Текст книги "Буря страсти"
Автор книги: Лаура Паркер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 25 страниц)
Квинлан не мог понять, почему Лонгстрит решил, будто это сойдет ему с рук. По дороге в Лондон он строил сотни различных предположений, но ответ так и не приходил. Когда он уже въезжал в город, у него возникла одна идея, но он никак не мог поверить в то, что Лонгстрит отважился на такой шаг.
Спекулируя именем Делейси, Лонгстрит намеревался низвергнуть его с высоты славы и расчистить дорогу своему новому протеже.
Мысль потрясла и разозлила Квинлана. Он никогда не считал Лонгстрита человеком с моральными устоями, однако верил, что в бизнесе тот придерживается хоть какой-то этики. А в этом хитроумном плане – очернить имя одного, чтобы продвинуть другого, – было нечто дьявольское.
– Ему не уйти от возмездия, пока я жив, – пробормотал Квинлан. – Нет, пока жив он!
Когда поднялся занавес, его охватило странное возбуждение. Он чувствовал себя так же, как перед атакой при Ватерлоо. Кровь быстрее потекла по венам, дыхание участилось. Наклонившись вперед, он немного отодвинул в сторону портьеру. Слабые аплодисменты, которыми зрители встретили пасторальные декорации, звучали для него как отдаленные ружейные выстрелы.
Сначала бешенство мешало ему вслушиваться в слова актеров. Главным героем был надутый лейтенант, расхаживавший с важным видом. В первой сцене он быстро соблазнил и бросил девушку-ирландку, а во второй – с не меньшей быстротой атаковал врага. Нет, это была не его пьеса. Он никогда не переносил действие в Ирландию, никогда не писал о войне и военной службе… хотя нет, писал, в первой драме. Кто-то воспользовался его произведением и превратил трагедию в комедию!
– Боже!
Полный ярости возглас привлек внимание зрителей к его ложе, но он успел скрыться за портьерой.
Вдруг Квинлана словно поразила молния. Он опять осторожно отодвинул портьеру и стал более внимательно следить за ходом спектакля.
Чем дальше разворачивалось действие, тем острее он ощущал, что с ним творится нечто странное. Тело покрылось гусиной кожей, во рту пересохло. Он узнавал пьесу!
Не диалоги героев, а детали, из которых они строились. Фразы, характеры второстепенных персонажей из других произведений – это и многое другое принадлежало ему.
Когда закончилось первое действие, Квинлан откинулся на спинку стула, потрясенный до глубины души. Казалось, он повредился в рассудке. Он не писал эту пьесу, но вполне мог написать. В ней присутствовали все характерные черты его стиля.
Кто-то украл его работу, вырвал куски из различных пьес, а потом собрал наворованное в произведение, смутно похожее на первоначальное, но в то же время абсолютно новое.
Началось второе действие, но Квинлану даже в голову не пришло прервать спектакль. Он превратился чуть ли не в самого внимательного зрителя. На шаг опережая автора, он пытался предсказать, как будет развиваться действие. Иногда его догадки были верными, но чаще события принимали неожиданный оборот, вызывая у него удивление, а у публики – одобрение. Поражающие своей меткостью и отточенностью фразы свидетельствовали о том, что пьесу написал не какой-то писака, а талантливый автор.
Примером тому служила заключительная сцена второго действия. Действие пьесы снова переместилось в Ирландию, где брошенная девушка, теперь уже беременная, получает от своего возлюбленного-офицера письмо, в котором тот категорически отрицает свою любовь к ней. В отчаянии бедняжка решает покончить жизнь самоубийством, но ее попытки закапчиваются комически. Она хочет повеситься, но веревка не выдерживает ее вес. Хочет утопиться, но река выбрасывает ее на гальку. Кидается с обрыва, но юбкой цепляется за камень. Сдавшись, она решает оставить ребенка, который, должно быть, желает жить сильнее, чем она – умереть. Квинлан заерзал в кресле, когда упал занавес. Совершенно ясно: пьеса нацелена не только на то, чтобы развлечь публику. Он в жизни не читал и не видел пьесы, в которой было бы столько скрытой и тонкой сатиры. И предметом насмешки был он!
В пьесе не было ни одной фразы его собственного сочинения, однако это сильнее всего нервировало Квинлана. Складывалось впечатление, будто автор побывал у него в голове, нашел и исправил слабые стороны его стиля и извлек произведение наружу во всем его великолепии.
Квинлан дрожащей рукой провел по лбу. Кто мог такое совершить? Некто, кто не хуже его знает его работы. Некто, кто наблюдал, как он творит, или слышал его рассуждения о драматургии, кто обладает потрясающей способностью подражать чужому стилю и видит комизм в житейских ситуациях. Некто, кто решил на глазах публики подвергнуть его унижению.
Несколько секунд он размышлял над тем, а не решил ли лорд Байрон таким образом отомстить за то, что Квинлан несколько лет назад раскритиковал его.
Квинлан почувствовал, что горят щеки. Если так, то лорд Байрон добился своего.
Эдмунд Кин с неподражаемым мастерством исполнял роль чванливого солдата, споткнувшегося о собственное высокомерие. Каждая его реплика звучала преувеличенно напыщенно – такое мог написать только человек, обладающий непревзойденным красноречием. К тому же такой великий актер никогда бы не снизошел до того, чтобы играть роль в пьесе, созданной автором менее известным, чем он сам. Значит, автором является Байрон?
Снедаемый любопытством, Квинлан принялся строить догадки. По некотором размышлении письмо, которое ирландская девушка получила от своего возлюбленного, в значительной степени напоминало письмо, написанное им для Петтигрю. Нет, это невозможно. Если кто-то и разболтал о том, что он сочинял письма для солдат, никто не мог знать о содержании письма Петтигрю. Можно допустить, что Эррол сам рассказало о нём. Нет, маловероятное совпадение. Сила воображения Байрона не сравнима с его. Если бы того попросили сочинить письмо, настолько велика вероятность, что его содержание будет похожим?
Квинлан расправил плечи. Он никогда не сомневался в том, что у него много критиков, только ему в голову не приходило, что один из них окажется таким жестоким. Его мягкая сатира на Байрона была и лестной, и забавной. То, что уготовил ему таинственный незнакомец, можно назвать умственной вивисекцией.
Когда началось третье действие, Квинлану показалось, что в бурный смех публики вплетаются язвительные смешки. Вероятно, среди зрителей есть те, кому известна вся подноготная. Он несколько мгновений внимательно оглядывал зал в поисках знакомого бледного лица, обрамленного темными вьющимися волосами. Байрона он так и не нашел, хотя это не значило, что его здесь нет.
Кто бы ни был творец пьесы, ему прекрасно известно, как угодить публике. Спектакль завоевал сердца абсолютно всех присутствующих.
После окончания последнего действия Квинлан еще некоторое время сидел, вцепившись в барьер, и смотрел на пустую сцену. Зрители возгласами и аплодисментами выражали свое восхищение. Занавес снова подняли, главные актеры поклонились публике. Гром аплодисментов накатывал волнами, будто разбивавшимися о рампу. Появление Кина было встречено восторженным ревом, грозившим загасить свечи. Публика потребовала автора.
Квинлан, ждавший этого мгновения, встал и подошел к барьеру, чтобы получше разглядеть самозванца. Он еще не решил, что сделать, – поздравить того или бросить ему вызов.
К его ужасу, зрители партера сразу же заметили его. Театр снова взорвался криками «Автора! Автора!» и аплодисментами, пламя свечей опасно затрепетало. В ложу полетели букеты цветов и усыпали пол у его ног. Лицо Квинлана перекосилось от досады, но он все же поклонился публике, приняв ее незаслуженную похвалу. Он не автор пьесы, но он обязательно выяснит, кто написал ее!
Внезапно краешком глаза он увидел, как из-за кулис появилась приземистая фигура.
– Лонгстрит! – процедил он сквозь зубы. Квинлана удивило, что Лонгстрит посмотрел на него и улыбнулся. Более того, он принялся аплодировать ему, будто не он стоял за обманом.
Квинлан собрался покинуть ложу, когда дверь неожиданно распахнулась.
– Кирни, ты снова поразил нас всех! – весело воскликнул первый из длинной вереницы почитателей, сжав Квинлана в медвежьих объятиях.
Глава 17
– Что значит, вы не писали «Глупца удачи»? – Гораций Лонгстрит посмотрел на Квинлана через стол, уставленный бутылками шампанского и блюдами с запеченными устрицами и шейками омара. – Естественно, писали, лорд Кирни. А почему же во дворце читают пьесы Квинлана Делейси?
Квинлан устремил на режиссера суровый, как зимний морской шторм, взгляд.
– Именно об этом я и хочу спросить вас.
После спектакля толпа поклонников, жаждущих выразить свой восторг по поводу пьесы, которую он не писал, помешала ему перехватить Лонгстрита. Не желая демонстрировать свое возмущение публике, он позволил людской толпе вынести себя к выходу, но к этому моменту Лонгстрита и след простыл.
К счастью, тот, оставшись верным привычке, отправился в свой клуб, чтобы поужинать в интимной обстановке в кругу приближенных. На этот раз компанию ему составляли две актрисы, исполнявшие второстепенные роли в сегодняшней премьере.
Дорога несколько укротила пыл Квинлана, и к моменту появления в клубе его ярость превратилась из пожара в ровный огонек. Он с пренебрежением оглядел логово Лонгстрита. В отдельном кабинете был накрыт стол, а за китайской ширмой виднелась кровать с небесно-голубым покрывалом. Негодяю крупно повезет, если после сегодняшней встречи он воспользуется этим ложем!
Квинлан вытащил из-под полы пальто кнут, позаимствованный у кучера. Он черной змеей мелькнул в его руке, и одна из женщин испуганно вскрикнула.
Квинлан перевел взгляд с внезапно побледневшего режиссера сначала на одну, потом на другую миловидную брюнетку, расположившихся по обе стороны от Лонгстрита. У Квинлана не было ни малейшего желания отвечать на их кокетливые взоры.
– Если вы не желаете расстраивать своих гостей, предлагаю вам удалить их, – с аристократическим высокомерием произнес он.
– Вы слышали, что сказал виконт? – Губы Горация исказила нервная улыбка. Он замахал руками, будто разгоняя птиц. – Кыш, мои маленькие голубки! Бог мой! Оставь шампанское, Глория! Даме не пристало пить залпом. Ты выпьешь его, когда мы закончим.
Женщины с явной неохотой покинули комнату. Та, которую звали Глорией, напоследок бросила на Квинлана соблазнительный взгляд. Но он не обратил на нее никакого внимания и двинулся к своей жертве.
– Я все сделал, как вы пожелали, милорд. – Гораций великодушно указал рукой на освободившийся стул. – Присаживайтесь и отведайте черепахового супа. Здесь его готовят просто изумительно.
– Не надо мне супа!
Лонгстрит так и не донёс ложку до рта. Сильная рука схватила его за шею и сдернула со стула. Он повис, едва доставая кончиками пальцев до пола. Бедняга понял: сейчас случится то, чего он всегда опасался. Превосходящий его по росту и силе виконт применит силу.
Квинлан вплотную приблизил свое лицо к покрасневшей физиономии режиссера.
– А теперь ответьте мне как можно короче. Кто написал пьесу?
Гораций прочистил горло.
– Вы, милорд.
Квинлан сильнее сдавил ему шею.
– Это неправильный ответ.
– Я… я… – Лицо режиссера побагровело. – Не другой!
Квинлан резко разжал пальцы, и Лонгстрит рухнул на стул. С выпученными глазами, с разинутым ртом он напоминал рыбу, вытащенную из воды. Он приходил в себя целую минуту, судорожно глотая воздух.
Хотя, по правде, он пришел в себя почти сразу и тянул время, чтобы обмозговать положение. Свою тактику он разработал много месяцев назад, когда Кирни уехал из города. Он собирался стоять на том, что Кирни действительно написал эту пьесу. Однако он не предполагал, что ему придется сыграть лучший спектакль в своей жизни, чтобы спасти постановку.
Лонгстрит медленно выпрямился, продолжая держать руку у саднившего горла, и одернул жилет. После этого он осмелился поднять глаза на своего мучителя. У него не прибавилось храбрости, когда он обнаружил, что Делейси отступил на несколько футов и поигрывает кнутом.
– Милорд, поверьте мне. Если произошла ошибка…
– То ее совершили вы. – Квинлан смерил режиссера презрительным взглядом. – Вы хотите, чтобы я поверил будто вы приняли мою пьесу и поставили ее, не изменив ни строчки?
Гораций пожал плечами:
– Верно, у нас с вами были некоторые разногласия.
– Правильнее сказать, мы оказались в тупике.
– Ну, хорошо. Но я был готов сгладить… нет, снять все противоречия между нами. – Гораций поспешно глотнул шампанского и поморщился, когда шипучий напиток обжег ноющее горло.
– Откуда у вас эта пьеса? Не трудитесь лгать. Я все равно узнаю.
Гораций и не думал сопротивляться:
– Примерно через месяц после вашего отъезда я получил посылку с вашей новой пьесой. – Свист кнута в воздухе заставил его зажмуриться. – Ну ладно. Скажем, мне намекнули, что это ваша новая пьеса. Я прочитал ее и остался более чем доволен.
– Я хочу взглянуть на оригинал.
Гораций пошарил по столу в поисках вилки.
– Зачем?
– Чтобы убедиться, что там не мой почерк.
– Признаться, я не задумывался над этим, – с обезоруживающей искренностью признался Лонгстрит. Вынужденный соображать быстрее, чем когда-либо в жизни, он добавил: – Увы, это невозможно. Рукопись переписал мой писарь еще до того, как я прочитал ее. – Он с тревогой наблюдал, как мечется по полу кончик кнута, зажатого в неугомонной руке Квинлана. – Она вся была залита водой. Да, теперь вспоминаю. Она намокла в дороге. Ну и потрудились мы, чтобы высушить ее! Скопировав, мы выбросили оригинал.
Квинлан остался бесстрастным:
– Кто переписывал пьесу?
Гораций вытер салфеткой пот, выступивший на верхней губе.
– Возможно, я найду эту информацию в своих записях. Кстати, почему все претензии ко мне? Не мог же я знать, что это подделка.
Квинлан хмыкнул:
– Я давно подозревал, что вы затеяли что-то недоброе.
– Подозревали? – Гораций рассмеялся, несмотря на боль в горле. – Думали, милорд, что я собираюсь обвести вас вокруг пальца? Какая чушь! Что бы я с этого имел? Ничего. Можете утром выяснить у своего поверенного: аванс выслан вам в течение недели после получения рукописи.
– Я не подписывал контракт.
– На это есть полномочия у вашего поверенного, – напомнил Гораций. – Полагаю, условия вам понравятся. Сегодня был аншлаг. Спектакль обещает быть очень популярным.
Квинлан отнесся к услышанному с большим скепсисом. Его «я» все еще истекало кровью после сатирического свежевания. Однако если Лонгстрит говорил правду, если он не ставил себе целью унизить его или одурачить, кому же тогда пришла в голову идея поставить подделку вместо настоящей пьесы Делейси?
Квинлан не смог бы объяснить, почему ему внезапно вспомнилась таинственная рыжеволосая незнакомка, но почему-то у него появилась твердая уверенность в том, что именно она приложила руку к обману.
– В августе в вашей конторе работала молодая женщина, ирландка с огненно-рыжими волосами. Кто она?
– Мисс… э-э. Дайте подумать.
Кнут просвистел над блюдом с устрицами и с яростью обвился вокруг хвоста омара, возлежавшего на тарелке Лонгстрита.
– Джеральдин! – завопил Гораций, вскочив.
– Мисс Джеральдин? – вскинув бровь, переспросил Квинлан. – Значит, она незамужняя? Лонгстрита трясло как в лихорадке.
– Она сказала, что ее жених погиб при Ватерлоо.
– А кто он?
Гораций поспешно попятился.
– Не знаю, милорд! Клянусь!
– Как получилось, что она стала работать у вас?
– Она заявила, что работала писцом в Ирландии и что ей нужны деньги на ребенка. Я пожалел ее и взял на работу.
Квинлан впервые слышал, чтобы Лонгстрит проявил жалость, но решил не заострять на этом внимание.
– Как долго она у вас работала?
– Несколько месяцев. Позвольте узнать, милорд, как вы познакомились с ней?
Квинлан освободил омара и принялся сворачивать кнут.
– Однажды вечером я застал ее в вашей конторе. Она работала над каким-то текстом и не дала мне его прочитать. Я видел слишком мало, чтобы определить, ту ли пьесу вы поставили, хотя с большой вероятностью допускаю, что ту. А теперь еще раз расскажите, как к вам попала рукопись.
– Как я уже говорил, она пришла по почте.
– Вы сами ее получали?
– Естественно нет. Этим занимаются мои клерки.
– Значит, вы не можете утверждать, что ее прислали по почте. Возможно, она просто появилась в вашей конторе.
Гораций притворился, будто не поспевает за рассуждениями виконта. Он понимал, что опасно перекладывать вину на исполнителя преступления, но вся его жизнь состояла из опасностей, а отсутствующая жертвенная овца лучше, чем никакая.
Он хлопнул себя ладонью по лбу.
– Я вижу, куда вы клоните, милорд! У вас блестящие дедуктивные способности! – Он потер руки, предвкушая как сейчас обелит себя. – Возможно, девчонка врала, что ее любовник умер. Возможно, он ирландский писатель и подбил ее отправиться ко мне. Очевидно, ее целью были отнюдь не деньги. Они договорились, что она подсунет мне рукопись. Боже! Моя карьера! Я пропал!
Квинлан счел объяснение слишком гладким, для того чтобы полностью оправдать Лонгстрита.
– Откуда ей было известно, что я не вернусь в город до премьеры и не раскрою обман?
– Не знаю, – честно признался Гораций. Весь его заранее обдуманный план провалился, и сейчас он, как и Квинлан, плыл по течению. Однако он мгновенно уяснил, что настал самый подходящий момент возложить всю инициативу в плавании на своего собеседника.
– Она на этом ничего не заработала, – после непродолжительной паузы заключил Квинлан. – Ее любовнику репутации не прибавилось. Какая у них выгода? Если только… – его глаза опасно блеснули, – они не затевали шантаж.
– Шантаж? – повторил Гораций. – О да, понимаю. Думаете, что теперь, после премьеры, девчонка со своим любовником пригрозят мне, что расскажут публике, как я принял чужую работу за вашу. Им поверят, если учесть, что последнее время ходили слухи о ваших творческих затруднениях. – Гораций благоразумно не упомянул о том, что сам был источником этих слухов. – Вы подозреваете, что наглецы надеются на ваше согласие купить их молчание, дабы спасти свою репутацию? Это мысль.
Едва последние слова слетели с его губ, Гораций сообразил, что подобный поворот грозит ему большим скандалом. Лорд Кирни принадлежит к тем, кто высоко ценит свое имя.
– А теперь подумайте, милорд, скандал подвергнет сомнению авторство всех ваших произведений. Это фактически навсегда погасит ваш литературный огонь! – заявил он с точно отмеренной долей возмущения.
Удивленный тем, что Кирни никак не отреагировал на его слова, Лонгстрит поднял голову и обнаружил, что взгляд виконта затуманен. Не уверенный в том, что его светлость следует в указанном им направлении, он резюмировал:
– Как мы знаем, редко кому удается в полной мере восстановить утерянную репутацию.
Квинлан строил собственные догадки. У него сложилось впечатление о мисс Джеральдин как об особенной, хорошо начитанной молодой женщине, у которой хватило смелости противостоять ему. Тогда его поразила ее дерзость, бесстрашие, с которым она вырвала листок из его руки. Сейчас он мог по-новому истолковать ее действия. Она намеревалась обвести его вокруг пальца! Возможно, тем же объяснялась и ее уступчивость.
Квинлана удивляло, что его интерес к ней не угас, даже когда он узнал о ее беременности. Долгие недели после встречи он с удовольствием вспоминал, как целовал ее. Но если его догадки верны, в тот вечер она намеренно вызывала в нем нужные ей чувства. Она с готовностью ответила на его поцелуй, и он мгновенно возбудился, поверил в то, что и она получала удовольствие от поцелуя.
Квинлан похлопал рукояткой кнута по ладони. Возможно, она бы уступила Лонгстриту, если бы он настоял. Что ею двигало – желание или стремление отвлечь его внимание от работы ее любовника?
Он перевел взгляд на Лонгстрита, который нетерпеливо ерзал на стуле. Что это с ним, он напуган или хочет в туалет? Квинлан сомневался, что рыжеволосая мисс Джеральдин могла организовать заговор одна. Постановка должна принести Лонгстриту немалую выгоду: рыцарское звание, если не врут слухи. Он не поверит никому, пока не поговорит с девушкой.
– Где мне ее найти? – резко произнес он. Гораций поднял взор к небесам, моля, чтобы поиски беглянки не увенчались успехом.
– В прошлом месяце, милорд, она отплыла в Италию.
Неаполь, 14 ноября 1815 года
– Очаровательная bambina, графиня! Вы отмечены божьим благословением.
Кетлин повернулась к говорившей, но не смогла четко разглядеть ее. Казалось, она отгорожена от мира дымчатой завесой.
– Как она? – раздался мужской голос.
– Хорошо, синьор. – Не разобрав, что с таким почтением произнесла женщина, Кетлин сообразила, что они говорят на итальянском.
– А ребенок?
– Девочка, здоровая.
– Ха.
Кетлин интуитивно догадалась, что возглас выражал облегчение и сочувствие, покорность и разочарование, и даже некоторую обреченность. Почему – она не знала. Она чувствовала только чудовищную усталость. Даже желание увидеть новорожденную не помешало ей заснуть.
Когда Кетлин спустя некоторое время открыла глаза, она увидела силуэт мужчины, загораживавший от нее свет. Ее взяли за руку. Затем она ощутила, как к тыльной стороне ладони прикоснулись губы, сухие и теплые, и ее руку положили на одеяло.
– Вы произвели на свет девочку, графиня, – по-английски сказал мужчина. – Сожалею, cara, что не мальчика.
Кетлин облизала пересохшие губы и устремила затуманенный взгляд на лицо незнакомца.
– Кто вы?
– Вы не помните? Это, наверное, из-за настойки опия. – В его голосе послышалось некоторое удивление. – Я тот, за кого вы согласились выйти замуж.
Кетлин поморгала, и ее зрение прояснилось. Мужчина был высоким, с бледно-оливковой кожей, узким лицом, орлиным носом и густыми серебристыми волосами. Он не был стар, но никто не назвал бы его и молодым. Черты лица свидетельствовали о его аристократическом происхождении и снисходительном характере. Взгляд темных глубоко посаженных глаз дал понять Кетлин, что он твердой рукой правит своим миром и что в настоящий момент она является частью этого мира.
После непродолжительного молчания он снова заговорил на безупречном английском со слабым итальянским акцентом:
– Мы можем свободно общаться на вашем родном языке, cara, никто нас не поймет. У нас было следующее соглашение: если родится мальчик, я женюсь на вас и сделаю его своим наследником. Увы, вы родили девочку. Хоть она и прекрасна, cara, я не могу жениться на вас.
– Но зачем вам это понадобилось? – не удержалась от вопроса Кетлин.
Он сочувственно улыбнулся ей:
– Со временем вы все вспомните. А сейчас вам надо поспать. Роды были скорыми, такими скорыми, что доктор не успел приехать, – с нажимом произнес он. – Повитуха говорит, что сам Бог не пустил этого мясника на порог.
Он пожал плечами, и Кетлин обратила внимание на то, что он чрезвычайно элегантен. Он был одет в черный атласный халат, на запястьях и вокруг шеи пенилось кружево, черный шелковый галстук украшала бриллиантовая булавка.
– Вы очень ослабли: едва оправились от малярии, когда начались роды. Спите, набирайтесь сил и знайте, что вы и ваша очаровательная bambino, можете жить под моей крышей сколько вам угодно. – Наклонившись, он положил ладонь ей на глаза.
Словно по волшебству веки Кетлин налились свинцом, и она погрузилась в глубокий сон.
Когда она пробудилась, в комнате царил полумрак. Возле кровати стояла женщина, одетая в черное шелковое платье; на руках она держала извивающийся и вопящий сверток.
– Девочка должна поесть, графиня, – обеспокоено сказала она. – Синьор требует, чтобы ему не мешали ее крики, когда он работает.
Кетлин немного приподнялась, и ее голову пронзила такая адская боль, что она едва не потеряла сознание. Заботливые руки подхватили ее за плечи, помогли сесть и поправили подушки. Когда головокружение прошло, она взяла малышку.
Осторожно откинув угол пеленки, она взглянула в крошечное личико, сморщенное и красное от крика. Видимо, приток свежего воздуха отвлек малышку, потому что она сразу же перестала плакать и открыла глазки. Ее личико разгладилось.
При виде дочери у Кетлин перехватило дыхание и сердце сладостно заныло.
– О, она прекрасна!
– Густые черные волосики, как у синьоры, – кивнув, согласилась няня.
Кетлин промолчала. Темные волосы и голубые глаза были даром отца девочки, Эррола Петтигрю, барона Лисси.
– Ей надо поесть.
Няня быстро распеленала малышку и положила ее так, чтобы Кетлин удобнее было дать грудь. Едва она дотронулась соском до щечки новорожденной, как та, повернув головку, с жадностью вцепилась в него и принялась сосать.
– Она будет сильной и волевой девочкой, – одобрительно прокомментировала повитуха, обращаясь к одной из горничных. – А теперь иди! Прочь!
Когда все ушли, а повитуха отошла в тень, Кетлин огляделась.
Она находилась в просторной, похожей на пещеру комнате. Тонкой работы мебель сверкала позолотой даже в слабом свете двух свечей. Между роскошными коврами виднелись блестящие полосы мраморного пола. Это был дворец.
До Кетлин донесся отдаленный звук пианино. Теперь она все вспомнила. Хозяином дворца был граф Франкапелли, известный композитор, автор симфоний и опер.
Они познакомились на корабле, плывшем из Марселя в Неаполь. Она неожиданно упала в обморок. Он проявил исключительную доброту: предложил свою каюту, настоял, несмотря на ее сопротивление, чтобы она пользовалась его гостеприимством до конца путешествия.
Возможно, болезни, а может, и страшная усталость помешали ей сохранить свою тайну. Как бы то ни было, этот добросердечный человек выведал у нее историю ее жизни. А потом предложил сделку.
Он хотел, нет, ему нужно было получить наследника, не осложняя свое существование поисками невесты. Она приедет в Неаполь и поселится у него. Ее представят как английскую графиню. Если она родит сына, они официально оформят свои отношения и будут вместе растить ребенка.
Но она родила не сына. Младенец, который лежал у нее на руках и к которому так стремилось ее сердце, оказался девочкой. Кетлин прижалась губами к влажной щечке дочери и прошептала:
– Не знаю, какая судьба занесла нас так далеко, моя ненаглядная, но клянусь, что сделаю все, чтобы тебе было хорошо.
