Текст книги "Штурмовая бригада СС. Тройной разгром"

Автор книги: Леон Дегрелль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 14 страниц)

Партизаны и англичане

Это произошло вечером в пятницу 4 мая 1945 года.

Мы начали прикидывать, что же делать: я сам, два моих адъютанта и шофер. Капитуляция немцев на севере рейха и в Дании стала фактом. Мы остались совершенно одни где-то на задворках Копенгагена в совершенно незнакомом районе. Мы занимали виллу генерала СС, который сейчас явно находился не в лучшем положении.

Самый молодой из моих офицеров вскочил.

«Завтра уже будет слишком поздно. Мы должны найти решение немедленно. Я намерен отправиться в немецкий штаб», – повторял он.

Он взял с собой шофера и положил на колени автомат. Через четверть часа в центре города он попал в лапы взбунтовавшейся толпы. Она набрасывалась на всех солдат, которые не успевали сбежать. Офицер, шофер и автомобиль погибли при неясных обстоятельствах.

В 23.00 положение дел прояснилось. Мы остались вдвоем. Больше у нас не было автомобиля. Нам не к кому было обратиться.

* * *

Ключ зашевелился в двери. Дверь открылась, и вошел человек.

Это был немец, гражданский, который лечился в Копенгагене. Он жил на этой же вилле, о чем мы даже не подозревали.

Этот парень всю вторую половину дня гулял по берегу моря. Сейчас он вернулся, чтобы лечь спать. Война окончилась? Это его не касается. Он не солдат. Поэтому он будет спокойно ждать развития событий.

Он разделся, надел зеленую пижаму и отправился перекусить тем, что осталось после нас.

Мы постарались вернуть его к реальности. Наше положение казалось ему несколько более сложным, чем его собственное.

«Разве вы не знаете никого, кто живет поблизости?» – спрашивали мы.

Он медленно пережевывал яйца под майонезом, затем сделал паузу. «Да, я знаю, что немецкий генерал-губернатор Дании живет в пяти минутах отсюда».

Нам не требовалось повторять. Мой адъютант сразу переоделся в гражданское и немедленно отправился на виллу доктора Беста. Мы нашли его на кухне, Бест сидел перед девятнадцатью чемоданами в полном отчаянии. Он не видел никакой возможности вырваться из осиного гнезда, в которое превратился Копенгаген.

Он сказал: «Я испробовал все. Если еще что-то возможно, офицер флота придет за вами через час и попытается вывезти вас на катере».

Мы прождали всю ночь в вестибюле. Никто не появился.

Утром на флагштоках перед всеми виллами поднялись красно-белые флаги. Катер патрулировал перед нашей террасой примерно в 100 метрах от берега. Грузовики, набитые «партизанами» в шлемах, с автоматами в руках носились по бульвару, как безумные. Все показывали на нашу виллу.

Нас явно собирались атаковать в самом ближайшем будущем.

* * *

Слуги отправились разузнать, что к чему. Город был охвачен волнениями. Народ убивал немцев. Несколько тысяч партизан хозяйничали на улицах. Немецкие штабы в центре Копенгагена были окружены взбешенной толпой.

Мы почти завидовали нашим товарищам, находившимся там. По крайней мере, они были все вместе и могли объединиться, чтобы дожидаться прибытия британских солдат. Нас двоих могли линчевать каждую минуту.

Из города доносился шум боя. Трещали пулеметы, и даже грохали пушки. Это была довольно шумная капитуляция. Мы спросили сами себя: когда и как все это доберется до нас?

Внезапно синий лимузин с нарисованными датскими флагами остановился перед дверью. Из него выскочил человек: «Быстро переодевайтесь в гражданское и садитесь в мою машину».

Через несколько секунд мы напялили брюки и пиджаки прямо поверх мундиров.

«Мы намерены попытаться прорваться через город», – сказал водитель, весьма странно одетый джентльмен ростом под два метра.

«А что, если на нас нападут?»

«Тогда мы ничего не сможем сделать. Вы должны оставить здесь свое оружие, даже пистолеты. Войска в Дании капитулировали. Мы уважаем слово рейха».

Мы вывернули карманы.

Автомобиль помчался вниз по аллее.

* * *

Наш водитель оказался офицером в гражданской одежде. Доктор Бест, как и обещал, сделал все возможное, чтобы спасти нас. Он серьезно рисковал. Некоторые немецкие корабли еще стояли в гавани Копенгагена. Мы намеревались пробраться туда. Но для этого нам предстояло пересечь весь город.

Едва мы выехали на бульвар, как встретили первое препятствие. Шесть партизан с автоматами на изготовку перекрывали путь к перекрестку.

Наш водитель притормозил и приветливо помахал им рукой. Они решили, что едет какая-то крупная партизанская шишка. Воспользовавшись неожиданностью, немецкий офицер нажал на газ. Мы проскочили таким образом еще несколько барьеров.

Чем ближе к центру города, тем гуще становилась толпа на улицах. Весь Копенгаген высыпал на улицы. Автомобиль продвигался вперед с большим трудом. Люди делали нам какие-то странные знаки.

Мы свернули на боковую улицу и снова выскочили на бульвар в пятидесяти метрах от бурлящей толпы, которая атаковала здание. Они вытаскивали оттуда каких-то гражданских. Группы партизан преграждали путь.

У нас было лишь несколько секунд, чтобы свернуть на боковую аллею. Но когда машина туда влетела, поворачивать назад было поздно. Мы влетели во двор казармы, на которой красовалась вывеска «Сопротивление».

Наш шофер совершенно невозмутимо двинулся вперед и заложил лихой разворот, объехал противотанковый надолб и изящно выскочил из логова зверя. Мы пролетели мимо вопящей толпы и на большой скорости бросились на соседнюю улицу.

* * *

Наш водитель прекрасно знал Копенгаген. Он сумел прорваться к гавани окольными путями, крутясь по каким-то тихим улочкам.

Время от времени мы видели толпы, которые грабили дома, принадлежащие «коллаборационистам». Каждый раз приходилось круто сворачивать, чтобы не влететь прямо в ловушку.

К несчастью, нам пришлось миновать копенгагенский вокзал, чтобы добраться до гавани. Как нам не попасться в руки противника, когда мы будем вынуждены проехать по одному из хорошо охраняемых мостов над железнодорожными путями?

Но в этот момент мое счастье снова повернулось ко мне лицом. Неожиданно началась сильная пулеметная стрельба. Это датские коммунисты попытались захватить портовое нефтехранилище в нескольких сотнях метров от моста. Немцы отбивались, как только могли, используя даже зенитные орудия.

Началась дикая суматоха. Гражданские, террористы и партизанские часовые бросились кто куда, прячась по домам. Счастливый миг! Машина взревела мотором и бросилась вперед, пролетев 30 или 40 метров узенького моста подобно стреле, подпрыгнула, снова опустилась и остановилась перед воротами. Мы находились перед входом в порт.

* * *

Даже здесь датские партизаны с пистолетами в руках и безоружные немецкие солдаты перемешались между собой. Я показал морскому офицеру свою награду – Рыцарский крест с Дубовыми листьями, который держал в кулаке. Совершенно невозмутимо он пригласил меня спуститься в катер, который доставил меня вместе с адъютантом к командиру 18 тральщиков.

Якорная стоянка Копенгагена представляла собой живописное зрелище. Глядя на сошедший с ума город, тут стоял целый немецкий флот во главе с великолепным крейсером «Принц Ойген», пришвартованным в бухте. Флаги Кригсмарине все еще гордо реяли на мачтах. На борту кораблей находились около 20 ООО человек.

Но все эти прекрасные корабли, стоящие у причалов, не позднее чем завтра станут добычей союзников. Неужели я спасся?

Командир дивизиона тральщиков был человеком решительным.

«Наша армия в Норвегии еще не подписала капитуляцию. Возможно, там у вас найдется шанс», – сказал он.

Но адмирал после недолгого совещания ответил, что идею бежать в Норвегию следует забыть.

* * *

Город сверкал в лучах вечернего солнца. В 15.00 командир показал мне радиограмму. Британская авиадесантная дивизия вот-вот приземлится в Копенгагене. Сотни британских транспортных самолетов садятся в аэропорту в нескольких километрах от нас.

Вечереет, 18.00.

Мотоциклы и джипы выгружаются из самолетов. Томми начинают выдвигаться в город. Толпа радостно приветствует их. В любую минуту следует ждать их появления на причалах.

Глаза командира дивизиона сверкнули, он отечески похлопал меня по плечу.

«Нет, никто не скажет, что немцы бросили вас!» – воскликнул он.

Он приказал молодому командиру тральщика: «Вы должны прорваться. Я хочу, чтобы вы доставили Дегрелля в Осло».

Подошел изящный военный корабль, серый, как вода, и стройный, точно зайчик. Я накинул тяжелый кожаный плащ и перешел на борт тральщика.

В 18.30, прямо под носом у англичан, которые уже мелькали в порту, мы полным ходом направились к берегам Швеции, а потом повернули на север.

Осло, 7 мая 1945 года

Стоя на носу военного корабля, на котором я в самую последнюю минуту спасся из Копенгагена, я вдыхал резкий пьянящий аромат моря.

На шведском берегу тихо гасла вечерняя заря. Берег был совсем рядом. Я смотрел на белые стены, высокие красные кирпичные дымовые трубы и темные холмы. На датском берегу в свете заката виднелись зеленые крыши замка Эльсинор, на фоне заката он выглядел романтично, как никогда.

Море сейчас было не более чем широкой рекой. Я спешил выбраться из этого бутылочного горлышка и добраться до Каттегата, чтобы увидеть, как краски враждебного неба медленно тают вдали.

Стемнело, и британские самолеты до сих пор нас не заметили. Дул свежий бриз. Я облокотился правым локтем о перила, чтобы немного помечтать, вдохнуть свежесть северного ветра и брызги, полюбоваться мириадами звезд. Море мерцало и светилось, казалось, оно уходит в бесконечность.

Наш корабль был быстроходным. Если мы хотели избежать атаки с воздуха, нам следовало добраться до норвежских фиордов до рассвета.

Никому на борту не было разрешено спать, так как в любую минуту мы могли налететь на мину. Но море было широким. В нем хватило места и для нас, и для мин. Мы не натолкнулись ни на одну.

Трижды за ночь самолеты союзников пролетали у нас над головой. Моряки сказали нам, что на море от них не меньше проблем, чем на суше.

Ночь была ясной.

Британские самолеты мешали сами себе тем, что летели буквально над самой водой. Мы старались ничем не выдать себя. Вероятно, они гадали, что же мы делаем в Каттегате, если война в Дании закончилась, однако летчики не проявляли настойчивости. Мы также были вежливы и старательно не замечали их.

Примерно в 08.00 мы увидели высокие коричневые и черные скалы Норвегии. Мы вошли в сверкающий Осло-фиорд. Ни единой лодки на горизонте. Вода фиорда была прозрачно-голубой и гладкой, как металл. По берегам фиорда виднелись деревянные дома, выкрашенные в синий, коричневый, белый и зеленый цвета и наполовину укрытые под елями. Я вспомнил немецкий десантный отряд, проходивший здесь таким же солнечным апрельским утром в 1940 году, между черными скалами фиорда.

Мы шли еще два часа.

Позади входа в гавань возникли крыши, колокольные башни, доки, краны и элеваторы.

Осло.

Было 10.00. Нам ответил гудок сирены. Мы подошли к стоящим у причала двум сверхмалым подводным лодкам, не превышавшим по размерам обычного каноэ, желтым, словно табачные листья.

Город Осло расположен в конце одного из самых разветвленных заливов в Европе. Город еще спал – воскресенье. Прошел ранний трамвай. Мы позвонили по телефону, и за нами пришел автомобиль. Он повез нас в горы, вплотную подступающие к Осло– фиорду с юго-запада.

Погода была прекрасной.

Тысячи девушек с красивыми фигурками в ярких прогулочных костюмах катили на велосипедах вдоль ручьев, серых и коричневых скал и черных елей. Они направлялись к лесистым холмам.

Мы дважды останавливались, чтобы спросить дорогу. Велосипедистки недоуменно смотрели на нас. Но каждая отрицательно качала головой. Война ощущалась и здесь, несмотря на мирный деревенский пейзаж, белокурые локоны этих очаровашек, их кокетливые красные и голубые брючки.

Мы добрались до замка кронпринца Олафа, стоящего на вершине скалы, где я встретился с немецким рейхкомиссаром Норвегии доктором Тербовеном. Он принял меня немедленно, выражение лица Тербовена было довольно беззаботным, глаза весело поблескивали.

Я объяснил ему свой план. Я хотел немедленно попасть на северный фронт в Норвегии. До тех пор, пока продолжается война против коммунизма, мы хотели, чтобы наш легион в ней участвовал. Другие валлоны присоединятся к нам в самом ближайшем времени.

Но, судя по всему, доктор Тербовен уже получил грустные новости, так как покачал головой. Он заговорил со мной о Швеции и Японии. Но я думал о Нарвике и Нордкапе.

Тербовен имел вполне удовлетворительный старый французский коньяк, который и предложил мне вместе со сносными сандвичами. С террасы замка открывался прекрасный вид на залив. Это было незабываемое зрелище – фантастическая игра голубых, белых, коричневых и зеленых оттенков. Если мир столь прекрасен, почему же в сердцах людей бушует ненависть?

Доктор Тербовен зарезервировал для меня апартаменты в Осло. Он обещал информировать меня обо всех новостях. Я поехал назад по переливающейся всеми цветами долине. Я больше не видел, как я сумею отсюда вырваться.

* * *

Я принял ванну и снова начал слушать радио. Союзники торжествовали, но я был слишком утомлен и сразу уснул.

На следующий день, 7 мая, я услышал торжественную передачу лондонского радио. В ней триумфально сообщалось об окончании охоты. Общая капитуляция рейха была неизбежна. Теперь это был вопрос времени, часы, если только не минуты.

Норвежский премьер-министр Квислинг, с которым я не был знаком, пригласил меня в королевский дворец.

Я прибыл в 11.30, после прогулки по улицам. Два больших и красивых белых полотнища свешивались по обе стороны лестницы белого мрамора. Королевская мебель была потрепанной. Перед дворцом, как и положено для королевской резиденции, стояла позеленевшая от времени конная статуя, испещренная птичьими какашками.

Квислинг казался раздавленным судьбой. Мы побеседовали совсем недолго, полчаса. Тербовен просил успокоить его, после чего у меня отпало всякое желание разговаривать с ним. Казалось, его что-то гложет изнутри. Лицо его было помятым, глаза бегали по сторонам, пальцы барабанили по столу. Этот человек ощущал себя погибшим.

Я был его последним посетителем. Вечером того же дня он помчался к шведской границе, но его завернули назад и ночью вернули в Осло. Больше его никто из нас не видел, а через пару месяцев Квислинга расстреляли.

* * *

Эти события никак не отразились на вкусе бургундского, которое подавали в отеле. Я получил отличную бутылочку на ланч, но радио помешало мне насладиться вином. В 14.00 было объявлено, что выступает министр иностранных дел рейха.

Выступление этого человека в подобных обстоятельствах? Я знал заранее, в мельчайших деталях, что он скажет, еще до начала речи. Капитуляция рейха была полной: в Богемии, в Латвии, на Крите, в портах Атлантического побережья Франции. 300 ООО солдат в Норвегии были брошены на произвол судьбы, как и все остальные. Почему Германия должна продолжать сражаться и жертвовать жизнями немецкого народа теперь, когда последние клочки немецкой земли – от Шлезвига до Судет – заняты противником?

С немецкими войсками в Скандинавии обращались корректно – репатриировали и освободили. Немецкие войска на Крите даже получили воинские почести. Они вернулись в страну, сохранив оружие.

Но для нас, иностранных добровольцев, это был кошмар.

Я простоял у окна весь вечер. Что толку горевать? Я сделал все, что мог. Я упрямо держался до конца, без малейших колебаний. Больше не было смысла бежать на север. Нордкап тоже капитулировал.

Толпы собирались на улицах, но более спокойные, чем в Копенгагене. Девушки размахивали флагами. Немецкие солдаты ходили по улицам, и норвежцы на них не нападали. Шум, казни и самоубийства начались только с приходом партизан, которые спустились с окрестных гор на следующий день.

Я ожидал новостей от доктора Тербовена. В 18.00 он вызвал меня во дворец принца Олафа.

* * *

Доктор Тербовен встретил меня в компании своего друга генерала Редиса. Они были совершенно спокойны. Тем не менее на следующее утро их обоих нашли истекшими кровью, с пистолетами в ледяных руках. Никто не захотел передавать Норвегию победителям.

Мы снова вместе любовались на очаровательный пейзаж. Официант подавал нам напитки, словно мы были в саду на невинной весенней вечеринке.

Тербовен сказал мне замогильным голосом: «Я просил Швецию предоставить вам убежище. Они отказались. Подводная лодка могла бы доставить вас в Японию, но капитуляция полная. Подводных лодок больше нет.

В аэропорту у подножия горы все еще стоит частный самолет. Он принадлежит рейхсминистру Шпееру. Вы хотите попытать счастья и ночью добраться до Испании?»

Мы быстро подсчитали кое-что. От Осло до Пиренеев 2150 километров по прямой линии. В теории самолет имеет дальность полета 2100 километров.

Если лететь на большой высоте, чтобы сэкономить топливо, до Пиренеев можно и дотянуть.

У меня не было выбора.

Я согласился.

Последние две недели я рисковал жизнью ежедневно. Почему бы не рискнуть ею в последний раз?

* * *

Еще раз я отправился в Осло, улицы которого были переполнены.

Отель совершенно опустел. Все двери были открыты. Даже персонал куда-то исчез.

Мне пришлось ждать, мы не могли взлететь, пока окончательно не стемнеет. Я должен был тайно прибыть на аэродром.

В 23.00 симпатичный кудрявый пилот с ладонями, большими, как ласты, с Германским крестом в золоте на кителе пригнал к отелю маленький автомобильчик. Вместе с моим последним офицером мы залезли в него.

Радостные толпы были повсюду. Я все еще был в мундире штандартенфюрера СС с Рыцарским крестом на шее. Десятки тысяч белокурых юношей и девушек толпились на улицах, однако они, улыбаясь, отходили в сторону, чтобы пропустить автомобиль.

За границами Осло не было ни одного противотанкового заграждения. Наш пилот в темноте привез нас прямо к самому самолету.

Экипаж занял свои места.

Через минуту мы были в воздухе.

ГЛАВА 5

Жребий брошен

После того как самолет покинул землю Норвегии, я испытал огромное облегчение. Закончилась мучительная неопределенность. Теперь все стало ясно. Когда самолет сядет, мы будем либо спасены, либо окончательно погибнем.

Жребий брошен! Жизнь или смерть! Скоро мы узнаем это точно. Мне больше не о чем размышлять, нечего обсуждать и взвешивать.

Время шло к полуночи. Война в Германии, если верить радио, завершилась в 14.00. Тем не менее капитуляция официально вступит в силу только на следующий день 8 мая.

Мы находились между войной и миром, между небом и землей. Пока мы летели над Скагерраком. С этого момента только компас на приборной панели да чудесное искусство пилота могли провести нас сквозь шторм. Естественно, мы не могли запросить по радио пеленги. У нас даже не было карты Европы.

Все, что имели наши пилоты, – это великолепная карта Норвегии!

Один из них вдобавок раздобыл карту Франции, вырванную из карманного атласа. На ней были изображены ровно три реки: Сена, Луара и Рона.

Мы поднялись на высоту 4000 метров, чтобы экономить топливо, но шторм быстро вынудил нас спуститься обратно.

* * *

Понятно, что наш одиночный самолет, который намеревался пролететь более 2000 километров над оккупированной территорией, двадцать раз подвергался риску быть сбитым. Нашим единственным шансом на спасение был разгульный праздник, который начался после полудня в лагере союзников.

На всех аэродромах Запада праздновали победу, лились реки виски и шампанского. Тысячи английских и американских пилотов, освободившись от обязанности нести ночные дежурства, напьются до потери сознания к тому моменту, когда наш «Хейнкель» будет пересекать их зону ответственности. Из всех ночей эта была самой подходящей для бегства.

Кроме того, кто бы мог представить, что одиночный самолет, гордо несущий свастику на киле, осмелится пролететь над Голландией, Бельгией и всей Францией, когда война уже закончилась? Кроме того, кто мог представить, что один из самолетов рейха, вылетев из Норвегии, полетит вдоль побережья Шотландии? По правде говоря, мы сначала прибегли к такому обману, направившись прямо к берегам Англии, а затем повернув в сторону континентальной Европы, словно бы мы летели из Англии.

Я следил за темной землей внизу. Автомобили неслись по дорогам со включенными фарами. Маленькие города сверкали, точно горящие коробки со спичками. Все люди наверняка пили и пели.

Однако примерно в 01.30 я заметил нечто тревожное. Позади нас появился луч огромного прожектора, который начал обшаривать небо.

Мое сердце забилось чаще.

* * *

Несмотря на празднества на земле, нас обнаружили. Прожектора ощупывали нашу высоту. Затем далеко впереди зажглись новые. Аэродромы были очерчены ясно видимыми световыми дорожками. Летные полосы сияли, точно белое полотно.

Наша машина летела так быстро, как только могла, чтобы поскорее удрать от этих проклятых огней, но тут же впереди поднимался новый световой столб, чтобы захватить нас. Консоли крыльев словно искрились.

Затрещало радио. Союзники спрашивали: «Кто вы? Что вы делаете?»

Мы не отвечали. Мы удирали, выжимая полный газ.

* * *

Подо мной была Бельгия. Там был Антверпен, сиявший огнями в первую ночь вернувшегося мира. Я думал о наших реках, о наших дорогах, обо всех городах, где я бывал, равнинах, холмах и старинных домах, которые я так любил. Эти люди, которые сейчас находились внизу, люди, которых я хотел поднять, привить благородство, вернуть на путь славы… Слева я увидел огни Брюсселя, большую черную кляксу леса Суанье, который был моим любимым домом.

О! Какое несчастье – потерпеть поражение и видеть крушение своей мечты! Я сжал зубы и постарался сдержать набежавшие слезы. Итак, ветреной ночью, преследуемый злой судьбиной, я послал последнее прости небу моей родины.

Мы еще не пролетели Лилль. Лучи прожекторов продолжали преследовать нас.

Но чем дальше мы продвигались на юг, тем больше крепла надежда, что нам удастся обмануть смерть.

Мы приближались к Парижу, над которым наш «Хейнкель» пролетел на очень малой высоте. Я мог видеть улицы и площади, серебристые от огней.

Мы все еще были живы. Мы пролетели над Босэ, Луарой, Вандеей. Вскоре мы окажемся над Атлантикой.

Однако пилоты обменивались встревоженными взглядами. Наверняка сейчас опасность быть сбитыми зенитками или истребителями союзников заметно снизилась, но зато топливо начало подходить к концу.

Ночь была непроглядно-черной.

Я с тревогой искал землю. Наручные часы показывали пять утра. В темноте появилось некое призрачное свечение, я его сразу узнал. Это было устье Жиронды. Мы летели правильным курсом.

Мы едва не зацепили пляшущие гребни волн на краю пляжа. На востоке, далеко, на самом краю неба, горизонт постепенно разгорался.

А топлива у нас становилось все меньше и меньше.

В призрачном мерцании приборов я вглядывался в лица пилотов.

Самолет летел все медленнее и ниже.

Мы пролетели мимо Аркашона. Я однажды жил там в прекрасной сосновой роще. Гавань была освещена, словно в День взятия Бастилии.

Издали мы увидели черную массу – Ланды, высящиеся посреди сверкающего озера Бикаросс.

Моторы «Хейнкеля» несколько раз чихнули.

Один из пилотов раздал нам спасательные жилеты. Указатель топлива стоял на нуле. Мы могли упасть в море в любой момент.

Нервничая все сильнее, я вглядывался туда, где должны были находиться Пиренеи. Уже практически рассвело.

Должны были показаться горные пики, но мы не могли их видеть.

Моторы чихали все чаще и громче.

На юго-востоке вдали показалась голубая неровная линия. Это были Пиренеи.

Но продержимся ли мы в воздухе достаточно долго, чтобы дотянуть до Испании?

Из-за шторма мы пролетели почти 2300 километров. Нам приходилось класть самолет то на левое, то на правое крыло, чтобы остатки бензина из баков текли к моторам.

Я знал район Биаррица и Сен-Жан-де-Люс. Но я с трудом различал белеющий изгиб горной цепи в устье Бидассоа.

Однако самолет больше не желал мучиться и опустился почти к самой воде. Нам оставалось проделать еще около 20 километров до испанского берега.

Нам пришлось выпустить красную ракету – сигнал бедствия. Два патрульных катера пошли к нам от французского берега.

Это катастрофа! Особенно потому, что мы уже видели мигающий вдали испанский прожектор!

Было странно видеть белые барашки на гребных волнах и плещущееся море прямо под собой, оно уже было готово проглотить нас. Но мы все еще не падали. Берег становился все ближе, скалы поднимались навстречу нам, черные и зеленые пики, почти утонувшие в густой тени.

Внезапно пилот поставил самолет вертикально, почти перевернув его на спину, и пробудившиеся моторы всосали последние капли бензина. Затем он перескочил через каменистый холм и с ужасным грохотом зацепил несколько красных черепичных крыш.

Времени размышлять не осталось.

Впереди мелькнула узкая чистая полоска песка. «Хейнкель», который так и не выпустил шасси, заскользил на брюхе со скоростью 250 километров в час. Я увидел, как взорвался правый мотор, превратившись в клубок огня. Машину развернуло, она понеслась к морю и влетела в воду, где и остановилась.

Вода хлынула в заднюю кабину и поднялась до пояса. На пляже Сан-Себастьяна метались гражданские гвардейцы в странных черных шляпах, они были страшно возбуждены. Несколько испанцев, голые, как жители Таити, поплыли к нашему разбившемуся самолету.

Они вытащили нас на крыло нашего бомбардировщика, а потом перенесли в лодку. Примчалась «Скорая помощь».

Ну вот, война закончилась и для нас.

Мы остались живы, Бог нас спас.

Мои раны можно было счесть его благословением.

Я провел несколько месяцев на больничной койке, но сохранил свои силы и свою веру.

Я не испытал горечи, как те, кто оказался в руках наших противников.

Я уцелел, чтобы записать для истории деяния моих солдат. Я мог защитить их от лживых врагов, не знающих, что такое доблесть. Я мог рассказать героический эпос о боях на Донце и Дону, на Кавказе и в Черкассах, в Эстонии, Старгарде и на Одере.

Однажды священные имена наших павших снова будут произноситься с гордостью. Наш народ, услышав эту историю славы, ощутит, как сердце забьется чаще. И он узнает своих сыновей.

Да, мы были полностью разбиты. Нас рассеяли по всему миру и безжалостно преследовали.

Но мы могли смотреть в будущее с гордо поднятой головой. История воздаст должное доблести наших солдат. Мы пожертвовали своей юностью в борьбе против мерзостей этого мира. Мы сражались за Европу, за ее веру, за ее цивилизацию. Мы поднялись до высот искренности и самопожертвования. Раньше или позже Европа и весь мир признает справедливость нашего дела и чистоту наших помыслов.

Злоба умирает, задохнувшись собственной глупостью и ущербностью, но величие бессмертно. И мы живем в величии.