
Текст книги "Товарищ ребёнок и взрослые люди"
Автор книги: Леэло Тунгал
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)
Еще о словах и буквах
Но у таты не хватило терпения дождаться, пока мы придём домой.
– Ну ты и пустозвонка! – сердито сказал он, выйдя из школы и спускаясь по ступенькам. – Пляраляралеену!
Пустозвонка и пляра-ляра-леену были для меня совершенно новыми словами. Выговорить первое было легко, а вот со вторым дело было не так просто: «пряла-плараа-пляря…» Но ни одно, ни другое явно не было похвалой, а означали, что я в школе вроде бы много болтала. Но это чистая несправедливость!
– Я всё время молчала как рыба, даже ни разу не пискнула!
– Ах, так? Интересно, а кто это в зале пел похабную песню?
– Разве трипперная лиловка – похабные слова? – сильно удивилась я. – Почему тогда не отругал этого Велло из пятого класса?
– Мало ли что говорят старшие школьники – маленьким девочкам не следует повторять всё за ними! – продолжал сердиться тата.
У меня подступал плач к горлу.
– Значит, я опять была плохим ребёнком?
– Да, была! – отрезал тата. – И распускать нюни – не поможет!
Через некоторое время он сказал немножко помягче:
– Ладно, сделаем так, что эти слова мы больше не употребляем, ясно? А теперь распрями спину и сделай весёлое и доброе лицо!
Я попыталась улыбнуться сквозь слёзы.
Тата протянул мне свой большой клетчатый носовой платок.
– Вытри глаза и нос! Вот так – теперь ты почти похожа на хорошего ребёнка! И не забудь сказать «Тере!» тёте Минни.
Тётя Минни шла от коровника бодрым шагом и догнала нас прежде, чем мы подошли к двери дома. Я бы и так сказала ей «Тере!», но теперь, после напоминания, сказала даже два раза: «Тере! Тере!»
Тётя Минни была женщиной весьма высокой, почти такого роста, как тата. Про неё мама говорила: «Очень работящая и славная сааремааска, всё делает за десятерых!» Тётя Минни была дояркой в колхозном коровнике и время от времени помогала маме стирать белье и гладить его. В её руках всё происходило быстро, и мама благодарила её всякий раз, и совала в карман её пальто немножко денег:
– У тебя работа идёт в десять раз быстрее, чем у меня. Огромное тебе спасибо – теперь мы опять можем какое-то время жить без забот и хлопот!
На это тётя Минни отвечала, широко улыбаясь:
– Не стоит благодарности. Я ведь привыкла работать по-мужски!
Но теперь на круглом лице тёти Минни не было и тени улыбки. Она слегка замедлила свой разбег и пошла рядом с нами.
– Велике, я хотела спросить у тебя одну вещь, – сказала она тате, а её голубые глаза из-под тёмно-синего платка глядели очень горестно.
– Спрашивай, спрашивай, если чего не знаешь! – сказал тата шутливо. – Ведь таких вопросов не бывает, на которые я не смог бы ответить!
– Да ты не шути, я хотела у тебя поподробнее выяснить насчёт того, как рожают, – продолжала тётя Минни серьёзно. – Правда ли это?
Тата остановился, и я, конечно, вместе с ним.
– Насчет родов? Слушай, Минни, это ты должна знать в несколько раз лучше меня, ты – мать двоих сыновей!
– Лембит и Яан – мальчики хорошие, это я могу тебе сказать! – вдруг вспылила тётя Минни. – Ладно, ну покричали они немного поздно вечером, взобравшись на деревья, выходка, конечно, некрасивая. Но мальчишки ведь! И это кино про Тарзана совсем у них в голове всё перепутало!
– Да, мы тоже слыхали, – не удержалась я. – Совсем по-тарзаньи кричали, но у папы этот клич получается ещё лучше!
– Ладно, ладно, – быстро сказал папа. – Знаешь, Минни, я должен сходить к директору, побеседовать с глазу на глаз, так что, будь добра, говори побыстрее, в чём дело, или посиди у нас, пока я не вернусь.
– Ну, про директоршу я и говорю. Ну, могла бы она их в угол поставить. Или, если на то пошло, хотя бы и выпороть, но зачем она над ними так издевается! Не дело то, что эта Людмила мальчикам приказала: ни Лембит, ни Яан не могут завтра прийти в школу, если не приведут с собой всех рожателей!
– Что?
– Да, рожателей! Она у мальчишек спросила, мол, рожатели-то в Руйла, и велела завтра взять всех рожателей с собой, а без них в школу не приходить, иначе выкинут их из школы и отправят в колонию! – озабоченно протараторила тётя Минни.
– Погоди, погоди, тут что-то не так, – сказал тата. – Какое отношение к Тарзану имеют эти рожатели?
– Ну, я тоже удивилась, а мальчишки всё своё твердят, что их завтра выгонят из школы, если не явятся со всеми рожателями! Лембит, он-то, конечно, иногда приврёт ну вроде бы в шутку, но Яан ещё маленький и всегда говорит только правду! – пояснила тёти Минни.
– Ну нет, тут должна быть какая-то заковыка, – сказал тата.
– Да и откуда я могу знать про всех женщин? – продолжала тётя Минни. – Вигисалу Нелли, кажется, на сносях, и Тикенберг Лейда вроде бы ждёт ребёнка, но она такая верующая, что о Тарзане ей и говорить невозможно. Да и как ей туда, в Ярве-Нымме, сообщить, чтобы пришла завтра в школу с моими мальчиками?
– Абсурдное, совершенно абсурдное дело! Не могу никак понять, почему все беременные женщины деревни Руйла должны быть в ответе за то, что твоим мальчишкам нравится играть в Тарзана, – сказал тата, нахмурив брови. И вдруг он стукнул себя кулаком по лбу и радостно воскликнул: – Ха! Понял! Рожатели! Родители! Родители, вот то слово, которое директорша хотела сказать твоим мальчикам! Эстонский язык Людмилы стал за последнее время гораздо лучше, но когда она раздражается, она путает русский с эстонским. Она имела в виду тебя, Минни!
Тата весело рассмеялся, но тётя Минни оставалась серьёзной.
– Да как же?! У меня уже восемь лет как нет мужа! Я женщина порядочная, вдова, как я могу теперь рожать?
Тата объяснил, продолжая посмеиваться:
– Людмила просто не вспомнила правильное слово. Эго по-русски – родители, а по-эстонски – старшие. Она хотела сказать: «Приведите в школу родителей». Она ведь не знает, что твой муж пропал на войне, поэтому и спросила: живут ли в Руйла родители и велела их привести. Она не могла вспомнить, как будет по-эстонски «родители» и прямо перевела с русского… Ты пойди завтра с мальчиками в школу и не нервничай больше, увидишь, что я прав.
– Ну, спасибочки, – сказала тётя Минни, хотя похоже было, что она тате не очень-то поверила. – Вот… Если бы ты, Велике, сказал ей про Лембита и Яана несколько хороших слов, оно было бы, наверное, вернее…
Тата продолжал посмеиваться ещё тогда, когда входил в комнату и расстегивал на мне пальто. А у меня на сердце стало гораздо легче: может, он уже и позабыл про эту противную трипперную лиловку.
Тата быстренько развёл огонь в плите и принёс из холодной комнаты большую коричнево-лиловую тушу – так выглядел теперь тетерев после того, как тата вечером на крыльце очистил его от перьев, потом зажёг газету и опалил его этим огнем. Он положил в большую жаровню на дно шкурку от сала и на неё тетерева, плеснул туда ковшиком немножко воды и накрыл жаровню крышкой.
– Пусть он теперь потихоньку тушится, а ты ни в коем случае к жаровне не прикасайся, ладно? Будь теперь хорошим ребёнком и посмотри картинки в книжках или просто так поиграй, – сказал тата. – Я схожу, поговорю с тётей Людмилой, а потом устроим с тобой королевский холостяцкий обед!
– Мы разве холостяки? – засмеялась я.
– Решение этого вопрос будет твоим домашним заданием! – сказал тата и ушёл.
Домашние задания, как я знала, задают только школьникам. Тата на уроках физкультуры и рисования домашних заданий не задавал, во всяком случае по вечерам стопок тетрадей я у него не видела, а вот мама приносила в большой сумке стопки школьных тетрадей, в которых были домашние задания учеников. Вот было бы здорово стать школьницей, которой по-настоящему задают домашние задания! А ещё лучше быть учительницей, которая дает задания на дом.
Вместо того чтобы смотреть картинки в книжках, я решила поиграть с Сиркой и Кати в школу. У меня уже имелся букварь, и буквы я тоже знала, только читать не умела – для чтения у меня были «Маленькая Майе» и «Праздник животных», потому что их содержание я знала наизусть с начала до конца. Посмотришь разок на страницу, где нарисован удалой пингвин с бутылкой шампанского в руке, и сразу вспоминаешь, что там написано: «Шипучее вино! – воскликнул пингвин. – Никакого вина! – сердилась божья коровка». В букваре под картинками были только просто буквы, из которых никакой истории или стиха не составишь. Попробуй запомнить какие-то отдельные буквы!
Но ведь Сирка и Кати не знали, что читать я ещё не умею, так что им я вполне годилась в учительницы! Обе были согласны играть в школу: Сирке очень нравилось сидеть на диване, а Кати была вообще хорошим и примерным ребёнком. Голова из целлулоида была гораздо более смирной, чем волосатая собачья морда!
– Начинаем урок, – сказала я громко чётким учительским голосом и раскрыла букварь. – Кто знает, какая это книга?
Кати подняла руку и сказала:
– Букварь.
– Полный ответ, Кати!
– Эта книга – букварь, – ответила Кати деловито, точно как мамины ученицы.
Сирка только позёвывала.
– Скажи, что это за буква? Сирка, я тебя не слышу! Как ты думаешь, может быть, это «А»?
Сирка вильнула хвостом.
– Молодец, Сирка. Да, это «А». Как видите, на картинке «А» – это буква автомобиля, аквариума и апельсина. Вот тут, ученики, другая буква – «X». Это буква хлеба, хвоста и хвороста. Но на страничке «X» есть ещё и другая буква. Кто может сказать, что это за буква?
Кати поняла руку и громко крикнула:
– Учительница, это «А»! Здесь «А» стоит перед «X». АХ!
– Ах! – воскликнула я вместе с куклой. – АХ! Здесь написано «АХ». Ух ты! Действительно, АХ!
Я полистала букварь и нашла, что «У» и «X» рядом – это «УХ!». А если после «у» и «X» кружочек «О», то это – «УХО».
Бот это было открытие! На странице с буквой «Л» я, называя буквы по порядку, нашли имена девочек: Аале, Лууле, Айли, Лейли… На картинке эти девочки держали перед собой книжки-песенники и пели: «Ла-ла-ла!», «Ла-ли-ли!» Конечно, эти «ла» и «ли» ничего не значили, но девочки были такие маленькие, что не умели петь «В Вяндраском лесу»!
Я забыла про своих учеников и стала перелистывать букварь. И оказалось, что в нем много приказывали: «Леэло, пой!», «Спи, Олли», «Инга, спи. Спи!»
Поскольку эти Олли и Инги были хорошими и примерными детьми, из урока ничего не вышло: они оставались послушными, а Олли и Инга только спали.
Чем больше я перелистывала книгу, тем больше узнавала. Оказалось, что у Велло есть брат Вийлу. А у одной девочки по имени Эпу была очень жадная мама. Когда Эпу просила: «Мама, дай супа!», мать вместо этого отвечала: «Спи, спи, Эпу». Велела спать, а поесть супа не давала!
Подписи под картинками становились всё длиннее, но я умела всё больше и больше. Когда я, наконец, узнала, что дед Миши, Саши и Маши обещал купить Мише очки, а вместо этого купил азбуку, я сначала посочувствовала Мише, что его обманули, но тут мои руки и ноги вдруг похолодели от испуга, а в голове возникала ошеломляющая мысль: кажется, я могу читать! Ведь то, что я делала, это чтение! Вот это да!
– Мама-папа! Мама-папа! Я умею читать! – закричала я так громко, что Сирка с перепугу соскочила с дивана.
Ну разве не грустно: я умела читать – как школьник, как взрослые люди, но не было ни мамы, ни папы, не было никого, кому можно сообщить эту удивительную новость! Прошла целая вечность, пока папа вернулся домой… Он и понятия не имел, что я за это время научилась читать и что нашла в букваре историю как раз о нём. Правда, у того Феликса, который на картинке держал телефонную трубку возле уха, было на голове гораздо больше волос, чем у таты, но ведь на картинке он и моложе, может быть, там нарисован тата, когда он был школьником?
Когда входная дверь хлопнула, я принялась читать громким голосом, уже не знаю в какой раз:
– Телефон звонит. «Алло, Феликс дома? Говорит Федя». Вирве: «Да, он дома. Феликс, Феликс, Федя звонит!» Слышишь, тата? Федя звонит!
– Скажи Феде, пусть идёт коту под хвост! – сказал тата устало.
Это не был образцовый ответ!
Королевский холостяцкий обед требует времени
Конечно, тата обрадовался, когда увидел, что я научилась читать и что на самом деле никакой Федя нам не звонит. Интересно, как бы это ему удалось, у нас и телефона-то нет.
Тата выглядел и впрямь сильно усталым, но всё-таки сделал весёлое и доброе лицо и легко поднял меня над собой.
– Уррра-а! Да здравствует всеобщая грамотность!
Он звонил из школьной канцелярии в город каким-то важным людям и услыхал от них, что через денёк-другой может приехать на встречу с мамой.
– Наша мама будет очень довольна, что дочка стала человеком, умеющим читать, – предположил тата. – Она ведь проделала для этого большую предварительную работу – научила тебя всем буквам.
– А я? Разве ты меня не возьмёшь с собой, когда поедешь к маме?
– В то место, к сожалению, маленьких детей не пускают, – ответил тата на мой вопрос. – Но, может, это и к лучшему… Мама обязательно скоро вернётся, тогда прочитаешь ей эту историю про Федю. А теперь посмотрим, что стало с тетеревом, и если жаркое готово, начнём королевский обед.
Но, увы, огонь в плите давно погас, и тата объявил, что тетерев твёрдый, как камень.
– Вроде бы стал еще твёрже, – сокрушался он, снова разжигая огонь в плите.
Мы поели немного хлеба с маргарином, и пока тетерев тушился в жаровне, я сделала тате массаж. Тата, когда занимался спортом, научился массажу и попытался научить этому и меня. Но у моих проворных рук был один маленький недостаток – они его только щекотали. Но когда я, стоя на коленях у него на спине, как бы шагала взад-вперед, это было, как он считал, уже что-то вроде настоящего массажа. А чтобы при этом не было скучно, мы играли в собаку-пастуха. Прежде всего произносили такой стих:
Пёс гонит стадо в кучу, в кучу,
кимпа-кумпа, тимпа-тампа.
Морда ничком, а хвост торчком…
Я была этим псом, который, опустив голову, медленно топтал коленями плечи таты. А когда это длилось достаточно долго, тогда рабочий день собаки-пастуха кончался, и начиналась дорога домой:
Идет от стада пёс,
тампа-тампа тирр-ди,
винта-вянта вирр-дии!
Собака-пастух живо бегала взад-вперёд и старалась при этом буйном беге не свалиться с дивана.
Этой игре научила нас мама – она, когда была маленькой, массировала своему папе спину под аккомпанемент этого стиха. Только это не называли тогда массажем, а разглаживанием вен или разминанием. Мама была в своей семье четырнадцатым, самым младшим и самым маленьким ребёнком – маленькой и очень шустрой, словно бусинка. И она была слишком хрупкой для хуторских работ, поэтому бабушка Мари всё время упрашивала дедушку Ханнеса: пусть ребёнок пойдёт в школу, пусть выучится на школьную учительницу и прокормит себя умственной работой. В конце концов дедушка-хуторянин согласился, дал маме котомку с хлебом и кадочку с маслом, мол, ладно, пусть выучится на учительницу. И может быть, была польза от того, что мама с малых лет ему разглаживала вены и пела: «Пёс гонит стадо, кимпа-кумпа…»
Я топталась много раз по папиной спине взад-вперёд, под конец он уже не произносил вместе со мной стих, а начинал тихонько сопеть. Но долго я этот собачий массаж делать не смогла, потому что в дверь постучали и в комнату вошла тётя Минни. И вид у неё был ещё более растерянный, чем раньше.
– Велике, скорее помоги! – крикнула она.
Папа приподнялся и сел. Лицо у него было заспанное. Удивительно, как это человек может днем добровольно спать – даже когда у него топчутся на спине!
– Что случилось? Кто-то из Тарзанов свалился с пальмы, что ли? – сказал он немного сердитым голосом.
– С Тарзанами ничего не случилось – в коровнике случилось несчастье! Там пол в коровьей моче, Сальме Аавик поскользнулась, упала и, похоже, сломала руку. Говорит, даже пошевелить рукой не может, так больно, – чуть не плакала тётя Минни.
– «Скорую помощь» вызвали? – спросил тата, встав на ноги.
– Да. Я как раз из школы, Людмила звонила в «скорую», но там сказали, что сейчас нет ни одной машины, к вечеру могут прислать, не раньше. Но ты это дело знаешь, пойдём, осмотришь её.
– Да ладно, пойдём, – сказал тата, подкинул в плиту пару поленьев и приподнял крышку жаровни. Оттуда шёл уже весьма хороший запах. Тата набрал ковшиком воды в ведре и плеснул в жаровню.
– Видишь, занят тут женским делом. Ну, может, птица за это время не подгорит.
Тётя Минни посмотрела на возящегося у плиты тату и сказала, извиняясь:
– Не сердись, Велике! Я понимаю, тебе и так нелегко – жена в тюрьме и маленькая девочка дома, но, скажи, где мне искать помощи? К руке Сальме и дотронуться нельзя, сразу начинает вопить, словно её режут! А о том, чтобы доить, и речи быть не может. Но эту работу мы выполним за неё все вместе. А она даже и пальто надеть не может, чтобы пойти домой к ребёнку…
Тата накинул пальто и велел мне:
– Смотри, не вздумай сама подкладывать дрова в плиту, ладно! Лучше пусть тетерев будет жестковат, чем дом сгорит!
– Не вздумаю, – успокоила я тату и добавила, глядя уголком глаза на тётю Минни: – Я лучше книжку почитаю.
Увы, тётя Минни даже и не услышала.
– У меня там ещё много нечитанного, – сказала я громко.
Ни тётя Минни, ни тата не обратили на мои слова никакого внимания. Не оставалось ничего другого, как подойти к тате и прямо напомнить ему:
– Я сегодня научилась читать.
И, наконец-то, получила долгожданную похвалу:
– Гляди-ка, какая молодец! Из тебя выйдет рохвессор!
Похвалить-то она похвалила, но нет, чтобы позвать будущего профессора пойти с ними… Оставшись в одиночестве сидеть дома, я от нечего делать раскрыла наобум букварь. Передо мной была страница, на которой дети в красных галстуках смеялись и махали флажками и цветами. Под картинкой была подпись «Большой праздник», а под нею ещё и стих:
Много радости Октябрь
Нашим детям подарил.
Ленин путь нам проторил,
Сталин счастье детям дал.
Кто такой этот Октябрь, я не знала, но имя показалось мне знакомым – с этим Октябрем хорошо бы подружиться: а вдруг он и тате подарит радость?
Ярость и щедрость тети Анне
Но прежде чем наступило счастливое подаренное детство и прежде чем тата вернулся домой, к нам прибыла гостья – тётя Анне. Она – единственная из татиной родни – не хотела играть в индейцев, хотя могла бы, потому что сил у неё, похоже, было очень много. Кроме большой коричневой сумки, она притащила ещё и две сетки: в одной были банки, консервные коробки и что-то завернутое в бумагу, а в другой – книжка с голубой обложкой и какая-то круглая коробка.
Я сразу догадалась, что эта книжка для меня – взрослые обычно не читают такие тоненькие книжки в бумажных обложках, но из вежливости я сделала вид, будто и не заметила этой голубой книжки. Как человек догадливый тётя Анне должна была бы сама вынуть подарок из сетки и протянуть мне – дескать, видишь, Леэлочка, раз ты научилась читать – это тебе. Я бы на это ответила: «Спасибо, мне уже и чтение ясно, как мыльная вода, если хочешь, могу и тебе вслух почитать».
Но тётя Анне, к сожалению, оказалась недогадливой. Она положила свою ношу на стулья, поправила свою серую войлочную шляпу, которая сползла ей на глаза, и сразу бросилась меня обнимать:
– Ах ты мой цыплёночек! Мой лоскуточек! Солнышко моё! Как вы тут вдвоём с татой справляетесь?
– Хорошо! Тата скоро вернётся из коровника, и тогда у нас будет королевский холостяцкий обед! – попыталась я выбраться из тётиных объятий.
– Из коровника? Это ещё что? Значит, ты совершенно одна дома? И почему отец в коровнике – его тоже выгнали из школы? – испугалась тётя.
– Не выгнали, он пошёл посмотреть руку одной тёти.
– Руку? Это ещё зачем? Жены нет дома – а он смотрит чужих женщин? Ну, этого я от Феликса никак не ожидала! – рассердилась тётя, оглядывая кухню. – Господи, боже мой, – огонь в плите, ружьё в углу, ножик на столе – и ребёнок тут один-одинёшенек! Этого так оставить нельзя!
Я попыталась успокоить тётю Анне, мол, я уже большой ребёнок и к тому же хороший и примерный: видишь, даже книжки читаю, но она меня и слушать не стала, а кинула пальто и шляпу на вешалку, закатала рукава жакета и принялась буйствовать в кухне. Грязная посуда отправилась в таз для мытья, половики были свёрнуты в рулоны, она и огонь в плите раздула. Сирку она выгнала на двор, меня с букварём и Кати отнесла в большую комнату.
Из кухни стало доноситься так много звуков – потрескивание горящих дров, громыхание посуды, шорох половой щётки, плеск воды, хлопанье наружной двери, что я время от времени подходила к двери комнаты и подсматривала в щелочку, не появились ли откуда-то у тёти Анне помощники. Но их не было, и, честно говоря, в кухне больше никто бы и не поместился, потому что руки и ноги тёти действовали так проворно повсюду, словно у неё их было столько, сколько у какого-то огромного паука.
Почти сразу я сочла, что лучше мне свой нос в кухню и не высовывать, потому что, заметив мои глаза, подглядывающие через чуть приоткрытую дверь, тётя Анне задавала мне странные вопросы: «Где половая тряпка? Разве таза больше в доме нет? А этой финдипендяпкой у вас что – пыль выбивают? Каким ножом у вас чистят картошку? А эта синяя курица на плите, она что – умерла естественной смертью или утонула в жаровне?»
По рассерженному тону тётиного голоса можно было догадаться, что ей наше житьё не слишком нравится. С тем, как она обращалась со мной, я примирилась бы, но то, что она обозвала королевское тетеревиное жаркое синей курицей, я вытерпеть не могла.
– Да это наш королевский холостяцкий обед, и ты его не получишь, раз ты такая злая! – крикнула я.
Тётя Анне рассмеялась, ворвалась в комнату, подняла меня с дивана и приблизила своё лицо к моему.
– Солнышко ты моё! Мой маленький цыплёнок! Я ведь с тобой не ссорюсь! Я говорю, что ваше житьё тут, будто Содом и Гоморра, в кухне полно мусора, хоть перепрыгивай через него на костылях! И в комнате, боже мой, холодно, как в волчьем логове. Да как вы тут живёте?
– Мы хорошо живём! – запротестовала я. – И скоро мама вернётся домой, будем жить ещё лучше!
Тётя Анне серьёзно посмотрела на меня в упор, и глаза её сделались мокрыми.
– Будем надеяться на самое лучшее, – произнесла она очень тихо и опустила меня обратно на диван.
Теперь было самое время продемонстрировать своё умение читать.
– Знаешь, тётя Анне, я уже умею читать! – И я показала ей букварь.
– Красный, как мартышкин зад, – определила тётя. – Ишь ты, и на обложке детишки с красным тряпочками на шее! Чисто русские дела! Ну что ты скажешь: Ленин сразу на первой странице, и Сталин в придачу! Бандитская шайка в сборе – один лучше другого!
– Тут, где цветные картинки, читать нечего, рассказы, видишь, во второй половине, где серые картинки! Я могу почитать тебе на любой странице, честное слово! – не смогла я удержаться от хвастовства.
– Да что ты говоришь? – изумилась тётя Анне. – Ну, читай вот тут, с этой страницы комми не смотрят, – показала она на страницу с буквой «К».
Я принялась читать:
– Кролики. Какие красивые кролики. Калев наливает кроликам молоко. Куле даёт кроликам корм. Какой корм у кроликов?..
Окончив читать, я стала ждать от тёти Анне похвалы. Я помнила, как она охала и ахала и называла меня чудо-ребёнком, когда я показала ей сложенную из кубиков картинку коровы. Но на моё складное чтение она лишь покачала головой и сказала пренебрежительно:
– Да-да, типичные русские дела: хвалят себя так, что дальше некуда, а есть нечего – ни людям, ни кроликам! Бьют в барабаны и дудят в трубы, чтобы не слышать, как в животе бурчит!
Вот так она обратила внимание на моё чтение: опять русские дела – и всё тут!
У нас о бурчании в животе и речи не было. Тётя Анне добавила в жаровню с тетеревом лук, сметану, перец и ещё всякую всячину, так что когда тата вернулся домой, мы сели втроём есть королевский холостяцкий обед. Кухня сияла чистотой, а тётя сияла от гордости, потому что тата хвалил её за работу и кулинарное искусство и велел мне тоже благодарить.
– Мы с Лийли договорились, что начинаем по очереди ездить к вам – помогать, – сообщила тётя. – Но, я вижу, этого будет недостаточно – тебе нужна приходящая домработница или няня.
В нынешние времена полно таких старух, которые ни пенсии и ничего другого не имеют, надо только посмотреть вокруг.
– Какой смысл на такое короткое время искать няню? – сомневался тата. – Адвокат сказал, что приехавший из Москвы русский следователь не нашёл никакой вины Хельмес, может, её завтра или послезавтра отпустят домой.
– Вчера он сказал совсем другое: этот следователь Александров, или Алексеев, уехал обратно в Россию, и дело опять у Варика, а из пасти этого шакала вырваться трудно… Не знаю, и откуда только такие мерзавцы берутся. Сам – эстонец, а такой комми, что хуже, чем все русские вместе взятые. Сможет ли адвокат Левин вправить Варику мозги, сказать не берусь. Хотя он и очень молодой, этот адвокат, но ведь еврей, и говорят, очень умный и смекалистый, с понятием… – говорила тётя Анне. – Что у Хельмес нет никакой вины, это он понял мгновенно, но сказал, что теперь, если попадёшь в Батарейную тюрьму, так просто не выпустят, меньше пяти лет не дадут…
– Как – пять лет ни за что? – испугался тата. – Это абсурд! Ты сама подумай, двадцатый век – это не времена инквизиции, когда самых умных людей отправляли на костёр как ведьм и колдунов!
– Пять лет – это ещё самая маленькая такса, в большинстве случаев дают и десять, а то и двадцать пять плюс пять!
– Ах, иди ты коту под хвост с такими разговорами! Это курам на смех!
– Ах, курам на смех! – разгорячилась тётя Анне и бросила нож и вилку на тарелку с жарким. – Я работаю среди женщин и жизнь знаю! Я и раньше бывала права, вспомни! Вспомни, как в сороковом году летом ты и Лийли не верили, что теперь мы под русскими. На площади Свободы собралось много людей с красными флагами и лозунгами, и когда я у одной размахивающей кроваво-красным платком женщины спросила, что здесь происходит, она ни слова не поняла, оскалила зубы и спросила: «Чего-чего?». Потом сказали, что ЭСТОНСКИЙ трудовой народ хотел объединиться с Россией. Этих объединителей привезли с другого берега Чудского озера, ясное дело! Возле Палдиски уже были большие русские военные базы, а вы с Лийли со мной спорили, что ничего случиться не может, что русские заключили с немцами договор о ненападении. Во время того большого красного митинга Лийли ещё и прошлась перед русскими мужиками возле горки Харью несколько раз туда и обратно, и её белокурые волосы эстонской девушки развевались на ветру. Но с дурочки какой спрос! Она думала, что русские снимают на площади Свободы какое-то кино – хотела тоже в фильм попасть! Лийли всю жизнь была большой задавакой и привыкла, что её считают красавицей! Это ещё божеское счастье, что один знакомый, Отто, увидел её и увёл из-под дула пулемёта – ну сам подумай, человек не видит разницы между киноаппаратом и пулемётом! Бот это было курам на смех, а не то, что я сказала!
– Ну да. Никто и предположить не мог, что дело обернётся таким сумасшествием… – грустно сказал тата, кивнув головой.
– И придумали термин – договор о ненападении! – продолжала сердиться тётя. – Этим договором было в самый раз подтереться, это я тебе сразу сказала. А сам образованный – ты был у дворца в Кадриорге и слышал, как Пяте сказал, что это не эстонский народ! Мог бы догадаться, что если комми схватили Эстонию своими когтями, они нас больше не выпустят!
– Ну да, пожалуй, Варес-Барбарус был очень наивным человеком – поэт! Ему в Москве показали майский парад: девочки в белых блузках маршировали по Красный площади и пели о большой свободе и равноправии – и он дал себя обмануть, – усмехнулся тата.
– Это ты теперь говоришь. Сам тоже был наивным: если бы я сразу не отвела тебя в магазин и не заставила купить отрез на костюм, ходил бы теперь с голой задницей! Ты не верил, что там, где прошли коммунисты, остаётся голая земля – как корова языком слизнула! – врезала ему тётя.
– Ну, хорошо, хорошо! – сказал тата устало и обратился ко мне:
– А тетеревиное жаркое-то у Анне вкусное получилось?
– Мх-мх, только не ссорьтесь больше, ладно!
Тётя Анне с перепуганным видом открыла рот, но оттуда довольно долго не вылетало ни слова.
– Господи, боже мой! – наконец воскликнула она. – Я болтаю и болтаю такие антигосударственные речи, а тут ребёнок!
– Да, из-за трёпа немало людей пострадало! – усмехнулся тата.
– Господи, но ведь ребёнок, наверное, и не понимает о чём речь? – забеспокоилась тётя Анне и взглянула на мою тарелку.
– Смотри-ка, у тебя и еда почти не тронута. Слушала, о чём мы говорили?
До чего с взрослыми трудно! Иной раз только сосредоточишься на рисовании или на каком-нибудь другом важном занятии и не заметишь, что тебе, между прочим, велели вытереть нос или запретили совать карандаш в рот, – сразу начинается крик, мол, что это за ребёнок, который не слушает, что говорят взрослые. А вот когда сидишь с взрослыми нос к носу за столом и делать тебе особенно нечего, кроме как слушать, тогда должна как легавая собака опустить уши, чтобы ни словечка не слышать, о чём говорят другие!
– Я уже сто раз слышала про то, как тётя Лийли приняла пулемёт за киноаппарат, – призналась я честно.
– Но, смотри, не говори об этом больше никому! – поучала тётя Анне. – Ни за что не говори, слышишь? Держи рот закрытым и заткни пробкой! Из-за шибко разговорчивых детей в наши дни и людей арестовывали. В России один мальчишка дал всю свою родню посадить и убить! Какой-то Павлик, или как там его звали, – по радио о нём раззвонили, как о большом герое… Святые угодники – радио! Из-за уборки оно совсем у меня из головы вылетело!