Текст книги "Любить не страшно (СИ)"
Автор книги: Ксюша Иванова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)
Я не могла смотреть ему в глаза. И, наверное, не смогу никогда. Это ведь не просто драка какая-нибудь! Матвей может сесть в тюрьму – мама мне уже рассказала по телефону, еще до их приезда сюда, все, что смог к этому времени узнать Сергей.
Когда мама с Алей забрали детей, чтобы покормить, Даня с ними идти не захотел. Он не прижимался ко мне, не искал у меня защиты, когда Аля пыталась увести его в кухню, но я чувствовала его страх, его нежелание. И, что удивительно, когда я взяла его на руки, он не вырывался. Может быть, это мне показалось, но на долю секунды я подумала, что он как-то расслабился у меня на руках. Взяв еду, я покормила мальчика на улице.
Еле сдерживала слезы, сидя рядом с ребенком на крыльце. Матвей очень любит сына. Он посвящает ему все свое время, всю свою жизнь. Что будет с ребенком, если Матвея посадят? Матери он явно не нужен, иначе бы никогда не бросила бедного малыша. Я не могла сдержаться, украдкой, оглядываясь по сторонам, целовала Даню, обнимала его. И он, вопреки обыкновению, не вырывался. Все-таки, видимо, такие детки еще острее, чем обычные, чувствуют беду.
Когда мама с Сергеем стали собираться, чтобы ехать домой – маленький Славочка, мой годовалый братишка, оставленный с бабушкой в городе, еще не засыпал по вечерам без маминого молока, я решила ехать с ними.
Пылёвы уезжали, Аверины оставались с ночевкой. Будет кому поддержать Матвея. Я понимала всю глупость своего решения. Но у меня была своя цель. Я созвонилась со своей подружкой Юлькой Евдокимовой. И она нашла для меня адрес и телефон Влада.
Я хотела встретиться с ним и поговорить. Может быть, как-то договориться, попросить его воздействовать на Перькова. А вдруг? Стоило попробовать. Влад не казался мне таким уж гадом. Поначалу, вообще, был милым парнем.
Тем более, что Матвей… Он даже не смотрел в мою сторону. Он теперь меня и видеть-то не захочет. Так зачем мучить его еще больше?
Но укладывая свою сумку и несчастную гитару, которую так ни разу и не достала из чехла, в машину Сергея, я ждала… Я надеялась, вдруг он все-таки спросит меня о чем-нибудь, вдруг попросит остаться. Но он, казалось, вообще не заметил, что я уезжаю. Даже ни разу не взглянул в мою сторону! Это было больно. Так больно, что всю дорогу назад я просидела, глядя в окно и не видя ничего совершенно. Последний раз мне было так плохо, когда я узнала, о его женитьбе. Главной моей целью по дороге домой было – не заплакать. Пару раз мама пыталась заговорить со мной, но я молчала, и вскоре она бросила бессмысленные попытки.
… Влад удивительно быстро согласился на встречу. И даже предложил приехать к нам в город на своей машине, чтобы мне в автобусе в Москву не трястись. Я объяснила, как добраться к дому Пылевых.
Приезжая с учебы в родной город, иногда я останавливалась в квартире у бабушки, где прожила всю свою жизнь. Это в том случае, если нужно было что-то учить, писать курсовую или какую-нибудь другую работу в универ. Но если я была свободна от учебы, то останавливалась у мамы с Сергеем. Позаниматься у них было нереально – два моих младших брата не давали покоя никому и никогда. Но зато здесь было весело, постоянно играла музыка, раскидывались игрушки, что-то готовилось, что-то горело, был полный бардак, и настоящее человеческое счастье наполняло дом до самой крыши.
Я наблюдала за ними из окна. Нет, они не горели страстью друг к другу так сильно, как, например, Аля и Рома. У мамы и Сергея было другое – они нашли друг в друге то, чего обоим не хватало в жизни – семейное тепло, уважение, любовь.
Славка, годовалый упитанный черноволосый мальчуган, ходил по травке, рвал цветы и бросал в вырытый Сергеем прошлым летом к маминому дню рождения пруд. Мама бегала рядом, опасаясь, что ребенок свалится в воду. Сергей в это время играл в мяч с Димкой, которому недавно исполнилось четыре.
Им всем было хорошо друг с другом. Они были вместе. А я? Все на свете отдала бы за то, чтобы оказаться сейчас у Матвея. Теперь, когда я узнала, как хорошо может быть рядом с ним, мне было тяжелее, чем до поездки. Мне казалось, что сейчас я люблю его ещё больше, чем раньше.
… Влад приехал вечером через день. Никого из моих не было – все семейство уехало к бабушке. Приглашать его в дом мне не хотелось, привела в беседку. Он начал говорить первым.
– Лиза, прости меня! Я виноват перед тобой. Я был пьян. Понимаю, что это не оправдание, но… я не писал заявления на него. Я на допросе рассказал все, как было, хотя отец Игоря просил немного изменить факты. Я не думал, что все так получится.
Я понимала, что ругаться, что-то доказывать и обвинять его сейчас нельзя – можно сделать хуже. Одного не понимала, зачем он пошел против такого могущественного друга! Почему встал на нашу сторону? Если не врет мне сейчас, конечно.
– Влад, что можно сделать, чтобы как-то замять конфликт?
– Боюсь, что не получится. У Игоря, действительно, проблемы со здоровьем. Сказать по правде, у него и раньше бывали припадки, типа эпилепсии, а сейчас чаще стали повторяться. Его отец рвёт и мечет. С возможностями прокурора однозначно посадит твоего работодателя.
Я с тоской слушала его рассуждения. Ничего не поможет? Совсем ничего?
– Влад, а может, денег им дать?
Он рассмеялся.
– Лиза, чего-чего, а денег у Перьковых до фига! И разговоры в данном случае не помогут.
– А что делать?
– Не знаю. Я пытался с ними поговорить. Меня даже слушать не стали. Да и Серый встал на их сторону…
Я, неожиданно для себя, расплакалась. Я так надеялась на эту встречу. Мне казалось, что стоит только попросить Влада о помощи, и проблема сама собой решится. Но надежды никакой не осталось. Влад с таким сочувствием и какой-то непонятной тоской смотрел на меня, что мне и его было тоже жаль – ведь он же не хотел, чтобы так получилось! А когда он увидел мои слеза, неудержимо катящиеся по щекам, шагнул навстречу и обнял. И это было просто и естественно – положить ему голову на плечо…
19
Задело. Ох, как меня задело. Уехала. Просто взяла и уехала. Ничего не сказала даже. Конечно, я тоже хорош. Но ведь специально старался на Лизу не смотреть, чтобы эти вездесущие родственники не просекли, что наши отношения с ней претерпели изменения. Я еще не определился. Еще не понял, как быть дальше. Да и что я мог сделать? Объявить Марине, по совместительству являющейся матерью Лизы, что переспал с ее дочерью, лишил ее невинности?
Перспектива сесть в тюрьму, естественно, радости не добавляла. И какое будущее теперь я мог предложить девчонке? Никакого. А если сяду, поверить в это пока было трудно, но и исключать такую вероятность нельзя, то ей вообще лучше забыть о моем существовании и не портить себе жизнь.
По всей видимости, она решила точно также. Иначе, почему не осталась? И ведь даже не взглянула в мою сторону.
Роман настаивал на моем возвращении в родной город. Но подписка о невыезде не позволяла надолго уезжать. А в город было нужно.
Пока мы с Ромкой методично заливали проблемы водкой, Алька занималась с Даней – кормила, гуляла и даже укладывала спать. Это было необходимо – неизвестно с кем останется мой малыш, пусть к ней привыкает – это будет лучшим вариантом для меня и сына….
…. Валентина Игоревна, моя теща, сразу же ответила на звонок. Разговаривала так, будто мы с ней расстались с добром. Обиды на меня в ее голосе не чувствовалось. Дала новый телефон и адрес Нелли. Моя жена, которую уже давно я мысленно называл бывшей, недавно приобрела большую квартиру в центре столицы.
Нелли взяла трубку только с третьей попытки.
– Да… алло.
– Нелли, это – Матвей. У меня к тебе очень важный разговор. Завтра вечером я подъеду к тебе?
– О, Матвей…, – она замялась. – Ты по какому вопросу?
– По вопросу нашего общего ребенка.
Она молчала. Почему-то ее смутило мое предложение встретиться.
– Нелли? В чем дело? Ты не можешь завтра?
– Матвей, – она куда-то быстро шла, явно прикрывая трубку рукой. – Да, нам нужно встретиться. Тебе моя мать телефон и адрес дала?
– Да.
– Ко мне приезжать нельзя. Встретимся в кафе. Я адрес скину сообщением. В пять сойдёт?
– Хорошо. До завтра.
– Пока.
… Даню Аля забрала к себе. Было решено, что после встречи с Нелли, я за ним заеду.
Сидел в кафе и напряженно смотрел на входную дверь – моя бывшая всегда опаздывала. Это была ее личная фишка. Ей нравилось, когда её ждут, когда она вся такая красивая, расфуфыренная, появляется на пороге и ей рады и на нее восхищенно смотрят…
Правда, сегодня она была совсем не расфуфыренная – в джинсах и футболке, практически без макияжа, но все равно, красивая. Уверенная в своей неотразимости, она легко пролетела между столиками и плюхнулась на стул напротив меня.
– Привет, муженек! Прости, не целую – я женщина несвободная. И у меня очень влиятельный и безумно ревнивый мужчина. Поэтому домой ко мне нельзя.
Новость о ее мужчине оставила меня совершенно равнодушным. Впрочем, как и появление самой Нелли.
– Избавь меня от подробностей, умоляю! Давай я быстренько изложу суть вопроса и мы разъедемся.
– Давай.
– Во-первых, мне нужен развод. И как можно быстрее. Во-вторых, ситуация складывается так, что возможно я сяду в тюрьму. Я бы хотел, чтобы Даня жил с Алей и Ромой. Они общались с ребенком все эти годы, он знает их. А тебя – нет.
Нелли сидела, опустив глаза в стол.
– Прошу тебя, не претендуй на него. Он серьезно болен, ему будет трудно с тобой.
Она вскинула свои огромные глазищи, полные слез на меня.
– Мама рассказывала мне. Я знаю. Я – плохая мать. Прости меня. Мне тоже нужен развод. Но мой мужчина хочет своих детей. Он не примет Даню. Я не буду претендовать… И, если ты не против, я сама разводом займусь – точнее мой адвокат займется. Когда все сделано будет – позвоню, подъедешь – подпишешь.
Уфф, камень свалился с души! Ну вот и замечательно.
– Ну вот и хорошо.
Я встал из-за стола и собрался было уйти, но она схватила за руку.
– Матвей, что у тебя случилось? Может быть, я смогу помочь?
– Нет. Ничего не нужно. Только Даню оставь.
– Я понимаю, что виновата перед тобой. Ни разу за эти годы не приехала, не позвонила…
Если честно, я думал точно также. И врать, чтобы уменьшить ее чувство вины не собирался. Но и отношения выяснять сейчас мне было не нужно. Передо мной сидела совершенно чужая, не вызывающая никаких эмоций женщина. Даже физически она меня уже не привлекала.
И на ее фоне неожиданное воспоминание о Лизе заставило вздрогнуть. Мне безумно, до дрожи в руках захотелось ее увидеть. Так сильно, что буквально выбежав из кафе, я прыгнул в машину и помчался в Ярославль, стараясь не гнать слишком быстро.
В рекордные два часа был в родном городе. До окраины, где находился частный сектор и на одной улице неподалеку друг от друга жили Пылевы и Аверины-старшие, как принято говорить в нашей большой семье, добирался еще полчаса.
Думал только об одном, что у нас осталось очень мало времени. О чем буду говорить с ней, не знал. Единственное, что навязчиво крутилось в голове – она мне нужна, она мне дорога. Думал, что увижу, и дальше, по ходу, придумаю нужные слова.
Хорошо смазанные Сергеем ворота даже не скрипнули, когда припарковавшись возле их белоснежного домика, я вошёл во двор. Только-только начинало смеркаться и в беседке горел фонарь.
Я успел сделать всего пару шагов к дому по дорожке и увидел в беседке Лизу, стоящую в обьятиях мужчины. Я не понял, кто был с ней, да и не старался его рассмотреть. Она доверчиво положила голову ему на плечо, он гладил ее русые волосы.
И этот момент, когда она подняла свое личико, а он, придержав ладонью подбородок, поцеловал ее, я успел разглядеть во всей красе.
Мне осталось только резко развернуться и уйти. Что я и сделал.
20
…. С какой стати он полез целоваться? Это настолько поразило меня, что в первые секунды я даже не отталкивала, не сопротивлялась. И он осмелел – обнял крепче, прижал к себе. Я стала отбиваться в тот момент, когда язык Влада попытался залезть в мой рот. Это было так мерзко, что меня передернуло от отвращения. И ведь обнять себя я позволила сама – расстроилась очень из-за того, что он ничем помочь Матвею не может. Увидела сочувствие, поддержку с его стороны и проявила слабость, но на большее была не согласна. Оттолкнула и ушла в дом, не прощаясь, и не слушая, что она там кричал мне во след.
Потом, когда не могла заснуть, лёжа в своей постели, я сравнивала. Да, собственно, сравнивать было нечего. Матвей целовал, и я сходила с ума от желания, от нежности к нему. Его вкус, его запах кружили мою влюблённую голову. У меня подкашивались ноги, у меня дрожали руки… Мне было так безумно хорошо, что, закрывая глаза, я и сейчас могла пережить, почувствовать всю эту бурю эмоций. А это – никак, безлико, безвкусно… Единственное чувства – неприятие и раздражение.
Я пробыла у Матвея совсем недолго, всего лишь несколько, показавшихся безумно короткими, дней. А скучала и тосковала так, будто бы меня вырвали из родных стен, из дома, в котором я жила с раннего детства.
Уставшее тело требовало отдыха, а напряженно работавший мозг не позволял расслабиться, отрешиться от действительности. Я хотела оказаться рядом с любимым, в его родных объятиях, там, где, я была абсолютно уверена в этом, мое место. Другого у меня не будет. Только он. И то удовольствие, которое я испытала в его постели в свой самый первый раз – тому доказательство.
Юлька Евдокимова рассказывала, как ей было больно, как не понравилось, как потом долгое время даже и думать не хотелось о занятиях любовью. Мне же было очень хорошо… Снова и снова я вспоминала те минуты близости, которые пережила с Матвеем. И проснувшись утром рядом с ним я, безумно смущаясь, просто не могла удержаться – трогала его и даже от прикосновений испытывала непередаваемое удовольствие. Я напиталась его неповторимым запахом, когда обняв сильное тело, прижималась к спине, уткнувшись в крепкую шею, целовала волосы… Сейчас мне было еще труднее без любимого, чем до поездки – теперь я знала, каковы на вкус его поцелуи, теперь я знала, как может быть хорошо рядом с мужчиной. Теперь я любила еще больше… И сходила с ума от тоски…
…. Давая показания в суде, по отношению ко мне, по тону вопросов, задаваемых стороной обвинения и даже судьей, я понимала, что все уже решено. Роман рвал и метал. Аля плакала. А я пыталась поймать взгляд Матвея, но он не смотрел в мою сторону.
Я ждала его еще до начала заседания возле здания суда, но Матвей, приехавший за несколько минут до начала, бросив скупое: "Извини, потом", прошел и уселся на свое место, всем своим видом показывая, что намерен держать дистанцию.
Итог заседания был для меня громом среди ясного неба, шоком… Два года. Стороной обвинения был другой прокурор, совсем не Перьков, но дело было представлено так, что у Матвея не было шансов. Не помогли никакие поднятые нашими родственниками связи, не помог блестящий и безумно дорогой адвокат, нанятый Ромой. Два года – это практически максимум. Почему так? Оказывается, Игорь Перьков получил серьёзную травму головы, итогом которой стала эпилепсия. Вопрос только в том, была ли у него эта болезнь до нашего конфликта или, действительно, стала результатом недавней травмы головы. Но на этот вопрос, по всей видимости, судья ответил однозначно – именно удар Матвея привел к развитию этой болезни, а значит, к инвалидности.
Матвея забрали из здания суда. Но Сергей договорился о свидании. Не знаю, каких трудов это ему стоило, но посетить Матвея позволили мне. Аля предупредила, что он не знает о том, кто именно прийдет. Он думал, что это, скорее всего, будет Рома.
…У меня было всего несколько минут. Я хотела обнять его и шагнула ближе, но холодный взгляд карих глаз остановил, не дав дотронуться, не дав коснуться. Что сказать? Так много всего собиралась, столько хотела объяснить и пообещать, а теперь вот стояла и не могла – боялась расплакаться.
– Лиза, зачем ты пришла?
– Я люблю тебя.
– Глупости. Не нужно. Ты очень молода, ты ещё встретишь своего мужчину и будешь счастлива. Зачем портить жизнь?
– Два года – это такая ерунда, Матвей… Я всю жизнь ждала… Я буду еще… столько, сколько нужно. Не гони меня, пожалуйста! Позволь ждать тебя. Я приезжать буду… на свидания! Прошу тебя!
Как ни пыталась сдержаться, слезы все равно полились из глаз. Он был расстроен, он был раздавлен несправедливым приговором. Я видела это, я чувствовала… в нервно сжатых пальцах, в хмурящихся бровях, в горестной складке в уголке губ. Больше всего на свете я хотела разделить с ним его боль, его горе. Но он выставил между нами ладонь в предупреждающем, в отталкивающем жесте. Он не хотел. Я ему не нужна…
Я готова была пойти против всего мира, против осуждения, против любопытства. Я готова была отказаться ради него от всего… Только разве есть смысл в этом, если я ему не нужна? Слезы неудержимо текли по щекам, но плечи я не опустила и с гордо поднятой головой шагнула из комнаты, в которой проходило наше "свидание". Жизнь продолжается! Жизнь продолжается? Нужна ли мне жизнь без него?
Я могла бы наделать глупостей. Где-то в уголке сознания билась мысль о том, что есть способ прекратить мои страдания… Нужно только решиться, и мне не будет так больно… Но когда я вышла из здания суда, взгляд уперся в машину Романа, где с моей мамой сидел Даня. Я увидела его мордашку в окне и поняла одну простую вещь – если я не нужна его отцу, то мальчику просто необходима.
У Али – свои дети, и им нужны ее внимание и любовь. У мамы, которая очень жалела Даню и старалась в последние дни проводить с ним время, двое малышей. А у меня – никого. И у Дани – никого. Мы нужны друг другу.
Год и восемь месяцев спустя.
….Дни летели за днями. А вместе с каждым прожитым, потихоньку, как песок сквозь пальцы, утекали недели, месяцы нашей жизни. Последний год в университете я проучилась на заочном. Закончила без красного диплома, хотя и старалась. У меня не было времени, чтобы учиться – я стала мамой.
Большинство женщин становятся матерями в роддоме – когда им на грудь кладут только что рожденного малыша. Кто-то получает этот статус, выбрав себе в каком-нибудь интернате или приюте понравившегося ребенка, волею судьбы оказавшегося без родителей. Я же стала матерью в тот самый момент, когда вся в слезах спускалась по ступенькам Ярославльского здания суда. В том момент, когда села в машину и потянулась к ребенку. Тогда, когда впервые он по собственной воле повернулся ко мне и обнял тоненькими ручками за шею. Я не смогла его бросить. Он стал центром мира для меня.
Официально, опека над Даней была передана Роману и Але. После развода Матвея и Нелли, и ее отказа от мальчика, именно Аверины оформили все положенные документы. Иногда, особенно в те дни, когда нас приходили проверять из службы опеки или когда мне нужно было уехать на учебу, он и жил с ними. У них в доме была оборудована отдельная комната. Но в остальное время, по моему желанию и общему решению родственников, Даня и я жили отдельно в квартире Матвея на окраине города.
Оказалось, что в нашем городе есть специальный центр для малышей с таким же диагнозом, как и у Дани. Я стала водить его туда. Причем, и сама устроилась в этот центр на работу. Правда, не по специальности, а только администратором и на пол-ставки. Но мне платили деньги! Которых, если честно, нам с Даней хватало только на разные вкусности и кое-что из одежды. Все остальное оплачивали Аверины и Пылёвы. Работать полный день я не могла – Данины занятия быстро заканчивались. А нанять для него няню или привозить на время к моей маме – не хотела, потому что водила его дополнительно почти каждый день к уйме разных специалистов – он психолога до логопеда. И это давало результат – он делал успехи!
Когда мы стали жить вместе, он говорил всего лишь несколько слов, которые звучали как команды, если Даня чего-то хотел. Сейчас он говорил предложениями. В свои пять лет он знал буквы и цифры. А еще называл цвета, различал формы предметов…
Да, он все еще сторонился людей, что невозможно было исправить в принципе, да он не играл с детьми и никогда не смотрел в глаза. Но он научился разговаривать! Я научила его обслуживать себя – самостоятельно кушать, одеваться, обуваться. Это было настоящее чудо! Хотя поначалу мне приходилось очень тяжело – я зажимала его рукой ложку и совала ему в рот. Я застегивала его пальцами непослушные пуговицы, шила для него петли, пуговицы, кнопки, молнии и даже липучки на специальную ткань и часами вместе с ним застегивала-расстегивала для того, чтобы он мог сделать это сам.
Порой он показывал характер. Особенно если нужно было что-то делать, учиться – кричал, падал на пол и бил руками и ногами по полу. Первое время я пугалась и бросалась его утешать. Но позже стала понимать, что эти вспышки вовсе не проявление болезни ребенка, это – всего лишь способ воздействовать на меня. И перестала обращать внимание на такое, а еще заодно и на разбитую посуду, на разлитую по всему столу еду – ему трудно давалось все то, что обычные дети постигали просто и без проблем.
У него появлялись и, порой только с помощью специалиста, исчезали различные страхи. Однажды он испугался обычной микроволновки! Причем настолько, что отказывался входить на кухню, если она работала. Пришлось включать ее только без Дани, а в остальное время накрывать большим полотенцем.
Он боялся темноты и, как это ни удивительно для такого, как он, одиночества! Поэтому спал только при включенном ночнике и свете в коридоре и, долгое время, только со мной рядом. Сейчас осталось только первое. Я постепенно перешла с его кровати на раскладушку и по полночи держала его ручку в своей. Потом улеглась на стоящий у противоположной стены диван-слоник. А сейчас – спала в спальне Матвея, на его большой кровати…
Не знаю, что люди чувствуют к собственным детям, как именно выражается их любовь к тем, кого они родили, кто является их плотью и кровью. Но я по-своему любила Даню. Я радовалась каждому его новому шагу. Я баловала его красивыми вещами, вкусными блюдами, игрушками. Я водила его во все развлекательные парки, на разные игровые площадки, в цирк, в кинотеатр, в музей…
И однажды он назвал меня мамой… Я думаю, что это произошло потому, что так меня называли в центре или кто-то из знакомых при нем так обозначил мою роль. Только я навсегда запомнила, как это случилось в самый первый раз. В тот день Даня приобрел не только мать, но и очередной безумный страх – перед собаками.
Мы гуляли по парку. Он бегал между деревьями и собирал листья. Его всегда привлекал красный цвет. Поэтому из всего осеннего разноцветья на земле, Даня выбирал только любимые оттенки. Листья потом складывались ровными стопками на дорожке.
А я читала книжку в телефоне, сидя на скамейке. Когда я услышала испуганный вскрик: "Мама!" Я не поняла сначала, что это меня зовет мой малыш. Я не могла поверить в это до тех пор, пока он не вбился в мои колени, дрожа всем телом и повторяя, повторяя одно и то же слово. Оказалось, что большой, но совершенно добродушный, лабрадор просто хотел познакомиться с ним.
Расстроенная хозяйка собаки рассказала потом, что в доме, где живет пес, воспитывается четверо маленьких детей. Он просто привык к такому обществу и обожал с ними играть. На детей всегда реагировал бешеной радостью. И обычно его не пугались. Но Дане собака показалась опасной. С тех пор он боялся собак. И называл меня мамой. Иногда. Редко. Но называл.
Мы не жили одиноко, отрешившись от всех и вся, нет! Каждые выходные, по традиции, ездили к маме с Сережей или Але с Ромой в гости. Иногда оставались с ночевкой. Порой ко мне приезжали бабушка с Павлом Петровичем – сидели с Даней, давая возможность куда-то сходить с моей подружкой Юлькой.
Закончив несколько месяцев назад университет, она вернулась в родной город, а ее братец отправился служить в армию. Юлька устроилась работать учителем истории в школу и уже ровно два месяца после Дня знаний заставляла детишек грызть гранит науки.
А еще нас навещал Влад. Приходил иногда с игрушками для Дани и неизменными конфетами для меня. Мы пару раз втроём ходили в кино на детские мультфильмы.
А однажды он пригласил меня в ночной клуб. А я пригласила Юльку. Не знаю, что именно подтолкнуло их друг к другу – моя постоянная холодность ко Владу или выпитое на троих спиртное. Только они начали встречаться, чему я (и давно влюбленная в парня моя подружка!) была безумно рада!
… Я писала Матвею письма. Писала, рвала и выбрасывала. Потому что в этих письмах рассказывала не только об успехах Дани, но и о своих чувствах – о любви, никуда не исчезнувшей, о тоске и грусти, об обиде и одиночестве… О мечтах, которые всегда жили в моем сердце.
Я ждала с надеждой и уверенностью, что не нужна, не любима… Как эти два взаимоисключающих чувства уживались в моем сердце, трудно сказать, однако, так и было – верила и не верила, надеялась и отчаивалась одновременно.
***
Я не верил в произошедшее, когда звучал приговор. Я не верил и тогда, когда судебный пристав увел меня из зала суда в камеру. Я не верил, когда на руках застегнулись наручники. Осознание пришло позже. Пришлось поверить и принять, как данность.
Никого не хотел видеть. А меньше всего – ее. Зачем пришла? Чтобы увидеть меня – униженного, растоптанного? Видел ее слезы, слезы жалости ко мне. И не хотел, чтобы жалела. Жалость делает слабым. Слабым я быть не желал.
И сам жалел ее – такую несчастную, такую красивую, даже с хлюпающим носом, даже с потекшей тушью… такую желанную. Невозможную. У нее было кому утешить. У нее будет тот, кто утешит, когда меня не будет рядом. Думал так, нарочно отталкивая, отстраняясь, причиняя боль. И ревновал… к тому, который обнимал тогда в беседке, к другим – возможным и невозможным.
В какой момент она стала необходимой мне, я не понял и сам.
Аля писала мне письма, в которых рассказывала о Даниных успехах, о своей жизни, о моих племянниках, обо всех родственниках… обо всем на свете, кроме Лизы.
Там, где я сидел были достаточно комфортные условия – Вербицкий, друг Романа, постарался. У этого человека были связи в определённых, как принято говорить, кругах. Пару раз в месяц я звонил Роману. Он рассказывал мне о положении дел на фирме, о своем новом проекте в соседнем городе, о собаке какой-то модной породы, которую захотели дети и завели взрослые, вновь о Дане, о Пылевых… и ни слова о Лизе.
Мне присылали фотографии с семейных праздников. На природе, на море, в доме у Сергея с Мариной, у Романа с Алей, в ресторане… со всеми, вплоть до соседей… но без Лизы.
Я забыл ее лицо, я забыл ее тело. Эти мои воспоминания истерлись, истончились, как старая фотография, которую слишком часто держали в руках… Но свои ощущения от ее присутствия рядом я помнил. И они описывались для меня всего лишь одним словом – хорошо. Мне было с ней хорошо. Эти мысли согревали меня в трудные моменты моей тюремной жизни.
Но это все было где-то там, в другом, в параллельном мире… Я понимал, что о ней не говорят, вероятнее всего, потому, что думают расстроить меня подробностями из ее жизни. А это значит, что у неё всё замечательно.
…. – Где мой сын? – я не понимал, что сейчас пытается объяснить мне мой брат. Почему он как-то странно отводит глаза? Почему смущается, что на него совсем уж не похоже?
– Почему ты не позвонил? Не рассказал, что выходишь раньше? – Роман отвечал вопросом на вопрос, чем ставил меня в тупик еще больше. – Я бы встретил.
– Рома, давай будем считать, что я хотел сделать сюрприз! Все решилось как-то быстро, я сам узнал за несколько дней до… Анютка и Антон дома. А где Даня?
Мне безумно хотелось увидеть сына. Племянники узнали и бросились на шею. Обнимали и целовали, опередив даже Алю, увидевшую меня раньше всех, еще только входившим в ворота. Они помнили, это было приятно. От сына такой реакции я не ждал. Но увидеть его хотел ужасно. Хотя бы издалека – забыл меня естественно. Да он когда и помнил, чувств не проявлял.
– Э-э, Матвей, мы не говорили тебе, но Даня с нами не живет…
– Что? – я не выдержал и перебил брата. – Как так? А где он живет? Ты его что, в интернат сдал?
Я не мог в это поверить. Да и брат отрицательно качал головой.
– Нет, никуда мы его не сдавали. Он живет в твоей квартире. С Лизой.
Я думал, что мне послышалось. Как это возможно? Зачем ей такая обуза?
– Она забрала его на выходные? – почему-то такое объяснение показалось мне логичным.
– Не совсем. Точнее… – Ромка мялся и не знал, как сказать.
– Блядь, говори, как есть! – рявкнул на старшего брата.
– Не ори! Он все это время с Лизой жил. С самого первого дня, когда тебя забрали. Мы не говорили тебе – опасались, что будешь против.
– Почему? Зачем ей это?
Я, действительно, не мог этого понять. У меня не укладывалось в голове – она же учиться должна была? А Данька… с ним же трудно…
– Он принял ее. Он к ней был неравнодушен, в отличие от отношения ко всем нам. Мы решили, что ему так будет легче. Да, блядь, как обьяснить-то… он к ней потянулся, понимаешь? А она – к нему. Все это время, пока тебя не было, они жили у тебя в квартире, вдвоем.
– На что?
– Обижаешь, брат. Наша фирма все еще приносит неплохой доход – я же тебе рассказывал! И Пылевы помогали… хотя я и был против. Ну… она, Лиза, в смысле, подрабатывает там немного… я запрещал, да только с ней спорить бессмысленно – она очень изменилась.
Вон оно как… Да-а! Ну что же? Нужно ехать домой… А дальше? Дальше на месте разберусь.
Алька настаивала на ужине, но я не мог и дальше сидеть у них. Я чувствовал, знал, что нужно ехать. Роман предложил отвезти. Отдал мне мою банковскую карту, уверив, что на счету достаточно средств на первое время.
Я заехал в магазин, накупил кучу пакетов с игрушками, фруктами, конфетами… и очень скоро вытаскивал все это богатство из машины брата возле подъезда своего дома. Пожал Роману руку и уже собрался было идти, как он остановил, положив ладонь на плечо:
– Матвей, ты только…. не обижай ее, слышишь? Она любит Даню, она столько для него сделала, сколько… никто не сделал. Не обижайся, но ты в долгу перед ней.
Эта его фраза вывела меня из себя – разве я об этом просил? Разве просил я перекладывать обязанности на чужого человека? Одно дело – брат, совсем другое – Лиза! Но ругаться сейчас с Ромкой не стал – еще будет время, ноги сами несли меня к дому. Бросил только:
– Без тебя разберусь, – и распахнул дверь подъезда.
Взлетел со скоростью ветра на четвертый этаж. А у двери замер. Несколько раз подносил руку к звонку и не решался позвонить. И вдруг дверь распахнулась сама…
***
Сегодня мы собирались долго, как никогда. Евдокимова предложила пожарить у нее на даче шашлыки. Завтра будет выходной – а значит, куча времени, чтобы прибраться, приготовить на несколько дней еды, погладить… в общем, пошуршать по хозяйству. В субботу принято отдыхать. Вот мы и собирались это сделать с Даней.
