Текст книги "Поиск-81: Приключения. Фантастика"

Автор книги: Леонид Юзефович

Соавторы: Алексей Домнин,Владимир Соколовский,Евгений Филенко,Анатолий Королев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 19 страниц)

– Есть, – твердо сказал Желоховцев. – Я подозреваю своего бывшего студента Константина Трофимова.

Рысин в упор смотрел на него:

– Основания?

Желоховцев помедлил с ответом – как бы ни обстояло дело, он не мог в этих стенах упомянуть о связях Кости с красными. Агента совдепии судят по иным законам, нежели ординарного вора… Да и какие сейчас законы!

– Этот Трофимов никак не связан с майором Финчкоком? – Рысин почувствовал, что его собеседник колеблется.

– Никак, – сказал Желоховцев.

– Но почему вы подозреваете именно его?

– Я не могу вам этого сказать!

– Вот как? – Рысин провел стрелку от кругляшка к квадратику, встал. – Не буду настаивать. В прошлом я частный сыщик и привык уважать секреты моих клиентов!

Он произнес это с нескрываемой гордостью, и Желоховцев даже в теперешнем своем состоянии не мог не отметить, что в устах помощника военного коменданта такое заявление звучит довольно-таки странно.

5

Член городской управы доктор Федоров явился в музей через день после того, как вывезли экспонаты художественной коллекции.

Лера столкнулась с ним на крыльце:

– Добрый день, Алексей Васильевич! А я как раз в управу собираюсь.

– Да чего туда ходить, – посетовал Федоров. – О положении на фронте мы знаем не больше, чем какой-нибудь взводный. Скрывают, голубушка, скрывают!

– Когда думаете ехать? – спросила Лера.

Вопрос был самый обычный, вроде приветствия – теперь об этом все говорили.

Федоров опечалился:

– А бог его знает! Все от дочери зависит. Вы ведь помните Лизу. Как она решит, так и будет. Матери-то нет… Да у нее тут еще роман с капитаном из городской комендатуры. В общем, полнейшая неизвестность.

– Да-а, – посочувствовала Лера.

В Мариинской гимназии все знали, что Лиза Федорова вьет из отца веревки.

– А я так и остался бы! Честно вам скажу, страшно с места сниматься. Вдруг, думаю, и не тронут меня красные. Велика ли шишка член управы! Я же всегда был противником диктатуры и дал верное тому доказательство…

В январе, когда Колчак приезжал в Пермь, городская дума поднесла ему приветственный адрес. Но при составлении его разгорелись дебаты. Кадеты предлагали титуловать Колчака «верховным правителем», а эсеры, к которым относил себя и Федоров, – всего лишь «верховным главнокомандующим». Последние, правда, быстро уступили, но Федоров потребовал занести в протокол его особое мнение, чем очень гордился.

Этот случай напомнил Лере одно место из «Войны и мира», где тоже спорили, как титуловать Наполеона – императором или генералом Бонапартом…

– Ну-с, голубушка, – Федоров шагнул к двери, – я ведь к вам от управы в помощь и в надзор послан. Сейчас плотник подойдет… Давайте укладываться.

– То есть как укладываться? – Лера ошарашенно поглядела на него.

– Ничего не поделаешь! За Урал, за Урал… Вы предписание получили?

– Но самые ценные экспонаты уже вывезены.

– И кто же их вывез?

– Какой-то подпоручик. Смуглый такой, худощавый.

Федоров замахал руками:

– Бог с вами, Лера, голубушка! Я только что из управы. Вот и каталоги при мне!

– Пожалуйста, можете убедиться! – Лера распахнула дверь.

Федоров вытер платком потные брыластые щеки.

– Ничего не понимаю! Это какое-то недоразумение… Я же только что из управы!

Лера, улыбаясь, смотрела на него. Она тоже ничего не понимала, но ей было весело. После того, как она вчера встретила Костю Трофимова, ей все время было весело.

Однако она ничего, ничегошеньки не понимала.

6

В ресторане при номерах Миллера на Кунгурской улице народу было немного. На вешалке висело несколько шляп и офицерская фуражка с помятой тульей. Костя выбрал столик рядом с латанией в кадке. Обклеенная фиолетовой фольгой кадка стояла на табурете, заслоняя столик со стороны входа.

Есть хотелось зверски.

Он взглянул на часы – четверть шестого. Лера обещала быть около шести. Волнующие запахи долетали с кухни, и Костя, чувствуя легкие уколы совести, попросил принести себе суп и жаркое. Разговаривая с официантом, он успокаивал себя тем, что, когда придет Лера, можно будет повторить заказ… Собственно говоря, назначать ей встречу здесь, в самом центре города, было по крайней мере неосторожно. Но так хотелось увидеть ее именно здесь! Осенью шестнадцатого года, когда у него было целых четыре урока, они иногда встречались у Миллера. Лера шепотом читала Блока и Северянина, а он со страстью делился своими научными планами. Слово «дирхем» повторялось в его рассказах так часто, что к концу вечера теряло свое значение, становилось чем-то вроде магической формулы, открывающей завесу будущего. Смешно… Встреть он сейчас себя тогдашнего, непременно поссорились бы.

Раза два он даже приводил Леру домой к Желоховцеву, где она очаровала Франциску Андреевну умением готовить лепешки на кислом молоке. Приходил Сережа Свечников, еще кое-кто из студентов. Пили чай, спорили, и Желоховцев, что Косте было невыразимо приятно, в разговоре называл Леру коллегой…

Едва Костя придвинул к себе дымящуюся тарелку, из-за соседнего столика к нему пересел могучего сложения поручик в погонах карательных войск. Спросил, наливая себе водку из прихваченного графинчика:

– Юрист?

– Историк, – сказал Костя.

– Тогда вам должна быть известна моя фамилия, – поручик склонил голову. – Тышкевич! Мы ведем свой род от князя Гедимина…

– Я не силен в генеалогии, – Костя прикрыл ладонью свою рюмку.

– И зря. – Тышкевич медленно, посапывая, выпил водку. – Вот вы, господин студент, рассуждаете, наверное, так: ну и пьяницы эти офицеры! Пропьют Россию! Признайтесь, случаются такие мысли?

– Случаются, – согласился Костя.

– А почему? Да потому, что пришли вы, скажем, к Миллеру. Видите: сидят поручик с капитаном. Пьют, естественно. Штатские тоже пьют, но на них вы внимания не обращаете. Погоны слепят. Через две недели опять пришли. И опять видите: сидят поручик с капитаном. Так?

– Допустим.

– Вот вы и думаете: пропьют, сволочи, Россию! А того не замечаете, что это другой поручик и другой капитан. – Он внезапно помрачнел. – Мы для вас все на одно лицо, как китайцы!

От хлопка входной двери дрогнули листья латании. Не снимая фуражки, в конец залы прошел высокий капитан. Его спина неуклюже круглилась под ремнем портупеи, складчатая шея выпирала из воротника. Рядом, то пропуская капитана вперед, то изящно лавируя между столиками, следовал молодой человек в зеленом люстриновом пиджаке. С его затылка косицами свисали прямые черные волосы.

«Это же Мишка Якубов! – Костя низко склонился над тарелкой. – Нужно смываться, пока он меня не заметил…»

– Калугин! Мое почтение! – привстав, Тышкевич помахал капитану салфеткой. Потом кивнул в сторону его спутника. – Взгляните-ка. Первый признак плебейского происхождения – это плоский затылок.

Мишкин отец держал в Кунгуре гостиницу второго разряда. Один раз он приходил в университет, и на глазах у студентов разговаривал с сыном строго, как с собственным номерным.

– Мне пора. – Костя поднялся. – Не откажите в любезности уплатить!

Он положил на стол длинный билет омского правительства, похожий на аптечную наклейку, и вышел из залы, спиной ощущая на себе пристальный взгляд Мишки Якубова.

У выхода налетел на Леру.

– Разве я опоздала? – она обиженно отстранилась.

– Сейчас все объясню. – Костя подхватил ее под руку и почти бегом потащил за собой через улицу, к часовне Стефана Великопермского.

Мимо них шагом проехал казачий патруль. До обеда, не переставая, лил дождь, и ноги у лошадей были в грязи по самые бабки – словно чулками обтянуты ноги, как у цирковых кобыл.

Ворота, флигели, сараи, хлопающее на ветру белье, цветочные горшки у самых ног в окнах полуподвалов, истаявшие за зиму поленницы, куры с чернильными метками на перьях – Костя через проходные дворы вел Леру к Каме.

– Понимаешь, – говорил он, – там был Якубов. Мишка Якубов… Мы однажды видели его у Желоховцева. Это как раз тот человек, с кем мне лучше не встречаться. Я и в университет из-за него идти опасался. Как тебе объяснить, не знаю… В общем, Мишка ко мне Желоховцева ревновал. Я был любимый ученик, ну и так далее. Потом он как-то похвастал, что с университетским дипломом легко получит место на одном из столичных аукционов. Как знаток древностей. А Желоховцев каким-то образом про этот разговор узнал. Я тут, ей же богу, ни при чем, но Мишка во всем обвинил меня – выслуживаюсь, дескать, наушничаю… Однако это все мелочи. Как я позднее понял, он еще в восемнадцатом году был связан со «Студенческим союзом». А только что я видел его у Миллера с каким-то капитаном…

– Слушай, – Лера остановилась, отняла руку. – По-моему, уже пора мне сказать, что ты делаешь в городе!

– Хочу спасти твои коллекции.

– А если серьезно?

– Вполне серьезно.

Накануне боев под Глазовом, когда на фронте явственно наметился перелом, Костя пришел к командиру полка Гилеву. Штаб полка размещался прямо в лесу. Гилев сидел на чурбаке за столом из белых неструганых досок. Два дня назад в случайной перестрелке ему пробило пулей щеку, выкрошило несколько зубов и повредило язык. Поверх бинтов он носил черную косынку, завязанную узлом на макушке. Эта косынка с ее торчащими, словно рожки, хвостиками придавала командиру полка удивительно мирный, домашний вид. Говорить он не мог и писал распоряжения на клочках бумаги, заготовленных с таким расчетом, чтобы после хватало на закрутку.

– Товарищ командир! – Костя с некоторым злорадством подумал, что теперь уж Гилев его не прервет, даст договорить до конца. – Помните, вы обещали отпустить меня в Пермь? Нынче самое время. Когда возьмем Глазов, будет поздно. Белые начнут эвакуацию. А у меня есть шансы помешать им вывезти художественные ценности из университета и музея…

По правде говоря, он довольно смутно представлял себе, как это сделать.

«Развей мысль», – написал Гилев.

– Сокровища культуры должны принадлежать пролетариату, – отчеканил Костя, памятуя пристрастие командира к лаконическим формулировкам.

Гилев быстро черкнул: «Попадешься, расстреляют».

– Не попадусь, – заверил Костя. – Будьте покойны!

Гилев перевернул бумажку: «Кого оставишь заместо себя?»

– Лазукина. – Костя предвидел такой вопрос. Лазукин был грамотный боец, любил ораторствовать и вполне мог заменить его на должности ротного комиссара.

Гилев поморщился – не то от боли, не то от названной фамилии. Однако написал: «Черт с тобой. Езжай». Подумал и добавил: «Буржуазные ценности пущай вывозют. Не препятствуй». Он протянул Косте руку. Ладонь у командира была бугристая, влажная. Рукав его гимнастерки оттянулся, и на запястье открылось синее солнышко татуировки…

– На сутки бы раньше! – сказала Лера.

Костя ничего не ответил – они как раз выходили на Монастырскую. Отсюда видна была Кама. У причалов было пусто. Ушли на юг, к Каспию, английские канонерки, поглазеть на которые месяц назад сбегалась половина города. Лишь одинокий буксир с нелепо торчащими на носу и на корме стволами пушек медленно тащился вверх по реке. Ветер доносил запах паровозного дыма, отдаленное чавканье колесных плиц.

Укрывшись за столбом, Костя осмотрелся, и лишь потом они вышли на улицу. Прошли немного, опять свернули в какой-то двор и наконец остановились у флигелька, сложенного из черных необшитых бревен.

Узколицый коренастый человек лет тридцати встал им навстречу из-за стола.

– Знакомьтесь, – сказал Костя. – Лера… Товарищ Андрей.

– Прошу, – хозяин широким жестом указал на стол. – Чаю хотите?

– Спасибо, не стоит. – Стараясь не наступать на чистую войлочную тропинку, Лера прошла к столу, села.

– Тогда к делу. – Андрей тоже присел. – Значит, вам сказали, что на станцию свозят все ценности, предназначенные к эвакуации?

– Да, – подтвердила Лера.

– Куда они от вас поехали – по Соликамской вниз или вверх?

– Вверх.

– Выходит, к нам, на главную… Но вот какое дело – никаких ценностей у нас на станции пока нет.

– Ты что-то не то говоришь, – заволновался Костя. – Твои ребята все проверили?

– Если я говорю, что нет, – значит, нет!

– Тут вообще какая-то странная история получается, – сказала Лера. – В городской управе ничего не знают о том, что экспонаты уже вывезены. Сегодня оттуда приходил доктор Федоров.

– Ничего странного нет. – Костя ходил по комнате, пригибая голову под скошенным потолком. – Просто у них начинается паника. Правая рука не знает, что делает левая.. Проверьте-ка на Сортировке, а? – Он повернулся к Лере. – А ты сходи в управу, поинтересуйся!

– Между прочим, я вас помню, Лера, – сказал Андрей. – Вы ведь Агнии Ивановны дочка. Сынишка мой у нее в школе учился… Как она сейчас?

– Мама зимой умерла.

– Почему ты мне вчера ничего не сказала? – спросил Костя.

Лера исподлобья взглянула на него:

– А ты и не спрашивал.

7

Рысин потрогал тибетскую картину на палочках, спросил участливо:

– Тоже персидская?

– Центральный Тибет, – сказал Желоховцев.

– Любопытно, любопытно, – отвечал Рысин.

При этом на его бледном лице не промелькнуло и тени интереса.

Он вернулся к двери, постоял над железным ящиком – крышка его была откинута.

– Значит, коллекцию вы здесь хранили?

Желоховцев утвердительно помычал – он устал от бесполезных разговоров.

Ему и вообще-то было непонятно, зачем понадобилось Рысину осматривать его кабинет. Чего тут смотреть? Конечно, отыскать Трофимова не так-то просто. Но ведь он даже попытки не сделал.

– Где замок? – спросил Рысин.

Желоховцев пожал плечами:

– Не знаю… Пропал куда-то.

– Это был простой замок?

– Нет, наборный.

– Код кто-нибудь знал?

– Я никому не говорил, но могли подсмотреть. – Желоховцев подошел к окну. – Глядите, осколки лежат на полу. Следовательно, стекло высадили с внешней стороны. Вот и пожарная лестница рядом…

Рысин подобрал один из осколков.

– Кабинет сегодня прибирали?

– Я ничего не велел здесь трогать.

– Очень хорошо… Скажите, профессор, вы читали когда-нибудь записки начальника петербургской сыскной полиции Путилина?

– Не имел счастья, – Желоховцев аж задохнулся от бешенства.

– Жаль, жаль. Необыкновенно полезное сочинение. Ведь историк, я полагаю, тот же следователь… Вот посмотрите на пол. Вчера и сегодня ночью шел дождь. А где засохшая грязь от сапог похитителя? Не ищите, не ищите. Я внимательно обследовал пол перед ящиком. И на подоконнике ее тоже нет.

– А как же стекло?

– Его могли разбить и изнутри. Для этого достаточно встать на подоконник и просунуть руку в форточку… Через окно преступник не вошел, а вышел…

– Но как он в таком случае пробрался в кабинет? Моя печать на двери была цела, – Желоховцев достал маленькую печатку, сделанную из восточной монеты, показал Рысину. – Не сквозь стену же он прошел?

– Как раз это я и хочу выяснить… Здесь есть другая дверь?

– Нет.

– Предположим, – Рысин опустился на четвереньки и пополз вдоль стен, осматривая пол.

Желоховцев молча наблюдал за ним, время от времени иронически причмокивая губами: голубая серия, да и только!

У шкафа Рысин резко вскочил на ноги:

– Нет, это невероятно!

– Что именно? – встревожился Желоховцев.

– У Путилина описан в точности такой же случай!

На этот раз Желоховцев с большей терпимостью отнесся к упоминанию о начальнике петербургской сыскной полиции. Он подошел к Рысину, сосредоточенно посмотрел ему под ноги, но ничего примечательного не увидел.

– Царапины, – сказал Рысин. – Свежие царапины… Вы давно двигали этот шкаф?

– Вообще не двигал.

– Тогда все ясно. За шкафом должна быть дверь.

Желоховцеву стало неловко – как же он забыл про такую возможность!

– Вы правы. Я просто упустил это из виду. Дверь действительно есть. Но ее заставили года два назад и с тех пор ни разу не открывали…

– Куда она выходит?

– В аудиторию номер семнадцать.

– У кого есть ключи от аудиторий?

– Они не запираются. Там нет ничего, кроме столов и скамей.

– Понятно. – Рысин вдруг бросился в угол, поднял дужку от замка. – Этот замок висел на ящике?

– Да, – подтвердил Желоховцев. – Я, видимо, был настолько расстроен, что не заметил ее.

– Все правильно… Вы покупали этот замок в скобяной лавке Калмыкова?

– Откуда вы знаете? – удивился Желоховцев.

– Еще бы не знать! Он снабдил такими замками половину города. У меня у самого дома такой же. Их код известен каждому мальчишке. «Зеро».

– И что из этого следует? – Желоховцев почувствовал себя окончательно сбитым с толку.

– Как раз из этого не следует ровным счетом ничего. Повреждений на дужке нет. Значит, замок был открыт, а не сорван. Но это мог сделать кто угодно. Гораздо важнее царапины. Очевидно, преступник с вечера спрятался в аудитории, ночью, отодвинув шкаф, проник в кабинет и выбрался с добычей по пожарной лестнице. Осколки на полу есть не что иное, как попытка ввести нас в заблуждение.

– Это все? – спросил Желоховцев.

Он уже настроился на дальнейшие разоблачения.

– Разве мало? – обиделся Рысин. – Теперь я убежден, что кража совершена кем-то из числа ваших коллег или студентов.

– Как я и говорил с самого начала, – Желоховцев уже не скрывал своего разочарования.

– Что за человек швейцар? – спросил Рысин.

Желоховцев повел ладонью из стороны в сторону:

– Исключено!

– Тогда попрошу сообщить адрес и место службы вашего Трофимова. – Рысин достал записную книжку.

На ее обложке золотыми славянскими буквами вытиснено было: «Царьград».

– Мне это неизвестно, – сказал Желоховцев.

– У него есть родственники в Перми?

– Нет, он родом из Соликамска.

– Кто мог бы помочь его найти?

«И скажу, – с внезапной злостью подумал Желоховцев. – Если так, скажу. Нечего тут церемониться!»

– О нем может знать смотрительница научно-промышленного музея. Зовут ее Лера, фамилию не помню.

– Кажется, я ее видел там, – Рысин щелкнул пальцами. – Такая маленькая быстрая блондинка. Стриженая…

– Именно, – сказал Желоховцев.

8

На другое утро Рысин проснулся с тягостным чувством совершенной вчера оплошности.

Не глядя на жену, выпил приготовленный для него можжевеловый отвар с шипицей, помогающий от почечной колики, выплюнул ягоду прямо на пол и отправился в комендатуру. По дороге он тщательно восстановил в памяти все детали вчерашнего обследования: отсутствие грязных следов, выбитое окно, царапины на полу, глубокие отпечатки подошв под пожарной лестницей, подтверждающие его мысль, и, наконец, разговор со швейцаром, который ничего подозрительного в последние два вечера не замечал.

Все это было не то, и он знал, что это не то.

Чего-то он не доглядел при осмотре кабинета, каких-то очевидных умозаключений не сделал. Это было чувство упущенных возможностей, знакомое Рысину по прежним делам и, как правило, никогда его не обманывавшее.

С этим чувством он и предстал перед Тышкевичем.

– Как раз сегодня ночью я думал над вашим рассказом, – сказал Тышкевич. – Наверное, того австрийца перевернули на постели потому, что он держал револьвер под подушкой.

– Не угадали, – обрадовался Рысин. – Там все хитрее было. У атташе имелась в изголовье тайная сонетка звонка в лакейскую. И если его от этой сонетки постарались отдалить, значит, убийца был из числа домашних, знал про нее. Путилин выяснил, что за неделю перед тем атташе рассчитал одного лакея за пьянство. Проверили – и точно, он оказался убийцей!

Стройность этих логических построений не произвела на Тышкевича должного впечатления.

– Как долго вы еще намерены возиться с этим профессором? – он перешел к делу.

– До тех пор, пока не верну коллекцию законному владельцу.

– А если красные войдут в город прежде, чем вы это сделаете?

– Вор остается вором при любой власти, – пожал плечами Рысин. – Я постараюсь передать материалы расследования тому, кто займет мое место.

Это соображение он высказал с таким видом, будто изрекал абсолютную истину, непонятную лишь идиоту.

«Ягненок, – с внезапной жалостью подумал Тышкевич, потерянно рассматривая своего помощника – без шинели тот выглядел еще курьезнее. – Ему бы детишек учить…»

– Профессор подозревает в краже некоего Трофимова, – намеренно не вдаваясь в подробности, Рысин решил коротко ввести начальство в суть дела. – Но при теперешнем положении вещей найти его в стотысячном городе весьма непросто…

– Бывший студент-историк? – перебил Тышкевич.

Рысин удивился такой неожиданной осведомленности.

– Совершенно верно.

– Это становится любопытным. – Тышкевич протянул ему листок с синим машинописным текстом. – Читайте!

«Военному коменданту Слудского района поручику Тышкевичу, – прочел Рысин. – Секретно. Вчера в ресторане Миллера опознан большевистский агент Константин Трофимов, в прошлом студент историко-филологического факультета Пермского университета. Прибыл в город с неизвестными целями, предположительно для совершения диверсий. Возраст 23 года. Приметы: рост средний, худощав, глаза серые, надбровные дуги сильно развиты, нос толстый, волосы короткие, русые, усы рыжеватые. Одет в студенческую тужурку с неформенными пуговицами, носит очки, Особых примет не имеется. Вам вменяется в обязанность установить наблюдение за университетом и квартирой профессора Желоховцева Г. А., с которым Трофимов имеет давние связи, раздать перечисленные приметы начальникам патрулей и начальнику вокзальной охраны, при обнаружении немедленно доставить в городскую комендатуру. Помощник военного коменданта г. Перми к-н Калугин».

Ниже была сделана карандашом странная приписка:

«Гедиминович! Ты доверчив, как институтка! С кем ты сидел вчера у Миллера? К.»

– Это не нужно читать! – Тышкевич выхватил у Рысина бумагу. – Идемте сейчас в караульню. Я вам выделю трех человек. Потрудитесь организовать наблюдение в указанных пунктах.

– Но я занимаюсь уголовными делами! – возразил Рысин.

– Теперь это не имеет значения. Сами видите, в этой войне все перепуталось…

Они вышли в коридор.

Навстречу им выкатился из-за угла маленький плотный человечек.

– Вы поручик Тышкевич? – спросил он, размахивая носовым платком. – Я член городской управы доктор Федоров.

– Ну? – без особого воодушевления произнес Тышкевич.

– Мы вынуждены обратиться к вам за помощью. – Федоров стоял почти вплотную к нему и для вящей убедительности норовил ухватиться за портупею коменданта. – Три дня назад из научно-промышленного музея неизвестными лицами вывезены ценнейшие экспонаты художественной коллекции…

– А! – Тышкевич сделал неудачную попытку прорвать заслон. – Городской голова телефонировал мне об этом.

– Отбиравший экспонаты офицер сообщил смотрительнице, что они будут пока храниться на станции железной дороги. Поскольку вокзал подлежит вашей юрисдикции, мы решили…

– Но музей находится не в моем районе. Я не имею к нему ни малейшего касательства!

– Это ценнейшие экспонаты! – воскликнул Федоров. – Мы сражаемся за цивилизацию, и судьба культурных ценностей никого не должна оставлять равнодушным!

Тышкевич грозно навис над ним:

– Знаю я ваши ценности. Чугунная свинья и две голые бабы работы неизвестных художников!

Рысин, с большим вниманием слушая обе стороны, сам не проронил ни слова. Он уже начинал догадываться, с какой целью прибыл в город Константин Трофимов. И ясно стало, почему Желоховцев не захотел говорить о своих подозрениях более внятно.

Однако делиться своими догадками с Тышкевичем он вовсе не собирался. У них были разные задачи. Тышкевичу нужно поймать красного агента, а ему, Рысину, – отыскать коллекцию.

– Поручик, вы рассуждаете, как нигилист! – дернулся Федоров. – Сам городской голова чрезвычайно встревожен этим инцидентом…

– С высокой колокольни, – багровея, сказал Тышкевич, – с высокой колокольни я плевал на вашего городского голову!

Плечом отодвинув Федорова, он направился к выходу.

И это его движение внезапно вернуло мысли Рысина к вчерашнему обследованию. Царапины, расположение царапин – вот что он упустил из виду, осматривая кабинет Желоховцева!

Рысин поднял на уровень плеч согнутые в локтях руки и напрягся, словно двигал невидимый шкаф. Потом оглянулся. Федоров смотрел ему вслед с выражением крайнего недоумения на лице.

9

Около девяти часов утра под насыпью железной дороги на полпути между университетом и заводом Лесснера путевой обходчик обнаружил труп молодого человека в студенческой тужурке, о чем незамедлительно донес начальнику вокзальной охраны. Тот выслал на место двух солдат с унтер-офицером, дав последнему секретную инструкцию: долго не возиться, доставить тело в университет или в комендатуру – смотря по обстоятельствам – и сразу возвращаться на станцию. В случае, если будут пенять на несоблюдение формальностей, отговариваться необразованностью и спешными делами. В конце июня 1919 года забот у начальника вокзальной охраны было много, а солдат мало – некоторые посты, определенные караульным расписанием, вообще не выставлялись.

Поскольку убитый одет быт в студенческую тужурку, а неподалеку валялась такая же фуражка, унтер велел нести его для опознания в университет. Сам же отправился в комендатуру Слудского района, где, встретив на дворе Тышкевича с Рысиным, по всей форме отрапортовал о случившемся.

– Тело нельзя было трогать до прибытия доктора и следователя, – сказал Рысин.

– Мы об том неизвестны, – деревянным голосом отвечал унтер. – Да и народ там стал собираться, разговоры всякие…

– Он прав, – бросил Тышкевич. – Не до протоколов сейчас.

– Несоблюдение правил следственной процедуры, – заметил Рысин, – гораздо больше роняет авторитет власти у населения, чем моя шинель.

Авторитет власти его ничуть не заботил, и сказано это было с единственной целью – уязвить Тышкевича.

– Мы об том неизвестны, – повторил унтер.

Тышкевич небрежно кинул в сторону Федорова:

– Хорошо, возьмите с собой этого мецената. Он, кажется, доктор. Пусть составит медицинское заключение.

По его мнению, авторитет власти, представителями которой выступают такие субъекты, как Рысин, уже ничто не могло спасти.

– Я всегда готов исполнить свой профессиональный долг, – Федоров шагнул вперед. – Но и вы, поручик, должны исполнить свой!

На это пожелание Тышкевич ничего не ответил.

– Я даю вам троих человек, – обратился он к Рысину. – Больше не могу. Сообщите им приметы Трофимова… Вы их запомнили?

Рысин снисходительно улыбнулся:

– У меня есть система, по которой я могу запомнить до двадцати трехзначных чисел в нужном порядке.

– Вот и прекрасно. О результатах доложите завтра утром, когда придете за сменой вашим караульным… Кстати, где ваш револьвер?

Рысин похлопал себя по оттопыренному карману галифе.

– Почему без кобуры?

– Застежка сломалась, – объяснил Рысин.

Обязанности начальника университетской дружины исполнял мрачный подпоручик с рукой на перевязи. Изложив суть дела, Рысин оставил на его попечение одного из своих солдат, а двух других, узнав адрес Желоховцева, отправил патрулировать улицу перед его домом – эту затею он считал совершенно бесполезной. Сам же вместе с Федоровым пошел в подвал, куда успели снести труп. Унтера из вокзальной охраны Рысин отпустил – тот сказал, что убитый лежал на спине, показал место, где его нашли, и больше от него ничего не требовалось. Убийство было совершено именно там. В этом убеждали кровь на земле и найденная возле фуражка. Как сообщил унтер, она в самый раз пришлась по голове убитому – вероятно, слетела при падении.

– Опознали тело? – спросил Рысин у швейцара.

– А то как же! Я тут третий год на должности, всех знаю. Как принесли, так сразу и признал. Мать, думаю, честная. Это же Свечников, историк… И кому его душа понадобилась? Тихий такой был студентик. В Татьянин день у нас шум, баловство разное, а он…

– Из Перми этот Свечников?

– Кунгурский он вроде.

– Вот что, – распорядился Рысин. – Ступай сейчас к начальнику дружины. Скажи, пусть пошлет за хозяином квартиры, где жил Свечников.

– А мертвеца кто покажет? – расстроился швейцар.

– Сами найдем, не волнуйся…

Подвал загромождала вынесенная из аудитории мебель – часть аудиторий заняли под офицерский лазарет. У стены стоял ростовой портрет царя Николая в форме казачьего офицера. Портрет обит был траурным крепом. Его пыльный шелк казался серым в полосе света, бившей из зарешеченного оконца. Под оконцем, на двух приставленных друг к другу торцами столах, лежал человек. Он лежал на спине. Одна ступня по-неживому вывернута, на лице фуражка.

Федоров осторожно убрал фуражку.

«Лет двадцати, не больше», – подумал Рысин, глядя на перепачканный землей лоб убитого и стараясь не задеть взглядом его запекшихся губ.

И тут же явилась мысль: «Почему лицо в земле, если он на спине лежал?»

– Совсем еще мальчик, – сказал Федоров.

Они вдвоем перевернули тело – под левой лопаткой сукно тужурки было разорвано пулей. Рысин нечаянно коснулся поверхности стола и тут же отдернул руку. Дерево липло к пальцам.

Он отошел, сел.

Ему никогда не приходилось заниматься расследованием убийств – для этого существовала полиция. О громких преступлениях он узнавал из газет. Несколько раз даже писал письма следователям, излагая свои соображения, и радовался, когда они подтверждались в ходе процесса. Убийство было для него не поступком, а ходом игрока, преследующего определенную цель. Случайностей здесь не было, вернее, они его не интересовали. Чья-то смерть была конечным итогом одной комбинации и началом другой, а срубленная фигура убиралась с доски для того, чтобы появиться в новой партии с новым игроком. Но сейчас, в сумеречном университетском подвале, на окраине города, живущего слухами, страхами и надеждами, под взглядом мертвого императора, он впервые подумал о смерти как о чем-то таком, что само по себе отрицало всесилие логики и разума. Он всегда верил в логику мелочей, но теперь наступали такие времена, когда мелочи теряли привычный житейский смысл. Не только люди, вещи начинали вести себя по-другому.

– Гражданская война ведет к падению нравственности. – Федоров вновь прикрыл фуражкой лицо убитого студента. – Вот что всего печальнее!

Рысин промолчал.

Чтобы отвлечься, он попытался сосредоточить мысли на своей догадке. Для подтверждения ее вовсе не нужно было подниматься в кабинет Желоховцева, он и без того помнил расположение царапин на полу. Собственно, царапина была одна, поскольку двигали лишь один конец шкафа – правый со стороны кабинета и левый со стороны аудитории номер семнадцать. А это свидетельствовало о том, что человек, проникший в кабинет, был левша. Такое предположение тем более казалось вероятным, что с другой стороны шкаф двигать было гораздо удобнее – там он выдавался за косяк всего вершка на два.

– Давайте уйдем отсюда. – Рысин поднялся. – С хозяином квартиры я побеседую наверху. А вы, когда сможете, извлечете пулю и принесете мне ее в комендатуру вместе с медицинским заключением.

Ему хотелось отыскать Желоховцева, расспросить обо всем. Теперь, когда о Трофимове кое-что было известно, он мог себе это позволить. И уж совсем неизвестно почему, без всякой логики, всплывала мысль: «А не связана ли эта смерть с похищением коллекции?» Он сразу понял, что в таком предположении нет никакой логики обстоятельств, но тем не менее не отказался от него тут же, и одно это было уже странно.