Текст книги "Буря страсти"
Автор книги: Лаура Паркер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 25 страниц)
Часть вторая
ПЕРЕПИСКА
Сэр, письма, больше чем поцелуи, соединяют души.
«Письма к некоторым благородным Господам, к сэру Генри Уоттону», Джон Донн
Глава 5
Лондон, 15 июля 1815 года
Кетлин Джеральдин сидела наверху почтовой кареты, которая лихо неслась по извилистой дороге, и молила святую деву Марию и всех святых сохранить ее жалкую жизнь.
Пихнув локтем жирного фермера, прижимавшегося к ней каждый раз, когда карета поворачивала, она пришла к выводу, что, против своих ожиданий, не испытывает тех эмоций, которые, по идее, должна испытывать при сложившихся обстоятельствах.
Ее жизнь разбита, ее соблазнитель никогда не придет: лорд Петтигрю, барон Лисси, погиб при Ватерлоо. Вскоре после этого умер отец, а с ним – и ее последняя надежда на защиту. Что же касается нерожденного ребенка, то он, несмотря на все невзгоды, чувствует себя прекрасно.
Будь ее раскаяние искренним, считала Кетлин, она бы утопилась в Лиффи. Она не принадлежит к тем, кто превыше всего ставит свою жизнь, просто у нее есть причины, чтобы не идти на самоубийство. В ней живет пока еще невинное существо, которому чужда греховная натура людей. При сроке беременности в пять месяцев она больше не могла оставаться в деревне, не привлекая к себе подозрительные взгляды соседей. Начнутся разговоры, над могилой отца будут шептаться о том, что его дочь забеременела неизвестно от кого, а этого она допустить не могла.
Карета подпрыгнула на кочке, и наглый сосед навалился на Кетлин всем телом. Она враждебно посмотрела на него из-под полей соломенной шляпки, но он только хитро подмигнул.
Отец утверждал, что именно цвет ее волос побуждает мужчин на неблаговидные поступки. Сегодня ее непокорные рыжие локоны были связаны синей льняной лентой и спрятаны под шляпку. Однако ярко-рыжие брови, загнутые ресницы и очаровательные веснушки на носу спрятать было невозможно. Также ничего нельзя было сделать и с глазами – зелеными, как лесное озеро, освещенное весенним солнцем.
Кетлин на полдюйма отодвинулась от назойливого фермера и стала разглядывать утыканный дымовыми трубами горизонт – свидетельство того, что они подъезжают к Лондону. Прежде при мысли, что она окажется в великом городе, ее сердце начинало учащенно биться. Сейчас же ее охватили разочарование и тоска. Надежды на то, что она будет жить здесь как замужняя уважаемая дама, рассыпались в прах.
Она могла простить лорда Петтигрю за гибель на поле битвы. Ведь он поступил, как все мужчины. А вот за то письмо, которое пришло через несколько дней после известия о его смерти, она его никогда не простит.
Жестокое послание хранилось в ее сумочке. Трудно представить более мерзкое проявление бесстыдства! Почерк был нетвердым, как будто писал пьяный. Кетлин сомневалась, что когда-нибудь забудет из него хоть слово:
«…не мой ребенок… категорически запрещаю вам связывать с ним мое имя, мое положение… моя великодушная натура восстает против ваших дьявольских уловок… ни одна уважающая себя женщина не позволит так скомпрометировать себя… к своему сожалению, подозреваю, что вашу благосклонность снискали и другие… истинная сущность вашего характера крайне разочаровала меня…»
В Кетлин опять вспыхнуло негодование. Он обвиняет в соблазнении ее! Когда шок прошел, она поняла, что ненавидит его скорее за то, что он испортил созданный ее воображением образ истинного кавалера, чем за поруганную добродетель. Она бы предпочла, чтобы отцом ее ребенка был герой, павший на поле брани, а не лживый мерзавец.
Впрочем, кто виноват, если она по собственной глупости представляла его в ином свете?
На следующем повороте фермеру пришлось отклониться от Кетлин. Однако он успел обнять ее за плечи и прижать к себе. Ей в ноздри ударила страшная вонь.
– Осторожнее! – закричала она и ткнула его вязальной спицей.
– Ай! – Он завопил от боли и, отпрянув от нее, схватился за бок. – Меня зарезали! Я истекаю кровью!
Кетлин выразительно посмотрела на него.
– Неужели тебя, такого храбреца, можно зарезать крохотной спицей? – Она продемонстрировала пассажирам спицу.
Увидев ее оружие, мужчины разразились хохотом, а женщины понимающе улыбнулись. Фермер возмущенно фыркнул, натянул на глаза соломенную шляпу и отвернулся от Кетлин.
Довольная, что избавилась от докучливого ухажера, она убрала спицу на место.
Кетлин стала прятать под шалью спицу с тех пор, как ей исполнилось пять. Проселочные дороги и тропинки Ирландии всегда были опасны. Когда человек лишен возможности честно зарабатывать себе на хлеб, объяснил ей отец, когда человек голодает и видит, как умирают от голода его близкие, он теряет надежду. Отчаяние толкает некоторых на такое, что они бы никогда не совершили.
Теперь-то она понимала весь смысл отцовских слов. Сейчас она делает то, что несколько месяцев назад было бы для нее неприемлемо. Невозможное стало необходимостью.
Кетлин дотронулась до лежавшего на коленях узла. Их будущее, ее и ребенка, зависит от ее дерзости и отваги. Либо эта дорога закончится в Лондоне, либо она будет идти по ней вечно.
Потеря невинности тревожила ее гораздо меньше, чем перспектива стать падшей женщиной. Из ее груди вырвался тихий вздох. Если затея не увенчается успехом, ее ждет жизнь проститутки.
Странно, как все получилось. Возможно, отец 0'Дональд прав и Господь – ирландец. Кажется, он обладает чрезмерной склонностью к абсурду, если устроил так, что источник чьего-то греха может в один прекрасный день стать наказанием.
18 июля 1815 года
Квинлан Делейси смотрел на своего издателя и режиссера с нескрываемым отвращением, как на пиявку.
– Вам не нравится? – тихо осведомился он.
– «Не нравится» не подходит, чтобы описать мои чувства. – Гораций П. Лонгстрит встал из-за стола, тем самым разбудив четырнадцатифунтового полосатого кота, который дремал в солнечном пятне у ног хозяина. – Мне это противно! Мерзко! Отвратительно и…
Делейси, продолжавший сидеть в кресле, поднял руку, и хозяин конторы, которая располагалась на Друри-Лейн, тут же замолчал. Спустя мгновение Делейси сжал пальцы в кулак, и на суставах сразу стали видны розовые полоски недавно заживших шрамов.
– Вы не будете ставить мою пьесу? – спокойно, хотя внутри у него клокотала ярость, спросил он.
Гораций поверх очков оценивающе взглянул на посетителя. Будучи безжалостно-практичным в делах, он обдумывал варианты ответа. Первые два, опасаясь за свое здоровье, он отклонил как слишком откровенные. Третий же едва ли можно было назвать любезным:
– Постановка уничтожила бы вас.
– Понимаю. – Лицо Делейси осталось бесстрастным, его рука тяжело опустилась на подлокотник.
– Надеюсь, что так, милорд. – Гораций, абсолютно невозмутимый, вышел из-за стола. – Вы должны переработать.
– Если дело в размере, в построении фраз… – Делейси не посчитал нужным закончить предположение.
– Дело не в построении фраз. Дело в сюжете. – Гораций небрежно наподдал рукой рукопись, и та проехала на другой конец стола с той же скоростью, с какой издатель отверг ее. – У нас здесь трагедия.
Он благоразумно не упомянул о том, что трагедия, ко всему прочему, не из лучших. «Чертовски глупая болтовня!» – таким был бы его вердикт, если бы перед ним сидел другой автор. Но Делейси имел репутацию – репутацию, обеспечивающую огромное количество зрителей. Как издатель и режиссер, Гораций зарабатывал немало, когда в театре шли пьесы лорда Кирни. Однако в последнее время его кошелек поистощился, как и в настоящий момент. Он не собирался резать курицу, несущую золотые яйца, поэтому вынужден был в зародыше задавить первую попытку его светлости стать «серьезным» автором.
Люди типа Делейси хоть и обладали безукоризненными манерами, но были чуть диковаты и отличались особой восприимчивостью. Им, конечно, нужно давать волю, но нельзя забывать и о дисциплине, иначе они погубят себя. Он, Гораций П. Лонгстрит, является литературным дрессировщиком виконта.
– Что думает публика, когда слышит имя Делейси? – задал он риторический вопрос. – Она начинает улыбаться. Потому что она знает, что Делейси – автор комедий, лучших из всех, поставленных на Друри-Лейн за последние пять лет. Сам регент оказывает вам особую благосклонность.
Делейси кивнул, выражая согласие. Чувствуя, что они сдвинулись с места, Гораций продолжил:
– Сначала была «Спаниель миледи», потом «Баронет с Боу-стрит». – Он широко расставил руки, как будто держал театральную афишу. – Затем в тысяча восемьсот двенадцатом мы с вами сделали «Свадьбу мошенника» и «Вы свободны, мадам». Последняя – моя любимая. Кто я такой, чтобы придираться, если своими глазами видел, как прошлой осенью на «Неудачном романтике» лорд Байрон хохотал во все горло? – Он бросил на Делейси злобный взгляд. – Одно это должно было заронить в наши души сомнение. Но вместо этого вы ловко пронзили своим пером и Байрона и его критиков, заслужив его уважение и достигнув небывалого успеха.
– Поступления в кассу были вполне сносными, – напомнил Делейси. – Какова ваша мера успеха, если не прибыль?
Гораций знал, что нельзя в качестве побудительного мотива использовать деньги, когда имеешь дело с благородным господином, причем с таким, который сам стоил целого состояния прежде чем взялся за перо. Он успокоил собственное «я», проведя рукой по парчовому жилету – приобретение в счет будущей прибыли.
– Скажу вам как на духу: нет трех авторов, которые, если даже объединят усилия, могли бы сравниться с вами. Лондонская публика – это твердый орешек. Мало кто из драматургов избежал ее гнева. Только вы и… и…
– Шеридан, – со скучающим видом подсказал Делейси.
– Никогда. Старый хлам!
Гораций отвернулся, чтобы вместо маски охваченного энтузиазмом дельца от театра надеть маску сочувствующего.
– Полагаю, мы могли бы возродить «Спаниель миледи». Пять лет. Новые лица. Не то чтобы новая постановка пьесы Делейси, но…
– Я же сказал, что внесу изменения.
На этот раз Гораций не сдержался:
– Так не пойдет. Зрители забросают нас гнилыми апельсинами и освистают прежде, чем главный герой закончит свой первый монолог. Они не поверят, что вы сочинили такую чепуху.
Делейси, все это время разглядывавший толстого рыжего кота, устремил на Горация разъяренный взгляд:
– Судя по вашим словам, вам кажется странным, что мне удалось стать известным драматургом.
– Вовсе нет… ваша светлость, – добавил Гораций с таким видом, будто только что вспомнил, к кому обращается.
До тех пор пока Гораций не осознал, что деньги гораздо приятнее аплодисментов и дают больше комфорта, он был актером. Его закулисные махинации отличались тем же мастерством, что и его игра на сцене. Вознаграждение же было более значительным.
– Ну, хорошо, милорд, – задушевно произнес Гораций. – Расскажите, что мучает вас. Упали духом после постановки вашей пьесы, в которой слишком много бесталанных актеров? Вы правы, если так считаете. Лондон кишит второсортными актерами и толстыми шлюхами. Здесь тьма-тьмущая сутенеров и проституток! – Нахмурившись, он подпер одной рукой локоть другой и почесал подбородок. – Я не собирался говорить об этом до поры до времени, не хотел мешать вашей музе. Но сейчас… – Его брови, похожие на гусеницы, показались над очками. – Так вот. Я подписал с Кином контракт на главную роль в вашей осенней постановке.
Вспыхнувший взгляд Делейси дал понять Горацию, что он наконец-то движется в правильном направлении. Он воздел руку вверх, будто ожидая, что потолок разверзнется и на них польется божественный свет.
– Только подумайте! Величайший актер Лондона произносит ваши слова!
Против его ожиданий красивое лицо Делейси не расцвело в одобрительной улыбке.
– Кин – трагик. Разве в моей драме он не будет чувствовать себя как рыба в воде?
– Никакая рыба не будет чувствовать себя хорошо в этом унылом топком болоте, – проворчал Гораций и кашлянул, притворившись, будто прочищает горло. Настало время идти в наступление.
Подцепив рыжего кота под брюхо, он прижал его к груди.
– Ситуация такова, милорд. Мои клиенты ждут комедию, и тем или иным способом я должен оправдать их ожидания. – Он многозначительно помолчал, дабы прибавить больше веса своим следующим словам: – Я не могу, вернее, не буду рассматривать ваши драмы до тех пор, пока вы не представите мне знаменитый фарс Делейси.
Впервые за весь разговор лицо Делейси дрогнуло, и сквозь маску спокойствия проглянул ранимый человек, который слишком много повидал на своему веку и был способен на невероятные поступки.
– Я утратил способность сочинять фарсы, Лонгстрит, – искренне признался он. – Я больше не в состоянии писать о мелочах, о причудах дураков. Я видел такое… – Его затравленный взгляд обезоружил даже такого меркантильного человека, как Гораций. – Такое…
Теперь Гораций понял, сколь серьезные трудности возникли у его автора. Значит, в том, как изменился Делейси, виновата война. Однако, как он считал, на свете не существует ничего, что нельзя было бы вылечить с помощью доброго вина и женщины.
– Не вы один страдаете, милорд, – осторожно начал он. – Пол-Лондона скорбит. И все же мы победили, а победу нужно праздновать. Людям хочется света и смеха, и вы способны дать им это. Вы не имеете права подвести публику – вашу публику.
Далее он совершил нечто незапланированное – он положил руку на плечо Делейси и сердечно произнес:
– Вы молоды, а молодежь проявляет свои способности, только когда влюблена. Идите и найдите себе подругу.
Отеческий совет оказался ошибочным шагом. Делейси замкнулся, скрывшись под маской аристократической таинственности.
– Если таково ваше решение, значит, нам нечего обсуждать.
– По всей видимости, – с плохо сдерживаемой яростью сказал Гораций.
Делейси встал. Его движения были преисполнены легкой грации, вызвавшей восхищение у Лонгстрита, который с гордостью заплатил бы любые деньги, чтобы виконт исполнил роль в одной из постановок. Естественно, это невозможно неслыханно. Но до чего совершенный образец мужчины! Хромота почти не заметна, во всяком случае, он хромает меньше чем Байрон. Делейси красив, как Адонис, и его дебют на подмостках имел бы грандиозный успех. В театре месяцами был бы аншлаг, а темноволосый Байрон со своим задумчивым взглядом мгновенно бы вышел из моды.
Мало кто из актеров умел изображать на сцене аристократов. Эдмунд Кин обладал этим даром. Кин! Не будет пьесы Делейси… не будет и Кина. Кин вчинит ему иск. Регент… Без поддержки регента ему, Горацию, останется только перерезать себе горло!
Он двинулся вслед за гостем. Теперь он видел, что придется, предъявив Делейси ультиматум.
– Если у вас, милорд, возникнет идея о комедии, рад обсудить ее. В любое время.
Не утрудив себя ответом, виконт переступил через порог. Хромота проявляла себя чуть сильнее, чем прежде.
– Литераторы! – пробормотал Гораций, поглаживая кота. – Все они психи! Им место в сумасшедшем доме!
Однако все безрезультатно. Сегодня она решила добраться до него. Когда дверь конторы открылась, она вскочила и ринулась в дверной проем, но тут же налетела на мужчину. Джентльмен поглубже надвинул на лоб цилиндр и прошел мимо девушки в коридор.
– Послушайте, сэр!
Остановившись, он резко повернулся. Ошеломленная, Кетлин уставилась на него. Она узнала этого джентльмена!
Кетлин была не готова к встрече с потрясающе красивым джентльменом, вышедшим из конторы Горация П. Лонгстрита.
Уже три дня она, сидя в плохо освещенной и душной приемной, караулила этого известного режиссера и издателя.
Глава 6
У него было лицо истинного поэта – с тонкими, словно вырезанными рукой умелого мастера чертами, с чувственными губами, пепельно-каштановыми волосами, в которых, казалось, запутались солнечные лучики. Кого-то, наверное, удивило бы сочетание по-девичьи длинных густых ресниц и волевого подбородка.
Выражение растерянности исчезло с лица Кетлин, когда она встретилась с ним взглядом. Она утонула в его зеленовато-голубых глазах, таивших в себе бурю.
Мужчина тоже смотрел на Кетлин. Его подбородок дрогнул, как будто он хотел что-то сказать. Но в следующее мгновение его лицо стало жестким, губы сложились в некое подобие вежливой улыбки. Он еле заметно поклонился и пошел прочь.
– Квинлан Делейси!
Изумленный шепот Кетлин достиг его ушей. Он, повернувшись вполоборота, опять кивнул ей. Она успела заметить горькую усмешку на его лице. Наверное, считает ее обычной поклонницей. Если бы он знал!
В эту секунду дверь конторы отворилась, и невысокий мужчина с короткими серебристыми волосами и в очках обратился к Кетлин:
– Вы меня ждете, мисс?
– Э-э… да, сэр. Вас. – Она бросила последний взгляд через плечо, но Делейси уже ушел. – Неужели это действительно… – спросила она у стоявшего в дверном проеме мужчины.
– Квинлан Делейси? Да, будь проклята его темпераментная натура! Простите, мэм, но иногда с литераторами очень трудно иметь дело. – Он жестом пригласил ее в контору. – Проходите, я занятой человек.
Кетлин словно в тумане двинулась вперед. Квинлан Делейси! Она видела того, кем восхищается почти год, и даже разговаривала с ним! Эта мысль была подобна раскату грома. Ее сердце учащенно стучало, а в груди росло странное чувство. Она закачалась и, чтобы не упасть, ухватилась за косяк.
Погруженный в собственные мысли, Гораций нервно ходил взад-вперед по комнате.
– Говорит, что муза покинула его, – бормотал он. – Говорит, что хочет писать драмы! – Он посмотрел вниз на кота, который пытался потереться о его ногу. – Делейси – сатирик, Чосер Англии времен регентства, Свифт для бомонда. А теперь он хочет быть Байроном и писать трагедии о соперничестве, смерти и страданиях. Бред! – Он поднял голову и уставился на Кетлин. – Я говорю, что это невозможно.
По его взгляду девушка решила, что от нее ждут ответа. Она убрала руку с косяка и прошла вперед.
– Господин Шекспир писал одинаково хорошо и трагедии, и комедии.
Режиссер кивнул:
– Верно. Вы считаете, что Делейси ровня Барду? Я так не считаю! – Он указал на рукопись на столе. – Посмотрите сами, что предлагает мне автор, намеревающийся писать трагедии. Можете прочитать. Скажите свое мнение, будьте беспристрастным судьей. – Видя, что гостья колеблется, он прищурился: – А вы умеете читать?
– Естественно, – без малейшей обиды ответила Кетлин.
Гораций взял стопку страниц и сунул их в руки девушки.
Потрясенная тем, что видит произведение Делейси, Кетлин даже не заметила, как режиссер подал ей стул. Она одна из первых прочитает то, что вышло из-под пера ее идола! Это, должно быть, так же захватывающе, как читать только что расшифрованный древний текст.
Но всего нескольких строчек хватило для того, чтобы она покачала головой и закусила губу. По мере того как высилась стопка прочтенных страниц, она хмурилась сильнее. Гораций подсовывал ей все новые страницы. Дочитав до конца первого акта, она подняла голову. По ее виду можно было заключить, что она стала свидетельницей ужасного несчастья.
– Ну? – нетерпеливо воскликнул Гораций. – Каков ваш вердикт?
– Это… – она сглотнула, чтобы преодолеть замешательство, – плохо.
– Вот именно. И-мен-но! – Гораций улыбнулся, будто на спор выиграл огромную сумму. – Отвратительно! Мучительное, достойное сожаления упражнение в жалости к самому себе. Это не привлечет зрителей. Только мух!
– И вы это сказали лорду Кирни? – спросила Кетлин, слишком потрясенная, чтобы сдерживать свой дерзкий язычок.
– Сказал! Ну, возможно, другими словами, – признался Гораций. – Люди искусства очень эмоциональны.
Вспомнив, как выглядел мужчина, которого она встретила в коридоре, Кетлин вполне могла поверить, что за красивой внешностью скрывался буйный темперамент. Этот человек способен все снести на своем пути. Она увидела это в его зеленоватых глазах.
– А не мог бы он внести некоторые изменения? – отважилась поинтересоваться она.
– Изменения? – повторил Гораций. – Нужно выкинуть первое действие, убрать второе и сжечь третье – других изменений здесь быть не может!
– Пьеса плохая, но не до такой же степени. – Движимая желанием защитить человека, которого боготворила, Кетлин добавила: – Лорд Кирни – великолепный драматург. Его неудача объясняется…
– После его ухода в моей конторе попахивает серой. Так воняет от того, что он сочинил.
Кетлин перевела взгляд на рукопись, лежавшую у нее на коленях.
– Не понимаю, как такой способный драматург мог дойти до подобного.
– Война! Я предупреждал его о том, что он рискует талантом. Драматург должен оберегать себя от испытаний, выпадающих на долю простых людей. И вот теперь он говорит, что увиденное отучило его смеяться. Это, – он указал на рукопись, – не драма. Это страдания. Он ранен, а это – его кровь. Здесь нет ни мастерства, ни тонкого расчета, ни блеска, только боль, тоска и чувство вины. Я не могу – нет, я не буду ставить это!
– Но здесь все-таки есть удачные места, – заявила Кетлин, не осознавая, что противоречит тому, от кого зависит ее будущее.
Ошарашенный ее наглостью, Гораций рявкнул:
– Как так?
– Разве вам не показалось, что встреча главного героя с французским гусаром на поле битвы очень напоминает сцену из «Спаниеля миледи», ту, где кюре должен сообщить своему благодетелю, что является отцом ребенка дочери благодетеля?
Лицо Горация оживилось.
– Вы имеете в виду второе действие, в котором лорд Хайботтом, страдающий от простуды, держит бритву у горла кюре и чихает? Бедняга едва не лишился жизни.
Кетлин улыбнулась:
– Точно. Здесь солдат оказался в такой же ситуации. Французский гусар убил в сражении его лучшего друга. Герой стремится отомстить. Но если он убьет больного гусара в его постели, то поступок сочтут убийством, а его повесят. Возможно, если бы гусар чуть более философски отнесся к своей кончине, а герой чуть меньше терзался душевными муками, сцена была бы великолепной и публика улыбалась бы сквозь слезы.
Гораций пристально посмотрел на странную молодую женщину в поношенной одежде. Интересно, подумал он, откуда этой милашке известно, как манипулировать чувствами зрителей?
– Я бы согласился с вами. Но это третья попытка Делейси исправить пьесу, а результат вы читали.
У Кетлин по спине пробежали мурашки. Ей никогда не приходило в голову, что талант может пропасть, блеск – померкнуть, а гениальность – растаять как дым. Она наблюдала, как отец бьется над своими книгами, и видела, сколь тщетна эта борьба. Однако он никогда, даже в самые неплодотворные годы не терял своих способностей. Только смерть лишила его таланта.
Кетлин провела пальцем по странице, исписанной крупным твердым почерком. А это? Творение упавшего духом человека.
Она посмотрела на Горация:
– Возможно, если бы я поговорила с…
Режиссер расхохотался так неожиданно, что Кетлин вздрогнула и покраснела.
– Вы? Да кто вы такая, сударыня?
– Прошу прощения, сэр. Я Кетлин Джеральдин, дочь Руфуса Джеральдина. – Она взяла сверток, который привезла с собой. – Я принесла вам последнюю рукопись отца.
У издателя от изумления расширились глаза.
– Давайте мне ее сюда, детка. Может, мне понадобится томик легких стихов. Полагаю, это легкая поэзия?
– Да, сэр. – Кетлин протянула ему рукопись. Она старалась не встречаться с ним взглядом и надеялась, что накидка скроет изменения в ее фигуре.
Гораций обратил внимание на странность ее поведения, но истолковал ее ошибочно, решив, что она мучается от жары.
– Простите, мисс Джеральдин, – спохватился он, – я забыл о своих манерах. Позвольте вашу накидку, здесь очень тепло.
– Нет, я надолго не задержусь, – сказала Кетлин. Внезапно из-под шляпки выкатилась предательская капелька пота.
Кетлин поспешно встала, но зацепилась тяжелой шерстяной накидкой за подлокотник, и та соскользнула с ее плеч, открыв на всеобщее обозрение платье.
– Черт, – прошептала она и наклонилась, чтобы поднять ее. Неожиданно острая боль в боку пронзила ее, она вскрикнула и оперлась на подлокотник.
С несвойственной его годам прытью Гораций обогнул стол и бросился на помощь гостье.
– Сюда, мисс Джеральдин. Вы переутомились. Позвольте помочь вам сесть.
Кетлин чувствовала головокружение, ноги стали ватными. Не мудрено, подумала она, за последние сутки у нее во рту маковой росинки не было.
Она заставила себя выпрямиться. Гораций пристально посмотрел на нее. Он надеялся увидеть стройное молодое тело и пышную грудь, но вместо этого обнаружил странную выпуклость в районе живота, подчеркнутую завышенной талией платья.
– Моя дорогая девочка, вы беременны!
Подобная прямолинейность не входила в его намерения. Однако яркий румянец на щеках гостьи подтвердил его предположение.
– Простите, мэм. Поздравляю. – Он поднял с полу ее накидку. – Я не знал, что вы вышли замуж.
Кетлин колебалась, пока надевала накидку. Правда может погубить ее. Но на нее и так свалился целый ворох несчастий. Одним больше, одним меньше – какая разница? Она вздернула подбородок.
– Вы не знали о том, что я вышла замуж, сэр, потому что я не выходила.
Гораций наблюдал за тем, как румянец становится ярче, и быстро просчитывал варианты, причем не все из них были позорны для Кетлин.
– Понимаю.
– Конечно, понимаете.
Кетлин потянулась за своим свертком. Она уйдет отсюда прежде, чем ее вышвырнут вон.
– Куда вы собрались?
Кетлин замерла. Куда она собралась? А действительно, куда? Она уже об этом думала? Нет, не думала. Ее дальнейшие шаги зависели от того, как сложатся обстоятельства!
Она никогда не плакала. Нет, не совсем так. Как любящая дочь, она пролила пару слезинок над могилой отца. Однако она не была склонна жалеть себя, устраивать истерики и предаваться меланхолии. Она без слез приняла тот факт, что носит ребенка. С мрачной решимостью пересекла Ирландское море. Нет, она не даст волю слезам. Она упорно игнорировала капельки влаги на щеках.
– Отец ребенка – самый настоящий мерзавец, если он соблазнил и бросил вас. – Гораций надеялся, что она не услышит насмешки в его словах.
И Кетлин действительно не услышала. Когда она подняла голову, ее лицо было спокойно, если не брать во внимание следы от слез.
– Он геройски погиб при Ватерлоо.
– Вот как.
Гораций присел на край стола и сложил руки на груди. В течение последнего месяца он многократно выслушивал ту же самую историю от одетых в траур беременных актрис, певиц, оперных танцовщиц. Как удобно: у всех верные любовники погибали при Ватерлоо. Если посчитать, то после каждого погибшего в сражении солдата остался ребенок. Однако то, что рассказывает стоящая перед ним девушка, вполне может быть правдой. Хотя какая разница. Она беременна, не имея ни обручального кольца, ни мужа. Как ни поверни, она носит бастарда.
Горацию всегда нравился Руфус Джеральдин. Он никогда не встречался с его дочерью, но знал, что девушка принимает непосредственное участие в работе отца. «Моя дорогая правая рука» – так Джеральдин называл свою дочь, которая превращала его труды в рукопись, написанную четким, разборчивым почерком.
Гораций умел оценивать степень нужды попавших в отчаянное положение молодых женщин. Судя по ее одежде и исхудавшему лицу, у нее либо мало денег, либо их нет совсем. Учитывая, что в Лондоне достаточное количество писарей, она вряд ли найдет работу. В его душе шевельнулось некое подобие жалости, но он подавил это чувство. Он практичный человек, хитрый и ловкий, способный на различные ухищрения. Ему никогда не была свойственна сентиментальность. Скорее всего странные ощущения вызваны запеченными устрицами и беконом, которые он ел на завтрак. Впрочем, он может оказать ей любезность и, заключив с ней сделку, дать немного денег. Гораций взял сверток и предложил Кетлин сесть.
– Вы совершили долгий путь, чтобы увидеться со мной. Самое меньшее, что я могу для вас сделать, это сказать, стоило ли это таких усилий.
Лицо Кетлин прояснилось.
– Вы прочтете рукопись? Я подожду.
Гораций посмотрел на нее поверх очков.
– Так не терпится уйти? У вас есть куда идти? Есть временное жилье?
Кетлин поплотнее запахнула накидку.
– Нет, сэр.
– Я так и думал.
Гораций подошел к серванту и налил два бокала мадеры.
– Выпейте. У вас изможденный вид. – Оглядевшись по сторонам, он заметил коробку шотландского песочного печенья и открыл ее. – Возьмите, – сказал он Кетлин.
Решив, что гостья занята делом, он сел за стол и начал читать. Как он и ожидал, стихи оказались замечательными. Хотя он и был погружен в текст, от него не укрылось, что Кетлин взяла новую порцию листков рукописи Делейси.
Полчаса спустя Гораций, скорее озадаченный, чем разочарованный, поднял голову.
– Почему ваш отец для своей последней книги выбрал такую тему – путешествие глупца?
– Трудно сказать определенно, – с ирландским акцентом начала Кетлин. Гораций впервые видел, как она улыбается. Улыбка сделала ее чрезвычайно привлекательной. – Вероятно, отец думал о нашей родине. Глупец – это Ирландия. Он очень похож на Персиваля (Рыцарь Круглого стола, занятый поисками священного Грааля). Он наделен сверхъестественной везучестью – попав в кучу навоза, он выбирается из нее и пахнет розами. Понимаете?
Гораций понял значительно больше, чем она предполагала.
– Для молодой женщины вы удивительно хорошо начитаны.
– Мой отец…
– Конечно. Ваш отец. – Он положил рукопись на стол. – Ваш отец никогда этого не писал. Здесь нет даже намека на сходство с его другими работами. Кто это сочинил?
«Солги!» – кричал голос самосохранения.
– Я, – прозвучал ее честный ответ. Гораций был потрясен, но потрясение длилось всего мгновение.
– Чего вы намеревались добиться обманом?
– Денег, сэр, для себя и для ребенка. Отец всегда утверждал, что у меня талант к миниатюре. Теперь, когда его нет, мне не на что жить. Раньше мы существовали на то, что он зарабатывал своим творчеством. Наш дом был передан ему в пожизненное владение его благодетелем.
Гораций, имевший дело с женщинами, которые находились в гораздо более отчаянном положении, внимательно оглядел свою гостью. Привлекательная – особенно для тех, кому нравятся типичные ирландки, – но ей никогда не стать королевой полусвета и не завоевать Лондон. Не стать ей и популярным писателем. Она не Джейн Остен (Джейн Остен (1775-1817) – английская писательница.), своим язвительным остроумием она скорее напоминает…
– Как хорошо вы знакомы с трудами лорда Кирни?
– Я знаю все пьесы наизусть! – бесстрашно заявила Кетлин. – Так, как если бы сочинила их сама. Но я бы так не смогла. У него талант, разве вы не видите? Я могу подражать его стилю.
– Подражать его…
Горация осенила безумная идея. Вдохновение нахлынуло на него с такой силой, что у него глаза сошлись на переносице и он зашатался. Смелость плана потрясла его. Нет, он не отважится! Делейси прогонит его! Или наймет убийц, которые бросят его в Темзу. И все же…
Он дал слово регенту, что осенью поставит комедию Делейси.
