Текст книги "Когда дует северный ветер"

Автор книги: Куанг Нгуен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)

Глава 4

В будке могут разместиться трое или четверо мужчин, но не хватает места для двух мужчин и одной женщины. После трапезы Малышка Ба, уступая нам место, пошла на пункт связи. Собираясь в путь, она сказала нам:

– Вы устали, ложитесь и поспите. Если что, я дам вам знать. Здесь поблизости есть озерцо, под вечер сходите по прохладе туда, помойтесь. А пропитание я беру на себя: наловлю кузнечиков на наживку, рыбы наужу – ужин выйдет на славу.

Вскинув карабин на плечо, она пошла было к выходу, но обернулась и сказала самым решительным тоном:

– Здесь вам одним нельзя ходить. Связного ждать придется еще пять дней – вертолеты насели, мочи нет. Что ни день – коси траву для маскировки, легко ли! Так что лучше отдыхайте, набирайтесь сил, завтра вечером я сама отведу вас до места. Договорились, Нам?

– А партийный секретарь, товарищ Шау, не раскритикует тебя за опоздание? – спросил я в шутку.

– Да я ведь не гуляла, за что критиковать-то? Наоборот, сестрица меня еще орденом наградит: шутка ли – самого Нам Бо доставлю. – Девушка рассмеялась.

Я все глядел на розовую родинку на ее шее до тех пор, пока она не отвернулась и не скрылась в зарослях травы. Нам Бо улыбнулся и покраснел. Все ясно, подумал я и решил: нынче же ночью все выведаю у него, а сейчас – спать, спать…

Всю вторую половину дня мы проспали как убитые. Девять вертолетов – целая стая – пролетали над будкой, как жабы скакали туда-сюда над полем, а мы знать ничего не знали. Услышав гул вертолетов, Малышка Ба прибежала с пункта связи, глядит – мы почиваем себе сладким сном, а вертолеты перебрались подальше; не стала будить нас, присела рядом и охраняла наш сон. Под вечер мы выкупались в озерце и прямо-таки ожили. Потом я поймал десятка полтора кузнечиков и отдал Ба для наживки. Вскоре она вернулась с водоема – бывшей воронки от бомбы – с целой вязкой анабасов: без малого два десятка «зобастых» анабасов, каждый длиной пальца в три. На ужин была жареная рыба и даже кислая похлебка. Наелись мы до отвала.

Ночь выдалась тихая. Высокое небо, свежий ветер. Нигде не бывает такого упругого, свежего ветра, как на этом поле. Деревья, травы шелестели, и чудилось, будто ветер принес сюда шум и плеск Меконга. Малышка Ба снова ушла на пункт связи. В будке остались лишь мы вдвоем. Мы улеглись – в длину – на дне окопа, разостлав гамаки поверх сухой травы; получилась очень мягкая постель. Сквозь щели в крыше виднелись звезды.

– Послушайте, Нам, что у вас было с Шау Линь?

Услыхав мой вопрос, Нам Бо сел, закурил сигарету, потом снова улегся.

– Вы и без моих рассказов узнаете все, когда доберетесь до места. Ответь я: да нет, ничего между нами не было, – я бы солгал. Но если сказать, что я любил ее, а она любила меня, – этого тоже толком не докажешь.

– В любви так часто бывает, – подтвердил я, и тогда Нам Бо рассказал вот что:

Сам-то он понял, что любит Шау Линь, еще два с лишним года назад. Как-то его пригласили ночью в провинциальный комитет партии для подготовки второго наступления весной шестьдесят восьмого года. На обратном пути, возвращаясь из-под Биньдыка, он зашел навестить Шау. После смерти отца она уступила свой дом соседке, матушке Хай, у которой разбомбили жилье. Сама-то она все равно почти не бывала дома.

Завернув во двор, он, едва подошел к дверям, услыхал ломкий, берущий за сердце голос матушки Хай:

– Это ты, Нам? О небо, о земля! И чего вы с Шау так бегаете друг от дружки.? Садись, садись. Она только-только ушла, вечерело уже. Искупалась, вымыла волосы, белье постирала, перехватила горсточку риса и заторопилась, вижу. Куда ты, спрашиваю, уж не к Нам Бо ли? Она улыбнулась, покорно так, и ушла.

Стоя в дверях, он смотрел на приветливо встретившую его старую женщину, и было на душе у него и неловко, и радостно. Не желая притворяться: мол, зашел просто так, по пути, – Нам улыбался молча, как бы признавая правоту матушки Хай – да, он пришел повидать Шау Линь.

Он снял вещмешок, сел за стол. Матушка Хай, заваривая ему чай, продолжала:

– Ушла она, одна рубашка осталась – повесила ее сушиться вон там, позади тебя.

Тонкая белая блузка «баба́»[12]12
  Баба́ – традиционная одежда южан: короткая до пояса блуза без ворота с длинными широкими рукавами и длинные широкие штаны без карманов.


[Закрыть] с вырезом на шее в виде сердечка – Шау обычно носила ее в часы досуга – висела сейчас на шесте из верхушки долгостволого бамбука тэмваунг у стены за спиной Нам Бо. Он-то заметил ее еще в дверях и обрадовался. Шау Линь не было дома, но она как бы оставила частицу себя: чем-то знакомым, родным повеяло на него от этой рубашки, висевшей у стены.

– Ну, когда поедете в город – расписываться?

Старуха посматривала то на блузку, то на Нам Бо, то на стакан чая, который держала в руке. По голосу ее чувствовалось: она радуется счастью молодых.

– Да мы еще ничего не сказали друг другу, между нами нет ничего, матушка!

– Знаю-знаю. Вон плод на дереве – зреет и не знает, что зреет, а люди видят: он созрел. Была бы только меж вами любовь, а слова – зачем говорить их. Все одно – не объяснились еще, стало быть, объяснитесь после.

Кроме этого случая, связанного, в общем-то, больше с белой блузой баба́, Нам ничего не рассказал мне о своих отношениях с Шау Линь. Я понимал: для него поделиться и этим – уже немало. Мы знакомы совсем недавно, но за пять дней тяжелейшей дороги я убедился: кто-кто, а уж Нам вовсе не рубаха-парень – сдержан, замкнут, застенчив.

Но даже по одной этой истории, по тому, как он вспоминал и рассказывал ее, можно было понять: он любит, любит всерьез. Правда, Нам Бо рассказал еще, что за то время, пока его не было здесь и он не видел Шау, он написал ей длинное письмо, но не успел отослать, как его ранили. Тут он прервал рассказ о своей любви к Шау Линь и начал новую, совершенно другую историю. В мрачные времена правления Зьема, после издания декрета № 15/19, сам Нам Бо вместе с еще одним подпольщиком скрывались в тайном убежище, выкопанном посреди сада. Сливы в саду как раз зацветали тогда розовым цветом. По ночам, сменяя друг друга, они ходили в деревню налаживать заново связи с населением. И вот пришла очередь товарища. В темноте, в черной тени деревьев, они подняли крышку убежища и вылезли наверх, в сад. В подземелье, само собой, стоял кромешный мрак, но и наверху царила такая же темень, только чувствовалось: ей нет ни конца ни края. Как и в прежние ночи, они пожали друг другу руки на прощанье – ведь всякий раз, расставаясь, думали: а ну как уже не встретятся никогда. Товарищ ушел, словно растаял в ночном мраке. Нам Бо, оставшись один, присел у входа в убежище. Его почему-то снедало тайное беспокойство, сердце тревожно колотилось в груди. Вскоре уже он не мог усидеть на месте. Нет, нынешней ночью что-то решительно было не так. И прощальное рукопожатие товарища, вспоминал он, было крепче и дольше обычного. Нам Бо показалось даже, что он разглядел в темноте его глаза. Тот смотрел на него каким-то странным испытующим и долгим взглядом. И еще что-то неясное мучило его. Сердце снова тревожно забилось, да так, что он едва смог перевести дух. Смутное предчувствие томило его.

Он покинул убежище, оставил сад, смутно розовевший во мраке распустившимся сливовым цветом, вышел в поле, уселся на межу и застыл, точно в землю врос, прислушиваясь.

Спустя какое-то время вдали, у околицы, послышался собачий лай; он становился все громче и вроде приближался к сливовому саду.

Оказалось, товарища его схватили, он не выдержал пыток, сознался во всем и теперь вел врагов к тайному их убежищу. Наверно, в душе ему было жаль Нам Бо, потому что, проходя мимо дома, хозяева которого укрывали подпольщиков, он громко крикнул: «Не бейте! Не надо, я отведу вас!» Тогда, считал Нам Бо, его спасло только чутье.

Но, по-моему, чутье это суть не что иное, как его острый, сметливый ум, которым я, честно говоря, восхищался.

Мне вспомнилась наша встреча тогда, в доме у доктора Тин Нге. Доктор хотел, чтобы мы погостили у него до утра, но Нам Бо не терпелось сразу отправиться в путь.

– Вас что, берут на спецрейс? Почему такая спешка? – спрашивал доктор.

В джунглях связные иногда делают специальные рейсы на мотоциклах «Хонда» и, ежели повезет, могут подвезти вас. Я тут же решил, что на нашу долю выпала такая редкая удача, и возликовал.

– Да нет, – покачал головой Нам Бо, – никакого спецрейса не будет, просто я хочу выйти пораньше.

– Тогда зачем спешить, завтра и отправитесь, – уговаривал доктор.

– Спешить, конечно, причины особой нет, просто я думаю, нынче ночью в нашу зону явятся «бэ пятьдесят вторые».

– Вы получили информацию?

– Нет, это мои личные опасения. Прошлой ночью мне не спалось, и я слышал, как два «тэ двадцать восьмых» облетели вдоль и поперек наш лес. А сегодня с утра в лесу – тишина. Ежели что случится и мы застрянем здесь, очень будет досадно.

Лишь после этих его слов мы обратили тогда внимание на необычную тишину, стоявшую в лесу. Как водится, из районов боевых действий, где скоро должны появиться «Б-52», самолеты других типов исчезают, и никогда не услышишь их шума. Затем вдруг доносится низкий, тяжелый гул, и, едва успеваешь сообразить, что это такое, с неба уже сыплются бомбы. Хотя и вовсе не обязательно, чтобы после такого затишья прилетали «Б-52».

– Может, они и не объявятся, оставайтесь, Нам, – стал убеждать его недоверчивый доктор.

– Что ж, можно и остаться.

Но когда Нам Бо дал уже свое согласие, доктор и сам вдруг забеспокоился. Наклонив голову набок, он напряженно прислушался.

– Слишком уж тихо! Ладно, идите оба. Не будь еще этого предчувствия… Нет-нет, надо идти. Если с вами случится что-нибудь, никогда не прощу себе. Ступайте, да побыстрее, мне что-то и самому тишина эта кажется подозрительной. Пожалуй, подготовлю я свое заведение, чтоб не застали врасплох.

Мы отправились в путь засветло, когда еще ярко светило солнце. И остановились на ночь в домике у реки, близ деревенского базара. Ровно в девять вечера мы услышали первые взрывы бомб, сброшенных с «Б-52» километрах в десяти от нас.

Впрочем, не только этот случай заставил меня восхищаться Нам Бо. Мы не раз потом выходили невредимыми из-под бомбежек благодаря подобным метким наблюдениям. Конечно, Нам Бо не исключение. Наверно, почти у всех солдат, стоявших не раз лицом к лицу со смертью, есть эти «антенны души», очень чутко, на больших расстояниях улавливающие опасность.

– А что потом стало с мерзавцем, открывшим врагам ваше убежище? – спросил я (не хотелось, чтоб он подумал, будто меня интересуют только его взаимоотношения с Шау Линь).

– Потом мне пришлось еще раз столкнуться с ним. Собираясь возвращаться обратно в Тростниковую долину – мы создавали там опорный район, – я должен был съездить по делам в Сайгон. Перед отъездом я увидел его на автовокзале. Он расхаживал в пиджаке, в темных очках, как заправский шпик. Наверно, и он заметил меня, не мог не заметить. Я направился прямо к нему, а он смотрел на меня, бледный как полотно. Подойдя, я протянул руку и спросил: «Это вы, Мань?» – «Боже мой, Нам! – Он обеими руками схватил мою руку, голос его дрожал. – Куда направляетесь, Нам Бо?» – «В Митхо». – «Позвольте, я возьму вам билет, посажу вас в машину». Он так и сделал – взял билет, занял для меня место…

– А когда вас ранило, было у вас накануне какое-нибудь предчувствие? Если было, почему вы не постарались избежать опасности? – Я снова возвращался к прерванной истории.

– А, вы об этом? – Нам Бо приподнялся, достал сигареты, протянул мне одну. Я дал ему прикурить, и он снова лег.

– Предчувствие-то было, только уклониться никак не мог. Мне поручили провести подкрепление к нашим, на кордон. В таких случаях идут даже на верную смерть. Как раз начинался второй этап наступления, опаздывать мы не имели права и решили с боем пробиться к своим.

В ту ночь, рассказывал Нам Бо, его подразделение наткнулось на равнине на американскую засаду. Бой завязался прямо в зарослях тростника. В конце боя, когда вертолеты похоронной команды, ревя, громыхая, мигая огнями, уже садились, чтоб подобрать убитых, а заодно и раненых и доставить их в Биньдык, какой-то янки струсил и побежал к вертолетам, отстреливаясь на ходу. Одна его пуля угодила Нам Бо в левый глаз. Трое бойцов, сменяя друг друга, отнесли его в полевой госпиталь. Тем временем подразделение Нама продолжало пробивать себе дорогу и в конце концов вышло к линии фронта.

Когда Нам Бо принесли в лазарет, он все еще крепко сжимал в ладони пучок травы, за который ухватился, упав на землю. А письмо, предназначенное Шау Линь, осталось в кармане его рубашки.

– Так и не отправили? – спросил я.

– Не отправил.

– И вы не слышали, за эти два года кто-нибудь сватался к ней, добивался ее расположения?

Вопрос был слишком прям, но таков уж мой характер.

– Мно-огие! – одним словом, но протяжно ответил он, и нотки обиды послышались в его голосе. Сигарета во рту у него вспыхнула красным угольком.

Я понял: он не хочет вспоминать прошлое. Снаружи потянуло ветерком. И дуновение это как бы напомнило мне, что сегодняшнюю ночь я коротаю в будке, на сухой траве, посреди дикого поля – того самого, которого я не видел уже двадцать лет!

Мы оба молчали. Сквозь дверной проем я видел, как ветер ласкает верхушки тростников. А дальше простиралось высокое-высокое небо с мерцающими звездами. Ничего мне не надо, только бы слушал и слушал голоса поля! Стрекочет кузнечик, пролетает птица, крик ее на мгновение разрывает тишину и сразу умолкает; но долго еще будет звучать в твоей памяти и этот крик, и тихий, еле слышный шум ветра… Я довольно скоро уснул. Но и во сне слышал голоса поля, шорох и шелест несчетных растений, тянущихся ввысь, шуршание ростков тростника дэ, рвущихся наружу сквозь слой пепла, оставшегося после бомбежки.

Гладь прудов и заводей колеблют, плескаясь, рыбы, пожирающие добычу; черепахи и змеи выползают из нор; лотосы распускают свои лепестки, наполняя воздух благоуханием; поле распростерлось в истоме, ожидая начала дождей, когда вместе с паводком нагрянут несметные рыбьи стаи.

Сон мой глубок и сладок. Я сплю, но по-прежнему слышу невнятный шелест волн, бегущих по тростникам и травам. Я сплю на сухой траве в затерявшейся посреди поля будке и вдруг просыпаюсь от рева вертолетов и сразу слышу голос Малышки Ба, стоящей у входа:

– Если что, идите следом за мной!

Глава 5

На другую ночь, не дожидаясь связного, Малышка Ба отвела нас в провинциальный комитет партии. Она осталась в «отеле» помозолить глаза начальству – может, сообщат, куда, на какую работу нас направят.

– Вот увидите, его снова пошлют к нам, – утверждала она. – Ведь он там у вас, в джунглях, работает в штабе, да и раньше был здесь кандидатом в члены провинциального комитета – самым, между прочим, молодым, а это вам не шутка!

Я тоже остановился в «отеле» – во-первых, вместе с Ба веселее, да и от окружающих много чего услышишь. «Отель» парткома представлял собой три расположенные неподалеку друг от друга будки, правда более благоустроенные, чем пункты связи; рядом, на том же поле, разбросаны были жилища здешнего люда. В удобства «номеров отеля» входили убежища и траншеи; впрочем, были здесь и лежанки, застеленные циновками, и даже чайники, были и люди, заботившиеся о питании постояльцев.

От «отеля» до «резиденции» добрались по лабиринту тропинок со связными, чтобы не напороться на вертолетный десант или минное поле. Я был приглашен в комитет на доклад об общем положении в провинции. Потом связные отвели нас с Малышкой Ба на обед, устроенный парткомом в честь возвратившегося в родные края Нам Бо. Сам он поселился и работал прямо в «резиденции».

Мы, с Малышкой Ба жили в разных «номерах», но частенько заходили друг к другу и коротали время за разговорами.

– Говорят, у Шау Линь много поклонников?

– Да уж, нехватки нет.

– А кто сейчас ей мил?

– Вам-то зачем?

Отвечает вроде резко, но резкость эта не звучит грубо, даже ласкает слух, вот что опасно! За эти, в общем-то, свободные дни она выстирала, высушила и уложила в вещмешок старую, цвета увядшей травы блузку, надела другую, цвета семян огородного базилика, ладно сшитую по моде и плотно облегавшую ее тело, и выглядела теперь еще более цветущей и привлекательной. У новой блузки был точно такой же вырез – сердечком, не скрывавший розового родимого пятна. И, само собой, мне снова пришло в голову: нет, не будь этой родинки, лицо ее так не светилось бы.

– Небось хороша, раз у нее столько поклонников?

– Я женщина – и то влюблена в нее.

– Неужто? Ну тогда она наверняка разлюбила Нама.

– Если разлюбит – сразу отрекусь от нее.

– Как это – отречетесь?

– Он дрался с американцами, был ранен, за что же бросать его?

– Со стороны-то легко судить, а для нее это дело кровное, и она думает по-другому.

– Кровное, не кровное – все одно. Если бросит его – я от нее отрекусь. – Она распрямила ладонь и резко взмахнула, словно отрубила.

– И все-таки вы – человек посторонний, потому рассуждаете так. Придет время, сами увидите, как все сложно.

Глаза ее стали совсем круглыми, она ответила враждебно, резко:

– По-вашему, время мое еще не пришло? Нет, я говорю и о себе. Мой жених был изувечен пострашнее Нама.

Я вздрогнул.

– Правда?

– Зачем мне вам врать?

Она не отвела взгляда, только веки чуть-чуть покраснели… Выходит, я ничего не знаю о ней.

– Мой жених был ранен, потерял ногу. Он написал мне, хотел со мной расстаться. О, как я рассердилась на это письмо! Написала ему ответ, отчитала. Сказала ему: как выпишешься из госпиталя, сразу сыграем свадьбу, сама тебя прокормлю.

Худо дело, если глаза мои не отличают незамужнюю девушку от замужней женщины.

– А где он сейчас?

Она заморгала.

– Погиб. Госпиталь получил приказ перевезти тяжелораненых на моторке в другое место. А вертолет летел очень низко, над самым полем, и его не заметили… Потом один боец сделал мне предложение. Человек он серьезный, обходительный, но я рассердилась страшно. Неужто не мог подождать, пока я утешусь хоть немного?

– Ну а он где?

– Женился в прошлом году, я так за него рада.

После этого разговора я заходил к ней реже, чем в предыдущие два дня. На третий день даже заскучал: все ждешь и ждешь без толку. Благо Нам Бо закончил свои дела и пришел навестить нас вечером. Тучи затягивали небо, и вот-вот должен был хлынуть ливень. Не успели мы с Малышкой Ба нарадоваться: здорово вышло – партком снова направил Нам Бо в родные края, на старые места боев, как Нам огорошил ее, сообщив, что случилось у них в деревне с неделю назад. Капитан Нгуен Ван Лонг провел новый карательный рейд, не встретив на сей раз ни малейшего сопротивления со стороны партизан, ни единого выстрела не прозвучало, ни взрыва мины. Ничего подобного здесь еще не бывало. Ведь в деревне осталось немало партизан и у них достаточно было винтовок, гранат, мин, фугасов. Подразделения Лонга прошли как бы по безлюдной пустыне. С великой помпой отпраздновал он в собственном доме месяц со дня рождения своего первенца! Никто не мог понять: почему партизаны не открыли огонь? И уже поползли слухи: «Не выдержали… Сломались…» При этом все чаще называли имя главного руководителя – Шау Линь… Нам Бо считал себя оскорбленным, Малышка Ба тоже; даже я – вроде человек непричастный – чувствовал себя задетым.

– Это что, мнение провинциального комитета, Нам? – спросила девушка.

– Партком никогда не делает таких поспешных выводов.

– Но тогда кто же?

– Некоторые товарищи.

– Вот им бы и хорошо побывать там, на месте, может, дошло бы – кто чего стоит! – Ба была вне себя.

– Что скажете; Тханг, – обратился он ко мне, – запутанное дело? Я хотел этой же ночью отправиться туда. Но у меня завтра совещание. Значит, выходим в ночь на послезавтра.

Раздосадованный, он ушел назад в «резиденцию».

В будке остались лишь я и Ба. Она молчала, лицо ее было угрюмым, словно она и меня стыдилась.

Нам Бо разбудил меня в пять утра. Ливень хлестал как из ведра. Обычное дело – начинались дожди. Над Тростниковой долиной нависло низкое, черное от туч небо.

– Вы готовы? – спросил он меня.

– Как, сейчас?

– В такой ливень у самолетов крылышки подмокнут, а мы к вечеру будем дома, – ответила мне Ба. На ней опять была рубашка цвета увядшей травы; у обоих вещмешки за спиной, оружие – на плечах, дождевики – в руках. Они уже были готовы.

Я сложил гамак, накомарник, уложил в вещмешок и только хотел затянуть шнур, как Малышка Ба сунула в него связку новогодних пирогов[13]13
  Речь идет о пирогах, приготовляемых к празднику Тет; их формуют из клейкого риса с начинкой (мясо, бобы или сахар), заворачивают в листья и варят. Пироги могут сохраняться впрок.


[Закрыть].

– А это откуда? – спросил я.

– Купила вам – каждому по связке. В такой дождь о горячей пище и речи быть не может.

– И когда купили?

– Только что.

– Почему не разбудили меня раньше?

– Хотела дать вам поспать. Можно идти, Нам?

– Пошли.

Она встряхнула кусок пластика, накинула на плечи, повесила карабин дулом вниз и вышла.

Мы шли под дождем, дорога была скользкая, но безопасная. Как предсказала Ба, у вражеских асов «промокли крылья», они отсиживались где-то: не видно было ни единого самолета, не слышалось шума двигателей. Только изредка доносилась далекая канонада, заглушаемая дождем и ветром.

Не только мы трое, но, наверно, почти все, кто собирался куда-нибудь по делу, дожидались этого часа. Бойцы, люди, останавливавшиеся на пунктах связи… В нейлоновых накидках всех цветов: синих, черных, серых, бурых, как рыбный соус… Все, высыпав на дорогу, шагали кто куда. Идти было очень скользко, чтоб не упасть, приходилось упираться носками сандалий и пальцами ног в землю, но никто не разувался: дорога была усыпана острыми, как бритва, ракушками. Впереди нас оскальзывались, позади шлепались оземь; смех, прибаутки смешивались с шумом дождя – веселье, да и только.

Дожди в эту пору всегда сильнее. Кругом не видать ни зги. Деревья и травы умывались в свое удовольствие. Дождавшись большой воды, анабасы, сомята, пятнистые длинные рыбы лок выбирались прямо на дорогу.

Несколько бойцов, шедших нам навстречу, – как видно, родом из мест, бедных рыбой, – с радостными криками бросались ловить их, падали и весело смеялись.

Дорога, прорезав тростниковые чащи – мне чудилось, будто этот тростник дэ повсюду преследует нас, – углубилась в стоявшую стеной высокую траву дынг, пожирающую заброшенные поля, пересекла заросли высоченной сыти и, попетляв по межам среди полей, двинулась напрямик через поросшую сорняками пустошь.

Мы шли и шли, пока не прояснилось. Дождь словно ударил вспять, и небосвод, высокий, точно выгнутый куполом, без единого облачка, сиял синевою. Ярко светило солнце. Оно клонилось уже к закату.

Перед нами лежало поле, заброшенное не так давно – два года назад, когда неприятель угнал всех жителей здешней деревни в «стратегическое поселение». Раньше тут сеяли сорта риса, носившие женские прозвища: «небожительница», «владычица лесов», «госпожа с запада»…

Вражеские самолеты, бездействовавшие из-за дождя, теперь виднелись повсюду, куда ни глянь: гулко ревущие стремительные «фантомы», черные медлительные, словно плывущие по небу «Т-28», черные и белые «старые ведьмы», кружащиеся на бреющем полете над дорогами, и вертолеты, вертолеты – их было много, как стрекоз. Самый опасный враг в болотах – вертолеты.

Продлись дождь еще хоть часок – мы бы успели добраться до места.

Гряда пышных зеленых деревьев, обрамлявшая берег Меконга, – издалека она как бы сливалась с линией горизонта – возвышалась поодаль, отделенная от нас рисовым полем. Там находились деревни, еще оккупированные врагом. А сад, тянувшийся вдоль канала с того места, где канал выходил на поле, относился уже – подумать только! – к той самой партизанской деревне, где жила Шау Линь. Отсюда до нее километр с небольшим. В Вамкине у развилки дорог расположился штаб неприятельского военного подокруга. Уже почти достигнув цели, нам пришлось из-за прояснившейся погоды остановиться на пустыре, где остались только развалины домов, пепелища, фундаменты разобранных строений, обвалившиеся убежища и траншеи, здесь и там густо поросшие тростником дэ.

Малышка Ба привела нас к разрушенному дому. Но бомбоубежище там хорошо сохранилось и могло защитить от обстрела с вертолетов.

– Нам, а ты помнишь, чей это был дом?

Нам Бо поглядел на мокрые от дождя остатки крыши из листьев, свисавшие с верхушки обугленного деревянного столба, потом перевел взгляд на убежище. Это была добротная щель, обшитая стволами кокосовых пальм, за ними шел слой глины, смешанной с поло́вой; в убежище можно было разостлать двуспальную циновку и повесить большую – для целой семьи – противомоскитную сетку. Снаружи убежище густо заросло травой.

– Как не помнить! – ответил Нам Бо.

– Ах, какое горе! Ладно, отдохните здесь, а я пойду вперед, надо известить сестрицу Шау.

– А нам нельзя с тобой?

– Я и сама давно здесь не была, не знаю, где, в каких местах партизаны поставили новые мины. Чего доброго, еще напоремся на них, все погибнем зазря.

Девушка сунула свой дождевик в вещмешок, нарубила кинжалом тростник и, став у входа в убежище, попросила меня замаскировать ее зеленью.

– Обряжайте как хотите, лишь бы «старые ведьмы» да вертолеты не углядели.

Я совал листья, стебли тростника в маленькие карманы на ее вещмешке и чувствовал себя таким счастливым, словно она дала мне разрешение ухаживать за нею. А сама она тем временем спрашивала Нам Бо:

– Ты помнишь Бай Тха?

– Как не помнить!

– Я за всей этой суетой позабыла рассказать тебе, только сейчас вспомнила, когда заговорила о минах. Ведь Бай Тха-то и напоролся на наши мины.

– Неужели?

– Счастье еще, что уцелел. Правда, левую ногу задело, и он теперь хромает. А любопытным – как тут без них – объясняет: мол, напоролся на американские мины. Он и сестрице Шау примерно то же сказал. «Поди-ка, – говорит, – отличи американские мины от наших гранат. Да ведь если вдуматься – из-за кого, как не из-за этих проклятых янки, наши и ставят-то мины?»

Ничего не скажешь – справедливо.

– А где теперь Бай Тха? – спрашиваю я.

– Угнали вместе с другими в поселение. Вы закончили?

– Да. – Мне было приятно, будто я украшал ее к празднику.

– Спасибо. Так что оставайтесь-ка оба здесь. Если услышите взрыв, знайте – я напоролась на мину. Только вы не беспокойтесь, я не зря изучала пример нашей Хонг Гам.

Малышка Ба ушла. Мы сели у входа в убежище и от нечего делать принялись грызть лепешки. Нам Бо прислонился к стенке и смотрел вдаль – там, где виднелась гряда деревьев, была деревня Михыонг. Съев четверть лепешки, он сказал:

– Рельеф и местность вообще – что надо, а мы никак не управимся с янки. Чудеса!

Желая рассеять его печаль и раздражение, я постарался перевести разговор на другую тему.

– А чье это было убежище, Нам?

– Да одной женщины, ее звали Но. Давно уже, когда янки только ввели сюда войска, они хотели согнать народ – всех до единого – поближе к реке: здесь, мол, в садах да посадках легче укрывать вьетконговцев. Ну а кто не ушел из деревни, тех расстреливали с вертолетов, летавших вдоль реки днем и ночью. Тогда вся деревня перебралась на открытое место, поближе к полям, потом люди устроили демонстрацию, направили представителей к властям и сказали им: бросить деревню – значит и землю бросить; мы переселились в открытое поле – тут все видно как на ладони. И с тех пор вот уж который год все деревни, что стоят вдоль каналов в Тростниковой долине, перебрались к самым полям. С воздуха дома, люди просматривались свободно – и наконец неприятель успокоился. Если, бывало, попадет под подозрение чей-нибудь дом, вертолет сядет прямо напротив двери, полицай высунется из кабины и допросит с пристрастием. А бывает, вертолет зависнет прямо над домом – разгребут граблями крышу и смотрят сверху вниз, проверяют. Люди живут то ли наполовину законно, то ли наполовину незаконно – поди разберись. Но бойцы, партизаны, кадровые партийцы не отрываются от народа. И – не поверишь – по ночам здесь прямо-таки веселье. Среди поля во всех домах зажигаются огоньки, как звезды на небе. В каждом доме включают транзистор и слушают Ханой или радио «Освобождение». Когда я еще работал здесь, частенько заходил в этот дом. Хозяйка-то, Но, доводилась мне родней с материнской стороны.

Я слушал Нам Бо и смотрел вслед Малышке Ба – ведь на слуху, как говорится, были и кружившая в небе «старая ведьма», и звено вертолетов, снижавшихся над дальним полем, – точь-в-точь три черпака из скорлупы кокосового ореха.

– Во время паводков кому приходится тяжелее всего в этой Тростниковой долине, как полагаете? Женщинам с малолетними детьми. Гляньте-ка, вон он – след от воды на стенке убежища: от пола метра полтора с лишком. Убежища, траншеи – все затопляет, бывало. Люди целыми днями сидят на помостах, живут прямо в лодках. От бомбежек да от вертолетов спасешься, только ныряя в воду, а ведь дети нырять не могут. В тот год, когда я приехал сюда, вода залила убежища если и не до верха, то до самых входов, так что во время обстрела приходилось нырять в воду.

Малышка Ба миновала заросли тростника и теперь шла вдоль поля. Вдали от одного из зависших в небе «анчоусов» протянулась вниз черная полоса дыма. Вертолет вел огонь ракетами.

– Да-а, хочешь спрятаться в убежище, изволь понырять. У моей сестрицы Но был ребенок, совсем маленький, не нырнешь же с ним в убежище. И всякий раз, как начинался обстрел, она клала свое дитя в таз и вталкивала в убежище. Сердце разрывалось от этого зрелища.

Малышка Ба снова вошла в заросли высокой травы, видно было, как колебались над ней зеленые стебли.

– А когда в убежище становилось нечем дышать, хочешь не хочешь – выныривай наружу. Из деревенских женщин кто имел малолетних детей, должны были вечно держать при себе нейлоновый мешок. Как начнется обстрел, сунут ребенка в мешок, затянут потуже края и ныряют вместе с ребенком в воду, потом вынырнут, откроют мешок, дадут малышу дух перевести и опять в воду. И так, с ребенком в мешке, ныряют да выныривают, покуда самолеты с вертолетами не улетят совсем. Тогда, в шестьдесят шестом году, из-за тайфуна паводок выдался особенно сильный, вода поднялась настолько, что затопила даже самые высокие холмы в поле и негде было хоронить мертвых. Их заворачивали в нейлоновые мешки, тщательно склеивали края, потом укладывали в сундуки и втаскивали на верхушки деревьев. Лишь когда наступил сухой сезон, мертвецов сняли с деревьев и предали земле.

Малышка Ба ушла уже далеко, ее и видно-то не было – наверно, достигла той гряды деревьев.

Три вертолета летели в нашу сторону. Приближалась, гудя, и «старая ведьма».

Вертолеты прошли у нас над головой, а черная «старая ведьма» описывала круги над садиком. Вертолеты летели как бы в два этажа: «анчоус» – длиннющий и черный-пречерный – держался повыше, а «анабас» и брюхатая «сельдь» шли поближе к земле. Они сделали заход, потом еще и еще один – все никак не улетали. «Анабас» завис над зарослями тростника, сквозь которые только что прошла Малышка Ба, винты его поднимали целые вихри, и тростник склонился до самой земли. Потом он поднялся повыше, отлетел в сторону и снова повис, уткнувшись носом в тростники совсем неподалеку.