Текст книги "В одежде человека. Сфинкс или робот"
Автор книги: Леена Крун
Жанр:
Детская проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)
Сколько раз поднимался я по этой лестнице.
Сколько раз открывал эту дверь.
Смотрел из окна во двор. Грелся у камина. Сидел за этим столом. Спал на этой кровати.
3. Топелиус
На следующий день пришло письмо от папы. Папа предлагал приехать к нему в гости на недельку-другую.
– Ну, вот и хорошо, поедешь завтра утром, – сказала мама.
– Не знаю, смогу ли я завтра…
Неужели это Эмиль сказал?
Он даже сам удивился. Разве не он с нетерпением ждал этого письма с тех пор, как начались каникулы? А оно пришло только сейчас, когда лето уже почти прошло…
На самом же деле Эмилю стало страшно. Ведь у папы теперь новая жена, Ирмели, и маленькая Марья, которую Эмиль еще ни разу не видел. А потом он подумал о пеликане. По какой-то необъяснимой причине он боялся оставить пеликана одного в городе. Хотя сам не мог понять, почему.
Именно поэтому в его голосе совсем не было радости, когда он сообщил о своем отъезде пеликану:
– Я завтра еду домой.
Пеликан побледнел.
– Насовсем?
– На пару недель, – поспешно добавил Эмиль.
– Но потом начнутся занятия в школе, и у вас, наверное, совсем не будет времени заходить ко мне.
– Мы что-нибудь придумаем, – заверил его Эмиль. – Я обязательно буду заходить.
Пеликан торжественно пожал мальчику руку.
– Я очень рад за вас. Счастливого пути, Эмиль! Счастливого пути!
Эмиль уезжал рано утром. Мама перед работой проводила его на вокзал. Посадила в вагон и помогла убрать чемодан на верхнюю полку.
– Подожди меня здесь, – сказала она. – Я сейчас вернусь.
Эмиль видел из окна, как она побежала к киоску на вокзале. Когда она вернулась, в руках у нее была большая плитка шоколада. Она сунула ее Эмилю в карман.
– Мама, поедем вместе.
– Я не могу, Эмиль.
Ее лицо стало серьезным и строгим.
– Ну все, мне пора, а то поезд вот-вот тронется.
Она крепко обняла Эмиля. Он даже смутился, мама редко так делала. Тихо, почти беззвучно поезд тронулся. Мама стояла на мосту и махала ему рукой. Ее грустное лицо становилось все меньше и меньше.
Незаметно промелькнули привокзальные здания, и вдоль дороги потянулись промышленные территории и жилые районы. Высокие многоэтажные дома стояли вплотную друг к другу и были как две капли воды похожи на тот, в котором жили теперь Эмиль с мамой. Но постепенно зеленых островков между кварталами становилось все больше, они ширились, густели и сливались друг с другом, пока не превратились в широкую лесную полосу. За лесом шли поля, по которым ползали молотилки и стояли, как солдаты в карауле, желтые снопы.
Потом настала очередь настоящих лесов. Утреннее солнце с трудом пробивалось сквозь густые кроны елей и сосен, отчего мохнатая зелень сияла и искрилась. Снова замелькали дома. Но теперь уже не двенадцати– и даже не четырехэтажные, а маленькие деревянные домики, красные и желтые, с зеленой изгородью вокруг. В саду болтались качели, на веревке между березами сушилось белье… За домами потянулись серые сараи. Сверкнуло озеро. Поезд уходил все дальше и дальше на север, вглубь страны.
Интересно, изменился ли папа? И как там Йеппе, который всегда так весело вилял хвостом при встрече? Наверное, потолстел и постарел. Папа вечно подкармливает его сахаром и не верит, когда ему говорят, что сахар собакам вреден. Эмиль подумал, что наверняка увидится со своим другом Отто, старшеклассником, который собирается после окончания школы в город, учиться на электрика. Бывало, они вместе с Отто забирались на сеновал и тайком листали там старые номера «Плейбоя».
Но на самом деле Эмиль знал, что даже если папа, Йеппе и Отто совсем не изменились, то изменился он сам, и этого он больше всего боялся.
Папа стоял на перроне в клетчатой рубашке и вельветовых штанах. Раньше он никогда таких не носил. Эмиль заметил его еще из окна поезда, но не стал махать рукой, а наоборот, отодвинулся подальше от окна. Он словно тянул время, не спешил первым выйти из поезда, а терпеливо ждал, пока все пассажиры спокойно выгрузят на перрон свои чемоданы, коробки, удочки, плавательные круги, торты и мяукающие корзинки.
– Здравствуй, Эмиль, – сказал папа.
Это прозвучало как-то слишком торжественно. В городе никто не говорит «здравствуй», все говорят «привет».
Они не стали обниматься, а только пожали друг другу руку. Правда, потом папа весело похлопал Эмиля по плечу, и Эмиль вздохнул с облегчением.
– Поедешь на багажнике? – с улыбкой спросил папа.
Эмиль сто раз ездил на багажнике старого папиного велосипеда. Но сегодня все было по-другому. Он постеснялся обхватить папу за пояс, а потому держался за пружины под сиденьем. Ноги Эмиля почти касались земли, и это тоже было в новинку.
Ехали быстро и по пути не разговаривали. День был жаркий, и на спине у папы проступили капельки пота.
Бабушка Отто стояла у курятника и махала им рукой. Самого Отто во дворе не было.
Клен у ворот подрос и потемнел. Затаив дыхание, Эмиль посмотрел на дом, который приветливо выглядывал из-за кустов сирени. Но… о, нет! Как же так! Дом больше не был приветливо красным. Его перекрасили в светло-коричневый цвет.
Никто не выбежал с лаем навстречу Эмилю. Цепочка, на которой раньше сидел Йеппе, одиноко болталась у пустой будки.
– Папа, а где Йеппе?
– Йеппе умер.
Эмиль не спросил, как и когда это произошло. Зачем? Он вспомнил, как злился на Йеппе, кричал на него и однажды даже пнул, правда, босой ногой.
Папа резко затормозил, и Эмиль спрыгнул на землю. Вот и приехали.
У малышки Марьи были такие же рыжие волосы, как у Ирмели, ее мамы, – только нежные, как пух, и топорщились на затылке, как у маленького птенчика. Она только что научилась смеяться, и было видно, что Эмиль ей понравился. Он держал ее за руки и кружился вместе с ней по комнате, а она смеялась влажным и беззубым, как у маленькой старушки, ртом.
Но Ирмели испугалась, увидев, как они кружатся. Она выхватила Марью из рук Эмиля:
– Как ты обращаешься с ребенком!
Марья заревела, а Эмиль попытался объяснить:
– Но ей же понравилось. Честное слово. Она только что смеялась.
– Сейчас она тоже смеется, да?
И Ирмели унесла малышку в свою комнату, а Эмиль решил сходить в гости к Отто.
– Здрасте, а Отто дома?
– Нет, он ушел к Рите. Она тоже скучает дома одна.
Надо было сразу догадаться, Отто никогда не бывает дома. А если и бывает, то непременно с Ритой. А когда они все вместе, то Отто смотрит на Эмиля словно свысока. Еще бы, ведь ему уже пятнадцать. Говорят, что Отто и Рита помолвлены. Это, конечно, шутка, но всё равно все болтают.
Эмиль знал, что такое помолвка, но ему казалось, что так можно сказать только о взрослых людях, а не о таких, как Отто и Рита. Правда, Рита выглядела взрослой, у нее даже грудь появилась, и уже давно. Когда они еще все вместе ходили в школу, какой-то учитель сказал, что Рита рано созрела. Наверняка он имел в виду именно грудь.
Эмиль забрался на сеновал и отыскал спрятанные там старые журналы. На первой же фотографии он как раз увидел грудь.
Эмилю стало грустно. Он сложил журналы в стопку, положил их под голову и стал смотреть, как августовское солнце пытается сквозь доски крыши пробить темноту сарая.
Он вернулся домой, но это был уже не его дом. Не тот, по которому он скучал долгие месяцы. Его дом был красного цвета, а у веранды все время крутился и махал хвостом Йеппе. В его доме мама по вечерам долго крутила ручку радио, пытаясь найти музыку по душе, а найдя ее, громко кричала:
– Атос, тебе слышно?
Теперь в доме была новая мягкая мебель и магнитофон, а старое радио, деревянный стол и старый деревянный диван исчезли. Там все было такое новое, что Эмилю было трудно там находиться. Ему казалось, что даже воздух стал другим. И хотя окна и двери были по-прежнему на своих местах, Эмилю казалось, что без него старый дом разобрали и увезли в неизвестном направлении, а на его месте поставили новый светло-коричневый. Даже дверь, широкая входная дверь с глазками сучьев, которые Эмиль знал наперечет, хоть и прежняя по виду, скрипела по-новому.
Иногда в городе Эмиль подолгу глядел в зеркало, надеясь разглядеть глубоко-глубоко внутри зрачка маленький красный домик с белыми наличниками в окружении зеленых кленов – настоящий дом, где в тени сиреневых кустов весело лаял Йеппе.
Пожалуй, теперь это было единственное место, где можно было увидеть этот старый красный дом. Там он всегда с ним. И хотя нелегко все время носить его с собой, Эмиль мужественно его нес и будет носить еще долго.
«Это когда кто-то долго и мучительно носит в себе неизлечимую болезнь», – так пеликан говорил? Значит, это тоже хроническая болезнь?
Только теперь Эмиль понял, что значит «прошлого не вернуть». Теперь у него было свое прошлое, ведь без этого нельзя стать человеком.
Вечером Эмиль лежал в своей комнате, где из вещей, которые раньше принадлежали ему, осталась только старая железная кровать. Он слышал, как разговаривают в спальне папа и Ирмели. Дверь была плотно закрыта, и он не мог разобрать слов, но их голоса звучали то громче, то тише. Было понятно, что они ссорятся. Эмиль заснул, но и во сне продолжал слышать эту ссору, которая никак не прекращалась.
Утром Эмиль сидел на веранде и чистил картошку в плавках и с полотенцем на шее. Он собирался пойти на пляж, но Ирмели окликнула его из кухни, где мыла посуду. Сунув ему под нос тазик с картошкой, она сказала:
– Почисти-ка, прежде чем идти купаться.
Эмиль хотел возмутиться, но Ирмели повернулась к нему и добавила:
– Ты мне этим здорово поможешь, Эмиль.
Мокрой рукой она убрала с его лица прядь волос.
Эмиль сидел на веранде и все еще чувствовал на лбу прикосновение руки Ирмели, слышал ее голос, называющий его по имени. Лицо Эмиля пылало, он чистил картошку и очень хотел, чтобы Ирмели снова позвала его, также нежно. Эмиль. Эмиль. Эмиль.
Вдруг кто-то с тяжелым вздохом сел рядом и закурил. Папа.
– Как дела у мамы?
Эмиль давно ждал этого вопроса, но прозвучал он только сейчас.
– Все хорошо, – сказал он, хотя хотелось сказать совсем другое. Что мама страшно устала и все время нервничает, и что у них вечно нет денег, и что город… Но что папа знает о городе?
Было тихо. Табачный дым медленно поднимался в небо. Эмиль краем глаза смотрел на папу. Он заметил обветренную щеку, поры на крыльях носа и светлую морщину в уголке рта, которая пропадала, когда папа вытягивал губы, затягиваясь сигаретой. Было время, когда Эмиль без стеснения прижимался к этой щеке и двумя руками обнимал папу за шею. И тогда он чувствовал, как бьется в его руках папино сердце. Теперь он никогда больше этого не почувствует. И не захочет.
– Как там в прачечной? Очень тяжело?
– Я никогда там не был.
– А мама тебе не рассказывала?
– Нет.
Папа бросил окурок в песок и затушил носком сапога. Почти вся картошка была почищена.
– Ну а ты, нашел себе новых друзей?
– Одного нашел.
Этим одним был пеликан, Папагено, господин Хурулайнен. Но другом ведь можно назвать не только человека.
– Очень хорошо. С людьми надо общаться.
Но пеликан не человек. И вдруг Эмилю страшно захотелось увидеть его умные желтые глаза, смешной васильковый халат и большой клюв.
Эмиль встал. Просьба Ирмели была выполнена.
– Пойду искупнусь.
Казалось, папа даже обрадовался.
– Пойди, пойди, конечно. Теплых дней-то осталось всего ничего.
Эмиль взял таз с картошкой и направился в сторону кухни, но голос папы его остановил:
– Эмиль?
– Что?
– Тебе ведь не скучно? Отто все время пропадает где-то, да и вообще, тут всё так… изменилось. Да еще и Йеппе взял и умер.
Эмиль стоял спиной к отцу, голос его был тверд.
– Нет, не скучно.
– Ну и хорошо, – вздохнул папа. – Очень хорошо.
– Угу, – промолвил Эмиль. – Я пойду на речку. Он медленно шел с полотенцем на плечах по проселочной дороге. Рожь в поле склонилась под тяжестью колосьев. Он сорвал один и растер в ладонях. Спелый. На следующей неделе косить начнут.
Но к тому времени он уже будет в городе.
Белое полотно– Вот так сюрприз! Вы уже вернулись! – Пеликан открыл дверь, улыбаясь во весь клюв. – Добро пожаловать снова в город. Надеюсь, вам стало лучше?
– Но я не болел.
– Ах, простите, я запамятовал. Простите, пожалуйста.
Все было как прежде. Пеликан был, как всегда, ужасно вежлив. Эмиль был рад снова видеть халат с васильками, который, казалось, и его обладателя делал васильково-лучистым.
Мальчик сел в кресло и достал из сумки букварь. Но пеликан замотал головой.
– Букваря больше не надо. Пока вы были в своей милой деревне, я научился довольно сносно читать про себя. Так что, думаю, в уроках необходимости больше нет.
В доказательство он взял с полки книжку, открыл ее и начал читать. Это были, вероятно, книги хозяйки квартиры, потому что вряд ли пеликан смог бы позволить себе собственную библиотеку.
Он читал:
«– Пошли, котенок, пора домой.
Она яростно накинулась на него:
– Тебе что, не терпится поливать свои проклятые бегонии?
– Тише, котенок…
– Руки прочь, насильник чертов! – заорала она изо всех сил и плеснула ему в лицо остатки из стакана. Там было не больше чайной ложки виски и пара кусочков льда.
– Черт побери, бэби, я твой муж! – заорал он в ответ, хватаясь за платок и вытирая лицо. – Дошло? Твой муж.
Она страстно зарыдала и бросилась в его объятия. Я обошел их и вышел вон. На всех вечеринках всегда одно и то же: те же коктейли, те же диалоги».
– Значит, коктейль – это какой-то напиток, – задумчиво произнес пеликан.
– Думаю, да, – сказал Эмиль.
– Надо как-нибудь попробовать. Говорят, от него становятся веселее. А вы уже пробовали?
– Пробовал. Однажды на Рождество мне налили чуть-чуть.
– И что, стало весело?
– Мне и до этого было весело. А вино показалось кислым.
– Полагаю, меня обманули. Вот, например, эта девушка в книге, разве ей весело? По-моему, она просто кипит от злости. И плачет. Но как вам понравилось мое чтение? Хорошо я читал?
Эмилю пришлось признать, что читал пеликан отлично. С грустным видом он убрал букварь в сумку и собрался уходить – его услуги больше были не нужны.
– Разве вы не останетесь на чашечку чая? Неужели вам неинтересно, что со мной случилось, пока вас не было? – удивленно спросил пеликан.
– Конечно, интересно.
Эмиль облегченно вздохнул и снова забрался в огромное мягкое кресло. Пеликан ушел на кухню за чайником.
Разливая чай по чашкам, пеликан начал свой рассказ:
– Удивительное дело, пару дней назад во время вечерней прогулки я обнаружил странное место. Я заметил на улице очередь и просто из любопытства встал в конец. Это удовольствие стоило целых десять марок.
Потом я вместе со всеми прошел в темный зал, в котором стояли стулья, как в опере. Люди рассаживались на стульях и смотрели на белое полотно на стене. Неожиданно над головами сидящих вспыхнул луч света, и вместе с ним появился звук и живые картинки. Белое полотно стало окном, через которое все было видно. Это было похоже на оперу, но в то же время это была не опера.
Мы сидели в темноте и смотрели через это окно в светлую комнату. В комнате был молодой человек с красивой женщиной. Они разговаривали, но как-то совсем по-особенному. Я никогда прежде не слышал, чтобы люди так разговаривали друг с другом.
Женщина полулежала на диване, держа в руке длинную сигарету.
– Эдуард, – томно сказала она. – Ты предал меня, этакий негодник.
– Это неправда, – возмутился юноша. – Не верь, это все злые языки!
– И ты готов поклясться, что это не ты писал?
Она с гордым видом швырнула ему в лицо какую-то бумагу.
– Это ошибка! Меня неправильно поняли! – оправдывался юноша. – Я стал жертвой интриг.
Он опустился перед ней на колени, картинно заламывая руки.
Мне было жаль его, но в то же время я чувствовал себя ужасно неловко, наблюдая такую интимную семейную сцену, поэтому я встал и ушел из зала. До сих пор не могу понять, знали ли те люди, что за ними наблюдает целый зал, или это тоже своего рода опера? Может, они все это показывали только для зрителей? Объясните мне.
– Да, вы правы, – заверил его Эмиль.
– Так я и думал, – вздохнул пеликан. – Вчера я снова проходил мимо этого странного места и решил взглянуть, что на этот раз будут показывать в окне. Женщины и молодого человека не было, комната тоже исчезла. На этот раз в окне была видна дорога. Мы мчались по этой дороге, я и другие зрители, весь зал, и мимо нас проплывали странные пейзажи. Это так сложно понять: мы были одновременно и здесь и там, в темноте зала и под ярким солнцем пустынной дороги. Мы неслись как сумасшедшие и в то же время не двигались с места. Мы были не там, где были на самом деле, и делали не то, что делали в действительности. Такого я никогда не испытывал прежде, когда был птицей.
События сменяли друг друга с невероятной быстротой. В окне были люди, которые ходили и разговаривали, открывали и закрывали двери, влюблялись и ссорились. Они то сидели в красивых комнатах, то через миг были уже где-нибудь в другом месте: скакали на лошадях в чистом поле или бороздили океан на большом корабле. И где бы они ни оказались, мы всегда следовали за ними.
А еще там был мужчина, который пришел в празднично украшенный дом и достал из кармана какой-то блестящий предмет. Он указал этим предметом, словно пальцем, на другого человека. Раздался громкий хлопок, и тот человек упал на пол, истекая кровью. А потом еще другие люди падали в той комнате. Это было ужасное зрелище, но люди вокруг меня сидели спокойно, и никто из них не бросился на помощь. Я тоже – к своему стыду – не двинулся с места.
Но вскоре и помогать уже было некому. Дом исчез, вместе с ним мужчина и все лежащие на полу люди. Перед нами снова была дорога, и мы мчались вперед навстречу новым событиям и приключениям, новому счастью и новым страданиям. Потом в зале зажегся свет, и дорога исчезла.
Окно снова стало белым полотном, и его задернули красной занавеской. В опере тоже закрывают сцену занавесом, после того как зрители, шумя и толкаясь, покидают зал.
Когда вы позвонили в дверь, я как раз размышлял о том, что произошло в темном зале. Теперь я думаю, что все это была иллюзия, картинка, отражение. На самом деле всего этого не было.
А еще я подумал, что люди почему-то хотят быть обманутыми и наслаждаются иллюзией. Я понял это еще в первый день своего пребывания среди людей. Им не хватает той реальности, которую они видят. Им недостаточно одного мира, и поэтому они выдумывают себе все новые и новые.
Стекло и алмазОднажды в ванной у пеликана Эмиль заметил на стене фотографию в рамке. На ней была девушка в белой балетной пачке и пуантах. Ее темные волосы были гладко зачесаны назад и собраны в пучок.
В тот же вечер пеликан произнес странную речь о женской красоте:
– У женщин необычайно красивые уши, – сказал он. – У птиц уши совсем не такие, у нас только ушные отверстия, которые скрыты под перьями. А у женщин уши нежные, как лепестки роз, и очень красивые.
– Я знаю одну девушку, – задумчиво продолжал он. – Она умеет очень хорошо слушать. А еще она умеет танцевать. В «Лебедином озере» у нее роль одного из маленьких лебедей. Она самая лучшая и самая красивая.
– Это ее портрет висит в ванной комнате? – осторожно спросил Эмиль.
– Да, – кивнул пеликан и закрыл глаза. – На сцене она, как я: птица и одновременно человек. Но она очень красивая птица – лебедь, а я неповоротливый пеликан. Ее зовут Хелена, друзья называют ее Леной. На днях ее искал наш оперный арфист. Я увидел ее в кафе, подошел и сказал: «Хелена, вас ищет арфа». Она мило улыбнулась и сказала: «Зовите меня просто Леной».
Вчера я снова видел ее, она вышла из гримерной, у нас как раз кончилась репетиция. «Здравствуйте, Лена», – сказал я. «Здравствуйте, господин Хурулайнен, – улыбнулась она в ответ. – Как прошла ваша репетиция?» Я сказал, что сегодня репетиция была не очень, потому что два сопрано охрипли. Она сказала, что у них тоже сегодня не клеилось, потому что прима-балерина была не в духе.
Тогда я предложил: «Может, исправим этот день парой пирожных?» Хотя, как вы помните, к пирожным я равнодушен. «Вообще-то я на диете, – сказала она, – но думаю, от одного маленького пирожного вреда не будет».
Мы спустились в кафе, я угостил ее кофе с пирожным – она выбрала «корзиночку», – и мы немного поговорили о том о сем. Я рассказал ей о своей жизни. Именно тогда я и заметил, что она умеет слушать и что у нее удивительно красивые уши…
– Вы рассказали ей, что вы – птица?
– Нет, я говорил только о своей человеческой жизни. Но когда-нибудь я расскажу ей всё, и я уверен, что она меня поймет. Мне бы хотелось пригласить ее в гости в следующую субботу.
Эмиль ничего не сказал, но он сильно сомневался в том, что девушка поймет пеликана.
Прошло несколько дней. За это время Эмиль ничего не слышал о прекрасной Хелене. Но заметил, что пеликан стал гораздо внимательнее относиться к своему внешнему виду. Он до блеска натирал ботинки перед тем, как выйти на улицу, а его парик сиял чистотой и свежестью – для ухода за искусственными волосами он купил специальный бальзам. Он больше не вспоминал о своей семье и выглядел несколько рассеянным, но счастливым.
Через неделю фотография Хелены исчезла со стены, а бальзам для волос был выброшен в мусорное ведро. Эмиль так и не узнал, что произошло между ними, но, очевидно, балерина все-таки побывала в гостях.
Пеликан сидел в кресле, развалившись и закинув лапы на подлокотник. Перед ним стоял бокал на высокой ножке, в котором пузырилась прозрачная ярко-красная жидкость. Сам он выглядел как-то неестественно веселым.
– Это вино, – пояснил он. – Вы не хотите попробовать?
– Я предпочел бы чай.
– Чай так чай, – отозвался пеликан. – Хоть и вода водой. Не знаю, что вы, люди, в нем находите. Но я не возражаю, пейте чай, раз вам так хочется. А я спою вам песню. Она о чае. А еще о стекле и об алмазе.
– Новая песня?
– Новая.
Он взял бокал в руки-крылья, склонил голову и запел:
Остынет чай, и вместе с ним – любовь,
Уйдет по саду по тропинке узкой…
В окне сентябрь шумит листвою вновь.
Мы пили чай вдвоем, с бедой вприкуску.
Я голову упрячу под крыло,
Не странно ли, как холодно и строго
Действительность стучит в мое стекло?
А днем топталась робко у порога.
И ночи все бессонницей полны —
Едва сомкнешь ресницы утомленно,
Как проступает правда через сны,
Подобно желтизне в листве зеленой.
Шумит листва, и дождь шумит с утра,
Пусть смоет все воспоминанья сразу
Для снов реальность чересчур остра,
Как для стекла – касание алмаза. [2]2
Перевод Евгении Тиновицкой.
[Закрыть]
Повторив последнюю строку, он швырнул бокал в угол, так что тот разлетелся вдребезги, и красная жидкость брызнула на пол. Глаза его стали влажными, и он прикрыл их крыльями.
– Я не знаю, откуда берется эта вода, – сказал он, – но она соленая, словно морская волна. Завтра я исполню эту песню в ресторане, и мне должны хорошо за нее заплатить. Она наверняка станет шлягером, и люди будут под нее танцевать, тесно прижимаясь друг к другу и ощущая горячее дыхание партнера на своей щеке.
Эмиль сидел, низко склонив голову и глядя в пол. Он не знал, чем утешить друга.
Тот, кто хотя бы однажды видел плачущую птицу, не забудет этого никогда.