Текст книги "День академика Похеля (сборник)"

Автор книги: Леонид Каганов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц)

– Как мерзко визжит! – поморщилась Анна-Мария, зажимая уши. – Хомки так не визжат!

– Ну какой же это геро-о-ой… – разочарованно протянул Стасик, брезгливо тыкая пальцем. – Голый, сморщенный, весь в складках. Где плащ-скафандр?

Ребенок пищал, захлебываясь и, видно, останавливаться не собирался.

– Может его покормить надо? – задумалась Анна-Мария.

Стасик взял с полочки пакет «Хомкинкорма», вытряс на ладонь горсть желтоватых крошек и начал сыпать на ребенка, стараясь попасть в открытый рот. Ребенок закашлялся и заверещал еще пронзительней.

– Что-то мы не учли, – пробормотал Стасик. – Что-то не учли. Сто процентов.

– Фу, мерзость, – поморщилась Анна-Мария. – Забери его к себе, а то мои родители придут скоро.

– К себе не могу, – покачал головой Стасик. – У меня бабка.

– Может, его отнести в зоопарк? – предложила Анна-Мария.

– Ага, тут-то нас из школы и выгонят!

– Думаешь, за это выгоняют? – Анна-Мария наморщила лоб. – Идея! Давай ему рот закроем и на чердак унесем? А ночью придумаем что делать? Ты сможешь ко мне ночью прийти?

– Смогу, наверно, – кивнул Стасик. – А чердак у вас не заперт?

* * *

Над городом висела большая луна – желтая и выпуклая, как глаз яичницы. Стасик снова выглянул из куста, свистнул и хотел было опять спрятаться, но тут на восьмом этаже приоткрылось окошко и высунулась знакомая челка. Анна-Мария помахала рукой и скрылась. А через минуту пискнул домофон подъезда – Анна-Мария открыла ему дверь. Стасик крадучись зашел в подъезд и поднялся на восьмой – вызывать лифт он побоялся.

Анна-Мария ждала его у квартиры. Поверх белой ночной рубашки она накинула зимнюю куртку, а на ногах у нее были шлепанцы.

– Что, так и пойдешь? – удивился Стасик.

– Если буду искать одежду, мама с папой проснутся. Пошли! – Анна-Мария решительно взяла его за руку, и они тихо зашагали вверх по лестнице.

Люк чердака был приоткрыт, стояла тишина. Из щели, сквозь клочья пыльной ваты и ржавые скобы, сочился теплый воздух, пахнущий летом, древесиной и голубями. Анна-Мария зажгла красный фонарик-светлячок, и они пролезли на чердак.

В дальнем углу стояла картонная коробка, и в ней на подстилке из мятых газет лежал ребенок. Глаза его были закрыты, а тельце в тусклом лунном свете казалось совсем синим. Анна-Мария посветила фонариком.

– Потрогай его! – сказала она шепотом.

– Сама потрогай! – прошептал Стасик.

– Боишься, что ли?

– Не знаю…

– Ну и потрогай!

Стасик осторожно склонился и положил палец на живот малыша. Живот был почти холодный.

– Может, укрыть его? – спросил Стасик. – Газетой?

– Он не умер? – Анна-Мария с любопытством осветила фонариком крохотное бледное личико. – Возьми его в руки!

– А чего я? – возмутился Стасик.

– Ну ты же у нас бесстрашный герой, Майор Богдамир?

Стасик шмыгнул носом, опасливо засунул ладони в коробку и вынул крохотное тельце.

– Дышит? – спросила Анна-Мария.

Стасик осторожно поднес тельце к уху.

– Не знаю, – сказал он. – Кажется, нет. Или дышит?

– Теплый? – Анна-Мария, не дожидаясь ответа, коснулась малыша ладошкой. – Чуть теплый. Смотри, смотри, кровь! Ему ногу голуби поклевали, бедный!

– Фу. – Стасик положил малыша в коробку и выпрямился. – Если он умер, то его надо закопать.

– А если не умер?

Стасик задумался. Анна-Мария оглянулась и подняла фонарик-светлячок.

– Идея! – сказала она. – Мы сейчас положим его на дощечку и пустим по реке! Так поступали викинги с погибшими. Он будет герой-викинг!

– Круто! – обрадовался Стасик.

* * *

Они стояли на гранитном парапете набережной, на ступеньках, спускающихся к самой воде. Стасик, вооружившись щепкой, сосредоточенно чистил дощечку от голубиных перьев. Дощечка была бурая и заляпанная, они нашли ее в глубине чердака. Анна-Мария держала на руках младенца. Стасик подумал, что вот так, в лунном свете, на фоне тихой воды канала, Анна-Мария очень хорошо смотрится – в белой ночной рубашке и пухлой куртке на плечах, с маленьким лысым человечком, прижатым к груди. На виске младенца темнела звездочка – не такая ровная, как рисовали, но вполне четкая.

– То мне кажется, что дышит… то не дышит, – задумчиво сказала Анна-Мария, тихонько опуская малыша на дощечку. – А как мы его назовем?

– Герой, – просто сказал Стасик, опуская дощечку на воду. – Наш герой.

– Классно. Пускай плывет. – Анна-Мария улыбнулась.

Дощечка мирно покачивалась на воде, и от этого казалось, что младенец тихонько шевелит ручками. Стасик наклонился над водой и собирался оттолкнуть дощечку, но Анна-Мария взяла его за рукав.

– Подожди! Так будет еще красивее! – Она размотала с запястья шнурок фонарика-светлячка, включила его и опустила на дощечку рядом с головой малыша.

– Отлично! – улыбнулся Стасик и оттолкнул дощечку.

Дощечка уплывала все дальше от берега, а Стасик и Анна-Мария стояли, взявшись за руки, и завороженно смотрели на сонную поверхность канала и на пропадающий вдалеке призрачный свет красного маячка.

– Ну что, по домам? – наконец облегченно улыбнулась Анна-Мария и поежилась.

– По домам, – кивнул Стасик. – Я провожу тебя.

Взявшись за руки, они поднялись по гранитным ступенькам, прошли по бульвару и углубились в переулки. Город был тих и пуст, лишь проехал мимо первый робот-подметальщик, гудя и мигая желтой лампой. Стасик и Анна-Мария шли молча, держась за руки и улыбаясь. Иногда останавливались и смотрели на луну, когда та появлялась в прорезях между зданиями.

Возле своего дома Анна-Мария повернулась к Стасику и серьезно посмотрела ему в глаза, мотнув челкой.

– Но мы же никому-никому об этом не скажем?

– Сто процентов не скажем, – подтвердил Стасик.

– Не горюй, – кивнула Анна-Мария. – Когда мы вырастем, то сделаем нового ребенка. Нашего героя!

– Сто процентов, – кивнул Стасик. – Или нашу фею.

Они еще немного постояли в неловкой тишине, а потом Анна-Мария неожиданно чмокнула его в щеку, развернулась и поскакала к подъезду. И Стасику это совсем не показалось стыдным. Может быть, потому, что никто не видел?

весна 2003, Москва

Любовь Джонни Кима

– Я расскажу вам историю великой любви! – загремел под сводами голос мистера Броукли. – Нашим Джонни двигала любовь! Великая любовь к музыке! Вспомним, Джонни родился и вырос в небогатой семье, но с детства любил клипы! Вы видели его комнату? Она оклеена плакатами эстрадных звезд! Еще в колледже, как только Джонни удавалось заработать немного денег, он тратил их на музыкальные карты! Он жил музыкой! Обменивался альбомами с приятелями по району! Мечтал собрать коллекцию всей музыки Земли! Но откуда простому пареньку взять столько денег?

Мистер Броукли сделал эффектную паузу, прокашлялся и налил себе воды. Я с надеждой смотрел на его сутулую фигуру в старомодном пиджаке, на его горло – толстое, старческое, в багровых складках. Оно пульсировало, как сердце, в такт глоткам.

– Нет! – кашлянул мистер Броукли и поставил стакан. – Не таков наш Джонни! Он не пошел грабить банк! Он не стал продавать наркоту на улице! Почему? Джонни не преступник! Применив свой талант электрика, Джонни строит в гараже невиданный, уникальный прибор! Который позволит ему отныне переписывать для домашнего пользования любые понравившиеся…

– Самодельную копировальную технику и сканер для снятия государственной защиты с карточек Джонни приобрел у электронщика Скотти Вильсона, также проходящего по делу музыкальных пиратов, – сообщил обвинитель монотонным голосом.

– Пожалуйста, не перебивайте адвоката. – обиделся мистер Броукли. – Уважаемые судьи! Да, Джонни не ангел! Да, собирая личную коллекцию, ему пришлось заняться незаконным копированием. Порой ему приходилось изготовлять карточки и для друзей – обменивать, дарить… А кто из вас, уважаемые судьи, устоит перед соблазном поделиться своей радостью с ближним? Разве не сам Господь благословил нас делиться всем, что имеешь? Должны ли мы так жестоко наказывать Джонни? Мой подзащитный признал вину и раскаялся! Разве он не наказан уже тем, что у него конфисковали дорогостоящую аппаратуру и всю фонотеку, которая была ему дороже жизни?! Нет! Мы дадим ему еще один шанс начать честную жизнь! Да хранит Господь Соединенные Штаты Земли!

Мистер Броукли картинно замер с поднятой рукой. Наступила тишина. По залу кружилась большая осенняя муха.

– Напоминаю суду, что в гараже обвиняемого найдено более восьмидесяти тысяч незаконно изготовленных музыкальных карт, – произнес обвинитель бесцветно. – За два года подпольной деятельности он продал перекупщикам свыше двухсот тысяч музыкальных карт, заработав на этом более ста тысяч кредитных знаков.

– Ну, не знаю… – обиженно пробурчал мистер Броукли и сел.

И я понял, что мне крышка. Странно, но до этого момента я еще надеялся, что все обойдется. Дальше я помню смутно, и лишь последняя речь судьи впечаталась в память, словно ее вбили туда молотком:

– Суд признает Джонни Кима виновным в незаконном изготовлении и распространении авторской продукции. Суд приговаривает Джонни Кима к семи месяцам лишения внутренней свободы.

* * *

В ту ночь мне снилась статуя Свободы. Она стояла на песчаном берегу, пламя гулко рвалось из поднятого факела и освещало заревом бегущие морские волны. Она была живая, я видел ее гладкую розоватую кожу. На ней была обтягивающая майка. Она не смотрела на меня, смотрела далеко-далеко в море. И танцевала. Даже не танцевала, просто легонько покачивала бедрами, чуть сгибая то одну, то другую коленку – как уставшая девчонка на танцполе. А над ней кричали чайки. Кричали так тоскливо и пронзительно, что в конце концов я понял: это телефон. И проснулся.

Оказалось, даже не телефон – звонили в дверь. Чертыхаясь, я завернулся в одеяло и прошлепал в прихожую. На пороге стоял Григ с ящиком пива.

– Надеюсь, не разбудил? – спросил он осторожно.

– А как ты думаешь?

– Я ж не знаю, как ты теперь… – Григ запнулся, – думал, тебе все равно не спится… Я волновался, что ты… Телефон отключен, ну и это… Решил приехать. Тебе же сейчас нельзя одному?

– Со мной порядок, – сказал я. – Телефоны в суде попросили отрубить, а потом я и забыл. Да проходи уже, не стой в дверях! Сейчас оденусь.

Пока я одевался и чистил зубы, Григ успел порылся в моем холодильнике и приготовить яичницу. Есть мне совсем не хотелось. Я отхлебнул пива и теперь задумчиво щекотал яичницу кончиком вилки.

– Тебя напрягает об этом рассказывать? – спросил Григ.

– Любопытство заело? – усмехнулся я. – Да нет, чего тут напряжного? Что именно тебе интересно?

– Ну, я сидел в зале, когда эта сука объявила семь месяцев. А потом тебя увели.

– Остальным чего дали, не запомнил?

– Дика отпустили. Он отмазался, типа курьер, и вообще не знал, что в коробках.

– Ну слава богу, еще не хватало загреметь Дику с женой и ребенком…

– Спасибо, что меня не сдал… – потупился Григ.

– А ты по-любому тоже курьер. Так что не скули. Скажи лучше, как дядька Вильсон?

– Два с половиной года…

– Два с половиной?! – изумился я. – Вот звери! Ты ему звонил?

– Да чего ты за Скотти волнуешься? У него уже вторая судимость за подпольную электронику. Говорят, вторая идет намного легче. Скажи лучше, что с тобой было?

– Тебе интересно? Я тебя разочарую – ничего интересного. Повели меня в подвал, в судебную лабораторию. Дали подписать какую-то бумагу – я не помню, херня какая-то. Измерили давление, вкололи под лопатку какую-то гадость. Усадили в кресло, пристегнули, надели на голову электроды. Лоб с подбородком воткнули в специальную рамку, чтоб не вертел башкой. Там экран перед креслом, на нем заставка крутится – статуя Свободы, разумеется. А что дальше было, я не помню – отрубился.

– А потом?

Я неосторожно ткнул вилкой, глаз яичницы лопнул и потек по тарелке веселым желтым ручьем.

– Все. Отстегнули от кресла и отправили домой. Предлагали отвезти на полицейской машине, но я отказался – на хер надо? Поехал на подземке. Добрался до дому и спать лег.

– Ну а как… ощущения?

– А то сам не представляешь? Забыл, как в колледже от тебя Кэтти ушла? Как мы вот так же сидели, и ты мне тут в соплях рассказывал, что жить без нее не сможешь, и больше никто и никогда…

– Да уж прямо в соплях из-за этой шлюхи! – обиделся Григ. – Да и когда это было?

– Не важно когда, важно как. Вот точно так же, только по максимуму. И к статуе Свободы. И не пройдет, пока не снимут через семь месяцев. Самому было интересно – как им это удастся? Чтоб я, да к статуе… Не знаю как, но удалось.

– Наверно, это лучше, чем в тюряге сидеть, как было до реформы правосудия? – кивнул Григ с набитым ртом.

– Не знаю… – задумался я. – Не знаю, что хуже. Я типа продолжаю жить сам по себе, где хочу и как хочу… С другой стороны – на хер мне это теперь надо?

– Тяжело?

– Очень тяжело… – вздохнул я.

– Держись, – сказал Григ.

– Держусь.

– Интересно, а если бы ты геем был? А тут статуя Свободы…

– Во, точно. – Я отхлебнул пива. – Вот эту анкету я и подписывал! Если б я девкой был или геем – меня б в статую Гагарина втюрили.

– А ты не мог их обмануть? Сказать, что гей, и у них бы ничего не сработало?

– А если бы сработало?

Мы помолчали.

– На, съешь еще и мою, все равно мне не хочется. – Я подвинул Григу свою тарелку.

– А можно нескромный вопрос? – сказал Григ. – Ты на нее дрочишь?

– Ты долбанутый? – разозлился я. – Ты понимаешь, что такое любовь? Трахать я могу кого угодно, вон Эльке сегодня позвоню! Любовь – это когда жить без нее не можешь! Когда постоянно думаешь о ней! Когда готов все сделать ради нее! Когда хочется каждую минуту быть рядом! Просто рядом!

– Понял, – сказал Григ. – Сорри. Не голоси.

Мы снова помолчали. Григ доел мою яичницу и открыл вторую бутылку пива.

– Адвокат – урод полный, – сказал он.

– Урод, – кивнул я. – А говорили – лучший. Жалко денег.

– Судьи – подонки, – сказал Григ. – Семь месяцев!

– Подонки, – вяло кивнул я.

– Статуя Свободы, – сказал Григ. – Не могли хотя бы девку симпатичную найти? Почему выбрали для наказания такую страшную…

Закончить он не успел – мой кулак врезался ему в подбородок. Григ мешком кувыркнулся на пол, бутылка выпала, стукнулась об стену и разлетелась на сотни зеленых брызг.

– Джонни, ты чего?!

– Пошел вон из моего дома, урод!!! – рявкнул я и почувствовал на глазах слезы ярости. – Если ты еще раз что-нибудь подобное скажешь про нее…

* * *

Я еще раз оглядел собравшихся – они сидели по кругу в мягких креслах. Некоторые из них были полными отморозками – видно по харям. Но были и приличные люди. Особенно меня позабавил пожилой толстячок, чем-то похожий на адвоката Броукли, – он суетился, пытаясь сесть поудобнее и пристроить на коленях старомодный ноутбук. Но правая нога у него не сгибалась, а прислоненная к креслу тросточка все время падала, и ему приходилось за ней мучительно нагибаться. Когда в комнату вошла строгая молодая женщина в белом халате, все замерли, а затем раздалось хором: «Здравствуйте, Марта!»

– Здравствуйте, – сказала Марта и посмотрела на меня. – У нас новенький?

– Джонни Ким, – сказал я. – Распространение авторской продукции. Семь месяцев.

– Тс-с-с!!! – укоризненно зашипела Марта. – Зачем же так? У нас не принято называться по имени и сообщать статью! Надо было выдумать псевдоним!

– Почему?

– Это свобода тайны личности. Джонни… раз уж вы открылись, мы будем называть вас Джонни? Вы стали участником группы психологической помощи…

– Я пока только зашел посмотреть, что это такое.

– Как давно вы осуждены?

– Восьмой день.

– Хе! – усмехнулся крупный детина с неприятным взглядом.

– Осуждены впервые? И почему вы до сих пор не ходили на занятия? – удивилась Марта. – Два раза в неделю это совершенно бесплатно! Если чаще – то на коммерческой основе.

– Что, помогает?

– Внимание! – Марта подняла голову и дважды хлопнула в ладоши. – Помогают ли наши занятия?

– Да-а-а… До-о-о… До-о-о… – закивали со всех сторон.

– Тогда начнем. Джонни, вы пока можете ничего не говорить, только смотреть. Чувствуйте себя свободно! Если захотите высказаться – мы поговорим с вами об этом. Итак, Демон?

– Здесь, – сказал громила с неприятным взглядом.

– Вы выполнили домашнее задание группы? Прочитайте.

Демон неожиданно скис и покосился на меня.

– Демон! – хлопнула Марта в ладоши. – Не стесняйтесь новичка! У вас с Джонни одно прекрасное чувство любви к Свободе! Читайте!

– Личное письмо к Свободе, – забубнил детина, вставая и разворачивая мятый листок. – Дорогая Свобода. Мне без тебя очень плохо. Я о тебе все время думаю. Ты классная. Ты очень хорошая. Скучаю, что тебя нет со мной. Мне без тебя плохо. Я тебя люблю. Все.

– Все? – удивилась Марта.

– Все сказал, чего размусоливать? – смущенно пожал плечами детина и неожиданно всхлипнул.

– Это лучше, чем в прошлый раз. Садитесь, Демон. Кто еще написал? – Марта оглядела группу.

– Я! – неловко приподнялся толстячок, тут же сел обратно и торопливо распахнул ноутбук. – Я написал новую главу романа!

– Начина-а-ается… – вздохнул кто-то.

– Мистер Фольстен, она большая? – спросила Марта. – Может, оставите мне прочесть?

– Ну, она, конечно, большая… – совсем по-детски заныл толстяк, – но я постараюсь зачитать быстренько…

Марта шагнула к нему и мягко закрыла ноутбук.

– Мистер Фольстен, а вы перескажите нам своими словами?

– Ну… – глаза толстячка забегали, – Я писал о том, какое это счастье – любить. Мне кажется, я никого в жизни не любил так, как Свободу!

– А жену? – хмыкнул Демон.

– Разве их можно сравнивать? – обиделся толстяк. – Жену я люблю, конечно. И любил всегда. И в определенном смысле сейчас тоже, конечно, люблю…

– Она тебя не ревнует?

– Демон, вас, кажется, никто не перебивал! – хлопнула в ладоши Марта и снова повернулась к толстячку. – Итак?

– Ну, в общем, я писал о том, что каждая любовь – это счастье! Даже такая несчастная и безответная, как у меня! Какое это счастье – засыпать с мыслью о любимой и просыпаться с этой мыслью! Как это прекрасно – осознавать, что она есть на Земле, что она стоит с факелом! И пусть я недостоин ее любви, зато я могу ей подарить свою! Я благодарен суду за это счастье, за эту небывалую, пылкую любовь в мои преклонные годы…

– Прекрасно! – сказала Марта. – Все слышали? Давайте поаплодируем мистеру Фольстену за эти красивые, мудрые слова! Мистер Фольстен, значит, вы больше не станете прыгать из окна?

– Я… – мистер Фольстен затравленно оглянулся, – я буду стараться…

– Прекрасно! – сказала Марта. – А теперь мы бы хотели услышать Мэджик Ловера!

Все необычайно оживились и посмотрели на нескладного парня с растрепанными волосами и едва заметным синяком под глазом. Лоснящаяся кожа на его щеках, лбу и подбородке была бугристой и воспаленной, а само лицо – угрюмым, с безумными глазами.

– А сто услысать? – неожиданно произнес Мэджик Ловер.

Я удивился, но, видно, остальные уже привыкли к его дикции.

– Например, о твоей ревности. Ты продолжаешь ревновать Свободу к остальным членам нашей группы?

– А сто ее ревновать? Как я ее люблю, так ее никто не любит! – твердо сказал Мэджик Ловер.

– Ты за базаром следи! – рявкнул Демон.

– И пусть меня убьет эта обезьяна, я все равно люблю Свободу больсе! Больсе! Больсе!!!

– На улице обсудим, – сухо бросил Демон. – Сегодня огребешь по полной.

– Прекратите ссориться! – хлопнула в ладоши Марта. – Мэджик Ловер, расскажи нам, как ты любишь Свободу?

– Сначала ясыком, – сказал Мэджик Ловер. – Потом спереди. Потом в рот. Потом ссади.

Я напрягся, да и остальные тоже замерли.

– Пиндец тебе, – сказал Демон.

– Это мы есе посмотрим, – огрызнулся Мэджик Ловер.

– Спокойно! – сказала Марта и хлопнула в ладоши. – Мэджик Ловер, но ведь мы уже решили, что пользоваться надувной Свободой из секс-шопа для осужденных – это безнравственно и не приносит покоя душе?

– Дусе не дусе, а все пользуются, – огрызнулся Мэджик Ловер.

– Не все! – зашумела группа.

– Поднимите руки, кто пользуется надувной Свободой? – хлопнула в ладоши Марта.

Наступила тишина, поднял руку только Мэждик Ловер, хотя многие потупили взгляд.

– Демон, поднимай руку! – сказал Мэджик Ловер. – Обезьяна драчливая!

– Видит бог, я не хотел, – буркнул Демон и пружинисто вскочил с кресла.

– Нет! – крикнула Марта.

Но Демон уже нависал над креслом Мэджик Ловера, отводя для удара костлявую руку. И вдруг между ними ярко блеснула вспышка, раздался звук хлыста, и в воздухе остро запахло озоном. Демон как подкошенный рухнул спиной на ковер. По металлической молнии его куртки туда-сюда гуськом бегали синие искры. Испуганно завизжала Марта.

– Разрядник! У него разрядник! – завопил мистер Фольстен и вскочил, заслоняясь ноутбуком, как щитом. – За Свободу!

– За Свободу!!! – взревела группа и метнулась к Мэджик Ловеру.

Я подавил в себе желание кинуться следом, а просто улизнул оттуда, потому что сидел ближе всех к двери. Вспышек за спиной не было – видимо, разрядник отобрали.

* * *

– Джонни! – Элька постучала в дверь. – Звонит Григ, сказать ему, что ты в ванной?

– Пошли его на хер! – крикнул я, откладывая бритву и выключая душ. – Чего ему надо?

– У него сегодня день рождения, приглашает нас с тобой на вечеринку.

– Черт, я и забыл! Поздравь его!

– Он уже повесил трубку. А что мы ему подарим?

Мы долго бродили с Элькой по маркету, взявшись за руки, пока не вышли на этаж одежды. Элька сразу зависла в отделе белья, а я покрутился бесцельно и зашел в отдел шляп. Как обычно, я думал о Свободе. Мне представлялась ее складная фигурка, устремленная вверх, ее властное лицо и длинные ноги с круглыми коленками. В голове крутились сценки и диалоги. Вот я прихожу с ней на день рождения к Григу. Григ открывает дверь – а там я. А рядом – Свобода.

– Познакомься, это Свобода, – говорю будничным тоном.

– Как тебе это удалось?! – изумляется Григ.

– Просто я люблю его! – говорит Свобода и кладет мне руку на плечо.

Нет! Целует меня прямо в губы! Григ каменеет от зависти. Я обнимаю ее за талию, и она, такая вся запрокинутая, повисает на моей руке…

Я взял с полки черную шляпу с большими полями. Как бы мне хотелось подарить эту шляпу ей! Она бы ей так шла! Ведь эти колючки ей совсем не к лицу, от того оно и кажется слишком суровым.

– Привет, зайка! – говорю я, заходя в комнату, где она развалилась на кровати в одном халатике и читает книгу, покачивая изящной ножкой. – Угадай, какой подарок я тебе принес?

– Вот уж не знаю… – улыбается она своей неповторимой улыбкой. – Может быть, зажигалку?

– Шляпу! Прекрасную черную шляпу! Примерь, я прошу тебя.

Она берет из моих рук шляпу и подходит к зеркалу. Халатик ее полураспахнут. Она надевает шляпу и кокетливо наклоняет голову. Шляпа полностью скрывает колючки.

– Господи! – шепчет она так, что у меня бегут мурашки по позвоночнику. – Только ты мог сделать мне такой подарок! Мне так нравится! Скажи, мне идет? Принеси, пожалуйста, из прихожей мой факел и дощечечку?

– Господи! Зачем Григу эта хасидская шляпа?! – раздался над ухом резкий голос Эльки.

– Элька, до чего ж ты порой мерзкая! – вырвалось у меня.

* * *

– Скучаешь, Джонни? – спросила Сюзен, присаживаясь рядом и одергивая мини-юбку.

– Просто думаю о своем, – уклончиво ответил я, вертя бокал.

– А ты не думай. Ты расслабься и веселись! Потанцуем? – Она качнула белыми кудряшками.

– Да что-то настроения нет.

Сюзен повертелась на диване, выставила вперед изящную ногу и внимательно ее оглядела.

– Григ вашу шляпу измазал тортом.

– Угу.

– Элька пошла с Максом за сигаретами. Второй час их нет.

– Угу.

– Ты ее совсем не ревнуешь?

– Чего ее ревновать?

Сюзен вытянула другую ногу.

– Смотри, какой педикюр сделала. Нравится?

– Нравится.

– Специально открытые туфли надела.

– Специально для меня?

– Специально для всех. Дай отпить? – Она нависла надо мной и прижалась губами к бокалу.

– Для всех – это не для меня. Я осужденный.

– Глупый Джонни. Ты меня совсем-совсем не хочешь? – Сюзен положила ладонь мне на грудь и посмотрела в глаза.

– Хочу. – Я пожал плечами. – Но я люблю Свободу. Я думаю о ней целые дни. Мне тошно. Мне ничего не хочется. Я не могу работать. Я не могу отдыхать. Я не могу спать и есть. Я похудел на десять кило. У меня трясутся руки. Я вздрагиваю, когда раздается телефонный звонок, хотя разумом понимаю, что она не может звонить. Ты не представляешь себе, что это такое. Мне не хочется жить. Мне без нее очень, очень, очень…

– А Элька?

– Что Элька? Элька – дура…

– Верно, Элька не слишком умна, – сказала Сюзен неожиданно трезвым голосом и вдруг шепнула: – Поехали ко мне?

– Прямо сегодня? – засомневался я, – Но, Сюзен…

– Я не Сюзен. Называй меня Свободой. Я похожа! – Она подняла руку и вдруг чиркнула зажигалкой.

– Поехали! – кивнул я.

– Я Свобода! – шепнула Сюзен мне на ухо. – Я хочу тебя! Я люблю тебя, мой единственный!

– Ты прелесть! – прошептал я, чувствуя, как по позвоночнику бегут мурашки. – Спасибо тебе, Сюзен!

* * *

Балка под потолком гаража выглядела надежной, и я примотал к ней провод. Помял его в руках – шнур казался вполне гибким. На всякий случай смазал его машинным маслом. Масло воняло неприятно, но, в конце концов, мне не так уж долго его нюхать. А вот сделать хорошую петлю получилось не сразу – шнур елозил в руках и плохо гнулся. Наконец я сделал петлю, вытер масляные руки об штаны и залез на табуретку.

– Тю! – раздалось за моей спиной, и я испуганно обернулся, насколько позволяла петля.

Дверь гаража была распахнута, похоже, я не запер ее. Или запер? В дверном проеме на фоне холодной осенней ночи маячила знакомая фигура – пузатый плащ и беспорядочные патлы вокруг здоровенной лысой макушки.

– Скотти Вильсон? – не спросил, а скорее кивнул я.

– Привет, малыш Джонни, – сказал Вильсон. – Вот зашел тебя проведать, а дома никого нет. Прочел твою записку. Какие красивые слова! Жаль, она их никогда не прочтет.

– Вильсон, что тебе надо? – заорал я и почувствовал, что краснею.

– Мне очень и очень скверно, – сказал Вильсон. – Мне нужен человек, который со мной поговорит. Я знаю поблизости одно уютное местечко.

– Очень скверно? – недоверчиво спросил я, слезая с табуретки.

– Ужасно, – подтвердил Вильсон. – Штаны переодень, все в масле. Кто же вешается в белых штанах? На них так плохо будет смотреться моча…

– А почему тебе скверно, дядька Вильсон? У тебя же вторая судимость? Так сильно страдаешь по Свободе?

– Я страдаю, когда вижу молодых дурачков вроде тебя. Джонни, ты мужик или нет? Тебе не стыдно так страдать из-за бабы?

– Как? – растерялся я.

– Ныть из-за бабы. Хныкать. Жаловаться. Вешаться. – Вильсон говорил кратко и требовательно. – Посмотри на кого ты похож! Нытик, а не мужик! Возьми себя в руки! Вытри розовые сопли! Наплюй!

– Хорошо тебе говорить, дядька Вильсон, – я достал платок и высморкался, – со второй-то судимостью…

– Не второй, а четвертой, если уж на то пошло… Ты мне другое скажи – кто она? На кого ты повелся, дурень? Железяка с факелом! Рожа квадратная! Глаза пустые! Ни сисек тебе, ни писек!

– Как… – опешил я. – Как ты можешь так говорить про свою любовь?!

– Кто тебе сказал, что я ее люблю?

– Погоди… – я уже начал догадываться. – Так ты… ты любишь Гагарина?

– Я люблю деньги.

– Как же это? – совсем растерялся я.

И тут до меня дошло.

– Вильсон… Ты… Ты мне поможешь?

– Это будет немножко стоить… – сказал Вильсон.

– Я готов!

– Это будет немножко больно…

– Что может быть больнее?!

– Это может не получиться…

– Я верю, это получится!

– Об этом может кто-нибудь узнать…

– Об этом никто никогда не узнает!!!

– Переодень штаны, я жду тебя в машине, – цыкнул зубом Вильсон и вышел из гаража.

* * *

– Я расскажу вам историю великого самоубийства! – гремел под сводами голос мистера Броукли. – Мы знаем, что многие осужденные решаются на это. Многие погибают. Иные остаются калеками на всю жизнь. И никто не судит их за это! Но не таков наш Джонни! Да, он пытался убить себя! Убить невиданным, уникальным способом! Но убил лишь свою любовь к Свободе! Можем ли мы осуждать Джонни за то, что он хотел умереть и не умер? За то, что хотел жить и выжил?

– Разблокировал судебное наказание при помощи самодельного прибора Скотти Вильсона, также проходящего по делу о досрочно освободившихся преступниках, – сообщил обвинитель монотонным голосом.

– Не перебивайте адвоката! – обиделся мистер Броукли. – Уважаемые судьи! Да, Джонни не ангел! Он оступился? Да! Он в порыве отчаяния бросился на крайние меры? Да! Но можем ли мы осуждать его? Нет! Мы просто дадим ему еще один шанс продолжить свое наказание! Да хранит Господь Соединенные Штаты Земли!

Мистер Броукли замер с поднятой рукой, будто держал в ней факел. Наступила тишина. Вокруг руки кружились молодые весенние мошки. А потом был удар молотка.

– Суд признает Джонни Кима виновным в незаконном обретении внутренней свободы. Суд приговаривает Джонни Кима к трем годам лишения внутренней свободы в дополнение к сроку предыдущего наказания…