А что сейчас?

– Время, время… Вот, приехал, тоже хотел порыбачить, а с чего начать – не знаю. Вот так и просидел. Вы местный?

– Родился здесь.

– Где?

– В Новокубанске.

Мужчина внимательно на меня посмотрел.

– А сейчас где?

– А сейчас в Питере. Приехал в отпуск. А у вас, гляжу, московские номера. Из Москвы?

– Да, тоже приехал время провести.

– Тоже местный?

– Жил когда-то здесь…

– И что, ни родственников, ни знакомых здесь нет?

– Родственников у меня и не было, знакомые были… Переписка прервалась давно, да и работа моя этому способствовала – не попереписываешься лишний раз. И столько времени прошло.… Вот приехал и казан узнал, стоит родной.

– Вам казан знаком?

– Еще как знаком, очень хорошо знаком, – сказал мужчина и улыбнулся. Видимо, у него с казаном связаны хорошие воспоминания.

– Наверное, была интересная…

Тут мужчина прервал меня:

– Не буду вам мешать, рыбачьте.

– Да я уже спиннингом не хочу, пожалуй, настроюсь на усачей, люблю их. Да и ловить интересно. Не все знают, что у усача икра в пищу непригодна.

– Да-да, помню, что от нее бывали отравления, действительно, не все знали об этом. Ладно, не буду вам мешать.

Мужчина пошел к машине. Я положил спиннинг, взял две закидных. Закидными мы называли удочки, которые мы делали еще в детстве. Тогда еще не было ни мультипликаторов, ни катушек, поэтому нам самим вручную приходилось делать мотовилу из дощечки, наматывать на нее капроновую нитку (лески позже появились) и вешать груз. Груз отливали сами, выплавляли из пуль свинец и заливали в ложки. Такая форма позволяла течению обтекать груз, и на том расстоянии, на которое мы забрасывали удочку, его не сносило. Сверху груза обычно крепили два крючка. Теперь наша, вернее, заграничная, более развитая промышленность обеспечивает нас спиннингами, электронными сигнализаторами и прочими современными приспособлениями. Это, конечно, значительно облегчает процесс, но мне всегда нравилось поставить донку, расщепить ивовую палочку сверху, заправить туда леску, прицепить колокольчик и удить. Хотя сейчас я и шагаю в ногу с прогрессом и пользуюсь электронным сигнализатором с металлическими или пластмассовыми подставками и катушками.

Я зарядил две донки, поставил на перекат. Такой способ ловли мне нравится тем, что можно поставить стульчик на берегу, не отвлекаясь от основного занятия, загорать и думать о своем. Я обустроил себе местечко, оглянулся. Мужчина уже был со спиннингом, сумкой и направлялся ко мне.

– Пойду вниз по течению, посмотрю, как там, – сказал мужчина и ушел.

Я остался на месте, услышал, как запищал один из сигнализаторов, подхватил донку и вытащил… соменка. Как он очутился на таком течении, не знаю. Потом понял, что груз мой снесло в заводь. И опять мне вспомнились прежние самодельные грузики в форме ложки. Так как соменок оказался небольшим, килограмма на полтора, проблем с выводом не было. Я его вытащил и бросил в садок. На леску добавил еще груз, чтобы не сносило течением на перекате, и опять забросил донку. Прошло минут семь-восемь, сработал сигнализатор. На этот раз попался именно усач. Не знаю, почему эту рыбу назвали усачом, усы у нее значительно меньше, чем у сома, но тоже имеются. Усач был примерно с килограмм весом. Не успел его вывести, как сработал второй сигнализатор. Подсек. К моему удивлению, это оказался голавль, где-то грамм на шестьсот. Рыбалка шла отлично, что очень радовало меня. Иногда приезжаешь порыбачить, и ни одной поклевки, а тут: и жерех, и соменок, и усач, а сом какой попался…

Конечно, такое бывает при стабильной погоде, и когда вода в Кубани стоит на одном уровне, то есть не было в горах ни дождей, ни активного таяния ледников. А в стабильной воде рыба чувствует себя нормально, поэтому сигнализаторы мои периодически извещали о новой добыче. Когда уже с десяток усачей набралось, я подумал: «А куда мне столько?» – и вовремя остановился. Смотал удочки, собрал рыбу и пошел на поляну. Там сел за стол у казана и стал вспоминать детство, когда этот казан еще «работал». Было видно, что казаном длительное время не пользовались, на нем появилась ржавчина. Интересно, механизмы, которые удерживают казан вверх дном, еще работают? Я подошел, снял со стопора, повернул ручку, и казан принял горизонтальное положение. Именно в таком положении казан лучше всего обогревался дровами. Выкладка из добротных голышей (так мы называли камни) тоже сохранилась.

Пока я осматривал казан, вернулся мужчина. Тоже с уловом: три приличных жереха.

– Вот какая у меня добыча! – похвастал он.

– Я обычно больше одного жереха не могу поймать, – откликнулся я.

– Да у меня тоже так. Просто меняю место – то выше, то ниже по берегу. Ну, надо бы пообедать? – предложил мужчина.

– Да, пожалуй, можно, – согласился я.

– Так, может, казан используем? – заблестели глаза у мужчины. Я посмотрел на казан.

– Объем-то больно велик для двоих.

– А мы немножко сделаем, – уговаривал мужчина.

– Если так, не возражаю, даже с удовольствием, – снова согласился я.

Мужчина оживился:

– Давайте делить обязанности?

– Давайте. Согласен заняться рыбой.

– Хорошо. Я готов заняться казаном.

– У меня там соменок есть и усачей несколько штук.

– Прекрасно! Сделаем уху. Соменок большой?

– Да килограмма на полтора.

– Давайте сборную уху сделаем: соменка, усача и жереха.

Я пошел к свой машине, достал инструмент, нож и отправился к воде чистить рыбу. Мужчина пошел к «Хаммеру», тоже достал необходимый инструмент и занялся казаном. Пока я возился с рыбой, напарник принес дров, воды, начал промывать казан, причем движения его были четкими, ловкими, уверенными. Хотя по внешнему виду на посудомойку мужчина не похож, но то, что он когда-то уже имел дело с казаном – это совершенно точно.

– Вот, казан отмыл, можно и костер разжечь, – довольным тоном произнес мужчина.

Смотрю, он и с костром на ты. Дрова сложил правильно, разжег быстро.

– Что у вас там? – поинтересовался он.

Я показал очищенную рыбу.

– Многовато будет. Ладно, может, еще кто подъедет, – сказал мужчина.

– Вряд ли. Здесь рядом и народу-то нет. Раньше эта Пионерская поляна пользовалась популярностью, всегда народ был, шумела она. А сейчас, не будь вас, я один бы был, – вздохнул я.

– Вот вы и не один. Вдвоем веселей! – улыбнулся напарник.

Одновременно с разговором он не забывал поправлять огонь. Казан начал нагреваться, вода забулькала.

– А для ухи у вас есть что-нибудь?

– Да. У меня брат такой, всегда у него в машине все, что для ухи надо, найдется.

– А то я тоже захватил.

– А я уже все принес, – сказал я и показал на стол.

– Да уж, все в коробочках. А брат-то здесь живет?

– Здесь.

– А как фамилия?

Я назвал.

– А Петр Федорович – ваш отец?

Я удивился:

– Да. А вы что, знали нашего отца?

– У-у-у! Еще как хорошо знал.

– А медаль «За оборону Кавказа» он вам вручал?

– Он. Батей мы его звали. Батей он и был. Светлая память ему. Где он?

– На Старом кладбище. В Новокубанске.

– Обязательно посещу. Поклонюсь ему.

– А как вас-то звать?

– А меня звать… Если помнишь – Галуха…

– А-а-а! Галуха-партизан. Конечно, помню. Мы тоже иногда приходили к Галухе-партизану. Вон оно что. А то вижу, больно профессиональные движения у вас: и сома лихо подхватили, и с казаном в два счета справились. А по одежде не скажешь.

– Так ведь этим казаном я когда-то заведовал.

Я сидел и смотрел, как Галуха колдует над казаном, как когда-то. И вспомнился мне 1947 год…

…Мы, пацаны, человек пять из нашего двора, пошли на Кубань ловить рыбу. Сами маленькие, удочки самодельные, но шли мы с большим желанием поймать. Мы тогда слышали, что где-то в лесу, за паромом, есть Галуха-партизан, у которого можно пообедать. Мы думали, что это сказка, но на всякий случай я у матери выпросил кусочек сала. Ловили мы на червя или кузнечика. Удочки делали из орехового дерева, вместо лески – нитка. А вот крючки были настоящие. Мы их выменивали у тряпичников. Хорошую рыбу мы не могли поймать, а вот уклейку, пескарей получалось. Мы и этим рыбкам были рады.

Пришли мы к парому, дальше идти не хотелось. Кто-то предложил спуститься вниз по течению, к Колхозной косе, там, мол, хорошо рыба клюет. Решили спуститься. А когда проходили мимо лесной поляны, то услышали шум в лесу. Вышли на поляну – ребят вокруг было много, а на середине стоял вот этот самый казан! Стоял на булыжниках, а под ним горел огонь. Вокруг казана сидели мальчишки, наши сверстники, может, чуть старше. А молодой Галуха колдовал над костром. У стола стояли люди, немногим младше Галухи. Из казана он начал доставать куски рыбы, довольно большие, как мне тогда показалось. Куски выкладывал на железный лист, который лежал на столе. Две девочки и два парня сначала вилками, а потом, когда рыба остыла, руками стали выбирать косточки. В это время Галуха стал сыпать в казан какую-то крупу. Еще один мальчишка, чуть помладше Галухи, по его указанию стал помешивать крупу. Другой пацан подкладывал дрова. А вокруг казана сидели дети разного возраста, от пяти до пятнадцати лет. Все сидели чинно, спокойно, кто с миской, кто с кружкой, тихо переговаривались. А мы стояли в сторонке, наблюдая за процедурой. Когда косточки были выбраны, ребята стали резать рыбу ножами на мелкие кусочки. Галуха, попробовав крупу на вкус, позвал ребят с железным листом. Те подошли, и Галуха с листа забросил измельченную рыбу в казан. Парень, который мешал крупу, теперь аккуратно перемешивал ее с рыбой. Галуха еще раз снял пробу, добавил соли и позвал очередного паренька. Тот подошел с ведром воды и притушил костер. Когда эта операция была закончена, все встали и выстроились в очередь. Мы по-прежнему стояли в сторонке. Галуха начал раздавать кулеш, как он называл приготовленное им блюдо. Ребята получали порции и рассаживались обратно на свои места. Ели тихо, не спеша, но запах стоял такой, что у нас слюнки текли. Когда Галуха раздал всем ребятам еду, он обратился к нам:

– Подойдите!

Мы послушались.

– Откуда? – спросил Галуха.

– С Хуторка, – ответили мы.

– Есть хотите?

Мы поспешно закивали головами.

– А у вас есть что покушать? – спросил Галуха.

Еда оказалась только у меня.

– Ты оставишь нам? – он вопросительно посмотрел на меня.

Мне было жалко кусочка сала, но я ответил, что оставлю. Галуха что-то сказал, подошла девочка с какой-то книгой, в которую она записала, что ребята с Хуторка дали кусок сала. После этого Галуха позвал другого мальчика, тот принес алюминиевые миски. В них Галуха положил нам кулеш. Я и сейчас так же живо чувствую запах того кулеша, глядя на пожилого Галуху.

И сейчас мы снова на той поляне. Галуха, пожилой уже человек, снова готовит в казане, а я, тоже немолодой, снова сижу в сторонке и смотрю. Даже любуюсь, как Галуха последовательно, аккуратно кладет необходимые продукты в уху, добавляет специи. Солнце уже клонилось к закату. Стояла тишина, природа была спокойна, и я вместе с ней. Заметив, что дело подходит к концу, я сходил к машине, забрал корзину с продуктами: зеленью, хлебом, колбасой, салом. А также принес бутылку коньяка. Когда я выставил продукты на стол, Галуха одобрил все кроме коньяка.

– Не надо, у меня есть водка.

Пошел к «Хаммеру», вернулся с пакетом продуктов. Набор был стандартным: запечатанные нарезки колбасы, сыра. И бутылка финской водки.

– Конечно, под уху водка лучше, но она финская. А коньяк родной, местного спиртзавода! – возразил я.

– Как? Спиртзавод еще работает?! – искренне удивился Галуха.

– Да, спиртоконьячный завод работает. Выпускает два коньяка: «Большой принц» и «Барон», – гордо ответил я. – Так что будем пить коньяк.

Мы расположились около казана, я достал стопочки, а Галуха снимал последнюю пробу. Он добавил еще что-то и произнес:

– А вот теперь в самый раз! – открыл водку. – Хоть и финская, но ухи без водки не бывает! – Налил стопку, влил в уху, помешал, понюхал: – Нет, не русская водочка, требуется добавить, – подлил водки в уху, снова понюхал, попробовал:

– А теперь можно и приступить!

Галуха разлил уху в миски. Это были специальные миски с деревянными ложками, заботливо уложенные моим братом.

– Давайте за знакомство? – предложил Галуха.

– Да мы вроде как знакомы. Я вот только сейчас вспоминал, как ты нас кулешом угощал.

– Ты помнишь?!

– Конечно, помню. Скольких ребят ты кормил…

Галуха задумчиво посмотрел на меня:

– В самом деле, помнишь?

– Да, помню. Помню, как вокруг тебя всегда была толпа детей, как все они жадными глазами следили за каждым твоим движением в ожидании чуда. И ты совершал это чудо.

Галуха снова задумался. Потом взглянул на меня и сказал:

– Давай, чтобы такого больше не повторялось!

Я налил коньяка, мы выпили и приступили к ухе. Уха удалась на славу. Чем-то она напомнила тот кулеш: может, воздухом, может, кубанской водой, а может, и казаном, сохранившим аромат того кулеша. Многих детей кулеш спас от голода. Это потом отец мне рассказывал, что был такой Галуха – так его в партизанском отряде прозвали. А на самом деле он Гавриленко Виктор. А партизаном прозвали пацаны, так и получился Галуха-партизан. Да, многих, многих детишек спас он в то голодное время. Я решил расспросить, а как получилось, что он стал заниматься таким благородным делом, но увидел, что Галуха думает о чем-то своем, и не стал. Когда с ухой было покончено, он ушел к машине, а вернулся с маленькой газовой плиткой. У меня тоже была, только другой конструкции. Также взял он специальные чайники, заварные-незаварные, и другие современные приспособления.

Он достал пачку чая, но я предложил заварить другой. Я принес заварной чайник, лампу, так как скоро начнет смеркаться, чай – все это у брата всегда было в машине. Вода закипела, я заварил чай, через некоторое время разлили по кружкам и стали пить. Галуха, зажав двумя руками кружку, с удовольствием вдыхал чайный аромат. И с таким наслаждением он это делал, что мне тоже захотелось обнять свою чашку, как дорогого друга.

Последний луч прорвался сквозь листву, осветил его голову. Я сидел и пытался угадать, о чем думал Галуха. Мы сидели молча; последний луч, неизвестно как пробившийся сквозь густую листву, соскользнул с его головы. Сумерки начали быстро сгущаться. На той стороне Кубани зажглись огни. Я достал зажигалку, стал зажигать фонарь.

– У меня есть электрический, – предложил Галуха.

– Нет, будет приятней при этом свете.

Я зажег, поставил на стол. На лице Галухи отразилось что-то вроде улыбки.

– Да при таком приятней, чем при электрическом, – сказал он.

Галуха потянулся за бутылкой, налил по стопке. Мы подняли, чокнулись и молча, думая каждый о своем, выпили. Мы опять посидели, помолчали. Я по новой заварил чай… Сумерки уже превратились в ночь. Было тихо, спокойно. Деревья, окружающие поляну, стали совсем темными. Кубань блестела от фонарей на противоположной стороне.

К моему удивлению, комаров совершенно не было. Я еще подумал достать мазь или те приправы, которые в костер опускает брат, чтобы разгонять комаров, – но этого не потребовалось. То ли они нам не хотели мешать, то ли по какой-то причине здесь не летали.

– Ты давно здесь? – спросил он меня.

– Я приезжаю обычно в отпуск, но сейчас на пенсии. Приезжаю на сколько захочется, когда захочется – уезжаю. У меня здесь брат, родственники.

– А вообще как ты в Питер попал?

– Как в Питер попал… Закончил школу, отработал здесь в Новокубанске два года, как тогда требовалось перед поступлением в институт, уехал в Питер, сдал экзамены в Политех и начал учиться. После института оставили при заводе. Очевидно, сочли, что были данные для этого. Потом инженерная работа, и по заграницам, и по России пришлось поездить. Сейчас пенсионер, дети выросли, внуки тоже большие, а я вот… тянет сюда, на Кубань. Когда внук был помладше, приезжали сюда вместе с ним, но он уже взрослый, сейчас у него уже другие интересы… А ты давно здесь был в последний раз?

– Да, я слишком давно здесь был. Хотелось бы бывать здесь почаще, но не получалось. Вот сейчас только вырвался. Сразу сюда приехал…

Он вздохнул, помолчал. Я чувствовал, что ему хочется поделиться воспоминаниями. Но мне не хотелось докучать ему вопросами. Но в конечном итоге мое молчание вознаградилось – он начал говорить.

– Детдомовский я. Родителей не знаю, то ли их раскулачили, то ли в 33-м от голода умерли. Не знаю я, в общем, в детдоме себя помню…

…Когда немцы пришли, нас, детдомовских, погрузили в вагоны, ну, мы слышали, знали, что отправляют в Германию. Я был пошустрее других, пацаны подсадили, и я на ходу выпрыгнул. Выпрыгнул где-то здесь, недалеко от станции. Удачно выпрыгнул: ничего себе не сломал, только поцарапался. Убежал в поле, не знал, куда идти. Пошел по направлению назад, в Армавир. Прятался. Там была скирда сена, я забрался, выкопал себе нору и заснул. А утром слышу разговоры:

– Ты смотри тех, которые отходят только вправо, и фиксируй четко. Не забывай, что это очень важно, – слышу я мужской голос.

– Да, хорошо, – отвечает детский.

– Смотри, будь внимательным. Если кого увидишь – прячься. Не высовывайся. Бумажку, на которой будет записано, или проглоти, или выброси незаметно, заранее.

После разговора послышались шаги. Мужчина ушел, я выглянул из своего укрытия. Мужчина широким шагом пошел куда-то вглубь поля. Мне стало интересно, кто же остался. Я вылез и говорю:

– Эй ты, кто там. Выходи, а то сейчас нос разобью!

Оттуда, из скирды, вдруг показалась голова пацана, может, на пару лет старше меня.

– Это ты, сморчок, можешь меня победить? Да я тебе сейчас!.. – Потом остановился. – Ты чего здесь делаешь?

– В Германию везли… Я сбежал.

– Ты что – детдомовец?

– Да, детдомовец.

Он посмотрел на меня и сказал:

– Залезай сюда.

Я залез на скирду.

– Прячься так, чтобы не видно было ни с воздуха, ни с земли.

Мы запрятались.

– Вот тебе карандаш и бумажка. Я буду говорить, а ты пиши.

У него бинокль, он настроился, мы стали сидеть, смотреть. Пошел первый поезд. Он внимательно его рассмотрел.

– Этот, – говорит, – не наш. Это на Баку.

– Как на Баку?

– А ты что, слепой, что ли? Не видишь, это вон развилка. Вон то, что два пути – этот идет в сторону Баку. А вот этот, что один, отходит вправо, – этот идет на Туапсе. Нам нужны все сведения, которые будут проходить на Туапсе.

– Кому это нам?

– Нам – это партизанам. А ты еще сморчок, сиди, помалкивай и слушай, что тебе говорят!

Я стал подчиняться, он все-таки постарше меня, наверное, что-то знает лучше, чем я. Следующий поезд шел в сторону Туапсе. Он продиктовал мне какие-то условные знаки, которые я и записал.

Так мы просидели до вечера. Когда стало смеркаться, подошел мужчина. Увидев меня, он поначалу насторожился.

– Да вот, детдомовец сбежал, – ответил ему мой напарник.

– Я же тебе сказал, чтобы никого не было!

– Да я проверил!

– Хорошо.

Он передал ему бумажку.

– Пойдем со мной, – сказал мне этот мужчина.

Я пошел, а тот пацан остался там же, на скирде. Мы шли каким-то ему одному понятному путем. Пришли на место, где в посадке стояла телега, запряженная парой коней. Ехали всю ночь. Остановились в лесу, где располагался партизанский отряд. Меня привели к командиру. У него борода и добрые внимательные глаза.