Текст книги "Эхо войны (Рассказы)"

Автор книги: Леонид Гришин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Один брат замолкал, начинал второй:

– Случилось так, что мать все-таки дошла до места, где жил Петр Федорович. Он на спиртзаводе работал. На территорию ее, естественно, не пустили, но она упросила охранника передать Петру Федоровичу, что ждет жена его партизанского товарища Ивана. Не знаю, сколько она так просидела под забором в полудреме, полузамерзшая. Вдруг подходит к ней мужчина, нежно за плечо берет и спрашивает: «Ты ли жена Ивана?» «Я», – ответила она. Он посмотрел на нее, приподнял, провел в кабинет, напоил сладким чаем с сахаром. Рассказала она, что дети ее помирают, и что не знает, застанет ли их по возвращении живыми… Уже два дня ничего не ели. Сколько еще протянут? Может быть, завтра, а может быть, послезавтра придется хоронить. «Подожди маленько здесь, вот тебе чай, допивай», – поставил сахар, подал кусок хлеба. Мама рассказывала, что хлеб она, не выдержав, съела, а вот сахар спрятала… Через какое-то время пришел Петр Федорович. «Сама знаешь, какое сейчас положение. Особо помочь не могу, но вот документ о том, что тебе выписаны азатки. Я тебе дам бричку с конюхом, он отвезет тебя. Смотри, документ не потеряй, потому что очень опасно без документа этого иметь продукты. Это вот твоим детишкам гостинец от меня», – и передал узелок. Она не стала смотреть, что там было. У ворот стояла линейка в две лошади. Конюх без одной ноги что-то укладывал на передок. «Петр, это жена Ивана, отвезешь на хутор и поможешь, если нужно будет», – сказал Петр Федорович. «Хорошо, командир, все будет как надо…» Так они приехали на хутор. Петр растопил печку, приготовил чай, а в мешочке оказались сахар и две полбулки – одна черного хлеба, другая – белого. И вот мама в чае теплом с сахаром размачивала хлеб и давала нам. Это нам казалось настоящим блаженством…

– Это сегодня, что там, – перебил второй брат, – дети, внуки… для них печенье – не печенье, пирожное – не пирожное, и торты они просто так едят. А в то время простой кусочек черного хлеба, размоченный в теплой сладенькой водичке, казался нам вкуснее, чем сейчас для них торты, пирожные и печенье вместе взятые.

…Петр Федорович сказал, что нам причитаются азатки, но оказалось, что не совсем азатки, а полмешочка кукурузы и полмешка ячменя – это было по тем временам неописуемое богатство. Оно было мамой спрятано. Сама в ступке толкла кукурузу и ячмень, варила что-то вроде каши и кормила нас. Мы быстро окрепли, уже начали ходить, бегать…

А тут уже появилась и травка, стало теплеть, мы стали выползать и собирать крапиву. Мама говорила, что она полезна, но нам больше нравилась лебеда. Она и не жгучая, и съедобная. А в лесу уже начали появляться чеснок, дикий лук и трава. Все что можно было – собирали. И к тем запасам, что у нас появились – это была как приправа. Мы начали крепнуть…

Наступило лето. Чего греха таить, воровством занимались. Подворовывали мы с колхозных полей, что можно было. Когда свеклу, когда подсолнухи, когда кукурузу. Биты были часто объездчиками. Маленькие были, не убежишь от объездчика на лошади. Бывало, догонит, да плетью так даст по спине, да еще обзовет нехорошими словами. Ведь мы были детьми врага народа. Но мы ученые были, мы ничего дома не прятали. Если удавалось что-то уворовать, мы делали схроны в лесу на Кубани, под кручей. Боялись, что опять будет обыск, найдут, да еще и маму посадят. Осенью в школу в этот год нас не приняли. Объяснили, что мы дети врага народа, и нечего нам в школе делать. Следующий год прошел более-менее. Дважды приезжал тот же самый хромой казак Петр, привозил подарки. В такие моменты мы были невероятно счастливы. Мы могли в этот день наесться вдоволь. Мама готовила нам кашу и давала по куску хлеба. Она работала в колхозе, выполняла самую тяжелую работу. Работала по двенадцать часов в день, а то и по четырнадцать. Мы видели, как она надрывается, а в колхозе ничего не получали. Вот так мы прожили год, но этот год был не такой страшный, как тот. Уже можно было хоть чем-то кормиться.

На следующий год нас все-таки пустили в школу. Как детям врага народа нам отвели последнюю парту, там мы и сидели. Нас даже и не спрашивали. Мама нам говорила: «Учитесь, учитесь». Мы учились усердно, выполняли все задания, правда, не на чем было писать. На хуторе была библиотека, заведовала там хорошая женщина. Говорили, что ее мужа тоже посадили как врага народа. Она нам всегда давала книги. Мы просиживали в библиотеке подолгу, потому что там тепло было. У нас нечем было топить. За хворост, который мы набирали в лесу, мы часто бывали биты… Не успеем убежать, как приедет какой-нибудь лесник, отберет хворост, да еще и плеткой по спине стеганет. У нас и сейчас еще спины чешутся от плетей… А что ребенку? Такой плетью шаркнет, и валились с ног. Но ничего, это было пережито. Стали мы учиться, учиться хорошо.

Потом однажды, как мама рассказывала, приехал ваш отец – Петр Федорович. С матерью они долго говорили. После разговора мать пошла в огород, что-то там долго копала. Принесла какую-то тряпку, в которую что-то было завернуто. Мы увидели, что это были ордена. Ордена нашего отца. Когда отца забирали, требовали, чтобы он отдал все боевые награды, но мама сумела их спрятать. Петр Федорович посмотрел на них и сказал, чтобы ордена мать спрятала, а удостоверение и еще какие-то бумаги взял с собой. Еще расспросил о житье-бытье, к нам обратился с добрыми глазами: «Казаки, как дела?» Что мы могли сказать? Конечно, хорошо, мы казачата молодые. После он уехал.

Через месяц узнаем, что нашего бригадира в Краснодаре арестовали. Его там быстро опознали, потому что он полицаем был и издевался над людьми в концлагере. Так прошел еще год. Мы подрастали, опыта набирались. Продолжали где-то подворовывать, потому что два рта, молодых и здоровых, есть-то хотели. Мама ничего не получала в колхозе, ей практически ничего не платили. На трудодни иногда давали что-то. А мы, тем временем, свеклу сахарную воровали, когда она начинала созревать. Выкапывали и прятали в свои схроны в лесу, на Кубани под кручей. Пшеницу подворовывали, как только колосья созревали, или после того как соберут урожай, мы ходили, собирали оставленные колоски. За это тоже получали плетью. Ну что же, плеть есть плеть, а кушать хочется. У соседей никогда ничего не воровали, это нам мама строго-настрого запретила.

С чем было плохо, так это с одеждой. Не на что было покупать. Осенью еще нормально было босиком в школу бегать, но когда наступали холода, мы с братом в школу ходили по очереди. Потому что не во что было обуться и одеться. Мы были детьми врага народа, поэтому к нам так и относились – не очень-то и милостыню подавали. Правда, иногда кое-что нам отдавала библиотекарша. Но что она? Такая же, как и наша мама.

Однажды в середине дня, когда мы с братом были в школе, подъехали три легковые машины: «Победа», «Москвич» и джип. Вышли из этих машин военные и два гражданских. Потом мы узнали среди них и твоего отца, Петра Федоровича. Смотрим, и мама наша тут же из машины выходит. Это мы в окно увидели. Мы с братом, признаться, испугались, собрались в окно прыгать, потому что решили, что маму арестовали, и теперь приехали, чтобы нас арестовать. Мы же дети врага народа.

– Давай сейчас сиганем в окно, – сразу сказал я брату.

– Да подожди, что будет.

Спустя пять минут в класс зашел директор школы, ласково позвал нас по имени и попросил пройти с ним. Испугавшись не на шутку, мы пришли к нему в кабинет, где сидели те самые военные, два гражданских и мама.

– Здравствуйте, казаки, – сказал нам Петр Федорович с улыбкой.

Мы все не понимали, в чем дело.

– Вот что я думаю: давайте сейчас соберем всех детей и при них объявим, – сказал один из военных, очевидно, самый старший, потому что звезды на его погонах были очень большие.

Мы прижались к матери. Думали, что нас сейчас будут судить на этом собрании.

– Да-да-да, сейчас. Все так и сделаем. Как вы говорите, так и сделаем, – засуетился директор.

Зазвенел звонок, дети выбежали на перемену. В это время объявили школьное собрание, и все вышли на площадку. Мы не поймем, в чем дело, жмемся к маме, один за одну руку, другой за вторую. Думаем, сейчас нас.… Военный начал говорить первым:

– Мы собрались здесь по случаю, что в нашем колхозе, в нашем хуторе, был герой, – и называет имя нашего отца. Мы ушам своим не верим, а он продолжает:

– Это истинный герой был, он первый перешел на ту сторону Днепра. И он заслужил по приказу товарища Сталина Геройской Звезды. И она была ему присвоена. Но ввиду того, что получил тяжелейшие ранения, ему…

…Второй брат перебил и первого и продолжил.

– Нам, конечно, трудно описать, поскольку мы не встречали ни одного участника, свидетеля, а точнее того, кто с отцом воевал. Но отца представили тогда к званию Героя Советского Союза. Поскольку ранение было тяжелейшее, а документы где-то затерялись, он считался погибшим. И наградной лист где-то затерялся. И вот, благодаря тому, что твой отец стал разыскивать его документы, появилась возможность пересмотреть дело. Когда дело дошло до пересмотра и выяснилось, что он был осужден по клевете того самого бригадира, того самого полицая, было подтверждено, что отец наш – действительно Герой Советского Союза. Были присланы в военкомат документы и Звезда Героя. И вот они все приехали ради того, чтобы вручить эту Звезду Героя нашей маме и, соответственно, нам. Благодаря Петру Федоровичу, это было сделано в школе, при всех, чтобы снять с нас клеймо детей врага народа. Конечно, все на нас смотрели с удивлением. Стояли два оборванца, самых настоящих. На дворе был октябрь, а мы все еще ходили босиком. Мы хоть и рваные ходили, как говорится, заплатка на заплатке, но все-таки всегда были чистые. За этим мама следила. Конечно, и военные на нас смотрели с удивлением, какие мы оборванцы. Но когда посмотрели в журнал, у нас были одни пятерки.

…После собрания нас отпустили домой. Привезли нас на «Победе» военные. Зашли дом посмотреть. Осмотрели снаружи и внутри, подписали какие-то бумажки, а затем уехали.

Через день к нашему дому подъехали два грузовика. Солдаты как по команде вытащили строительные материалы и начали ремонтировать дом. Мы смотрели на все это и думали, что это нам снится. Наш дом был покрыт соломой. Солома давно уже сгнила, поэтому, когда шел дождь, нам приходилось подставлять тазики в места, где капало. Солдаты сбросили всю эту солому и покрыли дом черепицей – дорогущим в то время материалом. Хотя у многих была уже черепица, но для нас она казалось диковинкой. Наш дом покрыли черепицей, сделали отливы, отремонтировали печку, побелили стены внутри и снаружи. Починили крыльцо, которое мы в тяжелые годы просто-напросто стопили, поставили штакетный забор. Но это было еще не все. Самое удивительное случилось тогда, когда на легковой машине подъехала какая-то женщина. У нее в руках были большие пакеты, в которых оказались туфли, ботинки, сапоги, брюки, рубашки, куртки, шапки и фуражки. Мы боялись прикоснуться к этому, но она сказала, что это все для нас, что это все наше. Радости нашей не было предела. На следующий день мы пошли в школу в обновках. На нас смотрели, не сводя удивленных глаз, абсолютно все. Из оборванцев мы превратились в ухоженных, хорошо одетых детей. Нас посадили на вторую парту, и началась нормальная жизнь…

Второй брат вступил в разговор:

– Мы закончили семь классов, теперь проблем с учебой не было. Мы учились хорошо. Если один из нас чего-то недопонял, то второй обязательно объяснял. К этому времени здоровье у нашей мамы начало пошаливать. После семи классов у нас тогда были ФЗУ при МТС, и мы пошли учиться на трактористов. Закончили ФЗУ, потом армия. После армии решили учиться в институте на заочном. Поступили безо всяких проблем. Когда в ФЗУ учились, мы ходили в вечернюю школу. Окончили школу с отличием. Поступили на разные факультеты. Я поступил на агронома учиться, Виктор – на зоотехника. Работы мы выполняли вместе, что для одного то и для второго. А когда пошли специальные предметы, также их учили вместе. На сессии выезжали, там вообще один день один ходил на один факультет, второй день – на другой. Если что-то недопонимал, тогда брат рассказывал или задавал вопросы преподавателю. Сложнее было, конечно, с практикой. Нужно было практиковаться и агроному, и зоотехнику. Но и с этим мы справились. Защитили дипломы и вернулись в свой колхоз.

Если тебе интересно, твоего отца мы считаем своим вторым отцом. Он нас вытащил с того света. Не будь его тогда, не дай он маме нашей эти два куска хлеба, протяни мама еще день-два, не сидели бы мы сейчас здесь с тобой, не встречали бы тебя здесь на нашей кубанской земле. И потом, твой отец, как говорится, отстоял честь нашего отца. Теперь вот мы из детей врага народа превратились в детей Героя Советского Союза. Но нам так и не удалось найти могилу нашего отца. Хотелось бы найти, поклониться ему, но что поделаешь, это были те времена. Твоего отца мы почитаем как за своего отца, он нас спас, с того света вытащил…

Они замолчали. Я молчал. Их жены сидели притихшие. Солнце почти зашло, было тихо. Кубань журчала. И мне ничего не хотелось говорить. Я сидел и тоже вспоминал своего отца, его доброту, его исключительную четность. И еще хочу сказать о его преданности партии. Он член Коммунистической партии был с 1916 года. И оставался до самой смерти убежденным коммунистом. Верил он, что можно было построить коммунизм. А сегодня что у нас «строится»? То ли капитализм, то ли беспредел, а может быть, что-то другое. А может быть, наши дети, а может быть, наши внуки все это пересмотрят и сделают все-таки жизнь лучше? Как сказал, не знаю, то ли Виктор, то ли Владимир, что «течет в хорошую сторону». Как и Кубань течет по всей равнине и впадает в море. А море – оно и есть море. Большое и красивое, как впереди большая и красивая жизнь у наших детей и у наших внуков. Будет в России красивая жизнь, будет в России возрождение! И мы в этом сейчас участвуем, вкладываем в это свой труд. И вот, глядя на этих 2В, мне кажется, что это и есть те люди, которые возродят Россию, на которых будет Россия опираться. Я вижу, как им сложно и трудно здесь. Вижу, как вымирает наша деревня, как люди спиваются. Эти люди не спились, они добились многого в жизни. И сейчас они трудятся и дают возможность трудиться соседям. Говорят, что они пользуются очень большим уважением среди своих соседей. И не очень пользуются уважением среди лодырей и алкашей, которые устраивают поджоги и травят скот. Но я думаю, что это все-таки временная озлобленность людей. Все-таки поймут люди, что только труд может сделать человека богатым во всех отношениях. Не только материально, но и духовно. Я буду приезжать сюда и буду считать двух «В» своими братьями. На самом деле – они мне как братья.

Шурка

Мы сидели с братом в тенистом саду, перебирали снасти после вчерашней рыбалки: надо было кое-где заменить поводочки, крючочки подточить. Было замечательное прохладное утро. Мы не спеша обменивались мнениями о вчерашней рыбалке, но вдруг прибегает Олин внук шести лет и говорит:

– Дед! Там подъехала какая-то тетя на мерсе и тебя спрашивает!

– Красивая? – спросил я.

Мальчик поднял вверх большой палец правой руки.

– Во! Картинка!

«Пойду посмотрю», – подумал я и вышел за калитку.

Действительно, стоит мерс серебристого цвета, цешечка С200 или «глазастик», как его еще называют. А у открытой дверки стоит (должен отметить прекрасный вкус внука) именно картинка – волнистые пушистые волосы каштанового цвета спадают на плечи (она стояла вполоборота ко мне), абсолютно прямая спина, длинные красивые ноги, высокая грудь. Одной рукой она держалась за дверь машины, демонстрируя безукоризненный маникюр на длинных и ровных пальчиках. Незнакомка, делая вид, что не видит меня, о чем-то переговаривалась с молодым человеком, сидевшим в машине. Я стукнул калиткой, чтобы привлечь ее внимание, и мне это удалось. Она обернулась. «С ума сойти!» – мелькнуло у меня. Надо же, какая красота: каштановые волосы обрамляли прекрасное лицо. А чистая, без единой морщинки, кожа окончательно покорит любого. А глаза! Я впервые видел у женщины такие зеленые глаза, почти бирюзовые. И все это на фоне серебристого «Мерседеса». Она посмотрела в мою сторону, кому-то улыбнулась, может, даже мне, и произнесла:

– Мне сказали, что я могу найти здесь родственника Евгении Ивановны и Петра Федоровича.

Продолжая любоваться молодой женщиной, я решил с ней немного побалагурить:

– Это зависит от причины, по которой он вам понадобился.

Она не поняла моей шутки и продолжила:

– Мне сказали на Московской улице, что здесь могут проживать родственники, и я могу их найти.

– А вы в каком виде хотите их найти – упакованном, разобранном или по частям?

Тут уже незнакомка догадалась, что я дурачусь:

– Лучше в упакованном.

– Будь по-вашему, проходите, – сказал я и распахнул калитку.

– Женя, мы, кажется, нашли! Выходи! – обратилась она к молодому человеку в машине. Оттуда вышел юноша лет восемнадцати, захлопнул дверь, включил сигнализацию. Я удивился, что «глазастик» не пикнул, не крякнул, как обычно, а просто моргнул фарами. Я пропустил их вперед, закрыл калитку и пошел за ними. По дороге я снова залюбовался молодой женщиной: какая она все-таки красивая, высокая, стройная… В ней не было ничего лишнего, как и должно быть у идеальной женщины ее возраста: она была красива, солидна и уверена в себе. Одежда на ней была из бутиков, в ушах сверкали бриллианты немалых размеров, на руках блестели два кольца. Обручальное кольцо было одето на левую руку, и я решил, что она вдова.

Но тут я вспомнил историю одного приятеля (он был совладельцем одного деревообрабатывающего комбината), как однажды к ним на завод приехала молодая, красивая женщина на шикарной машине. Все, конечно, решили, что это приехала фотомодель, чтобы сделать фотосессию на фоне их продукции. Особенно эта версия пришлась по душе финансовому директору. А женщина приехала с целью приобрести кое-какие материалы на комбинате, но поскольку в них не разбиралась, попросила проконсультировать ее по продукции. Все старались продемонстрировать свои знания в деревообработке, а особенно финансовый директор старался. Женщина рассказала, что ей нужны брус, половые доски, вагонка и еще какие-то доски. Когда стали уточнять количество необходимого материала, женщина достала органайзер и прочитала цифры, от которых у финансового директора начался тик, такие они были огромные. На тот момент с заказами у комбината было не густо, поэтому финансовый директор пообещал, что проблем никаких не будет, они все организуют. Женщина мило улыбнулась всем, опять сказала, что ничего не понимает в деревообработке, все снова стали ей объяснять про ГОСТы, ОСТы и другие нормативные документы. Она вскользь интересовалась, достаточно ли оборудования у комбината и будет ли продукция высокого качества, если она сделает заказ. Ее заверили, что все будет в порядке и по качеству, и по срокам. Между делом красавица попросила показать ей какие-нибудь документы, и коммерческий директор с радостью согласился. Заказали в кабинет кофе, разложили документы, стали просматривать. Неожиданно женщина спросила, можно ли ей взять некоторые бумаги с собой, чтобы вечером дома в спокойной обстановке их изучить, а утром она обещала вернуть их обратно. И опять никаких проблем: сделали копии, упаковали и отдали.

Утром женщина приехала как обещала. И опять она выглядела бесподобно, была свежа, весела, со всеми приветлива. Привезла с собой торт. Все снова сели пить кофе, и каждый так старался произвести на женщину выгодное впечатление, что это уже напоминало сборище павлинов с распущенными хвостами. Красавица начала говорить, что она все документы внимательно прочитала, ее все устраивает, и она готова оформить заказ. Уже составлен договор, который подписан с ее стороны, и если никаких препятствий у руководства комбината нет, то они подписывают договор со своей стороны, и ее бухгалтер переводит на счет комбината аванс в размере 50 % стоимости заказа, оставшуюся сумму выплатят при получении заказа. Конечно, коммерческий директор согласился. Тогда женщина предложила прочесть договор, пока она пьет кофе. От радости коммерческий директор бегло прочел документы и обратил внимание только на завышенные штрафные санкции. Мило улыбаясь, женщина вспомнила о заверениях самого директора, что у комбината не бывает просрочек с выполнением заказа, поэтому не стоит беспокоиться по поводу этой формальности. Находясь под обаянием ослепительной женщины, радуясь предстоящему крупному заказу, коммерческий директор незамедлительно подписал договор, и женщина уехала.

Когда наступили сроки получения первой партии заказа, молодая женщина появилась на комбинате. Ей оказали радушный прием и стали извиняться за просрочку, ссылаясь на непредвиденные обстоятельства: почему-то неделю было отключено электричество, поставщики подвели с поставками материала. «Но задержка незначительная, всего на неделю, поэтому комбинат постарается через семь дней выполнить свои обязательства», – снова уверял клиентку коммерческий директор. Она согласилась, что всякое случается, и пообещала подъехать через неделю. Женщина приехала, как обещала, но не с пустыми руками. Она привезла счет с указанными в нем штрафными санкциями. Друг говорил, что не мог смотреть на коммерческого директора без сочувствия, у него отвисла челюсть, в одно мгновение он наполовину облысел и постарел на несколько лет. Он тоже взглянул на предъявленный счет – сумма санкций составляла половину аванса. На какое-то время коммерческий директор потерял дар речи, потом стал возмущаться, но женщина, по-прежнему мило улыбаясь, подала договор: «Вы же подписали». Директор, осознав, что он наделал, схватился за голову. С этой минуты уже никто не восхищался прекрасным обликом клиентки, все смотрели на нее как на хищника – с тревогой и опаской. И не зря. «Могу ли я сегодня забрать свой заказ?» – спросила женщина.

Пошли в цех показывать готовую продукцию. И там вновь всех ожидал сюрприз. Оказалось, что эта куколка прекрасно разбирается во всех ГОСТах, ОСТах и прочих стандартах, что она понимает и во влажности древесины, и в ее сучковатости, обрезке, в допусках по толщине и ширине. Все только руками разводили. В итоге она забраковала две трети заказа, который хотели ей всучить, понадеявшись на ее безграмотность в вопросах обработки древесины.

Больше никто не замечал красоты женщины, все подсчитывали, во что обойдется срыв выполнения заказа. Получалось, что предприятие отработает впустую. Клиентка стала уточнять окончательный срок исполнения заказа. После небольших переговоров назначили новый срок. «А параграф о штрафных санкциях будет действовать и дальше», – улыбнулась женщина. В общем, получилось так, что комбинат тот заказ выполнил, но денег не заработал. Я это к тому вспомнил, что внешность бывает очень обманчива.

Я пока не понял, зачем приехала эта женщина, почему она ищет родственников здесь, по какой причине? Мы прошли вглубь сада, остановились, и к нам подбежал внук.

– Тебя как зовут? – спросил мальчик.

– Меня зовут Марина, – ответила женщина.

– Ого, у меня уже есть Марина, теперь будет две тети Марины. А меня зовут Женя, – весело сказал внук. – А тебя как звать? – обратился он к молодому человеку.

– Женя, – откликнулся юноша.

– Здорово, будешь тезкой! – радовался мальчик.

Так за разговором мы приблизились к брату, и я представил ему молодую женщину. Брат не мог не оценить красоту незнакомки и вежливо кивнул головой.

– Вот, это Юрий Петрович, пожалуйста, спрашивайте, что хотели узнать, – обратился я к женщине.

– Фамилия Шапкин Александр Владимирович вам ни о чем не говорит? – спросила она у нас обоих.

– Нет, не знаю никакого Шапкина, – ответил я.

Брат внимательно посмотрел на женщину, на молодого человека и тоже спросил:

– А что вы хотите узнать о нем?

– Это мой отец. Он попросил меня сюда приехать, поклониться Евгении Ивановне и Петру Федоровичу, а также повидать их детей: Тамару, Юрия и Леонида.

– Тамару вы не увидите, ее уже нет в живых, а мы с братом перед вами. Присаживайтесь, рассказывайте.

Все сели, Марина продолжила:

– Но вы не помните, кто такой Александр Владимирович Шапкин?

– Если это Шурка, как мы его звали, то, конечно, помним. Он жил у нас.

И Марина стала рассказывать.

– Отец попал в плен здесь, под Армавиром. Вот у меня записано название – станица Прочноокопская. Немцы согнали их на площадку, огороженную колючей проволокой. Отец был ранен в ногу. Стояла жара, люди спасались под тенью нескольких деревьев, растущих на площадке. Туда приходили женщины, называли имена людей, и тех отпускали. Тогда еще немцы отпускали тех, за кого просили их родные. Одна женщина пришла и стала спрашивать Петра Федоровича, но к ней подошел мужчина и, обратившись по имени, сообщил, что ее муж ушел с отрядом, что все в порядке. Затем полюбопытствовал, кто ей сказал, что ее муж здесь. «А Николай?» – поинтересовалась женщина. «Кажется, погиб», – ответил он ей. А мой папа услышал этот разговор. Кое-как с раненой ногой добрался до колючей проволоки и попросил эту женщину, чтобы она назвала его своим сыном и забрала с собой. И она помогла ему! Немцы через переводчика сверили показания женщины и моего отца, все совпало, так как они обо всем заранее договорились, и папу отпустили. Из-за ранения в ногу отец не мог идти, и вот эта женщина, Евгения Ивановна, более двадцати километров тащила его на себе. Добрались они в поселок на улицу Ворошилова.

– Ее давно переименовали в Московскую.

– Да-да, мы туда заезжали, там сказали, что на Герцена можно вас найти. В той квартире помимо Евгении Ивановны жили две ее сестры, трое ее маленьких детей и бабушка. Рана у отца начала гноиться, дело шло к гангрене. Но Евгения Ивановна рану промыла, обработала, а бабушка делала какие-то отвары, что-то шептала, колдовала, и выходили отца. Папа остался у них жить, пока была оккупация. Когда немцы ушли и пришли наши, отец отправился воевать дальше. Война закончилась, родители и родственники отца погибли, и он вернулся сюда, в поселок, жил здесь какое-то время. Много лет спустя папа признался, что вернулся из-за любви к одной из сестер Евгении Ивановны. Звали ее Маня.

Мы с братом переглянулись.

– Да, тетка Маня. Ох, и красавица была, с большим чувством юмора!

– Он ее очень любил, а она его нет. Отец ушел на фронт, а здесь осталась какая-то воинская часть. И Маня влюбилась в одного из офицеров той части. И такая у них была любовь, что когда вернулся мой отец, он уже не мог добиться от Мани взаимности. Она ему говорила: «Я люблю тебя, Шурка, как брата, но пойми, Павел – это моя жизнь, я не могу без него и хочу выйти за него замуж. Шурка, Шурочка, ты мой братик». Вот такая безответная любовь была у отца. Когда Павел демобилизовался, они с Маней поженились и уехали в Челябинск. Отец еще какое-то время пожил в поселке, а потом уехал в Ульяновск, устроился на авиационный завод. Через какое-то время там произошла то ли авария, то ли диверсия, словом, стали всех проверять. Откопали в отцовской биографии, что он скрыл плен: был на оккупированной территории в плену или дезертировал? Начались допросы. Затем послали к вам запрос. Здесь уже расспрашивали Евгению Ивановну. А Евгения Ивановна и Маня, как рассказывал отец, не ограничились показаниями на месте, а поехали в Ульяновск и засвидетельствовали свои показания о том, что забрали папу из лагеря военнопленных, выдав за своего сына. Лечили его, а когда пришли наши войска, отец отправился с ними воевать. Все это было подтверждено. Также выяснили, что в плену отец находился два дня, поэтому его оставили в покое. «Вот так эти люди дважды спасли мне жизнь, – говорил отец. – В первый раз от плена, во второй – от советских лагерей». Вот он и попросил меня, когда я поеду на Кубань, найти и поклониться могилам Евгении Ивановны и Петра Федоровича, повидать их детей, если получится. И вот мы с сыном – он как раз окончил школу, сдал экзамены почти на «отлично» – заехали в Москву, отдали документы в МГУ и решили приехать сюда. Вы уж не обессудьте, что отвлекаем вас от дел, просто хотели познакомиться. Вот такой получился визит к вам…

Мы сидели и молчали. Я посмотрел на брата, брат посмотрел на меня:

– Помнишь Шурку?

– Да, помню, – ответил я.

Шурка был старше нас, грудь вся в орденах, за теткой ухаживал – «бегал», как мы это называли. А она, видите ли, влюбилась в Павла, хотя нам казалось, что Шурка был лучше, он был своим. Ну, влюбилась так влюбилась. А Шурка и в самом деле был нам как брат. Мы были маленькими и толком не знали, как он появился в нашей семье. Когда немцы ушли, вернулся отец, работал на спиртзаводе, и Шурка там работал после войны. И мы считали его своим: Шурка и Шурка.

Марина слушала нас с интересом. Оля засуетилась:

– Даже чай не поставила, так увлеклась вашими рассказами.

Затем Оля позвала Марину, чтобы показать комнату для ночлега, и, взяв ее под руку, увела в дом. Мальчишки, большой и маленький Жени, стали ковыряться в крючках и блеснах у брата. Один я сидел с глупым видом и переваривал услышанное: брат сказал «наш Шурка». Наш и наш, бабушка тоже была наша. Но когда она умерла, я был удивлен, узнав, что она носила другую фамилию: не Гришина, а Михейкина. Но она все равно была наша, точно так же и Шурка – он был наш Шурка, и я не знал, что фамилия у него не наша, а Шапкин. Но это наш Шурка, наша бабушка, хоть фамилии и были разные.

В это время из дома вышли Оля с Мариной. Взглянув на них, я снова порадовался, какие красивые женщины у нас: Оля – блондинка с голубыми глазами, а Марина – зеленоглазая шатенка. Просто глаз не отвести от такой красоты. Марина увидела, что ее сын и мой брат удалились вглубь сада, и строгим голосом, почти приказным, сказала мне, чтобы я помог принести вещи из машины. Хотя она и обратилась ко мне по имени-отчеству, мне не понравилось, что мною начинают командовать. Я не подал виду, пошел к машине. Женщина щелкнула сигнализацией, открыла багажник и стала указывать, как и куда ставить вещи: этот чемодан – в мою комнату, эту коробку отнесите Оле на кухню, и корзину с продуктами туда же. Я опять решил немножко подурачиться: «Есть! Слушаюсь, товарищ командир!» Она подняла на меня свои кошачьи зеленые глаза, пристально взглянула и ухмыльнулась. Улыбкой это нельзя было назвать. Я достал вещи из багажника и отнес к порогу дома. Затем корзину и коробку отдал Оле на кухне. Вернувшись на крыльцо, я столкнулся с Мариной. Она стояла около чемодана с сумкой. Я молча взял вещи и понес в комнату.