Текст книги "Когда дует северный ветер"

Автор книги: Куанг Нгуен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)

Глава 18

Мыой из «гражданской охраны», искупавшись, сидела на мостках и стирала белье. Сегодня она вернулась со стрельбища поздно. Мостки отделяли от дома тетушки Тин лишь двор, мощенная камнем дорога да заброшенный пустырь. Когда-то на этом месте стояли дома, но их сожгли, хозяева перебрались в другие края, и деревенские мальчишки играли здесь в футбол.

Двукратная встреча с Мыой в ту памятную ночь не выходила из головы у старой повитухи, и потому она долго сидела, наблюдая за девушкой. А та, покончив со стиркой, стянула узлом волосы на затылке и со скрученным в жгут мокрым бельем в руке поднялась по ступеням к дороге. Обычно она возвращалась домой вдоль зеленой изгороди. Но сегодня вдруг свернула с большака во двор старой Тин. Тетушка подумала было, что Мыой решила сократить путь и пройти прямиком через ее двор – так уже случалось не раз. Просто на всякий случай провожала соседку взглядом.

Но Мыой подошла к лестнице, поднялась по ступенькам и, представ перед хозяйкой, сказала:

– Тетя Тин, позвольте мне поговорить с Шау Линь.

– Шау прилегла там, в комнате. Заходи!

Потом уже, рассказывая нам эту историю, старая Тин сама удивлялась: ей бы, мол, следовало содрогнуться от страха или хотя бы по меньшей мере растеряться, но она, сама не ведая почему, ответила Мыой именно этой фразой. Чему быть, того не миновать! Вот уж который день Тин ломала голову, перебирая тысячу способов выйти из подобного положения. Но вдруг в решающий миг не обнаружила в душе ни малейших сомнений. Почему? Может, приметила еще издалека красные от слез глаза Мыой или задолго до того обратила внимание на какую-нибудь другую странность? Она вроде по-своему понимала Мыой. Разве ей самой не приходилось в черные дни прикидываться другим человеком, чтобы сбить с толку врагов? Люди в деревне, особенно молодые, нынче меняются быстро: если не видишься с ними подолгу, при встрече кажется, будто перед тобой совсем другой человек – чужой, испорченный. Конечно, сбиться с пути легче легкого, но разве из-за этого все до единого становятся подлецами? Вот и Мыой не могла стать такой, какою желает выглядеть в глазах всех. Ведь Тин и сама что ни день захаживает в дом капитана Лонга, как близкий человек. Могла и Мыой напялить на себя чужую личину; правда, делает она это, по мнению тетушки Тин, не очень искусно. Вот почему, когда Мыой подошла к ней и попросила разрешения увидеться с Шау Линь, она отвечала ей так естественно, словно о встрече этой сговорилась с нею заранее и просто поджидала ее, сидя у двери. И Мыой так же естественно вошла в дом и сказала:

– Шау, сестрица!

Шау Линь – она лежала у стены – вскочила, узнав стоявшую перед ней Мыой. Но сразу все поняла. А Мыой молчала, не в силах произнести ни слова, и слезы текли по ее щекам.

– Сестра, – вымолвила она наконец, – ты знаешь что-нибудь о моем Фае?

…Первая любовь, не омраченная изменой, не осложненная препонами со стороны родни, – разве ее забудешь? В ту ночь, в половодье, Мыой вела лодку через затопленное поле: она везла Фая на сборный пункт добровольцев. Прощаясь у зеленой изгороди, он обнял Мыой за плечи. Она вздрогнула и отвернула лицо. «И зачем я тогда отвернулась? – думала она. – Стесняться-то было некого. Просто луна светила очень уж ярко! Так он и не поцеловал меня на прощанье, а ведь это был бы наш первый поцелуй…» Как часто, оставаясь одна, она мысленно подставляла Фаю лицо для поцелуя. Вздрагивала, вновь ощущая на левой своей щеке горячее дыхание любимого, и застывала в тоске. «Если с ним что-нибудь случится… он даже ни разу не поцеловал меня!» Эта мысль как заноза сидела в ее сердце, причиняя жгучую боль. Вопрос, заданный ею Шау Линь, сам собою сорвался с губ. Ведь она хотела сказать совсем о другом, более важном и срочном, – так вышло помимо ее воли.

– Вот уже полгода, даже больше, я не видала его, – ответила Шау душевно, как старшая сестра. – Да ты садись… Зато вести о нем получаю по-прежнему. Он сейчас учится, военное дело изучает.

– Сестра, ты мне веришь? – спросила Мыой.

Она так и стояла возле лежанки, перебросив через одну руку мокрое белье и рукавом другой утирая слезы.

– Повстречав тебя ночью, я заметила, как ты приглядывалась ко мне, – сказала Шау. – Третий день я здесь, все хотела увидеться с тобой, да не знала, что бы придумать. Присядь же, расскажи о себе.

– Нет, мне пора. Я пришла предупредить тебя: завтра они устраивают облаву. Будут обыскивать каждый дом. Ты перешла бы лучше ко мне, у меня безопасней. А история моя длинная. Как-нибудь расскажу. Теперь мне надо идти.

Она снова подняла руку, вытерла слезы и ушла.

Тем же вечером тетушка Тин с дочкой (старуха как всегда шла впереди) зашли в гости к Мыой из «гражданской охраны».

Точь-в-точь как предупреждала Мыой, назавтра с утра пораньше солдаты по приказу тайной полиции нагрянули в деревню. Обшаривали дом за домом. Они искали «подстрекателя». Ведь кто-то явно подучил народ сойтись к местной управе и потребовать разрешения на поездку за реку, в старые хутора: манго, видите ли, пора по садам собирать. А тем временем ворота стратегического поселения стояли открытыми настежь, появись тут партизаны – их не удержать бы.

С рассвета полицейские, солдаты и люди из «гражданской охраны» оцепили дороги, тропинки, дворы. Обыску подлежали все дома без исключения. Даже капитану Лонгу, депутату Фиену и начальнику полиции Ба пришлось распахнуть перед солдатами свои двери, хотя, само собой, обыск у них производился поделикатней и вещи при этом не пропадали.

Дом Мыой тоже обыскивали с соблюдением приличий, больше для вида. А вот тетушке Тин, хоть она и хаживала к капитану Лонгу как к себе домой, пользовалась всеобщим уважением и любовью, даже с кувшина, куда и человеку-то не влезть, пришлось снимать крышку. Сунул туда полицейский голову, ничего не увидел, но все равно для верности просунул поглубже ствол винтовки, поводил им вдоль стенки и лишь тогда унялся.

Дом у Мыой был свайный, но кухня рядом с ним стояла на земле; там-то Мыой и вырыла тайник. Придумано было здорово – здесь бы искать никто не стал.

В ту ночь она привела Шау Линь в комнату, они улеглись рядышком на топчане, накрылись одним одеялом и завели негромкий разговор по душам… Мыой начала издалека, с того, как в шестьдесят восьмом, в самую пору дождей, вслед за прошедшей здесь дивизией морской пехоты явилась в деревню группа «миротворцев». Набились в дома – продыху от них не было. Командовал ими офицер с северным говором – иное слово и вовсе не разберешь, лет ему было за сорок, голова сивая, нос сплюснут. Но особенно запомнилось Мыой другое: на одном боку у него висел пистолет, а на другом – в матерчатом черном чехле тоже вроде пистолет, только ствол больно длинный и патронник какой-то вздутый. Потом расстегнул он как-то чехол, а там – кальян. Молодежь деревенская прозвала его «сараканом узяленный». Как-то оставил он свой кальян посреди дома, и заполз туда таракан. Может, это дети хозяйские, ненавидевшие «миротворца», засунули в трубку насекомое – кто знает. Поутру он только глаза продрал – сразу за кальян: набил табаку, чиркнул спичкой, взял трубку в рот, сощурился блаженно… Но, не успев затянуться как следует, вдруг повалился навзничь, отшвырнув кальян. На верхней губе его повис здоровенный тараканище. А сам он руками машет, орет: «Бозе мой! Меня саракан узялил! Стоб ему!..» Вот и прилипла к нему кличка «сараканом узяленный». И кальян он хранил теперь только в чехле.

Приметил как-то, что Мыой глядит на него с ухмылкой, но не спросил «Чего смеешься?», а вежливо так задал вопрос: «По кому траур носите?» – «По отцу». – «От чего же батюшка ваш преставился?» – «Шальной пулей убило». – «Пуля-то чья была?» – «Не знаю». Вылил он в свой кальян чашечку чая, закурил, забулькал; потом разинул рот, выпустил клуб дыма, сощурился и снова спрашивает: «А пуля откуда летела?» – «Со стороны сада». – «И вам невдомек, чья она?» – «Отца оперировали в больнице, дали мне пулю от «АК». Что тут гадать?» – «Да неужели? – Он выкатил глаза, уставился на Мыой и, помолчав, добавил: – Слушайте, вы не хотите с оружием в руках отомстить за отца?» – «Я ведь женщина!» – «Постойте, куда вы? Выслушайте меня. Я вовсе не в солдаты вас вербую. Мой вам совет – поступайте в отряд «гражданской охраны», будете оберегать свою деревню». – «Если такие люди поручают… Как не согласиться», – отвечала Мыой, чтоб от него отвязаться.

Каково же было ее удивление, когда через несколько дней она обнаружила свое имя в списке «гражданской охраны»! Ее теперь вызывали на плац вместе с соседскими парнями, которых родители откупили от солдатчины, и они занимались там строевой подготовкой, а потом стрельбой. Когда им торжественно вручали оружие, она, выйдя из строя и принимая винтовку, подумала: «Вот здорово! Будет чем защищать подпольщиков!» Присягая оружию перед лицом властей, она подняла голову и встретила вдруг чей-то коварный, подозрительный взгляд. Это был Минь. В своем полицейском мундире он сидел среди приглашенных. Да, а «сараканом узяленный», прежде чем уехать из «умиротворенной» им зоны, получил изрядную сумму за то, что «сагитировал деревенскую девушку с оружием в руках встать против Вьетконга». На эти деньги он купил жене модные часы «титони».

Потом «гражданских охранников» приглашали поодиночке в полицию для беседы с сотрудниками службы безопасности. Каждому дали еще одно, особое поручение: следить друг за другом. Раньше Мыой думала: в «гражданской охране» одни соседи да приятели, в случае чего с любым сговоришься. Теперь же поди узнай, кого именно завербовала тайная полиция, все подозревали друг друга. Случалось, кого-то вдруг обезоружат, бросят в тюрьму: он-де «в руках держал оружие национального государства, а поклонялся Вьетконгу». Взаимные подозрения усиливались. Тут-то Минь и зачастил к ней. Вроде ухаживать стал, а сам вечно что-то высматривает, вынюхивает. От его змеиного взгляда у нее сердце холодело. Видеть не могла его иссиня-бледную рожу со свинцовыми губами. Дать отпор таким типам можно, лишь ни в чем не уступая им. Курить? Извольте, она даже дым научилась выпускать через ноздри не хуже прочих; правда, поначалу першило в горле, кашляла, но скоро привыкла. Пить? Она одним духом осушит стопку водки – глядите, любуйтесь!

Вот уже почти два года она в «гражданской охране», а ничем не помогла нашим, хорошо хоть, для властей не сделала и самой малости. Зато сама очень переменилась. Вроде чужая стала соседям, да и родным тоже. Может, и впрямь стала порченой, точно злым зельем кто опоил ее, а самой-то невдомек?

Сколько раз обращалась к матери за советом: «Мама, милая, что мне делать, как быть?..» Хотела разорвать вражьи сети, а на поверку запуталась в них. Если уж не разорвать их, хоть бы самой ускользнуть. Надумала было с оружием в руках уйти к партизанам. Но страх за маму, за братишек и сестренок удержал ее.

Видя, что мать на ее стороне, она воспрянула духом. Но нужно, чтобы еще один человек понял ее – Фай! Как внушить ему одну-единственную мысль: «Пуля, она бывает шальной, но я – разве я могу стать шальной, любимый?!» По ночам она твердила, обращаясь к Фаю, эту фразу…

– Шау, сестра моя, – говорила она, – в ту ночь, впервые пройдя мимо тебя, я заподозрила что-то. Ушла вперед и стала следить за вами. Вижу, Черныш на дворе у Но тебя не облаял. Горько мне стало: пес и тот признал тебя, не залаял, а я… Прошла мимо вас еще раз. Обрадовалась, мочи нет. Хотела броситься к тебе, но не знала, как быть. Если, думаю, Шау не поверит мне, одно остается – головой в омут.

Нет, в ту ночь не Мыой спасла Шау Линь от полицейских ищеек, это Шау вырвала девушку из вражьих пут. Обрадованная, счастливая, Мыой выкладывает о себе все без утайки, не досказав одну историю, тотчас начинает другую. Сетует:

– Я не могла всего предвидеть. Слишком это сложно! И выдержки не хватает. Куда мне до тети Тин… Ну, теперь я ничего не боюсь… Ты останешься жива – и я буду жить, погибнешь – мне тоже конец. Только бы Фай все понял… Да-да, надо быть поспокойней. Ты права, еще заподозрят, тогда… В случае чего помоги, подскажи мне. Раньше и посоветоваться не с кем было. Я все у мамы спрашивала. «Делай для наших, что сумеешь, – говорила она, – и терпи. Рано или поздно они вернутся». Видишь, она права была… Что, сестра, Нам вернулся? Играйте-ка свадьбу, да побыстрее. Нет, лучше подождите, сестрица, я ведь сейчас и погулять на ней не смогу… Скажи, а подружки мои Тхань, Тхой, Малышка Ба здорово меня ругают? И парни – Ут с Тяу – небось тоже… Ну и пусть себе ругают!.. Знаешь, я попросила маму выделить мне три кокосовые пальмы в саду. «Зачем?» – спрашивает. «Буду, – говорю, – упражняться в стрельбе». – «Делай как хочешь», – сказала мама. Теперь, стоит явиться Миню с его братией, я стреляю – пускай видят. А про себя приговариваю: «Кокос – голова, черенок – шея. Первый орех – Минь…» Бабах! Черенок перебит, орех плюхается на землю. «Та-ак, – думаю, – а это начальник полиции Ба… Это капитан Лонг… Депутат Фиен… Эти два гада – Никсон и Тхиеу[31]31
  Имеется в виду генерал Нгуен Ван Тхиеу, возглавлявший сайгонское правительство; пришел к власти в 1967 г., вышел в отставку и бежал из страны в апреле 1975 г., незадолго до освобождения Сайгона.


[Закрыть]…» Палю, сшибаю орех за орехом – пусть смотрят, мерзавцы!.. Потом зову про себя Фая. «Любимый, – шепчу, – давай посоревнуемся – кто метче…» Бабах! Валится новый орех…

Она говорит, говорит – ведь прежде ей и слова некому было сказать. Запинается, проглатывает слова, как ребенок.

– Нам вполне мог бы добраться сюда, правда, Шау? Скажи ему, пусть возвращается. Так и быть, уступлю вам этот топчан, на двоих вполне… Ай-ай! Ты что…

Шау больно ущипнула ее за бок.

Глава 19

Мы стояли в нейлоновых накидках на берегу протока, разделявшего две зоны, и глядели на черневшую во мраке гряду деревьев – там находилось стратегическое поселение. Ждали светового сигнала.

Неприятель, ни о чем не подозревая, как всегда по ночам, постреливал из пушек.

Дождь шел и шел. Зарядив с утра, он лил весь день и всю ночь. На ветках манго прорезались молодые листья. Зазеленели деревья и травы. Днем повсюду лоснилась и переливалась свежая зелень. Земля раскисла от дождей. Сушь кончилась, близится паводок. Земля пахнет илом. Воды прибыло еще мало, чтобы на лодках переплывать поля, но пешие дороги совсем развезло. Ни пехоте, ни танкам не пройти по этаким топям. Днем действуют самолеты, ночью – артиллерия. По дорогам ходят одни партизаны, дождь тотчас смывает напрочь их следы. Ут До с группой партизан переправился через протоку уже давно, едва полил дождь, – разведать и подготовить дорогу.

На той стороне темноту разрывают сполохи, и снаряды, просвистев у нас над головой, летят дальше, рвутся где-то в нескольких километрах позади.

Дождь. Капли его, точно горошины, стучат по нейлоновой накидке. Холодно, зуб на зуб не попадает, никто не перебросится и словечком.

– Вон фонарь!

Шау – она просидела весь день во время облавы в затопленном водой тайнике под кухней у дома Мыой – теперь, хочешь не хочешь, вернулась сюда отдохнуть, набраться сил. Но вот уж три дня как снова отправилась на ту сторону – прежним путем. И, укутав голову платком так, чтоб не видно было лица, повезла на велосипеде тетушку Тин на бедный хутор к Бай Тха: там, мол, женщина в положении, вот-вот разродится. Нынче ночью черед Нам Бо переправляться.

Теперь уже все заметили, как в темноте вспыхнул зеленый огонек фонаря.

Нам пожимает мне руку:

– Ну, я пошел!

– До свидания!.. До свидания!.. – слышу я голоса партизанок: Малышки Ба, Тхон и Тха.

Они уходят. Едва спускаются на поле, и силуэты их растворяются в ночи; слышно лишь, как дождевые капли стучат по их накидкам…

Я остаюсь один. Ночь. Ливень. Земля и небо сливаются в непроглядную черноту. Не сводя глаз с зеленой точки фонаря, я вспоминаю вдруг слова Нама: «Женщины, они как звезды в небе… Чем чернее ночь, тем ярче светят». Это точно! И не бывает, чтоб в небе сияла одна-единственная звезда. Была Шау Линь, была старая Тин. И вот рядом с ними – Мыой. Чья теперь очередь? Сколько людей, шагнув в раскаленное горнило борьбы, неожиданно для всех вспыхивают яркими светочами! Да будь сегодня самая ясная ночь и небо усыпано звездами, будь все пути-дороги залиты светом, разве стал бы возможен этот ночной поход? Нет, нынче ночью переправиться на другую сторону можно было, лишь увидав зеленый свет фонаря в руке Мыой, мерцавший словно волшебное око. Там, где она, во вражеских заграждениях и сетях зияет брешь.

Шорох шагов, стук капель по накидкам Нама и девушек затихают, уплывая в шумящую ширь дождя.

С Намом в ту ночь случилась неожиданная история. Мыой встретила его на краю сада. Сопровождавшие Нама Ут До и партизанки вернулись назад к переправе. Мыой пошла вперед, Нам Бо шел следом. Они – шаг за шагом – брели ощупью по берегу канала. Дождь по-прежнему не унимался. Вдруг из темноты к ним кинулся человек, лица его не было видно.

– Кто идет? – крикнул он, и дуло винтовки уткнулось в грудь Нама.

С силой ухватившись за ствол винтовки, Нам отвел его в сторону и спросил:

– Кто здесь?

– Я.

– Как зовут тебя?

– Шыон.

– Сын Хай Мау, что ли?

– Да, верно. А вы?

– Что, племянник, не признал меня? – Нам схватил парня за плечи, притянул к себе и шепнул на ухо: – Я – Нам Бо…

Услыхав его имя, патрульный «гражданской охраны» вздрогнул:

– О небо и земля! Ведь вы после восстания…

Одиннадцать лет прошло с той ночи, когда вспыхнуло восстание. Сотрясались земля и небо. Шыон, он был в ту пору девятилетним мальчишкой, помнил все до мелочей. По всем хуторам, во всей деревне громыхали долбленые колоды, барабаны, гонги. Бухали ружья. Весь народ высыпал на дорогу, от факелов небо побагровело. Малыши, его сверстники, увязались было за взрослыми, схватив в руки что попало – кто нож, кто хворостину. Сам он притащил ведро, поставил посреди двора и колотил по нему, наслаждаясь гулким, раскатистым звоном, пока жестяной бок ведра не смялся, а на руке не вздулись волдыри. Взрослые, слышал он, пошли за солдатами «начальника» Нам Бо штурмовать сторожевой пост. Его, конечно, не взяли, но он у себя во дворе разыграл целое сражение, с криком бросался в атаку – даже голос сорвал. Сторожевые посты сайгонских войск близ речного устья загорелись, пламя вымахало в полнеба. Наутро он вместе с соседскими ребятишками побежал наперегонки туда – глянуть на красно-синий флаг с желтой звездой. А после и сам с флажком в руке помчался встречать отряд «начальника» Нам Бо. И поди ж ты, «начальник» этот оказался молодым парнем из их деревни, величавший, как положено, отца Шыона старшим братом. Сам Шыон вместе с другими ребятами робко топтался у двери; время от времени кто-нибудь из них украдкой поглаживал приклады винтовок – гладкие, прохладные, ладонь так и млела. Шыону повезло несказанно! Сам дядя Нам Бо ухватил его за руку и крепко прижал к груди, а он горделиво поглядывал на сверстников: знай, мол, наших! Жаль только, по малости лет не мог он тогда попроситься в отряд. Одиннадцать лет прошло, а день тот не забылся. Который уж год отец говорит соседям: «Рано или поздно Нам Бо вернется. Быть новому восстанию!»

– Дядя Нам! Меня силой заставили! – Руки парня бессильно поникли. – Позвольте сдать вам оружие…

– Нет, оставь винтовку себе, будешь охранять наших людей.

– Слушаюсь.

– Кто с тобой вместе в дозоре? Ночь ведь, да и дождь льет.

– Да никого. Я, вообще-то на рыбалку собрался.

– Отец-то как, здоров?

– Спасибо, здоров. Все вас вспоминает.

Ливень падал сплошной стеной, в саду стояла кромешная тьма, и невозможно было разглядеть друг друга.

Нам Бо спросил Шыона:

– Узнаешь, кто это со мной?

– Э… э…

– Да я это! – сказала Мыой, опустив винтовку.

– Мыой, ты?

– А то кто же!

– Что ж ты меня не позвала?

– Скажи, – спросил Нам у парня, – есть еще люди, вроде тебя?

– Конечно!.. Подумать надо, но одного могу назвать сразу.

– Кого?

– Да Бона.

– Бон… Сын дядюшки Ты Зяу?

– Ага.

– Почему ты так думаешь?

– Он сам говорил мне: хочу, мол, с оружием в руках перебежать на ту сторону, найду там дядю Нама. Только вот за семью свою опасается.

– Передай ему, я хочу повидаться с ним.

– Да я хоть сейчас приведу его к вам. Звал его на рыбалку, а он заладил: холодно, не пойду. Накрылся одеялом и дрыхнет.

– Хорошо, иди. Я подожду здесь.

– Зачем же, дождь и холодище такой. Мыой, проводи лучше дядю Нама ко мне в караулку… Ну – в шалаш, поняла? Там безопасно. Так я пойду, дядя Нам.

– Ты ему веришь? – спросил Нам у девушки, когда Шыон отошел подальше.

– Верю.

– А почему, собственно?

– Видела, как он меня ненавидел.

– Ну а Бон?

– Тоже! Они друзья…

Тем временем Шыон с винтовкой в руке стоял уже перед домом Бона по другую сторону большака.

– Тетя Ты, а тетя Ты! Бон еще спит?

– Нет, встал. Кто там?

– Я, Шыон.

– Куда тебя несет в этакую непогоду? Заходи в дом.

– Да нет, спасибо… Эй, Бо-он!

К дверям подскочил здоровенный парень лет двадцати, смуглый дочерна.

– Давай поскорее, – сказал ему Шыон, – дело есть!

Тот схватил нейлоновую накидку, набросил ее на себя, снял со стены винтовку и выбежал за дверь.

– Куда это ты среди ночи, да еще с ружьем? – возмутилась мать. – Что за затеи, Шыон?

– Нет-нет, тетя Ты, ничего мы не затеваем.

Старуха выглянула за дверь и крикнула им вслед:

– Смотрите мне! Никаких безобразий!

Шыон потащил друга под манговое дерево.

– Ну и стужа! – сказал Бон. – Что там еще стряслось?

– Будь я таким лежебокой, как ты, нам бы с тобой головы не сносить!

– Чего? Да говори толком!

– Замерз я! Есть сигареты? Дай закурить, у меня вся пачка промокла.

– Скажешь ты наконец?!

– Глянь-ка, нет ли кого.

– Кому тут быть? Дождь вот… Говори же.

– Восстание!.. Не сегодня завтра…

– Что? Восстание?

Шыон произнес внятно, по слогам:

– Говорю тебе – вос-ста-ни-е вот-вот нач-нет-ся…

– С чего это ты взял?

– Я только что видел дядю Нам Бо.

Услыхав имя Нама, Бон вздрогнул. Шыон подметил это с явным удовольствием.

– Ты что, всерьез?

– Буду я врать тебе.

– Нам теперь небось несдобровать?

– Ну, со мной не пропадешь. Я уже замолвил ему за тебя словечко.

– Правда?

– А то нет!

– Как ты увиделся с ним?

– Кто же, по-твоему, встречал его?

– А сам звал меня на рыбалку.

– Ладно, я пошутил малость. Его привела Мыой.

– Ишь, какова! Ну я-то давно догадался, как услыхал ее клятву: мол, буду мстить за отца с оружием в руках. Та-ак, думаю, ясно. А ведь скрывала от нас…

– Тут надо тайну соблюдать. Ладно, пошли!

– Слушай, я тебя как друга спрашиваю, мне встреча с дядей Намом ничем не грозит?

– Сказано, я за тебя замолвил словечко. Ручаюсь, все будет в порядке. Пойдем.

Да, окажись той ночью на месте Нама другой человек и будь он хоть семи пядей во лбу, а не припомни, не назови по имени отца этого парня Шыона из «гражданской охраны» – кто знает, как еще все обернулось бы? Невозможно было предвидеть заранее все опасности и потери, и, уж во всяком случае, никто и представить не смог бы эту встречу в сторожке посреди садов.

Бон и Шыон сидели в шалаше, тесно прижавшись друг к другу. Шалаш был так мал, что Мыой уселась снаружи, накрывшись нейлоновой накидкой. Наму уступили место посередине сторожки на сухом полене. Из-за густого дождя и темноты лиц было не разглядеть, но присутствие Нама как бы раскрыло для незримого общения их сердца.

– Позвольте мне нынче же ночью, – сказал Нам, – официально объявить о зачислении трех товарищей – Мыой, Шыона и Бона в подпольный партизанский отряд Революции. Вы трое составите отдельное звено. Прошу, товарищи, избрать одного из вас командиром.

– Да… Мыой ведь нас опередила, позвольте мне выбрать ее.

– Ага. Я тоже согласен.

– Прекрасно. С этой минуты товарищ Мыой – командир звена, вы оба должны выполнять ее приказы. Ваш долг, долг революционных бойцов, – любить друг друга, помогать друг другу, быть вместе даже перед лицом смерти.

– Слушаемся.

– Слушаемся.

– Может, кто-нибудь хочет высказаться? Прошу.

– Да… Позвольте мне, дядя Нам, поклясться, что буду идти за вами до конца.

– И я тоже… Пока не умру.

Так в шалаше дождливой ночью прошло первое собрание партизанского звена. Кругом стояла непроглядная тьма, но каждый из них видел воочию перед собой широкий, светлый путь.

Шыон вернулся домой, не помня себя от радости, даже тесак для разделки рыбы позабыл. Он вошел в комнату и, приподняв марлевый полог над топчаном, легонько подергал большой палец на ноге у отца. Старик вздрогнул, открыл глаза, оперся на руку, приподнялся и сел.

– Что случилось?

– Дядя Нам Бо вернулся, – шепнул сын ему на ухо.

– Как?! Что ты говоришь?

– Скоро восстание. Ведь дядя Нам здесь.

Старик заморгал изумленно:

– Что ты сказал? Кто вернулся? Неужто Нам Бо?

– Ты разве не слышал, отец? Я же говорю…

– Откуда ты знаешь?

– Сам встретил его.

Старик помолчал, глядя на него. Он чувствовал: из души улетучивается тревога за сына, не дававшая ему все эти годы покоя.

– Это правда, сынок?

– Конечно, дядя Нам передал вам привет.

– Что ж ты мне раньше ничего не сказал?

– Сами подумайте. Разве я не обязан был хранить тайну? Ладно, спите, отец. А я пойду.

– Куда ты опять, на ночь глядя? На дворе непогода…

– У меня, отец, дел теперь невпроворот.

– Увидишь как-нибудь Нама, скажи, я ему благодарен. Не забудешь?

Шыон опустил край полога, вышел было, потом вернулся назад.

– Ну что еще?

– Я вчера слышал, отец, ты надумал разобрать сторожку в саду. Не надо, пусть себе стоит.

– Почему?

– У меня с нею связаны воспоминания… Самые дорогие!

Старик вдруг все понял. А он-то думал, сын с тесаком ходит на рыбалку. На глаза его навернулись слезы.