Текст книги "Путешествие в тропики"
Автор книги: Леонид Родин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)
ИЗ РИО В РОСАРИО
Снова океан
7 июня мы покинули Рио-де-Жанейро. Нам надо было попасть в знакомый уже порт Ангра-дос-Рейс, где нас ждал возвратившийся из Баии «Грибоедов». Опять не пустили наш корабль в столицу.
До Мангаратибы мы ехали поездом, – на этот раз днем.
Дорога шла то по самому берегу океана, то отделялась от него, прорезая банановые и кофейные плантации. Местами она пересекала пологие холмы, засаженные ровными рядами танжеринов – мандаринов особого сорта, культивируемых в Южной Америке. Золотистые плоды, освещенные ярким солнцем, украшали шаровидные кроны танжеринов.
Это тоже зона, питающая Рио фруктами. Плантации принадлежат крупным фирмам. Лишь изредка среди них встречаются фасендолы – маленькие усадьбы мелких фермеров.
Еще два часа пути от Мангаратибы на таком же, как прошлый раз, катерке, и мы увидели наш теплоход, ошвартовленный у стенки порта. Отражение «Грибоедова» дрожало, струилось, жило на легкой зыби бухты вместе с обрамляющими ее пальмами и черепичными домиками. А на корпусе корабля играли зайчики, отраженные от колеблемой волнами воды. Солнечные блики без устали рисовали всё время меняющийся узор. Казалось, будто какая-то прозрачная ткань колышется на ветру. На самой высокой мачте слегка полоскался красный вымпел с советским гербом.
Пока «Грибоедов» стоял в Баие, команда привела судно в образцовый порядок. Борты, надстройки, шлюпки были заново выкрашены белой краской, палуба – красной, а корпус, ниже ватерлинии, – зеленой. В кают-компании стояли в горшках цветущие орхидеи. Букеты разных цветов в вазонах украшали каждую каюту.
Радостно было ступить на маленький кусочек своей родной «земли». Приветливо встречали нас моряки, с которыми мы сдружились за время перехода через океан.
Вскоре после того, как мы прибыли, на «Грибоедове» был поднят сигнал готовности судна к отходу.
Отплытие было назначено на 17 часов, чтобы еще до темноты выйти из бухты в океан.
Наш капитан, Владимир Семенович, получил распоряжение идти за грузом в аргентинский порт Росарио. Все участники экспедиции решили воспользоваться этим случаем и посетить Аргентину, чтобы познакомиться и с ее научными учреждениями и учеными.
Закупленные нами и собранные в лесах живые растения мы оставили временно в Рио, с тем, что зайдем за ними на обратном пути. Растения были свезены в сад советского посольства, и специально нанятый садовник должен был ухаживать за ними. Кроме того, по возвращении мы должны были взять растения, которые работники Ботанического сада Рио обещали подарить ленинградскому Ботаническому саду.
Выход корабля в море задержал почти на полчаса ресторатор, который отправился в городок закупить овощи и фрукты на предстоящий рейс. Ангра – столь редко посещаемый порт, что здесь нет даже шипшандера – агента по снабжению судов. Ресторатору пришлось самому заботиться о покупках для стола. Лавчонки же в Ангре маленькие, так что ресторатор покупал в них весь наличный запас бананов, апельсинов, авокадо или других фруктов и направлял хозяина со всем его товаром на судно. Сам же продолжал поиски.
Владельцы лавчонок всё прибывали и прибывали на пристань. Кок и юнга ловко принимали на юте – кормовой части верхней палубы – подаваемые снизу корзины с фруктами. Лавочники оставались у борта, ожидая расчета.
Уже все моряки и пассажиры были на борту, уже был убран парадный трап, уже «Грибоедов» давал дважды продолжительный гудок, а ресторатора всё не было. Наконец, в двадцать минут шестого, показался наш долгожданный хлебодар. За ним шли еще несколько носильщиков с корзинами и ящиками, а сам он мужественно тащил две огромные грозди бананов. Как выяснилось позднее, ресторатор искал, но так и не нашел в местных лавочках лук и капусту, которые настоятельно требовал кок. Кок правильно считал, что ни бананы, ни авокадо для супа не годятся…
Бухта уже погрузилась в густую тень от окружающих гор, за которыми скрылось солнце, когда отдали носовые швартовы – тросы, удерживающие судно у стенки. Корабль дал задний ход, винты погнали пенящиеся струи вдоль бортов к носу. Выбрали слабину кормовых швартовов, и «Грибоедов» стал медленно отходить носом от стенки. Владимир Семенович стоял на мостике с рупором в руке, пока не подал команды: «Отдать кормовые» и «Самый малый вперед».
Островки и выступы берега казались уже черными силуэтами на фоне мелкой зыби, отблескивавшей закатными лучами. Далеко впереди, между последним мысом и островом открывался океан. Над ним после жаркого дня нависала густая мгла.
После «липкого зноя» на берегу так приятно было на палубе, обвеваемой ветром. Долго мы стояли на носу, то беседуя, то просто любуясь угасающим вечером, то всматриваясь вдаль.
Три дня мы шли открытым океаном, не видя берега. После двух спокойных дней нас изрядно покачало. Ночью я вышел на палубу. Яркое звездное небо южного полушария раскинулось над головой. Вдоль борта в пене проносились мириады мелких ярких точек. Они не мерцали, а ярко горели. Зеленоватым светом вспыхивали и постепенно гасли гребни волн.
Как-то особенно светилось море. Когда «Грибоедов», поднявшись на высокую волну, падал вниз, – каскады пены так ярко вспыхивали, будто их подсвечивали лампочкой с зеленовато-лунным светом. А когда нос корабля резал волну, то вода светящимися фонтанами и брызгами устремлялась на палубу через якорные клюзы.
Не наглядеться на эту игру океана. Я долго пробыл на баке, потом прошел на корму и оттуда неотрывно смотрел, как пенящийся след корабля яркой лентой уходит вдаль и зеленоватый свет ее постепенно теряется в черноте ночи…
Мы держали курс на юг, приближаясь к умеренным широтам, которые у моряков получили название «ревущих сороковых», – так свирепы и так постоянны здесь штормы. Но нас здесь трепало всё-таки не так сильно, как в начале путешествия в Бискайском заливе.
В полдень 10 июня на западе показалась земля. В бинокль были видны группы деревьев и рощи, какие-то строения. Это Уругвай. После обеда ветер стал шквалистым, море разгулялось, начало изрядно качать. Стало холодно – всего 12° тепла. Без пальто нельзя было находиться даже на защищенном от лобового ветра ботдеке. Все пассажиры попрятались в каюты от зимней «стужи». Ведь и впрямь в южном полушарии в июне зима, а мы находились почти на 35° южной широты. Это на 12° южнее тропика Козерога, в зоне субтропического климата.
Под вечер на берегу показались огни какого-то маяка. Позднее был виден еще другой маяк. Ожидалось, что ночью мы пройдем в виду Монтевидео.
Серебряная река
На другой день утром, выйдя на бак, я не узнал моря: за бортом плескалась коричневая, грязная вода. На горизонте слева виднелась низкая полоска земли. Справа надвинулись слоистые тучи, придавая необычайную мрачность и без того унылому пейзажу. Оказалось, что это уже не океан. Мы ночью вошли в устье реки Ла-Платы (Рио-де-Ла-Плата – по-испански; в переводе – «Серебряная река»).
Ла-Плата – особенная река. Это гигантская водная артерия, которую образуют, сливаясь, реки Парана и Уругвай. У самого океана ширина этой речищи превышает 200 километров, у Монтевидео достигает 105 километров. У Буэнос-Айреса река суживается до 40 километров. Длина собственно Ла-Платы – 320 километров, но вместе с Параной она образует вторую по величине на южноамериканском континенте – после Амазонки – речную систему длиной в 4 400 километров. Всю эту реку и называют Параной, а иногда именуют Ла-Платой.
Парана судоходна на 2 500 километров от океана, а на 800 километров, до города Санта-фе, по реке могут подниматься крупные морские корабли.
В Старом свете с Параной соперничают только наши сибирские гиганты – Обь и Енисей, которые в низовьях также разливаются на десятки километров вширь.
Парана берет начало на южной окраине Бразильского нагорья. Мы пересекали реки Паранаибу и Рио-Гранде, которые составляют самое верховье Параны, когда ехали поездом из Араша в Бело-Оризонте. Теперь мы поднимались по этой реке, поражаясь ее ширине и мощи.
Парана несет огромное количество ила и других взвешенных частиц, которые и делают ее воду такой мутной и грязной. Название – Серебряная река – кажется шуткой. Ла-Плата на многие десятки километров загрязняет океанскую воду, придавая ей грязный, желтоватый оттенок, что мы и наблюдали накануне.
Мы простояли недолго на якоре на рейде Буэнос-Айреса, пока портовые власти производили досмотр и дали нам разрешение следовать дальше.
Берега собственно Ла-Платы и Параны низменные, затопляемые во время половодья и «нагонных» – с океана – ветров.
Даже выше слияния с Уругваем Парана течет огромной ширины потоком, разбиваемым большими низменными островами на протоки. Только далеко на горизонте виднеется полоска коренного берега.
Парана
Не снижая скорости, как в океане, мы поднимались по реке, хорошо обставленной по фарватеру буями и бакенами.
Постепенно фарватер сузился, и можно было хорошо видеть затопленные невысокие деревья, кроны которых чуть возвышались над водой.
Картина эта до чрезвычайности напоминала тугаи – прибрежные леса на Аму-Дарье. Они точно так же затопляются во время подъема воды. И вода в Аму-Дарье такая же желтовато-коричневая, как в Паране.
Сходство, конечно, только внешнее. Растения на берегах Параны совсем не такие, как в тугаях Средней Азии.
На Паране преобладает ива Гумбольдта (Saalix Humboldtiana из семейства ивовых). Заросли этой ивы образуют широкую полосу вдоль русла. Иногда за полосой ивы виднеются еще какие-то корявые кустарники, внешне весьма похожие на заросли чингила (Halimodendron halodendron из семейства бобовых) и лоха (Elaeagnus angustifolia из семейства лоховых) в наших среднеазиатских тугаях. Но здесь, конечно, произрастают какие-то другие кустарники. И так же, как в наших тугаях, здесь деревья оплетены многочисленными травянистыми лианами. Изредка среди ивняковых зарослей встречается какая-то низкорослая пальма.
В начале нашего пути вверх по Паране мы совсем не видели людей. Только потом появились плантации той же ивы, что растет здесь естественным порядком. Прутья ивы идут на плетеночное производство, а более толстые стволы – на жерди и дрова.
Среди плантаций стали попадаться маленькие домики на сваях, в которых живут рабочие. Они заготовляют прутья, во многих местах сложенные большими штабелями. Часто плантации прорезаются каналами, по которым может пройти лодка или небольшой катерок. Каналы служат, вероятно, для дренажа и вывоза заготовленного сырья из отдаленных от реки участков.
По мере подъема по Паране всё ближе подступают коренные берега. Вскоре мы уже отчетливо видели желтеющие сжатые поля и отдельные усадьбы.
Слева от нас раскинулась обширная равнина аргентинской Пампы. В прошлом здесь были бескрайние степи (Пампа близка по характеру растительности к наших степям). Теперь же эта область густо заселена и земли сплошь распаханы.
Многие из прибрежных усадеб, судя по архитектуре, построены давно, вероятно еще первыми эстансьеро – крупными землевладельцами. Обычно усадьбы окружены небольшими садами, а иной раз совсем скрыты в купе деревьев. В этих посадках больше всего эвкалиптов, довольно часты араукарии, а пальмы встречаются редко. Почти всегда возле усадьбы есть несколько деревьев цитрусовых, а иногда даже небольшие плантации. Некоторые усадьбы, те, что поближе к реке и более старые, имеют красиво оформленные спуски к воде.
Сравнивая одну усадьбу с другой, можно «читать» историю заселения Пампы. Старые эстансии – поместья – отличаются солидностью построек, красивой архитектурой и богатым оформлением вокруг (парки, спуски к воде, беседки). Владельцы этих усадеб захватили громадные площади плодородных земель и разбогатели на разведении скота и пшеницы. Позднее эстансьеро стали мельчать. Свои усадьбы они строили уже без того помещичьего уюта и комфорта, который характерен для их предшественников. Но во всех без исключения усадьбах стоят стандартные ветряные двигатели для накачивания воды из реки или из колодцев.
И здесь, как и в Бразилии, участки отдельных владельцев огорожены колючей проволокой. Изгородь часто спускается к реке и даже заходит в воду. В таких местах, на залитых болотистых лугах, по брюхо в воде пасется скот, которому не остается места на распаханной земле.
В плавнях (залитых водой зарослях злаков и осок) и на протоках – масса уток и другой водоплавающей дичи. Утки совсем непуганые, видно, – на них не охотятся здесь. Они часто плавают даже среди пасущегося скота.
На реке царило большое оживление. Мы часто встречали мелкие моторные и парусные суденышки, буксиры с баржами, груженными зерном или скотом. Попался огромный паром, перевозящий железнодорожные вагоны со скотом с одного берега Параны на другой. Не раз встречались тяжело нагруженные океанские пароходы, спускающиеся вниз, вероятно из Росарио, куда мы держали путь.
В долине реки всё реже попадались ивовые плантации. Всё заметнее выступала земледельческая природа Аргентины: даже в маленьких городках на берегу Параны мы видели большие элеваторы.
Ночью резко похолодало, и сел такой густой туман, что «Грибоедову» пришлось стать на якорь прямо посредине реки. Лоцман хотя и отлично знал реку, всё-таки не решался вести нас, так как огни бакенов совершенно не были видны в холодной молочной мгле. Туман садился на мачты, трубу, стрелы и все другие металлические части на корабле. Капли воды стекали вниз и потом струйками бежали по палубе, как во время дождя. Промозглая сырость забралась даже в каюту. Когда я взялся за поручни моей железной койки, они были противно скользкие.
Как и в Ламанше, «Грибоедов» каждые две минуты давал предостерегающие гудки. Густые звуки сирены растворялись в тумане, не рождая эха. Иногда до нас доносился «голос» какого-то парусника, на котором часто и тревожно били в рынду (судовой колокол).
Даже утром «Грибоедов» долго не мог двинуться вперед. Над головой чуть просвечивало голубое небо, но внизу со всех сторон нас окружала непроницаемая молочная завеса. Только около десяти часов утра туман, наконец, пришел в движение, ветерок стал гнать его клубами, часто, впрочем, вновь сгущая до полной потери видимости. «Грибоедов» самым малым ходом стал осторожно, как бы ощупью, продвигаться вперед.
Лишь к полудню туман постепенно рассеялся и поднялся вверх, где ветром несло клочки облаков, которые собирались в черные дождевые тучи далеко на севере над уругвайской территорией.
Росарио
Под вечер мы пришли в Росарио – второй по числу жителей город Аргентины и важнейший порт, откуда вывозится главная масса зерна. Стали на якоре вблизи давно некрашенного «англичанина» – грузового судна военной постройки. Впереди нас стоял мрачный черно-красный «финн» – лесовоз. «Грибоедов» меж них казался изящной белоснежной чайкой среди ворон.
На теплоходе зажгли особые якорные огни, чтобы проходящим судам было издали видно корабль, стоящий на якоре. Вся команда, кроме вахтенных, была отпущена отдыхать. Мы, пассажиры, еще долго бродили по судну, то прогуливаясь по шлюпочной палубе, то собираясь на баке и всматриваясь вперед, где за поворотом реки мерцали огни и возникало зарево большого города.
Утром на судно прибыли представители советского посольства в Аргентине. Они еще накануне приехали из Буэнос-Айреса и ждали сообщения о нашем прибытии в Росарио. Портовые же власти только сегодня известили их о приходе «Грибоедова» и появились на судне уже после того, как к нам на катере приехали секретарь посольства и торгпред.
Товарищи из посольства очень нам обрадовались. Оказалось, что мы – первые советские люди, посетившие после войны Аргентину. Наши дипломатические работники уже два года не встречались с соотечественниками. Они жадно расспрашивали нас о жизни в Советском Союзе. Их интересовали все подробности: и как украшаются Москва и Ленинград; и какие пьесы мы видели в театрах; и просто как выглядит знакомая им улица в Москве или в Ленинграде.
Беседа наша была прервана появлением чинов морской полиции. Передав им для регистрации свои паспорта, мы стали собираться к отъезду на берег. Нам хотелось в тот же день осмотреть Росарио, а назавтра утренним поездом отправиться на неделю в Буэнос-Айрес. Капитан сообщил нам, что судно станет под погрузку через два дня и погрузка будет продолжаться пять-шесть дней.
Обычно процедура регистрации паспортов занимает не более часа, после чего разрешают сходить на берег.
Но тут полицейские не торопились возвращать наши паспорта. Просидев в кают-компании часа три, они заявили, что до особого распоряжения из Буэнос-Айреса не могут разрешить нам сходить на берег.
Два дня мы провели на середине Параны в виду Росарио, не имея возможности сойти с судна.
Тем временем весть о прибытии советского корабля облетела город. Еще в первый день на «Грибоедове» побывали корреспонденты местной газеты и попросили интервью у капитана и главы экспедиции А. А. Михайлова. В тот же день краткое сообщение было помещено в вечерней газете, а на следующий день в утренних газетах появились снимки «Грибоедова», портреты А. А. Михайлова и капитана и большие статьи о советской экспедиции.
Но еще до того, как о советском теплоходе было напечатано в газетах, началось паломничество на корабль. Приходили самые разные люди из города и его окрестностей. Не сходя с судна, мы многое узнали о жизни города.
Вот на грубой самодельной лодчонке появился близ «Грибоедова» паренек. Он долго выгребал одним веслом, чтобы подобраться к самому судну, но быстрое течение всё время сносило его. Наконец он уцепился за бакен, находившийся поблизости. Он стал что-то выкрикивать по-испански, чего находившиеся на юте матросы не могли понять. Паренек пытался дополнить свои выкрики жестами: показывая рукой сперва на корму «Грибоедова», а потом на берег.
Мы с Леонидом Федоровичем, движимые желанием применить наши познания в испанском языке, выступили в роли переводчиков. Оказалось, что парень просит доску, которая ему нужна для постройки дома. Дом же его находится на берегу, как раз напротив стоянки «Грибоедова».
На полуюте – навесной палубе над ютом – у нас действительно были сложены в маленький штабель доски. Их припасли на случай необходимости крепления грузов на палубе либо вообще для непредвиденных надобностей в рейсе.
Испросив разрешения у третьего помощника, моряки сбросили пареньку две доски, за которыми тот немедленно погнался на своей лодчонке. Выловив доски из воды, паренек стал подвигаться к берегу. Мы следили за ним в бинокль и видели, как он подплыл к какому-то сооружению, стоящему на сваях у самого берега. Было раннее утро, и над рекой стлался туман, так что мы не могли всё хорошо рассмотреть. Позднее мы увидели, что на большом протяжении вдоль берега выстроено на сваях несколько десятков дощатых конур, – одни побольше, другие поменьше. В некоторых домишках были вырублены маленькие оконца, в других были только двери. Иные домики стояли далеко от берега на мелководье, и попасть к ним можно было только на лодке.
Оказалось, в этих конурах живут люди. И не какие-нибудь безработные. Нет, – рабочие. Заработка их не хватает для того, чтобы нанимать квартиру или купить клочок земли и выстроить себе домик. И вот они строят лачуги на «ничьей» территории – в реке (за которую пока еще не берет платы росариевский муниципалитет), выпрашивая доски у проходящих пароходов.
Немного выше нашей стоянки, на самом берегу реки виднелось большое фабричное здание. Огромными буквами на нем было написано – «Swift». Это одна из многочисленных мясоконсервных фабрик знаменитой компании Свифта, которая нажила немалые прибыли на поставках мяса и консервов в Европу во время второй мировой войны. Только на одной этой фабрике свифтовская компания перерабатывает 2 тысячи голов крупного рогатого скота ежедневно.
Они строят лачуги на «ничьей» территории.
Военный «бум» закончился, и Свифт сокращает производство: только на днях он уволил с этой фабрики 300 рабочих. Один из них побывал у нас на «Грибоедове». Он тоже живет в свайном поселке. Рабочий рассказал, что его приняли бы обратно на фабрику, если бы он мог дать мастеру взятку в 300 песо (аргентинская монета, по стоимости равная 1/4 доллара), что составляет его двухмесячный заработок.
С капитанского мостика «Грибоедова» открывался широкий вид на левый берег Параны. Низкие, залитые водой болотистые луга и плавни местами поросли низкорослым ивняком; во многих направлениях их прорезали протоки и рукава реки (ширина речной долины достигает здесь десяти километров). Коренной берег чуть виднелся вдали. Тысячные стаи уток, цапель, бакланов и многих неизвестных нам птиц постоянно пролетали из края в край этой поймы. Изредка доносился шлепок выстрела: единичные любители-охотники проводили там свой досуг.
По реке иногда плыли стволы крупных деревьев, вымытые из берегов где-то далеко вверху. Очень часто проплывали живые «островки» из густого сплетения замечательного водяного растения агуа-пе (Eichornia crassipes из семейства понтедериевых).
Агуа-пе образует на поверхности воды сплавину (сходную со сплавиной на наших заболачивающихся озерах) из густого сплетения корней и стеблей. Иногда сплавина разрастается так, что мешает даже судоходству. Оторванная течением от прибрежной заросли, агуа-пе путешествует вниз по реке на многие сотни и, может быть, тысячи километров, не теряя жизненности и давая начало новым зарослям там, где ее прибьет к берегу струя воды.
По правому берегу на несколько километров разбросан город Росарио. Вдоль самой реки тянутся бесконечные причалы и пристани, склады, элеваторы, краны, подвижные эстакады. За ними высятся корпуса мельниц, крупорушек, мясоконсервных фабрик и снова – многочисленных крупных и мелких зернохранилищ. Через этот океанский порт, находящийся в глубине материка, вывозят в другие страны огромное количество кукурузы, пшеницы, льняного семени, проса, риса и других продуктов сельского хозяйства. Десятки морских пароходов могут одновременно грузиться и разгружаться в Росарио.
Бывало, что в порту собиралось сразу до 150 пароходов. И тогда они выстраивались в длинную очередь, простаивая иногда многие недели, пока им удавалось стать под погрузку. Так было во время второй мировой войны, когда резко повысились закупки продовольствия в Аргентине. Однако в послевоенные годы внешняя торговля Аргентины сильно сократилась.
За портово-промышленной полосой раскинулись живописные жилые кварталы Росарио, удивительно напоминающие окраины Ташкента. Невысокие одно– и двухэтажные белые домики осенены тенью чинар. Вдоль улиц стоят ровные ряды пирамидальных тополей. Из дворов свисают над тротуаром плети виноградной лозы. На некоторых улицах, рядом с безлистным уже сейчас вязом, растет приземистая, с очень мощной раскидистой кроной Канарская пальма (Phoenix canariensis). Некоторые бульвары обрамлены густой живой изгородью из вечнозеленого самшита, который на Кавказе и в Крыму иногда называют кавказской пальмой.
Рядом с вязом растет канарская пальма.
Канарская пальма и сейчас еще встречается на Канарских островах в диком виде. Она произрастает на скалистых местах вместе с канарской сосной (Pinus canariensis).
У канарской пальмы массивный прямой, сплошь покрытый следами черешков опавших листьев, ствол высотой в 12–15 метров. Даже молодые деревья кажутся значительно выше благодаря громадным листьям, достигающим четырех метров длины. Полтораста-двести таких листьев увенчивают вершину канарской пальмы, образуя гигантский тенистый шатер.
В Европе канарская пальма появилась менее столетия назад. Благодаря своей холодостойкости и нетребовательности, а главное, замечательной красоте – она завоевала первое место в садах всего субтропического пояса земли. Канарская пальма встречается повсюду в советских субтропиках – от Крыма и до Туркмении.
Простирающаяся от Росарио на запад и юг обширная область аргентинской Пампы по своему климату очень напоминает наши южные степи и Крым. Неудивительно, что многие растения, широко распространенные в садах и парках нашего юга, завезены в Аргентину.
На улицах, примыкающих к портовой части города, можно видеть непрерывные вереницы запыленных грузовиков, доставляющих на элеваторы зерно, которое привезено иной раз за сотни километров прямо с плодородных полей провинции Санта-Фе.
На остальных же улицах лишь изредка появляется смешной, старомодный автомобиль, а гораздо чаще можно увидеть арбу с двумя огромными, выше человеческого роста, колесами – почти точная копия арбы из оазисов Средней Азии.
В центре – оживленнее. Появляются узкоколейный трамвай и маленькие автобусы. Исчезает на улицах зелень. Дома крупнее, – в три-четыре этажа. Нижние этажи заняты магазинами. Самый центр города уже «американизирован» несколькими уродливыми небоскребами.
По вечерам здесь горят разноцветными огнями рекламы. Есть много крупных магазинов, принадлежащих большим торговым компаниям, но они как бы растворяются в массе мелких лавочек, в которых, кроме хозяина и его жены, – еще только один мальчик-рассыльный.
Всё это мы, впрочем, увидели потом, когда нам разрешили сойти на берег.
