Текст книги "Штурмовая бригада СС. Тройной разгром"

Автор книги: Леон Дегрелль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

Сквозь все

Приказы требовали, чтобы штурмовая бригада «Валлония» возглавила утреннюю атаку, которая решит, останемся мы живы или погибнем. Среди невероятной суматохи, вызванной советскими танками, обстреливающими последнюю тысячу немецких машин, мы быстро двигались на юго-запад.

Позади нас шум был просто оглушительным. Шендеровка задержала русских не более чем на час. Красные уже прошли деревню. Их танки мчались на нас, чтобы нанести последний удар.

Немецкие танки были посланы в самоубийственную контратаку, так как они уступали в численности русским в десять раз, точно так же, как кавалерия маршала Нея атаковала на Березине сто лет назад.

Я видел лица танкистов перед тем, как они пошли на врага. Они были просто восхитительными. Одетые в короткие черные куртки с серебряными нашивками, их головы и плечи торчали из башенных люков. Они знали, что идут на смерть.

Несколько человек гордо носили на шее на трехцветных лентах Рыцарские кресты – блестящую мишень для противника.

Никто из этих великолепных воинов не выказал ни малейшего волнения.

Их машины вспарывали снег своими траками, пока танки пробивались сквозь ряды отступающей армии. Ни один не вернулся. Ни один танк. Ни один человек. Приказ есть приказ. Они пожертвовали собой.

Чтобы выиграть час, час, который мог спасти десятки тысяч солдат рейха и Европы, немецкие танковые экипажи погибли до последнего человека южнее Шендеровки утром 17 февраля 1944 года.

Прикрытая этими героями, армия помчалась на юго-запад.

Снег падал густыми хлопьями. Этот снегопад опустил небо буквально нам на головы. В ясную погоду вражеские самолеты уничтожили бы нас. Укрытые завесой снегопада, мы бежали, пыхтя и отдуваясь.

Коридор был очень узким. Головные подразделения, которые пробили его, сумели сделать брешь во вражеском фронте шириной всего несколько сот метров.

Местность была холмистой. Мы мчались с одного холма на другой. На дне каждой ложбины виднелись разбитые машины, и десятки мертвых солдат лежали на окровавленном снегу.

Вражеские орудия беспощадно расстреливали эти проходы. Мы падали на раненых и окровавленных людей. Мы пытались найти укрытие среди мертвых. Повозки переворачивались. Лошади бились брюхом кверху, пока пулеметные очереди не выпускали их кишки прямо на просоленный снег.

Мы едва успели пересечь ложбину, как по нас открыли огонь снайперы, расположившиеся по обе стороны. Люди кричали и падали на колени, пытаясь руками удержать вываливающиеся внутренности. Снег густо засыпал умирающих. Через пять минут мы еще могли видеть их щеки, носы и пряди волос. Но уже через десять минут виднелись только белые холмики, на которых спотыкались следовавшие за ними.

Раненные в котле, сотни которых лежали на повозках, жалобно вскрикивали во время этой бешеной гонки. Лошади попадали в замерзшие лунки. Повозки переворачивались, выбрасывая раненых кучами на снег.

Тем не менее колонна следовала дальше в идеальном порядке.

Последняя волна советских танков догнала концевые машины и уничтожила почти половину колонны. Водители вылетали из кабин.

У нас не осталось ни одного танка. Мы напрасно бросались на вражеские танки, чтобы предотвратить катастрофу. Но ничто не могло их остановить.

Советские танки крушили повозки с ужасной жестокостью. Они давили их, как спичечные коробки, прямо на наших глазах – лошадей, раненых и умирающих людей.

Мы тащили ходячих раненых так быстро, как только могли. Так или иначе, но мы смогли прикрыть бегство повозок, которые спаслись от танков.

Но повсюду люди падали в снег, пробитые множеством пуль и осколков, которые свистели адским пиццикато с обеих сторон коридора.

* * *

Мы имели краткую передышку, когда советские танки сами застряли в проходе, пытаясь продраться сквозь завалы из сотен разбитых машин, попадающих под гусеницы. Мы обошли рощу, прекрасную фиолетовую рощу, и вошли в небольшую ложбину.

Но едва мы начали подниматься по склону, как, обернувшись назад, увидели кавалерию, скачущую вниз по склону холма на юго-восток. Сначала мы даже подумали, что это немецкие уланы. Но, посмотрев в бинокль, я смог четко различить форму кавалеристов. Это были казаки. Я узнал их нервных маленьких коричневых лошадок. Они мчались позади нас, разлетаясь во все стороны.

Мы изумились. Советская пехота обстреливала нас из пулеметов. Советские танки преследовали нас. А теперь еще и казаки бросились убивать нас.

Когда? Ну когда же немецкие танки придут встретить нас, ну хотя бы пусть покажутся…

Мы уже прошли не менее 10 километров, но не видели никого. Нам приходилось идти вперед еще быстрее.

Как и многие другие раненые, я больше не мог вынести. Лихорадка подтачивала мои силы. Но гонку следовало продолжать любой ценой. Вместе с мои– ми валлонами я поспешил в голову колонны, чтобы подтолкнуть наших немецких товарищей.

Склон холма был крутым. Слева от нас открылась огромная расселина шириной около четырех метров и пятнадцать метров глубиной. Мы почти добрались до вершины холма.

Мы увидели три танка, идущие на нас на большой скорости. Второй раз нас охватила безумная радость. «Это они! Наконец! Немецкие танки!» Но град снарядов обрушился на нас и отбросил назад. Это были советские танки.

Вражеские танки гнались за нами по пятам. Пехотинцы расстреливали нас с флангов. Казаки врубились в наши ряды. И вот вместо спасения спереди появились новые советские танки. Мы больше не могли ждать. Застигнутые врасплох на голом склоне, мы помчались прочь.

Я увидел лощину и крикнул товарищам: «Делай как я!» После этого я бросился в пропасть пятнадцать метров глубиной.

На дне пропасти лежал снег глубиной метр. Я врезался в него, словно торпеда. Все мои товарищи прыгнули следом, один за другим.

* * *

В единый миг сотни солдат сгрудились на дне расселины. В любую минуту мы ожидали увидеть монголов на краю провала, после чего нас забросают гранатами. Наше положение было отчаянным.

Как ни странно, кое-кто хотел бежать дальше. Люди помчались по расселине до ее южной оконечности, а затем поднялись на поверхность. Однако в ту же секунду они рухнули обратно, словно ошпаренные, ведь их встретил огонь танков. Их тела образовали кучу около двух метров высотой, на которую сразу начал падать снег.

Я собрал рядом всех валлонов и постарался подготовить их к неизбежному. Мы прижались друг к другу, чтобы не замерзнуть. Все выбросили свои документы, украшения и даже обручальные кольца. Я утешал своих товарищей, как мог.

Какая еще у нас могла остаться надежда на спасение или освобождение из этой узкой расселины, когда на юге нас уже караулили советские танки? Повернуть назад значило столкнуться с первыми советскими танками, пехотой и кавалерией, которые мчались с севера, ломая последнее сопротивление.

Но тогда случилось невероятное. В нашей расселине двое измученных немецких солдат пошли вперед, каждый держал панцерфауст. Они были настолько измотаны, что, казалось, не понимали вообще ничего и волокли панцерфаусты чисто механически, как они тащили головы на плечах.

Два панцерфауста!

Мы обрадовались. Немецкий и валлонский добровольцы схватили их и полезли наверх. У них было время прицелиться незамеченными. Последовали два фантастических взрыва. Два ближайших вражеских танка, находившиеся почти вплотную, взлетели на воздух.

Молодой немецкий офицер, который взобрался на другую сторону расселины, увидел взрывы. Он обрадовался, как школьник, и радостно закричал. Но я увидел, как он взорвался, разлетевшись на атомы. Он получил прямое попадание снарядом с третьего танка.

Прошло несколько томительных секунд. Затем на снег вокруг нас начали падать маленькие куски мяса, не более ладони. Шлеп… Шлеп… Это все, что осталось от веселого лейтенанта, который минуту назад праздновал нашу победу.

Мы не могли терять ни секунды. Я схватил автомат и полез на огромную кучу трупов, лежавшую в конце расселины. У меня за поясом торчали 6 магазинов по 32 патрона, еще 6 магазинов – за голенищами меховых сапог. Вдобавок в подсумке лежали еще 300 запасных патронов. Я мог отогнать казаков, пока сотни немецких и валлонских солдат покидают это ущелье, что давало нам какой-то шанс на спасение.

Под громкие крики последние повозки с ранеными начали подниматься со дна провала. В 40 метрах от нас стоял еще один советский танк. Он мог перебить половину из нас, но другого решения не было. Мы должны были бежать прямо вперед и спасти то, что получится спасти. Оставаться внизу означало верную смерть. Отважный бросок вперед давал шанс избегнуть гибели.

Я прекрасно помнил карту этого района. Я изучал ее неделями и мог бы без посторонней помощи спокойно дойти до румынской границы, которая находилась в 300 километрах от Черкасс.

Твердо решив, что я не попаду живым в лапы русских, я принял меры предосторожности. Я имел при себе все необходимое, чтобы пару месяцев сражаться в лесу, если потребуется.

Покинув овраг, я заметил большую рощу на другой стороне плато, о существовании которой я знал по карте. Там, укрывшись от вражеских танков, мы хотя бы сумеем перевести дух.

Наши солдаты бросились к роще со всех сторон. Нам предстояло пробежать около 800 метров по открытой местности, прежде чем мы попадем туда. Уцелевшие повозки сумели держаться рядом с нами. Вместе с ними мы ринулись на прорыв.

Советский танк тоже бросился вперед, окруженный толпами кровожадных казаков. Нам пришлось отстреливаться из автоматов, прокладывая дорогу сквозь ряды противника. Вокруг рвались десятки снарядов, осыпая нас осколками.

Мы задыхались, внутри все горело, но двигаться быстрее мы не могли. Прямо на моих глазах советский танк налетел на повозки с ранеными, раздавил их, сровнял с землей. Раздались ужасные вопли, крики умирающих, истерическое ржание раздавленных лошадей, судорожно бьющих копытами.

Мы рухнули на опушке рощи полумертвые. Позади нас серый снег был усеян телами. Танк, окруженный ордой казаков, завершал свою кровавую работу.

Лысянка

Однако танки и многочисленная кавалерия не могли последовать за нами в лес сквозь густой кустарник. Узенькая тропка вывела нас на поляну, где старый полковник на лошади напрасно пытался заставить людей слушать себя.

Несколько тысяч человек попадали в изнеможении на снег. Вся роща простреливалась насквозь пулеметами. Мы не могли бросить этих людей на произвол судьбы после того, как они избежали огромной опасности.

Я представился старому полковнику и спросил, могу ли я взять на себя командование боем в лесу. Мое предложение привело его в восторг. Он тут же спрыгнул с лошади и уселся на снег.

Я нашел молодого немецкого офицера, который знал французский язык. Я приказал ему перевести короткую речь, с которой я обратился к солдатам. «Я прекрасно знаю, где мы. Нам осталось всего три километра, чтобы выйти к южной колонне. Броситься на них сейчас значит позволить перебить себя. Я беру на себя ответственность и выведу всех вас к ним в течение ночи. Нам это удастся. Но пока мы дожидаемся темноты, мы должны образовать квадрат по периметру леса и не позволить советской пехоте войти в него».

Я вызвал добровольцев. Больше мне не был нужен никто. Немного удивленные немцы подошли ко мне.

Я сформировал боевые группы из 10 человек, придав каждой валлона в качестве посыльного. Я отобрал оружие, боеприпасы и панцерфаусты у тех, кто больше не мог сражаться. Я быстро расставил немцев и валлонов по периметру леса.

Русские, которых мы выбили из юго-восточной части леса, вели яростный огонь. Мои солдаты получили строгий приказ только обороняться, так как вечером мы в этом направлении двигаться не собирались.

Согласно карте, деревня Лысянка должна была находиться в трех километрах на юго-запад. Я был совершенно уверен, что этот населенный пункт в руках немцев, идущих нам на помощь. Было невозможно предположить, чтобы эта большая деревня, находящаяся в 20 километрах от рубежа, с которого мы утром начали бросок, все еще была занята русскими. Наверняка танки освободителей дошли до нее.

На карте я видел, что через деревню проходит река. Поэтому будет достаточно добраться до первых домов. Затем мы подумаем, из чего сделать временный мост.

Наш лес тянулся в направлении Лысянки. Мы будем использовать его в качестве укрытия как можно дольше во время марша.

И я отправил разведчиков, чтобы тайно проверить местность.

* * *

На самую грозную опасность мы натолкнулись западнее леса. С опушки мы увидели устрашающую колонну советских танков на холмах всего в 300 метрах от нас. Именно эта колонна отправила те три танка, которые едва не уничтожили нас час назад.

Эти танки были развернуты вдоль дороги, ведущей в Лысянку. Они следили за окрестностями с высоты хребта. Танки держали под огнем западный сектор, по которому двигалась другая колонна окруженных войск, а также контролировали маленькую долину, которая отделяла их от леса.

Абсолютно пустая долина была постоянным искушением. Она вела прямо к Лысянке. Один, последний бросок, и мы будем на свободе.

Танки красных были окружены многочисленной пехотой. Любой, кто попытался бы пробежать по пустой долине, был бы уничтожен. Это было совершенно очевидно.

Я посетил каждый из постов, чтобы успокоить людей. К несчастью, я мог обращаться лишь к своим собственным солдатам.

На нашем правом фланге, у северо-западного угла леса, внезапно появилась группа из нескольких сотен немецких солдат, которая пересекала плато. Они растянулись вдоль деревьев, вместо того чтобы войти в лес. Затем прогремел грозный клич, который потряс нас до глубины души: «Хайль Дойчланд!» И они с головокружительной скоростью бросились на прорыв.

Мы следили за побоищем со стороны. Ни один человек, буквально ни один, не прошел. Вражеские танки открыли по ним убийственный огонь. Несчастные группами падали на снег. Это было избиение.

Затем советская пехота прошлась по грудам мертвых и раненых, чтобы добить тех, кто еще оставался жив.

Мы скорчились за пулеметами, сидя под деревьями буквально в ста метрах от места бойни, и потому видели все в мельчайших деталях. Вооружившись ножами, коммунистические мародеры отрезали пальцы у мертвых и умирающих. Они не утруждали себя попытками снять кольца, они просто резали пальцы и совали окровавленную добычу в карманы, чтобы не тратить лишнего времени.

В ужасе мы следили за этими сценами зверства, но были вынуждены молчать. Я отдал строжайший приказ не делать ни одного выстрела. Мы не спасли бы ни одного умирающего из тех, что лежали в долине, но, наоборот, спровоцировали бы атаку на наш лес этой орды головорезов. Я хотел спасти те 3000 человек, за которых я теперь отвечал. Слепой бросок вперед под огонь танков и артиллерии не принес бы успеха, но, наоборот, привел бы к очередной бойне. Поэтому требовалось собрать силы и дождаться ночи, пока темнота не накроет долину, что помешает действовать советским танкам.

* * *

Утром 50 тысяч человек в котле бросились прямо вперед, и все подразделения перемешались.

Мы сумели укрыть от вражеских танков несколько тысяч человек в густо растущих деревьях.

Однако большие группы немецких войск, атаковавшие справа и слева от нас, этого не имели. По шуму битвы мы могли предположить, что основная масса немцев идет по западному маршруту, блокированному советскими танками, которые развернули башни в направлении прорыва и вели непрерывный огонь. Другая большая группа немцев прорывалась слева, юго-восточнее нашего леса, пытаясь дойти до Лысянки степью.

Наши трудности увеличивались необходимостью форсировать реку. Я старательно изучал конфигурацию этого препятствия по карте и решил обойти его и спуститься ночью прямо к деревне Лысянке, построенной на обоих берегах. Таким образом я позволил бы своим солдатам не пересекать глубокий и быстрый поток на открытой местности при температуре от 15 до 20 градусов ниже нуля.

В обстановке всеобщего хаоса нам повезло вовремя занять этот ниспосланный небом лесок, чтобы в темноте подобраться поближе к деревне. Я был вынужден ждать сколько потребуется, но намеревался воспользоваться теми преимуществами, которые давало нам наше положение.

К несчастью, другие, то есть десятки тысяч человек, были вынуждены идти западнее и юго-восточнее.

Прорывом на юго-востоке командовал командир корпуса, который был убит, когда шел во главе своих солдат. Его немедленно заменил генерал Гилле.

Ближе к 13.00 эта группа, преследуемая по пятам советскими танками, прорвалась к реке. Три недели оттепели значительно повысили уровень воды. Теперь река имела глубину два метра и ширину восемь. Ее воды несли большие и острые куски льда.

Менее чем через полчаса 20 тысяч человек оказались прижаты к берегу реки. Артиллерийские расчеты, которые избежали гибели, первыми бросились в воду и ледяную крошку. Берег оказался крутым. Лошади повернули назад и утонули.

Затем несколько человек попытались переправиться вплавь, но едва они поднялись на противоположный берег, как превратились в ледяные статуи. Их одежда замерзла прямо на них.

Несколько человек умерли от разрыва сердца.

Большинство солдат предпочли раздеться. Но когда они попытались перебросить свою одежду через поток, слишком много мундиров упало прямо в поток. Вскоре сотни солдат, голые и красные, как раки, толпились на другом берегу.

Понятно, что вражеские танки сразу открыли огонь по толпе, собравшейся на берегу. Взрывы рвали людей на куски, продолжая побоище.

Многие солдаты не умели плавать. В панике, когда советские танки подошли ближе, они начали бросаться в ледяную воду. Многие спаслись с помощью деревьев, поспешно переброшенных через реку, но сотни утонули.

На берегу валялось множество сапог, ранцев, винтовок, ремней. Повсюду лежали раненые, которые не могли переправиться через реку. Но значительная часть этой группы все-таки сумела спастись.

Под огнем танков тысячи и тысячи солдат, полуодетых, а то и вообще голых, бежали по снегу к далеким избам Лысянки. Ледяная вода ручьями стекала с них.

Стоявшие в 300 метрах от нас танки все еще держали башни развернутыми на северо-запад, где пыталась прорваться вторая группа окруженных войск.

Эта группа тоже была большой. Она частично отвлекла на себя внимание советских танков и пехоты на несколько часов. Это и спасло нас.

Ночь опустилась на поле боя. Снег валил огромными хлопьями. Вдалеке, на самом краю степи, мы могли слышать отчаянные призывы о помощи раненых, и эти отчаянные крики разрывали нам сердца. «Товарищи! Товарищи! Товарищи!» Но призывы оставались без ответа. Несчастные парни, которые еще утром были с нами, сейчас лежали в бескрайней степи, окровавленные и беспомощные, и ждали ужасной смерти.

Пока мы ждали полной темноты, унтер-офицеры предложили перегруппировать те 3000 человек, которые укрывались в лесу.

Все подразделения и рода войск перемешались.

Мы даже захватили с собой человек 30 советских пленных. Безразличные ко всему, они бежали под градом снарядов, не пытаясь удрать или создать нам какие-то проблемы.

Вместе с нами в лесу прятались и несколько гражданских, в том числе запыхавшиеся молодые женщины. Эти прекрасные украинки с голубыми глазами и волосами пшеничного цвета не желали попадать в лапы большевиков. Они предпочли прорываться сквозь ураган, но не возвращаться в рабство.

Несколько женщин были убиты пулеметным огнем. Одна из них, симпатичная девушка в бело-голубом шарфе, бежала с нами, когда мы поднимались по склону последнего холма. Но я видел, как разорвавшийся рядом танковый снаряд оторвал ей голову. Некоторые женщины прижимали к груди маленьких детей, совершенно потеряв рассудок от выстрелов и виденных ужасов.

He имея еды и питья, мы могли лишь схватить несколько горстей снега, но от этого жажда становилась только сильнее. Раненые, которых мы сумели спасти, дрожали в ознобе. Мы прижимались друг к другу как можно теснее в пулеметных гнездах, чтобы хоть как-то согреться.

В общем, мы с растущей тревогой ждали конца этого ужасного дня. Лишь тогда, когда танки со склона холма больше не смогут видеть наши передвижения, наша колонна покинет убежище.

* * *

В 17.30 мы двинулись дальше в строгом порядке.

Жалобные крики сотен умирающих, разбросанных по степи, все еще слышались вдали. С плато, перекрытого советскими танками, и из долин, которые мы пересекли утром, поднимался бесконечный страдающий зов: «Товарищи, товарищи!»

Какая ужасная смерть ждала всех! Сотни черных точек постепенно укрывал падающий снег. Сотни тел мучились, сотни душ корчились при ледяных прикосновениях стужи в полном одиночестве. «Товарищи, товарищи!» – долетало издали. Молитвы, стоны боли, последние вздохи глохли без следа в безразличной ко всему степи.

Закрыв свои сердца от этих ужасающих стонов, мы бросились вперед по узенькой дороге на опушке леса. Ночь становилась более ясной. Колонна шла молча во всепоглощающей тишине. Целых 3000 человек – и ни единого звука. Мы не слышали даже шепота.

* * *

Снова ужасающие крики где-то в сумерках заставили нас вздрогнуть. Они долетели справа. Там смертоносная долина, которая отделяла нас от советских танков, переходила в огромное болото. Во время утреннего прорыва несколько немецких повозок на полном галопе понеслись через это болото. Разумеется, они увязли в глубокой грязи, словно приклеенные.

Лошади полностью погрузились в трясину. В бледном лунном свете мы могли видеть лишь головы этих несчастных животных. Они еще бились, их жалобное ржание перемешивалось с безумными криками возниц, которые тоже тонули в трясине. Они пытались взобраться повыше, хотя колеса повозок уже скрылись в грязи.

Внезапно вспыхнувший инстинкт самосохранения заставил нас проклинать их, так как они могли привлечь внимание русских. Они должны были умирать молча, эти несчастные дураки.

Нам пришлось позволить этим беднягам погибать медленной ужасной смертью в жидкой грязи. Точно так же мы забыли о стонах раненых в степи, постепенно стихающих позади. Сейчас каждый умирал в одиночестве, более жестоком, чем сталь, которая ранила их, трясина, которая засасывала их, или снег, который хоронил их.

* * *

Мы прошли два километра, направляемые нашими разведчиками. Они с помощью вешек отметили тропу, которая пересекала болота по длинному извилистому маршруту. Но даже там мы шли по колено в грязи.

Никто из русских нас не заметил.

Мы поднялись по заснеженному склону. По другую сторону реки сияла луна. Мы по одному пересекли широкий скользкий приток. Еще 50 метров, и мы замерли с остановившимися сердцами. Перед нами возникли три тени в стальных шлемах. Но тут мы начали обниматься, смеяться, плакать, танцевать от радости, так как все наши тревоги и боль остались позади.

Это был передовой немецкий пост на юге. Мы больше не были добычей, за которой охотились. Мы больше не жили под угрозой немедленной смерти. Котел превратился в кошмарный сон, не более того.

Спасены! Да, спасены! Мы спаслись!