Текст книги "Перекрестки судеб. Стася и Тим (СИ)"
Автор книги: Лана Черная
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)
Перекрестки судеб. Стася и Тим.
Лана Черная
Глава 1 Стася.
– Пошел к черту, – цежу сквозь зубы, застегивая джинсы. Злость кусает позвонки, болью расползается по закаменевшим мышцам. И жжение между бедер добавляет в коктейль еще и отвращение к самой себе.
– Только после твоего братца, – хриплый смех за спиной скручивает внутренности в спазме.
Застываю, дышу часто-часто.
Перед глазами плывет от слез. Не хватало еще опозориться перед этим ублюдком.
Выпрямляю спину, контролируя каждый вдох и выдох. Еще немного и все пройдет.
Еще немного.
Покачиваюсь и падаю на кровать за спиной. Муть в голове путает мысли, размазывает реальность. Тошнота застревает в глотке.
– Эй, ты чего удумала?! – гневный рев вспарывает туман в голове. Кто-то хватает за руку, трясет. Смотрю, но лицо перед глазами расплывается.
– Ты… – хриплю. – Урод…
– Неужели так повело? – доносится сквозь гул в ушах.
Пытаюсь подняться, но все такое зыбкое, нереальное. Черт! Накачал все-таки какой-то дрянью, урод уколотый. Продышаться бы. Но где там. Шампанское льется на лицо. Я захлебываюсь. Закашливаюсь, пытаясь отвернуться, спрятаться. Но он фиксирует меня, не позволяя закрыться. Смеется. Громко. И ненависть вспыхивает яростным огнем, придает сил. Изворачиваюсь, изо всех сил отталкиваю. Он отшатывается, с кривой ухмылкой смотрит, как я резко встаю. Чуть пошатываюсь, но стою на ногах. Отвечаю ему его же гримасой. Насмешка стекает с его лица.
Не замечаю, как в руке оказывается пустая бутылка. Любит игристое, сволочь. Бью бутылкой о спинку кровати. Та разбивается со звоном и остается в моей ладони «розочкой». Ухмыляюсь, отмечая, как бледнеет холеная рожа. Наступаю, не разрывая взгляда. Вижу, как в серых бесцветных глазах прорывается нечто похожее на страх. Замираю на расстоянии вытянутой руки.
– Я не твои шлюхи обдолбанные, – чеканю каждое слово, не отпуская его взгляд, который то и дело норовит соскользнуть на руку с осколком. – Уговор был только на секс. Не смей мне свою дурь впихивать.
Он кривит губы в ухмылке.
– А то что? – страх растворяется, уступая место наглости и самоуверенности. – Убьешь? Кишка тонка.
– А ты проверь, – делаю шаг ближе.
– Не боишься?
Боюсь, еще как, но не признаюсь даже под пытками.
– За все надо платить, Удав.
Протягиваю свободную руку, и в ней тут же оказывается пакетик с белым порошком. Под пристальным взглядом Удава прячу наркоту в задний карман джинсов.
– Зря ты так, детка, – ухмыляется и меня коробит от того, что вспыхивает в его серых глазах. И это страшнее любых мук, что терзают мою душу, потому что этого извращенца не просто так прозвали Удавом: заглотит и не подавится ведь. И следующая его жертва – я.
Но я молчу. И так же молча ухожу на негнущихся ногах, спиной чувствуя опаляющую кожу похоть. Мне даже представить страшно, что этот ублюдок сделает со мной, когда я приду снова. А я ведь приду, потому что у меня нет выбора.
Захлопываю дверь квартиры и прижимаюсь к ней спиной. Тошнота гнилостным клубком скручивается в животе, сердце рвет грудную клетку, а в спину толкает одна мысль: «Бежать». И как можно скорее. Пока тот, кто сейчас стоит за дверью, позволяет мне побег. А если передумает?
И шрамы на запястьях вспыхивают огнем, рвут мышцы адской болью воспоминаний.
– Аська… – надломленный голос дребезжит в висках. Открываю глаза и встречаюсь взглядом с потухшими синими брата. Он стоит, привалившись к стене плечом и обхватив себя черными от уколов руками, и смотрит на меня так, что меня выворачивает наизнанку.
Делаю шаг, и вся гниль оказывается на лестничной площадке в окружении элитных квартир. Сгибаюсь пополам, позволяя своему желудку раскрутиться из морского узла.
– Аська, ты чего?..
Дрожащие руки подхватывают, когда я оседаю на пол, оттягивают на ступеньки. Его ломает, он не находит себе места, раскачивается, а в глазах – ад, черный, беспросветный. И я знаю: то, что я делаю – не спасение вовсе, а лишь продление агонии. Но я ничего не могу изменить. Отдаю брату его дозу и спускаюсь вниз, ни разу не оглянувшись.
Июньское солнце слепит, несмотря на предзакатный час. Прикрываю глаза ладонью и только теперь замечаю, что по-прежнему сжимаю «розочку». Кривлюсь и выбрасываю ее, даже не глядя куда. Рукавом рубашки отираю рот, в котором словно сотня кошек нагадила. Сплевываю. Легкий ветерок забирается под полы мокрой рубашки, теребит закрутившиеся мелким бесом волосы, а взгляд выхватывает вывеску салона красоты через дорогу.
И желание делать назло толкает в спину. А в голове мысли о том, как Удав накручивает на кулак мои волосы, запрокидывает голову и запихивает мне в рот свой член. И как заставляет на него смотреть, вбиваясь в самую глотку. Тошнота нарастает горьким комком. В висках пульсирует эхо шлепков о мое лицо и искаженное в оргазме лицо Удава мутной картинкой перед глазами.
Дышать все труднее, но я упрямо иду вперед. Одного удовольствия я его сегодня лишу. И пусть это похоже на мелкую пакость, наказание за которую неминуемо и омерзительно – мне плевать. Все это будет завтра, а сегодня…звук клаксона и визг тормозов заставляют замереть на месте. Ноги прирастают к горячему асфальту. А я стою посреди дороги, даже не поняв, как вышла на самую середину, и наблюдаю, как на меня несется огромный внедорожник снежного цвета.
Смотрю. Стихают удары сердца. Смотрю. Губы растягиваются в улыбке. Смотрю. Удары все тише. А может, так и надо? Может, это и есть выход? Машину разворачивает боком. И я вдруг понимаю, что смерть – слишком большое удовольствие для этого урода. И когда бампер машины оказывается совсем рядом, шагаю в сторону. Еще и еще. Но каблук попадает в трещину на асфальте, нога подламывается, пронзая болью от лодыжки до самого бедра. Падаю, выставив вперед руки. Спину обдает жаром железного монстра. А я вжимаюсь телом в раскаленный асфальт и перестаю дышать. Пока кто-то сильный не выдергивает из собственного кокона.
– Эй, Русалка, жива? – Встряхивает, но как-то так аккуратно, словно опасается причинить боль.
От неожиданности распахиваю глаза, которые зажмурила, едва ощутила за спиной всю мощь внедорожника, и вязну в черном, как смоль, взгляде с отблесками закатного солнца. И это солнце в глазах реанимирует мое сердце, толкает его в пропасть. И я, кажется, падаю в эту пропасть вместе с ним. А незнакомец щурится, чуть склоняет голову на бок, словно диковинку разглядывает. И эта мысль отрезвляет, вытряхивает из бездны непонятных эмоций.
– Все нормально, – почти шепотом отвечаю, мысленно ругая себя за непонятную слабость.
– Охренеть, – вдруг выдыхает он на мою реплику.
И его низкий баритон с мягкими переливами будто прикосновение: огладил щеку, коснулся губ, оставив призрачный след. Настолько осязаемый, что хочется им наслаждаться, как летним дождем, теплой влагой ласкающим кожу.
У Удава тоже приятный голос, обволакивающий. Глупая добыча ни за что не поверит, что этот голос – ее верная смерть. А какие комплименты он отвешивает – девки разве что штабелями не укладываются у его ног. Впрочем, захоти он – любая силиконовая барби калачиком свернется и будет ждать ласки хозяина.
Гниль вновь поднимается со дна желудка. И я поджимаю губы. Вот же урод, и тут нагадил. Хотя я тоже хороша – чего так повело от мужика? Чего я там не видела? Все они одинаковые. И Удаву спасибо: вовремя вылез в мыслях.
– Отпустите, – прошу.
Но мужик и ухом не ведет, держит крепко. Смотрит так, будто ему мешок с золотом на голову свалился. Придурок какой-то.
– Да отпусти же ты! – почти кричу, когда он вдруг касается волос. Боль простреливает все тело. Дергаю головой, пытаюсь вырваться. Извиваюсь и каблуком наступаю ему на ногу. Он хмурится.
– Да ради Бога, – фыркает спустя пару секунд, ослабляя хватку.
Покачиваюсь и тут же охаю от боли в подвернутой ноге.
– Проклятье, – ругаюсь, хватаясь за воздух, чтобы удержаться на здоровой ноге. Но вместо воздуха ловлю твердое, словно отлитое из камня, плечо незнакомца. Впиваюсь в него пальцами. Другой рукой хватаюсь за ворот черной рубашки. Та трещит и рвется. Но сильная рука уже прижимает к широкой груди с едва уловимым запахом фиалки и сандала. Терпкий, дерзкий и нереально нежный аромат. Им хочется дышать. В него хочется внюхиваться, открывая новые ноты, которых тут нереальная пирамида. Этим ароматом невозможно надышаться.
– Охренеть, – возвращаю незнакомцу его же реплику и слышу, как он приглушенно смеется.
– Идем, осмотрим твою ногу, – продолжая улыбаться одними губами, говорит незнакомец, увлекая за собой. А в смоляных глазах – отблески кровавого солнца и ни тени веселья. Мурашки покалывают кожу, вызывая неконтролируемую дрожь. И я делаю робкую попытку выбраться из его хватки, куда так легко попалась.
– Да что ж ты такая неугомонная, – качает головой и ловким движением подхватывает на руки. Я взвизгиваю, вцепившись в мощную шею с пульсирующей артерией, и не успеваю опомниться, как оказываюсь сидящей на теплом капоте белого монстра.
– Алекс, глянь-ка, – бросает куда-то в сторону.
И я замечаю еще одного мужчину в джинсах и белой футболке: стоит спиной к нам и разговаривает по телефону. Но на слова незнакомца реагирует кивком и поднятыми пальцами в виде латинской буквы «V».
– Ладно, сами справимся, – теперь в его черных глазах искрится смех, задорный какой-то, мальчишеский. Как будто клад нашел, а не мою ногу взял в ладони. Вздрагиваю от холода, обжегшего кожу, и смотрю на его руки, затянутые черной кожей перчаток.
Смотрю, как он ловко и бережно ощупывает ступню, упершуюся ему в живот, щекочет пятку. И от его прикосновений поджимаются пальцы. Так…приятно.
– Больно? – заглядывает в мое лицо. Качаю головой. Но он, похоже, видит что-то другое, потому что его чувственные губы растягиваются в улыбке опытного искусителя. И это вышибает дыхание. Как и странное желание потрогать эти идеальные губы без единой трещинки, такие манящие…коснуться их своими губами, приласкать…
От разыгравшихся фантазий бросает в жар. Прикладываю ладошки к щекам и растираю их, изгоняя из себя эти неправильные мысли. Но они не отпускают. Как не отпускает цепкий взгляд.
– Фантазируешь, Русалка… – и не спрашивает даже, наклонившись ко мне, согнув мою ногу в колене и обжигая горячим дыханием. А пальцы изучают стопу, разминают, смешивая боль с растекающимся под кожей теплом.
– Думаю, – хрипло, поймав его дыхание губами. Слишком близко. Слишком опасно. Нервно облизываю вдруг пересохшие губы, ловя его тяжелый взгляд на кончике языка. И не без улыбки наблюдаю, как отточенным движением изгибается его рассеченная в двух местах бровь, предлагая мне договорить. – Твои пальцы такие же ловкие везде, Бэтмен?
– Хочешь проверить?
– Не в этой жизни, Бэтмен…
Улыбаюсь широко и одним движением отталкиваю его от себя. От неожиданности он отступает на пару шагов, а я пользуюсь моментом: спрыгиваю с капота, выругавшись от прострелившей ногу боли. Отшвыриваю туфлю и делаю ноги, засунув поглубже слезы от боли в вывихнутой лодыжке. Не оглядываясь. Подальше от этого места и мужика, вызывающего до одури пугающие эмоции. Прячусь во дворах, уверенная, что он не побежит за мной. И я не ошибаюсь: никакой погони, только выколачивающее дыру в груди сердце. Без сил падаю на лавочку на детской площадке. И в этот самый момент в кармане вибрирует телефон.
– Привет, кнопка, – звучит в динамике веселый голос. Внутри становится тепло-тепло. Откидываюсь на спинку лавочки и запрокидываю лицо к еще не отгоревшему закату. – Поплаваем сегодня?
В крови вскипает адреналин, когда я представляю, как уже сегодня погружусь под воду, наслаждаясь тем единственным, что мне недоступно в душном городе – свободой. Но тут же настроение падает на пару градусов. Боль в ноге пульсирует под кожей, прожигает мышцы.
– Марик, я не могу, – вздыхаю, притянув к груди ногу. – Я ногу подвернула. Болит теперь, зараза, – морщусь.
– Не проблема, кнопка, – отзывается Марат. В трубке фоном какой-то шум, голоса, хлопок, а потом – тишина. – Ты где сейчас?
Осматриваюсь, выхватывая панельные пятиэтажки, окружившие серым полукругом небольшой двор, старые качели, поржавевшую горку, прогнившую деревянную песочницу с полным дерьма песком. Кривлюсь от омерзения. И как тут дети играют?
– Понятия не имею, – честно признаюсь и описываю Марату местность.
– Арка есть? – деловито интересуется он.
Арка прячется у меня за спиной.
– Я знаю, где это. Никуда не уходи. Буду через десять минут.
– Марат, не надо, – прошу с затаенной надеждой, что он меня не послушает. Сидеть здесь совсем не хочется, а домой с такой ногой я доберусь в лучшем случае к ночи.
– Надо, кнопка, надо, – в трубке раздается рев мотора. – Жди.
Он не обманывает: приезжает через десять минут, оглушая ревом мотора притихший двор. Зеленый байк медленно подкатывает почти к самой лавочке. Марат ловко спрыгивает со своего железного монстра, снимает шлем, из-под которого рассыпается копна белых, что облако, волос, и белозубо улыбается мне.
А мне становится тошно от того, какой он красивый, хоть сейчас отправляй на обложку модного глянца. Словно выточенное искусным художником лицо с синими глазами в облаке длинных ресниц, красивый рот и маленькая ямочка на подбородке. И я, жалкая, измаранная в чужой похоти и унижении. Стискиваю зубы и задираю голову в темнеющее небо.
– Ну-с, кнопка, чего стряслось? – Марат плюхается на лавочку рядом и толкает меня в плечо. – А где это ты так изгваздалась? – подбрасывает пальцами мои волосы, спутавшиеся от сладкого пойла.
Дергаю плечом, давая понять, что его прикосновение причиняет боль. Марат резко поднимается на ноги и нависает надо мной, ловя мой взгляд.
– Что случилось-то, я не понял, – хмурится и между тонких светлых бровей залегает морщинка.
– Упала, – со вздохом признаюсь.
– А обувь где? – усмехаясь.
– Потеряла, сбегая от принца, – язвлю.
– Найдет, не переживай, – продолжает веселиться Марат. – У тебя же не туфли, а произведение искусства.
Он прав. Бывает со мной такое и я делаю черте что из старой обуви: расписываю гуашью, расклеиваю всякой чепухой вроде папиных бриллиантов, которыми он откупается от непокорной дочери. Марат называет это искусством, а я поводом сбежать от реальности. Но сегодня на мне были самые обычные туфли на десятисантиметровой шпильке, подаренные Удавом. Есть у него фетиш – женские ноги. На мои он предпочитает смотреть, когда они упакованы в каблуки. Впрочем, не только смотреть и не только на ноги. При мысли об Удаве становится горько во рту, и я ненадолго зажмуриваюсь, изгоняя липучие мысли.
– Марик, – протягиваю с теплом, разбавляя тошноту лукавством в синих глазах. – Ты – чудо.
– А ты сомневалась?
Смеюсь. Впервые за этот длинный день. С ним я отчего-то всегда смеюсь. А он смешит с удовольствием. А еще учит меня дайвингу и иногда водит в кино на старые фильмы. И ничегошеньки обо мне не знает, даже настоящего имени. Но я привыкла считать его другом.
Шутливо толкаю его в грудь, когда он в наигранной самовлюбленности вскидывает голову и пятерней зачесывает на затылок растрепавшиеся по плечам волосы.
– Так что там с принцем и ногой?
Продолжая веселье, но во взгляд уже прокрадывается тревога.
– Шпилька подножку сделала, – и ладонями показываю высоту каблука.
Марат присвистывает от удивления. Он-то знает, что не ношу я такие ходули. А я им рада, как никогда, потому что по ним ни за что не отыскать меня. Тот чертов брюнет с солнцем в глазах не найдет. И что-то подсказывает мне, что будет искать.
– На свидание ходила, – с легкостью вру.
– Судя по твоему виду – не удачно, – резюмирует он и достает из кармана мобильный телефон.
– Марат? – настораживаюсь.
– Покажу твое копытце, Золушка, доктору, – снова перейдя на шутливый тон.
А я вся подбираюсь, готовая снова бежать.
– Эй, ты чего перепугалась, кнопка? Докторов боишься? – истолковывает по-своему мое побледневшее лицо и лихорадочные попытки наметить пути побега.
Киваю, судорожно сглотнув.
– Не дрейфь, подруга, – и шутливо щелкает по носу, – это не просто доктор. Волшебник. И мой крестный.
Теперь в моих глазах немое удивление.
– Он меня по кусочкам собрал два года назад после аварии, – признается, почесав затылок. И снова волосы пятерней зачесывает назад. – Никто не верил, что у него получится. Даже я, – кривит губы в усмешке. – А у него вот видишь, – разводит руками, – получилось. Так что не боись, он тебя не съест.
И действительно, чего я так перепугалась? Марат не обидит, точно знаю: проверен сотню раз. А врачу показаться надо и лучше не семейному. Киваю Марату, соглашаясь с его доводами, и он звонит своему доктору. Но за время самого обычного и короткого разговора, я ощущаю странное беспокойство: сердце заполошно рвется в груди, и внутренний голос просто вопит передумать и поехать домой. Только Марат не оставляет шансов, подхватывает на руки, бормоча под нос о вреде алкоголя, и усаживает на свой байк. А я ловлю себя на мысли, что Бэтмен ни разу не скривился и ничем не выдал, что выгляжу я дерьмово, и алкоголем несет от меня, как и сексом, за версту. Странно. Но все мысли быстро выветриваются скоростью и обжигающим вечерним воздухом.
А через полчаса, когда мы подъезжаем к дому на утесе, у ворот которого припаркован белый внедорожник, что едва не раскатал меня по асфальту, понимаю, что интуиция впервые сработала на отлично. А я снова попалась.
Глава 2 Стася.
Вжимаюсь в дерево, у которого притормозил Марик, и чувствую, как паника сковывает мышцы. Мысли, как тараканы, разбегаются по задворкам черепной коробки, лишая здравого смысла. Я просто смотрю на белоснежного монстра и боюсь. Впервые в жизни боюсь так, что дышать больно.
Даже когда впервые шла к Удаву – не боялась. Тогда я не испытывала ничего, кроме злости. Не боялась я и когда он грубо разложил меня на столе, с извращенным наслаждением требуя, чтобы я показывала ему себя. Ничего не чувствовала, кроме омерзения, когда он своим членом рвал меня сзади, а потом заставлял слизывать собственную кровь. Позднее пришла пустота. Каждый раз выходя из той проклятой квартиры, мне хотелось только одного – умереть.
…В тот вечер я оказалась на пирсе. Черное море бесновалось, разбиваясь волнами о холодный камень. Колкие брызги окатывали лицо. Ветер трепал волосы, путал и рвал их, в те минуты словно ненавидя их так же, как я. А я стояла на самом краю, раскинув руки, наслаждаясь тем, что у меня отняли много лет назад. Свободой. Такой пьянящей, сладкой. И ноги дрожали от удовольствия, заглушая все то мерзкое, что плескалось в моей душе.
Человека за спиной я почувствовала сразу. Не услышала, как он подошел, а именно учуяла. Как хищник чует добычу. И сердце внутри больно ударилось о ребра. Раз, другой, третий. Как будто кто-то толкнул его изнутри, заставляя биться. Выталкивая из опустошенного нутра все поганые мысли. Он стоял совсем близко: высокий, сильный. Спинным мозгом ощущала жар его тела и горький аромат парфюма. Он не пытался меня коснуться или заговорить. Просто стоял, обдавая меня своей необузданной энергией, которая выплескивалась в его запахе: диком, стремительном и вместе с тем успокаивающим. Этот незнакомец, лица которого я так и не увидела, вдохнул в меня то, что я искала: желание бороться и быть свободной.
Я шла за ним следом, босыми ногами увязая в песке. Шла во мраке сгущающейся ночи, пытаясь запомнить его твердую походку, широкий разворот плеч. Не отставая и не нагоняя. Чувствуя странную эйфорию, как будто глотнула воздуха после удушья. Улыбаясь впервые за много месяцев и напевая: «А нам все равно, а нам все равно…»
Он свернул за угол дайвинг-клуба, а я столкнулась с Мариком…
Обжигающий порыв ветра заставляет зажмуриться и сильнее вжаться в шершавый ствол, обхватив себя руками.
– Марик, я не пойду, – шепчу, тряхнув волосами, тут же рассыпавшимися по плечам. Резкий винный запах шибает в нос. Морщусь. Куда я в таком виде? Нога распухла, джинсы перепачканы, волосы в шампанском, да и я сама…вымыться бы.
– Не понял. Кнопка, я тебя не узнаю, – придвигается ко мне, ладонями упершись в дерево выше моих плеч. – Где та смелая девчонка, что с акулами плавала, а?
– Утонула в Тихом океане, – вздыхаю, как о безвозвратной потере.
– Головой не приложилась, не? – пропуская мимо ушей мою реплику, прикладывает ладонь ко лбу. Я резко откидываю голову назад и больно ударяюсь затылком о ствол. Шиплю, закусив губу. А Марик сочувственно качает головой, но в его глазах искрится смех. – Точно, приложилась. Поди еще и солнышком напекло.
– Ночь уже на дворе, – и словно в унисон моим словам застрекотали цикады.
– Вот именно: ночь на дворе, а ты выпендриваешься, как принцесса на горошине, – теперь он сердится. – Вот не сможешь ходить, что я Захару скажу? Он с меня три шкуры сдерет.
Захар Зорин – мастер спорта по дайвингу и владелец клуба, где я тренируюсь, – ребят гоняет в хвост и в гриву, разлада дисциплины не терпит, но ко мне относится как-то по-отечески. И единственный из всех ребят-спортсменов знает обо мне если не все, то родословную точно.
– Марик, ты преувеличиваешь, – морщусь, неудобно поставив стопу, тут же вспыхнувшую огненной болью. – Ты же не виноват, что все так случилось. Только я и эти чертовы каблуки.
– Как будто ты Захара не знаешь, – не уступает Марат.
Знаю. И знаю, что достанется по первое число не только Марату, но и мне, несмотря на всю чемпионскую доброту Зорина. Вот только страх, тугим узлом скрутившийся в солнечном сплетении, перевешивает все здравые аргументы.
– Я не пойду, Марик, – упрямлюсь, вцепившись пальцами в кору дерева.
– И не надо, – соглашается он, чтобы спустя мгновение одним неуловимым движением подхватить меня под коленки и перекинуть через плечо.
Я не визжу, не брыкаюсь, даже укусить этого говнюка не пытаюсь – а смысл? Я что назойливый комар, только дискомфорт доставлю, но Марата не остановлю. Такую груду мышц остановит разве что груда мышц втрое больше. А я, увы, ему и до плеча не достаю, что уж говорить о комплекции. Поэтому я просто вишу вниз головой, каждой молекулой ощущая липкий и противный страх.
– Что это ты притихла, кнопка? – настораживается Марат.
– Настраиваюсь на встречу с тем, кто меня едва не переехал, – выдыхаю, поморщившись от неприятной тяжести в животе.
– Даже не пытайся, кнопка, – хмыкает Марат и ногой толкает, судя по всему, калитку. – Я на твои байки не куплюсь. Знаем – плавали.
Вздыхаю. Надо же, впервые говорю правду, а мне не верят. То ли ложь выходит правдивее – не пойму.
– А если скажу, что влюбилась в твоего доктора, а?
Марат прыскает со смеху, шагая по узорной плитке дорожки, ведущей к дому.
– Тогда поработаю Купидоном, – возвращает он мне игривым тоном. – Привет, Алексей Николаевич, – вмиг посерьезнев, хотя в голосе чувствуется тепло. Так, пожалуй, сын может разговаривать с отцом. С любимым отцом. И от этой теплоты тянет улыбаться. Даже страх затаивается, скрючившись на кончиках пальцев вывихнутой ноги.
– Здравствуй, Марат, – хриплый голос успокаивает. И я точно знаю – он принадлежит не тому, встречи с кем я так до одури боюсь. – Что ж ты так с девушкой…не бережно? – мне кажется, или я слышу смех?
Пытаюсь задрать голову, прогибаюсь в пояснице, чтобы хоть немного рассмотреть того, кого Марат называет Алексеем Николаевичем, и вижу перед собой высокого широкоплечего брюнета в светлых брюках и белой футболке. Он стоит на крыльце, скрестив на груди руки и с улыбкой смотрит на нас. Странный мужчина с мягким светом в темных глазах. Его видно даже в неверном свете фонаря, что освещает крыльцо. Этот не причинит вреда.
– Вредная потому что, – отвечает Марат, удобнее перехватив меня за попу, отчего я невольно вздрагиваю, тут же превращаясь в туго натянутую струну.
– Руку убери, – цежу сквозь зубы. Злость закипает в венах, поднимая к горлу тошноту. – Марик… – но Марат что-то увлеченно рассказывает доктору и явно меня не слышит. А я скольжу руками по его спине, дергаю ногами, пытаясь хоть как-то привлечь внимание Марата. Стучу кулаком, не в силах и звука произнести из-за горького комка в глотке.
А в висках пульсирует елейный голос Удава…на коже горят следы его ладоней…и все нутро скручивает от омерзения. Воздуха не хватает. Хватаюсь пальцами за горло, пытаясь выдрать изнутри хоть немного кислорода. Но его нет. И перед глазами плывет.
– Марик… – сиплю.
– Отпусти, – доносится до меня сквозь голос Удава.
Кто-то перехватывает меня из рук Марата и я вижу его беспокойные глаза. Зажмуриваюсь и зажимаю уши ладонями.
– Не трогай…отпусти…отпусти… – шепчу как заведенная, изгоняя из себя этот мерзкий голос. Рву волосы, царапаю кожу, стирая с себя засосы и синяки.
– Не трогаю! – рвет паутину бреда низкий баритон. – Вот смотри!
Я распахиваю глаза и вижу перед собой словно высеченное из камня напряженное лицо: острые скулы, желваки ходят от злости, хищный прищур, не сулящий ничего хорошего, – и вскинутые вверх ладони в кожаных перчатках.
– Видишь, Русалка, – говорит он, гипнотизируя своим смоляным взглядом, тяжелым и пронзительным, что рентген, – я не прикасаюсь к тебе. Видишь?
Киваю, ощущая, как по спине катится пот.
– И никто не прикоснется, пока сама не позволишь, – добавляет мягко и глухо, чтобы слышала только я.
И напирает, требует ответа, даже не озвучив ни единого вопроса.
А я могу только дышать: рвано, как после километрового кросса. И смотреть в эти бездонные глаза с отражением собственного страха. Смотреть и тонуть в непроглядной черноте.
Вязнуть, как глупая муха в паутине. И впервые не пытаться выцарапать собственную свободу, с сумасшедшей жаждой смотря на того, кто сулит неминуемую погибель. И тянуться к нему, не в силах контролировать собственное тело. Наплевав, что рядом есть еще кто-то.
Просто коснуться его запястья, поймав рвущийся под кожей пульс. И не сдержать вздоха, когда по моей коже поползут мурашки.
В голове становится пусто: все исчезает, стертое одним прикосновением.
Это нечто, что невозможно описать словами. Даже чувствовать это больно.
Как будто сердце сжалось в одну маленькую пульсирующую точку.
Он сдавил его в своей ладони, сейчас сжатой в кулак. Еще чуть-чуть и оно либо лопнет, либо разломит надвое грудную клетку, с силой врезавшись в ребра.
Я делаю жадный вдох и веду пальчиками по линии жизни, прячущейся под перчаткой, к середине ладони. Касаюсь его сжатых пальцев и разгибаю каждый мягко, бережно, страшась сломать и свое сердце, которое почему-то колет, как онемевшая конечность.
Судорожно бьется, набирая силу с каждым разогнутым пальцем. Возвращая ясность мысли и расправляя легкие.
И в эту секунду, когда в груди толкается сердце в унисон пульсу на мужском запястье, я ощущаю, как там, где дышат легкие – раскрываются крылья долгожданной свободы.
Но эйфория длится недолго. Мир, вдруг разукрасившийся нереально яркими красками, бледнеет, расплывается. И черный взгляд с вспыхнувшей тревогой исчезает в темноте ночи. Я трясу головой, ничего не понимая. Ладонью тру глаза, но тщетно. Темень, беспроглядная, непроницаемая, никуда не исчезает. И паника снова накрывает липкой трясиной.
– Тихо, – властный голос рождает табун мурашек. Я замираю и даже, кажется, перестаю дышать, когда лица касаются чьи-то пальцы. На удивление теплые, хоть и затянуты кожей перчаток. Бэтмен приглушенно матерится, крепче сжав мой подбородок. – Алекс! – вздрагиваю от того, сколько ярости в одном слове. Снова тянусь к глазам. – Не смей! – приказывает Бэтмен. И снова чьи-то пальцы держат подбородок, мягкие, но сильные, и совсем другие. Перед глазами вспыхивает слабая точка света. Невольно морщусь.
– Что принимала? – спрашивает Алексей Николаевич. Мотаю головой, а сама прислушиваюсь к тихому голосу Бэтмена, пропитанному холодной и настолько осязаемой яростью, что мне кажется – ее можно коснуться. Поймать за кончик и смотать в тугой клубок, как нитку.
Фыркаю. Закрываю глаза. Со мной явно что-то не так. Тру виски, пытаясь привести мысли в порядок. Но какое там! Внутри такой сумбур, что от нелепости возникающих образов хочется и смеяться, и рыдать навзрыд.
– Ася, – зовет кто-то. Я пытаюсь сосредоточиться на голосе, хриплом, как будто его обладатель долго болел ангиной, но ничего не выходит. Он пружинит, перекатывается эхом, словно заключенный в стеклянную клетку. – Ася, посмотри на меня, – голос настойчив, как и пальцы, горячие, обжигающие, обхватывающие подбородок, поворачивающие мою вдруг ставшую нереально тяжелой голову. Сталкиваюсь с черным взглядом. Он полыхает, вынимает душу. И я теряюсь в нем, вязну, как в смоле, раскаленной, плавящей. Задыхаюсь. Деру горло в кровь, заставляя дышать. Вдыхаю. Но кислорода нет. Ничего нет. Только пустота. Холодная, дикая, ревущая сотней голосов. Озираюсь по сторонам, ощущая, как паника сковывает ледяными цепями позвоночник. Вокруг никого. Но я слышу голоса. Иду на них. И страшно до дрожи в коленках, что не успею, не дойду. Что люди исчезнут.
– Подождите… – срывается хриплое. – Не уходи. Не бросай меня.
– Тссс, – шепот в самое ухо заставляет застыть на месте. – Я держу. Я не брошу.
И вдруг вижу, как чьи-то пальцы переплетаются с моими. Я смотрю на эти пальцы, затянутые перчаткой, и вцепляюсь в них с такой силой, что кожа трещит под ногтями. Держусь, страшась отпустить. Потому что знаю – разожму и упаду, исчезну в этой гулкой пустоте, смеющейся сотней голосов.
– Только не отпускай… – шепчу, как заведенная, не выпуская руки. – Только не отпускай…пожалуйста…
– Не отпущу, – эхом в голове.
Я открываю глаза и несколько секунд тупо смотрю в светлый потолок. Бред. Всего лишь бред. Какой же дрянью накачал меня Удав? В висках стучат сотни молоточков, губы пересохли и все тело ломит, словно в лихорадке. А по потолку бегают черные тени, а где-то совсем рядом шумит дождь. Барабанит по стеклу, подыгрывая отчаянному соло ветра.
Поворачиваю голову и натыкаюсь взглядом на мужскую спину в шелке синей рубашке. Чуть сутулая фигура, сцепленные за спиной пальцы с золотой печаткой.
– Папа… – и каждый звук по горлу, как наждачной бумагой дерет, счесывая до крови.
Отец оборачивается и в его усталом взгляде вспыхивает злость, которая тут же тухнет под натиском рвущего в клочья разочарования.
– Папа… – повторяю, чувствуя себя загнанным в капкан зайцем: двинешься – хребет переломает.
Отец качает головой, старательно избегая моего взгляда. И боль разламывает грудную клетку, пересчитывает ребра, с громким хрустом ломая каждый. Этот противный звук забивается в уши, резонирует в затылке, мешает думать. Отворачиваюсь, пальцами вцепляясь в матрац под собой, комкаю простыню, а взгляд ловит капли лекарства, стекающие по тонкой трубке капельницы. Рядом нет никого и ни единой кровати, кроме моей, хотя я уверена – лежу в больнице. Но вот как сюда попала, и как отец узнал, где я – ума не приложу. А спросить нет сил. Только пересчитывать падающие в системе капли.
