Текст книги "Товарищ ребёнок и взрослые люди"

Автор книги: Леэло Тунгал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

Снова дома!

До чего приятно было снова оказаться дома! Сирка радостно выбежала нам навстречу и не подумала, как положено старой собаке, помереть с радости от разрыва сердца. Всё было как всегда – может быть, только пыли немного больше, чем раньше, и в комнатах вроде бы холоднее, но ведь у дедушки с бабушкой было очень тепло.

На стоявший под окном круглый стол, покрытый клеёнкой с васильками, тата поставил одну из своих спортивных наград – вазу, из которой выглядывали ивовые веточки с серебристыми цыплятами. Оба ведра для воды были полны, а мусорное ведёрко совершенно пустым. На крючках висели чистые полотенца, а на мыльнице возле таза для умывания лежало новое пахучее розовое мыло. На решётке для посуды сушились тарелки, стаканы и кружки – было видно, что тата старательно наводил дома порядок перед тем, как ехать за мной. Однако и в кухне, и в комнате без мамы всё было немножко по-другому. И Сирка без Туяма была какая-то вялая – мне не приходилось отстранять её от себя, потому что она не очень-то рвалась лизать мой нос, разок провела по нему языком и ушла на подстилку отлеживаться.

– Видишь, дочка, все скучали по тебе и ощущали твоё отсутствие: и Сирка, и кубики, и книжки… И я, конечно, больше всех, – сказал тата.

Я почувствовала, как от удовольствия щёки начали краснеть, и призналась тате:

– Мама должна теперь скоро вернуться – я была у дедушки с бабушкой совершенно хорошим ребёнком. Там было немного скучно, но я почти не капризничала… только один раз… или два…

– Ах, кому охота считать эти разы, – усмехнувшись ответил тата. – Но пока мама вернётся, пройдёт ещё немного времени.

– Энкаведэ, что ли? Русское устройство? – спросила я деловито, хотя на самом деле и понятия не имела, что означают эти слова, просто я подметила, что когда у взрослых шла речь о серьёзных вещах, всегда говорили: «Энкаведэ шуток не понимает» или «А-а, русское устройство!».

– Знаешь что? Сделаем так, что этими словами больше пользоваться не будем, ладно? – сказал тата серьёзно, поднял меня, посадил на стул за письменным столом и продолжил: – Особенно при чужих людях. От них может быть много неприятностей.

– Эту песню, что «энкаведэ – юхайди, юхайда», больше петь не буду! – пообещала я.

– Ох, чёрт возьми! – воскликнул тата. – Этого ещё не хватало! Может быть, к нам в гости опять приедет тот дядя, который приезжал сюда в тот день, когда маму увезли… когда мама уехала. С ним постарайся разговаривать как можно меньше, ладно? Если он что-нибудь спросит, отвечай только «нет» или «да», а ещё лучше скажи: «Я маленькая, я ничего не знаю!» Договорились?

– Угу, – я кивнула со значением, хотя то, что я ничего не знаю, звучало как-то обидно. – А можно я скажу: «Я товарищ ребёнок, я ничего не знаю?»

– Это ещё лучше! – усмехнулся тата. – Товарищ ребёнок – звучит гордо! С большим «те»!

– И я ему не скажу, что твои медали в шкафу, где одежда, в белом мешочке, честное слово!

– Вот чёрт! – тата покачал головой и задумался. – А может, опять отвезти тебя завтра на некоторое время в Йыгисоо?

– Я дала честное слово!

– Ладно, пусть будет, как есть, – сказал тата, но по его лицу было видно, что он мною не очень доволен. Он успел выкурить несколько сигарет, пока я безрезультатно звала и искала Туяма, переходя из комнаты в комнату. В кухне казалось, что такса может свободно лежать себе в спальне под маминой-папиной кроватью, но когда я под кроватью не нашла ничего, кроме пыли, мне вспомнилось, что Туяму иногда нравилось грызть косточки в кухне за бельевым шкафом…

– Золотко, не трать даром силы! – сказал тата, грустно улыбаясь. – Неужели ты думаешь, что я не искал Туяма? Если он жив, то рано или поздно вернётся домой. Но, боюсь, он отправился на лучшие охотничьи угодья и теперь с облаков помахивает нам хвостиком, а у самого на шее круг колбасы.

– Все от нас уходят на лучшие охотничьи угодья! – недовольно пробурчала я.

Тата вздохнул и сказал:

– Можешь ещё немного поиграть, а потом посмотрим, чем поужинать, – и на солому.

Хотя «на солому» звучало заманчиво, я знала, что никакой соломы тата в комнату не принесёт, это просто означает, что мы ляжем спать. Я развязала ленты на косичках и аккуратно, как только могла, намотала их на железную трубку на спинке маминой-папиной кровати. Мама всегда так делала, и утром ленты были совсем гладкими, так что гладить их не требовалось. Конечно, у нас имелся электрический утюг, но он был не в порядке, из-за него часто перегорали пробки, и тогда тате приходилось при свечах долго возиться с проволочками. Хороший ребёнок, к тому же «товарищ ребёнок», не станет ссориться из-за пустяка! Я аккуратно положила мамины украшения обратно в ящик тумбочки у кровати и сама себя похвалила: «Товарищ ребёнок, это заслуживает благодарности!» Мама сказала бы, наверное, иначе: «Гляди-ка, молодец дочка!», но она ведь не знала, что я уже была «товарищ». И если говорить совсем честно, то, может, она даже рассердилась бы, что я без разрешения брала её бусы и брошки и надевала на себя.

Вдруг я почувствовала мамин запах. Пахло возле ночной тумбочки и во всей спальне – такой запах у неё бывал во время праздников и дней рождений. Такой тонкий и мягкий, и немножко цветочный и клубничный…

– Тата, тата! – крикнула я, вбегая в другую комнату. – Мама скоро вернётся домой, её запах уже здесь!

Рука таты повисла в воздухе над счётами.

– Где? Что ты болтаешь!

Когда мы с ним вошли в спальню, запах чувствовался как-то слабее.

– Мм-мм… Я не чувствую никакого запаха, – признался тата.

– Понюхай возле тумбочки!

Папа нагнулся и стал нюхать воздух, как охотничья собака.

– Немножко вроде бы пахнет одеколоном, – сказал он. – Может, ты какую-нибудь бутылочку случайно разбила?

Тата выдвинул ящик тумбочки, но никакой бутылочки не обнаружил. А запах уже почти исчез.

– Дело пахнет так, что тебе пора на боковую! – сказал тата и плотно задёрнул оконные гардины. – Мне надо подсчитать кое-какие школьные счета, потом я тоже лягу.

Странно, что тата не унюхал этот запах! С его большим носом гораздо легче нюхать, чем с моим носиком, который был таким маленьким, что сам тата называл его «кнопочкой». Но когда я, обняв Кати, легла в постель и послушно повернулась на правый бок, почувствовала ещё раз над своей головой облачко этого запаха. Мама не могла быть далеко!

Дома в одиночестве

В комнате было ещё так сумрачно, лицо девушки на потолке было тёмным, как и её шляпа, но папина постель была пустой. Я прислушалась: может, он так ловко залез под одеяло, что я его просто не видела?

– Тата!

Ни ответа, ни привета. Неужели он уже ушел в школу? Часов я пока как следует не знала, но дребезжание будильника наверняка услышала бы. Или ещё ночь?

– Т-тата, уу-уу!

Из кухни послышались звуки – Сирка поднялась на ноги, потянулась, громко зевая, и пошла, постукивая коготками о пол, к двери комнаты. Хорошо хотя бы то, что собака в доме – но вот куда мог запропаститься тата? От страха в животе сделалось холодно, а по ногам наверх побежали, как муравьи, мурашки страха: а вдруг чёрные дядьки ночью увезли тату?

Что же будет? Как мы с Сиркой вдвоём станем жить? Или… а вдруг тата, как Туям, ушёл в лес… умирать?

Ноги у меня дрожали, когда я вылезала из кроватки. Я только недавно научилась перелезать через боковую перекладину, и обычно утренние процедуры начинались с того, что мама или тата, вынимая из кроватки, первым делом поднимали меня вверх и ставили возле неё на барсучью шкуру. Сама я вылезала, если только мне вдруг приспичило на горшок или если хотела послушать, о чём взрослые говорят в гостиной.

Я надела тапочки, подбежала к окну и распахнула гардины. Снаружи было совсем светло. Серебристая ива раскачивала свои висячие ветки, которые были ещё голыми, но всё-таки выглядели немножко веселее, чем раньше. Под деревом чирикали маленькие воробушки, и пара синичек перелетала с ветки на ветку. «Ситсти-клейт! Ситси-клейт!» – перекликались синички весной, это тата объяснил мне уже давно.

С виду всё было обычным и спокойным – только таты нигде не было. Я вспомнила, что папа предупреждал меня об этом противном дядьке, который вместе с вооружёнными дядьками увёз маму. А что, если они ночью вошли тихонько в дом, выпытали у хаты, где спрятаны медали, и увезли его вместе с наградами в Сибирь? Я ни за что не выдала бы этим чёрным дядькам, где находится этот белый мешочек, – я дала тате честное слово, но он сам иногда такой рассеянный, что мог невзначай проговориться…

Дверка одёжного шкафа была чуть приоткрыта, и я смогла без большого труда открыть шкаф. Забралась туда между висящими пиджаками, штанами и платьями – и… так и было, как я боялась! Мешочка из холщёвой материи в шкафу не было! Там были два папиных галстука, которые соскользнули с вешалки для галстуков, и старый мамин ридикюль, в нем хранились какие-то большие бумаги, которые называли хламом, и у них было сложное название: облигации государственного займа… Эти хламные бумаги мама и тата должны были покупать в каждую получку. Совсем выкинуть их или сжечь почему-то не хотели, но их и не берегли, иногда тата давал мне всю пачку – играть в магазин. Иногда мама пересчитывала их и вздыхала: как много денег она и тата тратят на этот хлам. Коричневый ридикюль был на месте со всем содержимым, а белого продолговатого мешочка не было нигде. Не заметить этот мешочек с папиными наградами я не могла, потому что в нем, кроме медалей, были ещё серебряные лопаточки для торта, ножи для масла и пригоршня ложек, на ручках которых были выцарапаны слова и номера. Некоторые из этих ложек тата получил за победы в лыжных гонках, а большинство – за победы в соревнованиях по бегу. Почему эти красивые вещи нельзя было показывать чёрным дядькам, этого я не понимала, но если тата строго запретил, то спорить не было смысла. Может, награды вызвали бы у дядек зависть? Тата ведь завистливым не был – он разрешал мне играть с его медалями, когда мне только хотелось. И довольно много ложек подарил тёте Лийли, когда мешочники из-за Чудского озера похитили из квартиры Лийли и Оття все ценные вещи.

Этих мешочников сама я не видела, однако мне очень хотелось поближе посмотреть, как они выглядят и с какими большими мешками они оттуда, из-за Чудского озера, пришли. А вдруг они со своими мешками, полными серебряных ложек, утонули, когда плыли назад через Чудское озеро? Но с этими захватывающими историями и людьми было как всегда – все они случились до моего рождения…

Походы мешочников прекратились несколько лет назад, но, может, один маленький мешочник всё-таки сохранился и как раз сегодня ночью ограбил наш шкаф для одежды.

Сердце начало ужасно болеть… Эта боль в последнее время то и дело на меня нападала: сначала в горле возникал какой-то вызывавший боль комок, затем в груди что-то начинало давить, и потом словно кто-то колол маленькими иголочками мои руки, ноги и живот. Ноги будто хотели куда-то убежать, а голова хотела куда-нибудь залезть, чтобы спрятаться. Голове хотелось прислониться к маминой груди – да, но мамы не было, и тата куда-то делся… Я залезла на мамину-папину кровать и уткнулась головой в подушку.

Я не успела придумать ничего разумного, что следовало бы предпринять, если тата так и останется исчезнувшим, как услышала сначала радостное погавкивание Сирки в кухне и затем со двора долетело тихое тарахтение мотоцикла: пык-пык-пык. Побежать тате навстречу мы с Сиркой не могли – он, уходя, запер дверь, но на сердце в меня сразу сделалось так радостно, что захотелось петь. И когда он вошёл в дом, с жаром объявила:

– Я придумала для тебя песню! На мотив «Вяндра метсас»!

– Ох, спасите! – вздрогнул папа. – Ты сама обещала, что больше не будешь…

– Это не песня про энкаведэ, совсем другая. Вот послушай:

 
Если «Харлей» тарахтит – юхайди, юхайда,
Это Феликс на нем мчит, юхайди, айда!
 

Тата рассмеялся.

– Ну, это совсем другое дело! Так сама и придумала? А у меня для тебя тоже сюрприз!

Он снял со спины вещевой мешок, немного повозился с его завязкой и затем вытряхнул содержимое на пол. Оттуда выпала чёрная, как уголь, птица с блестящими перьями и кроваво-красными бровями. Сирку тата от птицы отогнал: «Фу! Не трогай!»

– Ой, какая красивая! Она у нас останется жить?

По лицу таты было видно, что он в замешательстве.

– У нас… но жить не особенно… Старый лесник дал мне этого тетерева в качестве охотничьей добычи.

Я попыталась поставить тетерева на ноги, он был очень вялый и ужасно тяжёлый, а возле маленького клюва у него была капля крови.

– Значит, ты опять ходил на охоту один? – крикнула я обиженно. – Ты сам обещал взять меня с собой, когда поедешь на тетеревиный ток… Я больше с тобой не играю!

– Играй, пожалуйста! – попросил тата. – На тетеревиный ток надо идти спозаранку, ещё до утренней зари, а ты так сладко спала, что мне жаль было тебя будить. И не знаю, дал бы мне лесник этого тетерева, если бы и ты была в шалаше…

– Откуда ты знаешь? А вдруг он дал бы нам даже двух тетеревов? Смотри, не делай так в другой раз!

– Баш приказ для меня закон, принцесса! – сказал тата и отвесил глубокий поклон. – Кроме того, во дворе на скамейке вас ждут две здоровенные щуки. Настоящая королевская еда! Я, шутки ради, взял с собой спиннинг – ну и попалась рыба на крючок! Теперь голодать нам с тобой не придётся!

– А знаешь, кто-то украл мешочек с твоими медалями, – сообщила я тате грустную новость. – В шкафу его больше нет…

– Ах, так? Стало быть, больше нет? Ой-ой, может, это крысы утащили, или сорока унесла на верхушку ели? – спросил папа, но, похоже, он был не очень-то испуган. Когда он услышал, что бабашка выбросила в реку его награды, он вёл себя совсем по-другому: он сначала побледнел, потом покраснел и долго не мог выговорить ни слова, а теперь спокойно говорил о крысах и вороне… Может, он просто стал привыкать к потере медалей?

Настоящий Тарзан

– Ну раз ты теперь хороший ребёнок, пойдём вечером в кино, – объявил тата. – Невероятно увлекательный фильм – «Тарзан»! Да ты знаешь – это тот обезьяний Тарзан, про которого я тебе рассказывал! Думаю, покажут тот же самый довоенный американский фильм, в котором Джонни Вейсмюллер играет главную роль. В своё время я однажды ходил его смотреть!

– Тот самый Тарзан, мать которого обезьяна, а невеста Яане? Из книги, которую ты читал, когда был маленьким? Мы пойдем смотреть эту книгу? – допытывалась я.

– Ах, конечно, ты ведь в кино никогда не была! – вспомнил тата.

– Кино это так: на стену вешают большую белую простыню. И на ней аппаратом показывают картинки, на которых все двигаются. Это невероятно увлекательно, но мне трудно тебе объяснить, это тебе надо просто увидеть.

– А это не страшно?

Тата рассмеялся.

– Когда сидишь рядом с самым сильным человеком в мире, ничто не страшно!

По случаю киносеанса весь народ деревни собрался в доме школы. В дверях зала стоял высокий человек с круглым загорелым лицом и продавал билеты. В этом зале я бывала множество раз – и тогда очень везло, в зал можно было войти без билета! Этот кино-дядя продал тате только один билет, сказав: «Девчоночка всё равно будет сидеть у тебя на коленях», и погладил меня по голове своей большой рукой. Подумать только – кино-дядя погладил по голове только меня – никого из девочек постарше и мальчиков, даже никого из учителей, не говоря о директорше Людмиле! Но я и выглядела, конечно, красиво, на сей раз я не стала надевать бусы, но нацепила на грудь все мамины серебряные брошки, начиная с самой большой, на которой посередине был красивый старинный корабль, и кончая самой маленькой, величиной с пуговицу. И накрасила себе широкие брови специальной маминой краской, но их тата стёр ваткой с вазелином. Только чуть-чуть этой коричневой краски осталось в уголках бровей. И труд мой даром не пропал: очень красивый, умный и важный дядя с круглым лицом, выбрал из всех пришедших в кино только меня, чтобы погладить по голове!

Когда все люди уселись в зале на длинных скамьях и на стоявших вдоль стен стульях, принесённых из учительской, погасили все лампы, и кино-дядя пошёл в ту классную комнату, что была позади зала. Мы сидели и терпеливо смотрели на большое белое полотно. В задней стене зала была дверь, а в ней было прорезано четырехугольное отверстие, из которого выглядывал какой-то особенный аппарат. Вдруг раздалось громкое жужжание, треск и шум, и на простыне стали мелькать номера, звёздочки и какие-то странные знаки. И хотя я сидела у таты на коленях, всё-таки было немножко боязно.

Но тут на простыне начали происходить чудеса: там росли пальмы и суетились мужчины в странных шапках… Подумать только: тут, в школьном зале, прыгали обезьяны, подкрадывались львы и бегали целыми стадами какие-то странные животные, немножко похожие на коз, а у директорши, тёти Людмилы, не было на сей счёт никаких замечаний! Сам Тарзан вовсе не был таким красивым, каким я представляла его по рассказам таты, но до чего же он был ловкий! И этот его мощный клич – мне сразу захотелось попробовать самой издать его прямо тут, в зале! Яане была и впрямь восхитительно красива – почти как моя мама! Когда я сказала об этом тате, он шепнул в ответ:

– Мама ещё красивее! Сама увидишь, когда она вернётся!

Да, но такой ловкой, как Яане, мама не была – у меня душа замирала, когда Тарзан на канатах из растений перелетал со своей невестой с одного высокого дерева на верхушку другого… Ух, на сей раз повезло, оба остались живы!

Иногда в зале опять зажигали свет, и тогда кино-дядя кричал:

– Чуточку терпения – меняю бобину!

Это был удивительный человек: львы, тигры, обезьяны и слоны появлялись на белой простыне по его приказу и терпеливо ждали где-то в темноте, когда он кричал: «Меняю бобину!». С таким человеком я хотела бы подружиться! Его можно было бы поселить и у нас дома!

Когда кино кончилось, тата пожал кино-дяде руку и сказал:

– Может, в следующем месяце опять прокрутим сеанс?

– Посмотрим, если удастся получить в кинопрокате что-нибудь такое, что не запрещено детям моложе шестнадцати, – сказал кино-дядя и опять погладил меня по голове. Я почувствовала, как щёки у меня покраснели: а вдруг я ему так нравлюсь, что он возьмёт меня в жёны? Теперь, пока мама не вернулась, я не могла оставить тату одного, но потом можно было бы посмотреть и обсудить это дело.

Мы пошли домой и вдруг услышали из-за школы крик Тарзана. Точно такой же, как в кино: немного призывный и одновременно немного пугающий, будто исходящий из прополаскиваемого горла!

– Тата, Тарзан здесь! – Я не знала радоваться мне или бояться.

– Здесь, да, наверное, на той большой липе, что за школой! – усмехнулся тата. И в тот же миг крик прозвучал с другого берега реки – от мельницы.

– Уже успел на мельницу! – изумилась я. – Как он так быстро перескакивает по клёнам и липам – ведь у наших деревьев нет таких канатов, какие показывали в кино?

Тата засмеялся.

– То не канаты, а такие растения – лианы. Но, я думаю, что там, у мельницы совсем другой Тарзан. И не стоит удивляться, если услышим и третьего, и четвёртого. Мальчишки, что с них возьмёшь!

– А кто из них настоящий Тарзан?

Тата посмотрел на меня хитровато, усмехнулся и сказал:

– Знаешь, никто из них не настоящий Тарзан. Это я говорю тебе совершенно уверенно, потому что… потому что настоящий Тарзан… здесь!

Он несколько раз гордо стукнул кулаком себе в грудь и поднёс руки ко рту. Да, этот крик, который издал тата и от которого закладывало уши, не оставлял сомнений, что именно он и есть настоящий Тарзан.

Клич таты был хотя и мощным, но чуть короче тех, которые раздавались издалека.

– А теперь, Яане, рванём домой! – сказал он, поднял меня к себе на плечи и пустился бежать, как Пааво Нурми. – Исчезнем, прежде чем начнётся шум и гам!

Про Тарзана мы с татой говорили долго – ещё и тогда, когда оба уже лежали в своих постелях. Мне было жаль, что когда тата оказался дома, у него почему-то пропало то лихое и уверенное выражение лица, которое появилось, когда он подражал голосу Тарзана.

– А тебе грустно, что не можешь больше быть Тарзаном?

– М-хм-м! – хмыкнул тата и покачал головой. – На самом деле мне давно надоело быть Тарзаном! Нельзя всю жизнь играть в Тарзана или индейцев… Хотя сейчас было бы совсем просто снять с меня скальп! – Он засмеялся, но его смех был совсем невесёлым.

– А почему ты такой грустный? Потому что мама ещё не вернулась?

– Наверное, – ответил тата и не захотел продолжать.

– Она вернётся, куда она денется! – утешала я тату. – Я так долго была совсем хорошим ребёнком, и ты умеешь кричать голосом Тарзана – почему она не должна к нам вернуться!

– М-м-м… – промычал тата.

– А мама слыхала, как ты кричишь голосом Тарзана?

– Хм… Едва ли… Когда я с ней познакомился, меня игры в Тарзана уже не интересовали. А знаешь, когда мы смотрели этот старый фильм, мне вспомнились старые дела… Когда мы с мамой были молодыми, нам казалось, что всё в этой жизни зависит только от нас самих…

Этот разговор мне не нравился. Такой серьёзный и грустный тон тате не подходил.

– Послушай, сделай ещё разочек клич Тарзана, – стала клянчить я. – Покричи, хотя бы шёпотом!

– И речи быть не может! – ответил тата уверенно. – Кричать по-тарзаньи на ночь глядя категорически запрещается!

– Совсем тихонько!

– На ночь глядя, можно только посмеяться беззвучным смехом старого индейца, находящегося на охоте, которым он смеётся лунной ночью возле львиного логова, заметив следы белого человека: хи-хи-хи.

У меня это получилось почти так же хорошо: хи-хи-хи!