Текст книги "Буря страсти"
Автор книги: Лаура Паркер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 25 страниц)
Глава 15
Делла. Здесь. Ищет его!
Нет. Он не должен допускать этого.
Он был пьян сильнее, чем три часа назад, когда непрошеные гостьи нарушили его добровольную ссылку. Пьянство иногда помогало забыться, а ему так многое хотелось забыть. Его рука сжалась, сминая кружево и тонкую ткань. Он совсем забыл, что держит платок. На уголке была вышита роза, фамильный герб Хиллфордов. Он поднес платочек к носу и вдохнул его аромат.
Розы. От Деллы всегда пахло розами.
Если бы он не наступил на платок, который, убегая, уронила его гостья, он бы не заметил его. Она сбежала, потому что увидела его лицо. Забинтованное, оно показалось ей мерзким, а от того, что находится под повязкой, она придет в ужас.
Уродливое. Изуродованное. Чудовищное.
Он рассеянно улыбнулся. Слова больше не вызывали приступов жалости. Он отказался от человеколюбия так же, как и от эмоций, – не мог этого себе позволить. Ему не надо было видеть, как он выглядит. Реакция окружающих помогала понять, что лица вроде его появляются только в кошмарах. Из-за отсутствия правой кисти он навсегда заклеймен как калека. Ни одна жена не заслуживает слепого и безрукого мужа с изуродованным лицом. И в особенности его потрясающе красивая Делла. Он пожалел и ее, и себя. И поступил правильно.
Он даже не может увидеть ее!
Потеря правого глаза повлияла на зрение в левом. В июле, когда он лежал в госпитале в Генуе, доктора сказали, что это явление временное, но с тех пор он так и не проверил их утверждение, пряча глаз под бинтами. Он не желает видеть себя. Вынужденное лицезрение своего уродства нарушит его бесчувственное существование. Он с огромным трудом одевается и управляется со столовыми приборами. Одного этого достаточно, чтобы постоянно напоминать ему о его неполноценности.
Он чисто инстинктивно вскинул руку, защищаясь от сабли французского гусара. Это стоило ему кисти и глаза. Если бы он не прикрылся, то лишился бы головы. Чистая, достойная смерть. Так почему же в последнюю секунду он решил обмануть судьбу?
Нельзя, чтобы она когда-либо узнала.
В то мгновение им двигало желание жить, быть с ней.
Но не сейчас. У него не осталось ни желаний, ни потребностей, ни стремлений, только вкус вина. Рейф Хиллфорд истек кровью в сарае на бельгийской ферме. А он превратился в призрак с ритмично бьющимся сердцем.
Он услышал бой часов и вздохнул. Сон не шел к нему. Он часто бродил по дому под покровом ночи, которая – хотя бы на несколько часов – позволяла ему почувствовать себя таким же, как все. Даже призраку не дозволено появляться в его прежнем жилище.
В комнате пахло розами.
Он стоял возле ее кровати. Не важно, что он не видит ее. Он чувствует ее присутствие, и при этом его сердце бьется чаще.
Она упала в обморок у его ног. Он мог бы подхватить ее на руки, если бы не боялся, что она будет потрясена еще больше, когда очнется в его объятиях. Сюда ее принесли слуги.
О да, он еще слышит ее дыхание. Его пробрала дрожь, забытые воспоминания вновь пробудились к жизни.
Он протянул к ней руку – интуиция подсказывала, где она лежит. Но не дотронулся. В этом не было нужды. От ладони, которой он ощущал тепло ее кожи, наслаждение передавалось всему телу. Такая теплая, такая живая, такая реальная.
Делла нашла его!
Он взял прядь ее волос и пропустил сквозь пальцы, словно купец, определяющий качество ткани. Он вспомнил, как восхищался шелковистыми локонами кофейного цвета и молочно-белой кожей в день свадьбы.
Наклонившись, он пощекотал кончиком пряди свою губу.
Делла, которая пахнет розами. Хватит! Он содрогнулся и выпустил волосы. Слишком много эмоций после столь долгого перерыва. Она вернула ему не только эмоции, но и боль, и воспоминания.
И все же его рука опять потянулась к ней и легко прикоснулась к ее коже. Она даже не шевельнулась. Он ощутил под пальцами биение пульса и тут же почувствовал, как напряглась его плоть.
Он отдернул руку.
Глупо, опасно, невозможно. Он не испытывал желания с тех пор, как… как…
Смущенная, оробевшая, она бесшумно шла к их брачному ложу, одетая лишь в шелковую тунику, завязанную на талии. В свете свечи ткань казалась прозрачной.
Его сердце замерло. Он не мог ни сглотнуть, ни вздохнуть. Ее подрагивающие при каждом шаге груди, соски, просвечивающие через ткань, плавная линия бедер, темный треугольник между ног завораживали его.
Она остановилась в шаге от него, словно усомнившись в том, что ее появление желанно. Создавалось впечатление, что ее рассыпавшиеся по спине волосы живут отдельной жизнью. Она пристально всматривалась в его лицо.
– Вы довольны, муж мой? – спросила она, озадаченная тем, что он продолжает молчать.
«Муж мой». Господи, эти слова звучат для него божественной музыкой!
– Да, – тихо ответил он, испуганный своей сдержанностью.
Ему до безумия хотелось сказать ей, что она прекрасна, что он даже не мечтал о такой красоте и недостоин ее. Но он в отличие от щеголей не умел красноречиво выражать свои мысли. Не будет же он говорить жене те банальности, которые обычно мужчины говорят любовницам. Нет, лучше помолчать, чтобы не оскорбить ее сравнением. К тому же он пришел сюда совсем для другого.
Чтобы сообщить, что он вынужден покинуть ее – опять. Он принес с собой официальный приказ командующего, в котором ему предписывалось немедленно выехать в полк в Париж. Конный курьер доставил его как раз в тот момент, когда он прощался с последними гостями, прибывшими на свадьбу.
– Вы странно молчаливы. – Она улыбнулась и сложила руки так, что они скрыли нижнюю часть ее живота. – Я начинаю думать, что… не произвела на вас впечатления.
– Мадам, вы неправильно понимаете мое благоговение перед вами. Я должен вам кое-что сказать… показать.
– Я очень надеялась на это. – В ее соблазнительном смехе слышались и робость, и кокетство. – Но вы все еще одеты. – Она многозначительно посмотрела на просторную кровать. – Позвать вашего камердинера?
– Нет.
Он не мог оторвать взгляд от ее вздымающейся при каждом вдохе груди. Шелк и причудливая игра света безжалостно терзали его. Ее едва уловимый запах пробуждал его чувственность.
– Пожалуйста, выслушайте меня, Делла. Я пробыл здесь каких-то пять дней. Мы еще чужие друг другу. Вам нужно время, чтобы… убедиться.
Она отрицательно покачала головой, и ее темные волосы заволновались, как море.
– Я уверена в том, что хочу быть вашей женой. Что еще?
– Есть и другие соображения.
– Так изложите их мне, муж, – проговорила она и почти вплотную приблизилась к нему. В ее глазах горел призывный огонь.
Он смял приказ. Какая несправедливость, что сегодня, в день свадьбы, он должен лишить себя прелести познания собственной жены. Он не ляжет с ней в эту ночь, чтобы оставить поутру. Это будет еще большей несправедливостью, теперь уже по отношению к ней.
Он не мог забыть тень сомнения, промелькнувшую в ее глазах, когда она под руку с отцом шла к алтарю. Он не слышал, о чем они говорили за минуту до этого во дворе церкви, но знал, что ее отец против их брака. Если он будет любить ее в эту ночь, а потом уедет, то предаст ее, женщину, которая проявила удивительную отвагу, согласившись выйти за него замуж.
О, это будет тяжелейшим испытанием, выпавшим на его долю!
– Я слишком спешу? – Она беспомощно всплеснула руками. – У меня нет опыта в том, как быть женой.
– Сударыня, вам нужно только быть самой собой, – сказал он, чувствуя, что теряет контроль над собой.
Ему казалось, что он балансирует на лезвии бритвы. Один неверный шаг – и с ним покончено. Как он может отказать ей? Ее запах одурманивал его. Она вся одурманивала его.
– Тогда, полагаю, – кокетливо проговорила она, встав у него между колен, – ваша жена хочет, чтобы вы поцеловали ее.
В ее взгляде читалась застенчивость, желание и отвага. Она олицетворяла все, о чем он когда-либо мечтал.
«Всего один поцелуй», – подумал он. Он уйдет после одного поцелуя. Он поднял голову, когда она положила руки ему на плечи. Их губы слились, и оба окунулись в неземное блаженство. Один поцелуй. Такой легкий. Но такой разрушительный. Тело возобладало в нем над разумом. Он отбросил прочь смятый листок, а вместе с ним и свои благие намерения.
Его ладони легли ей на талию, и он через ткань ощутил тепло её кожи. Упав навзничь на кровать, он увлек ее за собой. Семь долгих лет он жил ради этого мгновения. И никто, даже он сам, не вправе отнимать его.
Один поцелуй превратился в десяток, когда он распробовал се на вкус. Он целовал ее уши, глаза, лоб, нос, подбородок.
Своими поцелуями он отдавал должное её очаровательной улыбке, призывным взглядам, ее смущению и настойчивости. Он все сильнее прижимал ее к себе. Его руки, скользнув в разрезы туники, ласкали ее обнаженное тело.
Она с готовностью прильнула к нему, его набухшая плоть вдавилась в ее мягкий живот. Сжав руками ее ягодицы, он привлек ее еще ближе к себе, и она судорожно вдохнула, а потом уперлась руками ему в плечи и задвигала бедрами. Из его груди вырвался стон, и она восторженно рассмеялась. Он не спрашивал, где она научилась дразнить мужчину, потому что знал: она, как и он, следует велению своего сердца. Он тоже засмеялся, и в его смехе впервые звучало ликование.
Они снова слились в поцелуе – страстном, требовательном и остром.
Он перекатил ее на спину и принялся гладить рукой от груди до колена. С трудом верилось, что это восхитительное создание с нежной кожей – его жена. Развязав тесемки и сняв с нее тунику, он припал губами к ее груди.
Он поднял голову. Ее глаза были закрыты, она вся сосредоточилась на своих ощущениях. Он ущипнул губами ее сосок, провел языком по животу. Выгнувшись ему навстречу, она прижала к груди его голову и запустила пальцы ему в волосы.
Он встал, чтобы по её просьбе задуть свечу и раздеться, а затем снова лег рядом. Он наслаждался ее нежным телом, сердцем находил ответы на все вопросы. Он увлек ее в волшебный мир, где властвуют страсть и любовь. Он жарко ласкал ее, их трепещущие тела были влажными от пота. Тишину комнаты нарушали то смех, то сладостные стоны.
Наконец, впервые в жизни, она достигла наивысшей точки наслаждения и закричала. Он увидел приоткрытые губы, через которые вырывалось судорожное дыхание, и понял, что никогда этого не забудет. Его прекрасная отважная жена, принесшая ему в приданое сорок тысяч годового дохода, стоила каждой капли его крови. Его семя жидким огнем излилось в ее лоно, навеки скрепив сделку.
Он чертыхался про себя, ощупью бредя по коридору. Если бы все сложилось иначе, если бы он был другим, сегодняшняя ночь окончилась бы по-другому. Сейчас он знал одно: она не должна узнать его тайну. Он готов сделать все, чтобы помешать этому.
Повернув за угол, он левой щекой ощутил прикосновение легкого морского бриза. Ветерок имел острый и прохладный привкус соли. Значит, он добрался до террасы, выходящей на край скалы над морем.
Как просто. Перешагнуть через низкий парапет и отдаться на волю ветра. Удар об камни внизу оборвет его никчемную жизнь.
Если бы он все еще оставался человеком, которому дано чувствовать боль, сожаление и гнев, он бы так и поступил. Однако он лишен человеческих качеств, следовательно, ему недоступны эмоции, необходимые для такого шага.
Окруженный тайной, молчанием и всепрощающим мраком, он отправился назад той же дорогой, что пришел.
Делла распахнула темно-зеленые ставни и вдохнула ароматы цветущего сада. Выйдя на залитый солнцем балкон, она с восхищением огляделась по сторонам. Прошлой ночью вилла казалась вратами преисподней. Сегодня в ярком утреннем свете ее можно было с полным правом называть раем. Буйно цвели розы и бугенвиллеи. Яркая герань отбрасывала тень на вымощенные дорожки.
Над стенами виллы высились дворовые постройки с черепичными крышами. Солнце, разогнав последние облака, заливало светом все вокруг. За одну ночь весна поборола зиму.
Делла спустилась с балкона на террасу, выходившую на оливковую рощу, росшую на склоне холма. Теперь она видела, в какую высь пришлось забираться коляске. С террасы открывался еще более захватывающий вид. К востоку лежал утопающий в зелени город, а на западе, окаймленное белой полоской песка, напоминающего жемчужное ожерелье, несло свои лазурные воды море.
– О, вы проснулись, миледи.
– Как видите, Сара. – Делла повернулась к компаньонке, вышедшей на террасу через дверь в главной части дома.
– Вы зря не послали за мной, чтобы я помогла вам встать и одеться, – с укоризной проговорила Сара. – Вы неважно себя чувствовали, миледи.
– Сейчас я чувствую себя замечательно, – заверила ее Делла. – Сколько я спала?
– Больше суток, – ответила Сара.
– Так долго? – Делла нахмурилась при мысли, что потеряла целый день. Как странно. – Мы, должно быть, доставили нашему хозяину массу хлопот.
– Трудно сказать, миледи, потому что я не видела его с той ночи. Могу лишь сообщить, что слуги здесь отбились от рук. – Она возмущенно повела головой. – Их не найдешь, когда они нужны. Делают вид, будто не знают ни слова по-английски, хотя все время подслушивают. Мы должны сегодня же уехать отсюда.
– Я не могу, – с ослепительной улыбкой заявила Делла. – У меня еще много дел.
– Ну тогда подумайте о своих делах, а я принесу вам шаль. А пока возьмите мою. – Сара сняла с себя плотную шаль из шерсти ламы.
– О нет, здесь очень тепло, – отказалась Делла. В подтверждение своих слов она подтянула рукава розового платья для утренних приемов. – Какой прекрасный день!
– Да. Но мне не нравится, как вы выглядите, миледи. Вы осунулись. Пройдемте в дом и позавтракаем.
– Через минуту. Начинайте без меня.
Делла повернулась к низкому парапету, за которым начинался крутой обрыв прямо в море. Она надеялась, что Сара поймет намек и предоставит ей разбираться в ее мыслях, которых было великое множество. К счастью, та так и сделала.
Она проспала две ночи и один день! Неудивительно, что она чувствует себя посвежевшей. От беспокойства последних месяцев не осталось и следа. Проснувшись, она встала не сразу, как предполагала Сара. Она довольно долго лежала в своем объятом полумраком мирке и размышляла. Отныне невозможно строить свою жизнь на невероятных совпадениях, которые она соединяла в нечто целое только усилием воли. Действительность, так долго отвергаемая ее сознанием, стала очевидной.
Хозяин виллы де Тоскана – не ее муж. Он и не демон без лица. Больной, жалкий, немощный калека.
Она вспомнила, что правая сторона его лица и оба глаза были забинтованы, а открытыми оставались заросший черной бородой подбородок, рот и левая щека. Бедняга, наверное, не только слеп, но и страшно изувечен. Но это не делает его чудовищем.
Делла прижала ладони к пылающим щекам. Великий Боже! Она убежала от него прочь, глупая!
Несмотря на путаницу, царившую в ее душе, она объясняла свое состояние тем, что, как ей показалось, хозяин назвал ее по имени. Сейчас же она не сомневалась, что ослышалась. Он сказал «bella», что значит «красивая». Ведь, в конце концов, он итальянец, а «bella» – довольно распространенное галантное обращение к женщине.
Ей было стыдно за то, что она позволила своим тревогам и страхам одержать верх над здравым смыслом. Хотя следует признать, что с той минуты, когда ей принесли известие о смерти Рейфа, она была сама не своя.
– Рейф мертв.
Слова, произнесенные под ярким солнцем прекрасного дня, шокировали ее своей жестокостью.
Рейф мертв.
Она впервые сказала это вслух. Даже когда лорд Кирни заявил, что был рядом с Рейфом в его последние минуты, она не поверила ему. Ей казалось, что он что-то скрывает, что-то недоговаривает.
– Но не сейчас, – прошептала она ветру, который донес до нее приятный запах моря.
Сейчас она может оценивать последние месяцы как особую форму депрессии. Она слышала и воспринимала только то, что хотела. Рейфа здесь нет. Он не изобретал лишенный логики план, чтобы заманить ее в Италию. В путешествие ее побудили отправиться усталость и граничащая с умопомешательством вера в невозможное.
Она отбросит прочь иссушающую душу скорбь и будет искать разумный способ существовать в реальной жизни. Делла медленно обошла террасу, скользя взглядом по морю и саду. Рейф с восторгом описывал это время года в Италии. И теперь, оглядывая оливковые рощи и виноградники, сверкающую на солнце лазурную гладь моря, она понимала его восхищение этим прекрасным краем.
Неожиданно Делла осознала, что нет особой необходимости немедленно возвращаться в Англию. Там ее никто не ждет. Кузины проторили дорожку в светское общество. Кларетта обрадовала ее новостью о помолвке с лейтенантом Хокадеем. Верно, пока нет необходимости ехать домой.
Она подставила лицо солнцу, впитывая его тепло. Разве на свете есть лучшее место, чем солнечное побережье Италии, чтобы залечить душевные раны и освободиться от грусти? Да, она снимет домик поблизости. Возможно, хозяин виллы даст ей дельный совет.
Хозяин! Как ей возместить ему ущерб за свое вторжение и ужасное поведение?
Теперь понятно, почему ему потребовалась компаньонка и сиделка в одном лице. Хорошо бы узнать, почему письма приходили именно в Хиллфорд-Холл. Наверняка, считала Делла, этому существует разумное объяснение. Как бы то ни было, она согласилась на это место под вымышленным именем. Со временем она подыщет себе замену. А пока надо найти возможность быть полезной.
Она повернулась к дому. Несмотря на свою древнюю красоту, вилла мало чем отличалась от развалин. При ближайшем рассмотрении было видно, что фасад рушится. Каменные плиты аркады потрескались, и между ними вылезла трава. Сад перед главным входом зарос сорняками, из розовых кустов позади дома торчат отмершие ветки. Имению настоятельно требуется твердая рука и внимательный глаз.
Делла улыбнулась. Пусть она плохая сиделка, но она долгие годы управляла поместьем отца, а это как-никак пятьдесят семь слуг. Сад надо очистить от сорняков, каменные плиты привести в порядок. Судя по состоянию виллы, нет ничего удивительного в том, что челядь пренебрегает своими обязанностями по отношению к хозяину. Бедняк или нищий и то выглядит лучше. Самое малое, что можно предложить этому несчастному в обмен на кров и стол до тех пор, пока она не найдет подходящее жилище, – это наладить быт в доме.
Приняв решение, Делла направилась в столовую, откуда вкусно пахло тостами. Она позавтракает, наденет свое лучшее платье и попросит хозяина уделить ей несколько минут для беседы.
Глава 16
Шотландия, 10 ноября 1815 года
Квинлан сидел в отдельном кабинете в обеденном зале постоялого двора «Корона и чертополох» недалеко от Эдинбурга. Откинувшись на спинку стула, он вслушивался в шум и гвалт, которыми сопровождалось появление еще одной охотничьей компании из Лондона. Судя по грохоту сапог и громкому смеху – все мужчины. А судя по голосам – все аристократы.
– Эй, приятель, поосторожнее с моим чемоданом!
Определенно компания пижонов. Неестественные интонации и манера цедить слова сквозь зубы и при этом пришепетывать вызвали у Квинлана улыбку. Даже его отточенный английский звучал мягко по сравнению с наречием равнинных шотландцев, которые щеголяли раскатистым картавым «р». А, ладно, это не его забота.
Он затянулся сигарой. Два с половиной месяца он прожил в горной Шотландии, в имении своего друга лорда Бэннока, пытаясь творить, но без особого успеха. Если раньше из-под его пера выходило хоть что-то, пусть и невысокого качества, то сейчас не выходило ничего. Оставив тщетные попытки, он три последние недели читал и перечитывал своих любимых авторов, сравнивая их творения со своими. Увы, не в свою пользу.
Первый снег, выпавший неделю назад, натолкнул его на мысль завершить добровольную ссылку. Он перебрался на постоялый двор к югу от Эдинбурга.
История с леди Хиллфорд была единственным светлым пятном в его жизни. В кармане лежало доказательство того, что его анонимные послания дали положительный результат. Он намеренно нагнетал напряжение, считая, что слишком активное наступление отпугнет ее. В течение полутора месяцев он посылал одно и то же письмо и только после этого забросил наживку – ее миниатюру. Она заглотнула ее, как лосось муху. Сейчас она, должно быть, в Италии и, следовательно, с Рейфом. Лишь бы у них все получилось.
– Проклятие! Господин не будет возражать, – прозвучал громкий голос у самой двери в кабинет Квинлана. – Подкину ему пару монет за беспокойство, и он с радостью выпьет свое виски в общем зале. – В ответ послышался визгливый девичий смех, и дверь распахнулась. – Слушай, приятель, – высокомерно начал незваный гость, – одному джентльмену понадобился этот кабинет. Будь любезен, поскорее выметайся отсюда.
– С каких это пор вы относите себя к джентльменам, Эшфорд?
Мужчина застыл как вкопанный. Покраснев от унижения, он устремил взгляд туда, откуда донесся голос, и обнаружил Квинлана. Он сразу же узнал его и сдернул с головы шляпу.
– Ба! Это вы, лорд Кирни!
– И никто иной, – дружелюбно сказал Квинлан, забавляясь ситуацией.
Если компанию возглавляет Эшфорд, птицы могут вздохнуть с облегчением. Вероятно, никто из этих горе-охотников не умеет зарядить мушкет. Судя по красновато-коричневой куртке для верховой езды и лимонно-желтым бриджам, Эшфорд прибыл в Шотландию с единственной целью: продемонстрировать последние модные наряды.
Движимый отнюдь не желанием пообщаться, а внезапно пробудившимся интересом к городской жизни, Квинлан предложил:
– Выпьете со мной, Эшфорд?
– Естественно выпьем!
– Ко мне может присоединиться только один из вас.
– Вот как? – Эшфорд, полный мужчина моложе сорока лет, повернулся вполоборота и бросил через плечо: – Здесь не хватит места для всех. Сядьте в общем зале. Облегчитесь и прогуляйтесь. – С комичным рвением он прошел в кабинет и остановился перед Квинланом, радостно потирая руки. – Очень мило с вашей стороны, лорд Кирни. Не знал, что вы придаете нашему знакомству такое значение.
Квинлан кивнул. При виде широкого безгубого рта Эшфорда, его выпученных глаз, а также других характерных для жабы черт у всякого возникало желание сравнить его с этим земноводным.
– Наливайте себе виски. Кажется, оно вам не повредит.
– И в самом деле. – Театральный критик и драматург сэр Бофор Эшфорд считал себя острословом, а Квинлана – своим самым опасным соперником и препятствием к славе.
Эшфорд подошел к серванту и, налив виски местного производства в большой стакан, залпом выпил его. Затем он вновь наполнил стакан и сел.
– Что нового в городе? – поинтересовался Квинлан. Не теряя времени, Эшфорд принялся излагать свое мнение о жизни в Лондоне и, в частности, в театральных кругах. Пятнадцать минут, то и дело замолкая, чтобы долить себе виски, он детально анализировал постановки года.
– Единственное, что имело успех в «Друри-Лейн», – это моя пьеса, поставленная весной. Театр выдохся. Помешался на возобновлении старого хлама, – продолжал он расслабившись. – Никто из новых авторов не может добиться финансовой поддержки, не говоря уже о том, чтобы довести постановку до конца. – Он отпил из стакана. – Конечно, мы все с нетерпением ждали ежегодной комедии Делейси. Ходили слухи, что на этот раз нам ее увидеть не суждено. – Он сокрушенно покачал головой. – Жаль – таково было общее мнение. Ваши творения изящны и тонки.
– Сомневаюсь, что ухватил вашу мысль, – сказал Квинлан. Он более успешно, чем его гость, сопротивлялся виски, хотя уже чувствовал некоторую тяжесть в голове.
– Да ладно, старик. Зачем притворяться перед друзьями? – Эшфорд хитро посмотрел на собеседника. – Болтали, что у вас нелады с вашей музой. Поэтому-то вы и сбежали в деревню. – Он наклонился вперед и пьяно ухмыльнулся. – Можете открыть правду своему собрату по перу. Мы все сгораем от любопытства. Это правда?
– Я никогда не страдал сомнениями по поводу своих способностей, а также по поводу способностей публики, – ловко ушел от ответа Квинлан. Эшфорд возмущенно фыркнул:
– Тогда как вы объясните тот факт, что слухи основываются на публичных заявлениях Лонгстрита?
– Никак. Не имею к ним никакого отношения.
– Отлично. Делаете вид, будто не вы подтолкнули его на это! Впрочем, вы не первый, кто использует противоречивые сведения, чтобы подогреть интерес публики. Байрон занимался этим всю жизнь.
Квинлан лишь пожал плечами.
Разочарованный тем, что не удалось заставить Кирни признаться в махинациях в целях рекламы, Эшфорд скис. Его пьесы никогда не имели такого успеха, как пьесы Кирни, и он не сомневался, что причина тому вовсе не отсутствие таланта, а финансовые возможности и привлекательная внешность соперника. Дамы, всегда более благосклонные к смазливым красавчикам, тащили своих кавалеров в театр на его пьесы. Утверждали, что достаточно объявить о предполагаемом присутствии Кирни на спектакле – и театру гарантирован аншлаг.
– Осень – неудобное время для постановки новой пьесы, – начал он новую атаку на добродушно настроенного Кирни, – весь бомонд живет в деревне и охотится. Но готов спорить, что, привлеченный разговорами, он опять потянется в город. – Он подмигнул Квинлану. – Ваше имя у всех на языке, и вы знаете почему.
– Не совсем понимаю, что вы имеете в виду. Боюсь, вам придется разъяснить мне.
Эшфорд хмыкнул:
– Хотите сделать из меня дурака, заставив повторять сочиненные вами же сплетни? Ну ладно. – Он принялся загибать пальцы. – Первый слух появился в разгар сезона. Говорили, что в этом году не будет новой пьесы Делейси. Следующее, что мы услышали, что пьеса будет, но не Делейси. Сам Лонгстрит заявил, будто на вас сказалась битва при Ватерлоо. Будто вы слишком деморализованы, чтобы присутствовать на премьере. – Он снова подмигнул. – Думаю, именно этим и объясняется нескладное развитие сюжета в третьей сцене второго действия. Но это не значит, что я разочаровался в вас.
Квинлан, все это время сидевший с бесстрастным лицом, позволил себе проявить интерес:
– Так вы видели мою новую пьесу?
Эшфорд рассеянно кивнул.
– Лонгстрит устроил закрытый просмотр для тех из своих высокородных покровителей, которых не будет на премьере на следующей неделе. Признаться, мне было любопытно узнать, действительно ли вы потеряли сноровку.
В театре идет его пьеса! Отключившись от болтовни Эшфорда, Квинлан осмысливал новость, оглушившую его словно гром среди ясного неба.
– Принц больше времени проводит в Брайтоне, чем в городе. Говорят, он руководит перестройкой и расширением Королевского павильона. Он проявил огромную заинтересованность в том, что вышло из-под вашего талантливого пера.
– И?..
В голосе Эшфорда явственно слышалась зависть:
– Вам нечего бояться, старик. Я опубликую свое мнение в «Лондон газетт» после премьеры. Судя по вашему виду, вы выдержите его.
Эшфорд исподтишка разглядывал строгую фигуру Квинлана, одетого в бежевые бриджи и темно-синюю куртку для верховой езды. Наряд дополнял белый шейный платок.
– Легенда о ваших страданиях понадобилась для того, чтобы зрители посочувствовали, так? Боялись, что на этот раз ваша публика не проявит к пьесе такой же интерес, как к предыдущим? Можете съездить в Лондон и взглянуть собственными глазами. – Замолчав, он сделал большой глоток и Удовлетворенно вздохнул. – Написанное для Кина не всегда отвечает вкусам публики. Я сам проходил через это.
– Главную роль играет Кин, – тихо, словно обращаясь к самому себе, проговорил Квинлан.
– Здесь практически не о чем беспокоиться, – заявил Эшфорд, пристально глядя на собеседника в надежде увидеть признаки волнения. – Немного староват для этой роли – таково мое мнение, хотя вам оно неинтересно. Впрочем, ему удается сглаживать недостатки самых трудных монологов, поэтому-то он и востребован, несмотря на свою страсть к выпивке. Если «Глупец удачи» не лучшее из ваших творений, то его смело можно назвать значимым дополнением к вашим трудам. Нам всем следовало бы пострадать так, как вы, верно?
– Верно, – хмуро ответил Квинлан, который был далеко в своих мыслях.
Чего добивается Лонгстрит, выдавая произведение другого автора за пьесу Делейси? Если он думает, что это сойдет ему с рук, он жестоко ошибается!
Квинлан огляделся по сторонам. Эшфорд как раз выливал остатки виски в свой стакан.
– Вы уже прикончили бутылку, поэтому желаю вам приятного вечера и удачной охоты.
– Кстати… – Квинлан исчез за дверью с такой скоростью, что у Эшфорда от изумления отвисла челюсть. – Что я такого сказал?
Лондон, 14 ноября 1815 года
Квинлан сидел в дальнем углу театральной ложи. В одной руке он держал программку, а в другой – заряженный пистолет. В ложе царил полумрак, через портьеры, скрывавшие его от любопытных взглядов публики, не пробивался ни один лучик света. Но ему и не требовался свет, чтобы прочитать программку. Ее текст словно выжгли у него в мозгу. «Глупец удачи» Квинлана Делейси. Комедия в трех действиях.
Здесь было две ошибки. Он никогда не писал пьесы, заявленной в программке. И не давал согласия ставить свое имя на произведении другого автора.
Он приехал в Лондон сегодня в полдень и обнаружил, что еще не поздно предотвратить гнусное предательство по отношению к нему самому и ничего не подозревающей публике. Премьера была назначена на вечер, поэтому у него хватало времени, чтобы переодеться и отправиться в театр.
Горя желанием своими глазами увидеть низкопробную пародию, которой приписывают его авторство, он смешался с толпой зрителей. Отовсюду доносились возбужденные голоса, публика с нетерпением ждала нового творения знаменитого драматурга.
– …так долго не ставили новых пьес Делейси.
– Слышал, что принц доволен…
– …будет среди зрителей, моя дорогая.
– …сам регент!
– …Лонгстрит из кожи вон лезет, чтобы его посвятили в рыцари.
– Еще один успех Делейси… Кто знает?
– Проклятие! Вам не удастся! – процедил сквозь зубы Квинлан и смял программку.
Он пришел сюда для того, чтобы поймать на месте преступления и самозванца, и своего подлого режиссера!
Он подождет, когда начнется спектакль. Сначала публика будет озадачена, потом выразит свое недовольство, а под конец – гнев низким качеством пьесы. Тогда он встанет и обнаружит свое присутствие. Он потребует, чтобы Лонгстрит представил всем наглого обманщика, который наверняка не устоит против искушения побывать на первом публичном представлении своего произведения, обманщика, осмелившегося поставить на своем жалком творении авторитетное имя Делейси.
Квинлан провел пальцем по рукоятке пистолета. Он чувствовал, что способен на преступление, хотя не худшим вариантом было отдать самозванца на суд одураченных зрителей. Как известно, лондонская публика бунтовала и устраивала скандалы и по менее серьезным поводам. В одном Квинлан был непоколебим: с Лонгстритом он разделается сам.
Долгие месяцы он подозревал этого человека. Не поддайся он на уговоры уехать в августе из города, давно бы проверил свои подозрения.
