Текст книги "Дальний свет (СИ)"

Автор книги: Ксения Спынь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)

«Ясно…»

Больше он по этому поводу ничего в ту ночь не сказал. Я же, переходя от угла к углу, разглагольствовал, что это, наверно, и к лучшему и что уж, по крайней мере, ей теперь ничего больше не сделают. Возможно, пытался успокоить его – а может, себя самого.

Сейчас только я склоняюсь к тому, что фройляйн была счастливее многих из нас: ведь в итоге добилась того, чего хотела (возможно, не совсем так, как хотела, но это уже частности). Более того – я думаю теперь, она всегда знала, чем закончит. Было в жестах её и усмешках, что-то от смертника, вкушающего последний ужин.

Впрочем, вы опять-таки можете считать по-другому.

В ту ночь я понял вдруг во всей неотвратимости и ясности: мы проиграли. Мы не герои подполья – только жалкие людишки, раздавленные катком времени. Мы проиграли, можно уже не пытаться быть сильными, быть теми, кем мы были прежде, вообще пытаться кем-то быть – всё это уже не о нас, всё окончательно и бесповоротно позади, как долетевшие эхом слова вчерашней песни, сегодня звучащие пустой бессмыслицей. Мы проиграли.

Когда пришло утро, я смог заключить всю эту пульсацию мыслей в слова и фразы. Зенкин, казалось, тоже воспринимал более адекватно, чем накануне, и я решился говорить с ним.

«Женя, – сказал я ему, – послушай меня внимательно. С нами теперь покончено. С эпиграммой, с призывами, с борьбой за свободу – со всем этим покончено. С вечерами, танцами, творчеством – тоже, но возможно, нам что-то оставят. Возможно, нет. Мы теперь не люди – мы не можем позволить себе быть людьми. Мы – крысы, черви, и всё, что ещё можем, это выжить. Ты меня понимаешь – выжить. Это тоже трудно, но крысы не привередливы. А дальше… ведь это не вечно, – последнюю фразу я сказал совсем шёпотом, заглядывая ему в глаза. – И мы должны остаться. Ты ведь понимаешь?

Он невнятно кивнул, то ли услышав, то ли нет мои слова. Какая-то мысль, мне показалось, залегла в его глазах, что-то, что он собирался воплотить, как только никто не будет ему мешать.

«И, Женя, – я прихватил его за плечи. – Не вздумай сделать какую-нибудь глупость. Потому что я же тебя под землёй найду. И тогда за себя не отвечаю. Понятно? Договорились?»

Он снова невнятно кивнул.

«Словами ответь!» – рявкнул я.

«Да, – пробормотал он. – Да, договорились».

До сих пор я иногда задаюсь вопросом, был ли у нас выбор: у меня, или у Зенкина, или у кого бы то ни было ещё. Была ли у нас возможность решить что-то по-другому – ведь смог же Лунев. Лунев был странным человеком… Не знаю, считал ли он меня своим другом (я его считал таковым), но он так и остался для всех нас загадкой, чем-то непохожим и, в некотором роде, чуждым.

Однако, думаю я, если бы каждый из нас, каждый из сограждан решил бы так, как решил он – продлилось бы тогда «чёрное время» ещё почти девять лет? И я не нахожу ответа.

Есть дело судьбы, и есть дело выбора. Наша беда в том, что мы никогда не знаем, кто из них перед нами.

49

Башня представлялась ей: с самой вершины и, спускаясь по спирали, до самого основания, фундамента, лежавшего в земле; каждый ярус был крепок и стоек, стены из красно-оранжевого кирпича – хоть бери их тараном, не поддадутся.

Конечно, ни один из них не был тем самым кирпичом-амулетом. Но и он притаился где-то здесь, тщательно сохраняемый многие годы, вдали от посторонних рук и глаз. Птицы летали вокруг, пытались высмотреть, залетали в окна с отрывистыми криками, но нет… снова нет.

Может быть… Она пристально оглядывала изнутри этаж за этажом, но не находила похожего. Расхаживали люди, некоторые в халатах, некоторые сидели и звонили по телефону, но вся эта суета была здесь не главной, только для отвода глаз, а она не любила, когда ей пытались отвести глаза.

Лестница кружилась и вела вниз, со света в полумрак и дальше, возможно, в самую преисподнюю. Но всё же нет, поняла она вскоре, лестница поистёрлась, со ступенек стало легко упасть, если идти, не глядя под ноги, стены потемнели, местами крупными каплями скопилась влага. Это был подвал.

Здесь, поняла она, прислушавшись к тихому стуку. Здесь, в нише за массивом толстой опоры, уходившей наверх. Кирпич можно было вытащить из стены или поставить обратно – тогда он был почти неотличим от остальных, только что самую малость ярче.

Она увидела седого, но осанистого человека. Лицо его было морщинисто, глаза – живы, а губы – упрямо сжаты. Он был строен и, стоя на одном колене, не испытывал никакого неудобства от своей позы. Лаванду даже пробрала дрожь, когда она увидела, как крепко держит он кирпич и как почти с нежностью отирает с него замшей пыль и влагу.

«Кирпич, – вспомнила она, – взял человек, которому были нипочём любые клетки и натиски бурь. Иные легенды говорят о нём как о храбром воине, ведшем за собой бойцов, иные же зовут мятежником, пытавшемся поднять народ против тирана. Быть может, и те, и другие правы».

Старик не походил ни на того, ни на другого, но Лаванда знала, что внешность обманчива.

В любом случае, кирпич может и подождать: в этом месте он под надёжной защитой. Куда неопределённей сейчас и оттого тревожней вопрос с глиной. Да и с углём дело не продвинулось ни на йоту.

Местечко же, которое ей назвали, Лаванда запомнила на будущее. Старая рыже-красная башня служила теперь небольшой обсерваторией и стояла в городке Сулеве, что под Камфой.

50

Каталёв был городом совсем другого рода – сказочным городком из шкатулки, что уютно залёг в низине среди лесистых склонов. Даже окружённый бурой пожухлостью – зима совсем запаздывала в эти края – он встретил яркой иллюминацией в ночи, и почудилось даже на минуту, что они дома – наконец-то, после стольких странствий добрались.

Иллюзия вскоре прошла, но городок всё равно улыбался и грел всеми огнями, как радушный хозяин, приглашающий присоединиться к большому семейству.

Здесь было всё: маленькая башенка – точная уменьшенная копия другой, далёкой («Смотри, почти как Часовая», – сказал он Китти, тут же пожалев, когда произнесённые вслух слова отозвались глубже); со старанием убранная и украшенная старинная ратуша, как с книжной картинки; аккуратные домики, рассыпанные вокруг…

Единственное, чего здесь не было – это любой связи. Включать мобильники, чтоб только проверить сей факт, они не рискнули, но по признанию Буловой, радио в Каталёве работало с большими перебоями: иногда, когда местная вышка ловила сигнал из Камфы, можно было разобрать слова и целые фразы, иной же раз всё тонуло в шумах. Про телевидение говорить и не приходилось.

Это плохо, заключил про себя Феликс. Это очень плохо. Это лишает любой возможности не только делать, но даже что-либо всерьёз планировать, пока они здесь. Как бы не застрять им в этой чужой сказке, растеряв все ведшие цели и позабыв их в итоге.

Город баюкал, городе пел «спи-усни, позабудь печали» и качал над головой ковш Большой медведицы. Будто что-то сладкое, душистое было разлито в небе и тихими каплями опадало на землю…

Нет, я так не согласен, подумал Феликс, вырывая голову из сладкого тумана. Нет, не могу. Не имею никакого права. Он быстро взглянул на Китти: та только в нарочитом удивлении подняла брови, словно говоря «Что-нибудь не так? Разве что-то случилось?»

– Китти, – сказал он, когда они остались одни.

Крошечная однокомнатная квартирка Буловой нуждалась в возвращении туда порядка и жилого облика. Сибилла вызвалась помочь – может, не столько ради дела, сколько из симпатии, что вспыхнула за время дороги между ней и Таисией.

Они же двое остались в «доме в лесу», некогда сколоченным одним из «найдёнышей» Буловой.

(Надстройка вроде второго этажа, электрический свет и даже вода из крана. Только вот печку придётся топить. Ведь здесь вам будет неплохо?)

Вполне неплохо, поняли оба. Средства катастрофически утекали.

Китти посмотрела теперь уже без наигранного удивления, просто внимательно.

– Нам ведь скоро сниматься. Правильно я понимаю?

– Не прямо сейчас, – она покачала головой. – Как минимум нужно будет кое-что поправить в машине. Иначе, боюсь, мы далеко не уедем.

– А ты умеешь? – с сомнением протянул Феликс.

– В теории.

– Может, лучше в мастерскую?

– Попробую сначала сама. Не хочу лишний раз светиться. Такую, как у меня, несложно запомнить.

– Я давно говорил, смени эту позорную телегу, – он ожидал тяжёлого холодного взгляда (к своей машине Китти была привязана почти как к живому существу), но она, казалось, вообще не услышала его и только пристально смотрела сквозь окно на горизонт. Будто там расположилось нечто, от чего всё иное теряло значение. – Ладно-ладно, шучу. Пока будешь заниматься машиной, я буду заниматься нашим будущим компроматом. Пойдёт?

51

Когда ему переставало хватать второго яруса – иногда Феликс спускался вниз, чтоб растопить железную печку, если Китти этого не делала, или же, оторвавшись от своих бледных набросков, застывал над листками распечаток, будто там могло вдруг открыться что-то новое – когда на втором ярусе становилось тесно, он отправлялся в город (чуть-чуть по лесной тропинке и дальше минут десять дорогой вдоль поля) и бродил там. На ходу ему часто думалось лучше, и порой приходили в голову очевидные вещи, которых он почему-то не замечал прежде.

По Каталёву расхаживали люди, но их было немного, даже на площади перед ратушей. Через город текла небольшая речка, с того места, где стоял Феликс, виднелся лёгкий деревянный мост, тоже будто с картинки: бревенчатый, выгнутый над рекой коромыслом, с тонкими перильцами. На такой и ступить побоишься лишний раз: разве вынесет такая эфемерная конструкция груз реальности?

Подумав, он спустился к воде. Волны здесь тихо бились о камни, плеск их и речной свежий воздух прочищали голову. Машинально нащупав завёрнутый амулет, Феликс достал его, повертел в пальцах, спрятал обратно в карман. (Тулуп, который «на холодное время» подарила ему Булова, был несколько великоват, вроде остался от кого-то из её «приёмышей», зато можно было много чего таскать с собой в карманах).

Феликс присел на большой камень. Отсюда удобно было наблюдать за берегом через реку.

Итак, спросил он себя, что мы имеем?

Некий печатный текст, якобы представляющий из себя описание одной сходки. Опуская все подробности вроде кем, кому и зачем он был прислан – что тоже, согласитесь, спорно и весьма немаловажно – с чего вы вообще взяли, Шержведичев, что перед нами доклад о реальных событиях, а не, скажем, фантазия на тему? Как, вы лично помните ту сходку? Спустя столько времени? Как любопытно и удивительно… мы вот ничего такого не помним.

Поступления на банковский счёт. Да, это действительно наш банковский счёт, и на него действительно шли поступления с этого, второго. Этот второй – счёт Софи Нонине? Откуда у вас такая информация – от вашей… кстати, кто она, ваша любовница? Ну понятно, понятно, все мы люди… А вот то, что она человек из бывшего окружения Нонине – это куда хуже и, согласитесь, наводит на определённые подозрения.

Ну и наконец номера телефонов… Но слушайте, это ведь даже смешно: неужели вы серьёзно думали старыми записными книжками и общими знакомыми «доказать», что эти номера принадлежат кому-то из нас? Можете убедиться: в базе данных они числятся совсем за другими людьми. И да, так же было месяц и год назад.

Не думается, что кто-то отнесётся всерьёз к вашим словам. Вы ведь известный скандалист, Шержведичев.

(«В общем, – как он мог бы сказать Рамишеву или Пурпорову, – по всем параметрам имеют нас»).

Речка тихо рокотала у камней – так могла рокотать площадь, пока сероватые окна равнодушно поблёскивали толпе людей внизу. Дом проплыл, второй, третий, будто кто-то раскрыл их на веере, внизу же бушевали лозунги и флаги (отдельные буквы размывались), и чей-то голос говорил: «Но так или иначе, Нонине должна уйти!» Он даже не сразу понял, что это его голос и его собственная фраза.

Поняв же, удивился. Давно, лет… сколько лет назад? Всё, конечно, мило и даже смело в известной степени, но скажи мне, смелый мальчик: кто же должен уйти теперь?

Он подумал и понял, что не знает ответа.

Все последние его статьи – он писал очень много статей в мае-июне и даже до самого октября, будто просто чтоб доказать, что может – походили на не вовремя запущенный фейерверк: много блеска, много шума, но о чём это вы, гражданин, и что это за будущее, которое вы с таким энтузиазмом для нас рисуете? Отсюда не очень видно.

Даже Видерицкий уже пару раз поглядывал на него с выражением «на этот раз приму, разумеется, но не надо больше такой халтуры, договорились?»

Стоп. Мысль пришла так внезапно, будто громыхнуло в светлый день. И как раньше он не сообразил, что так и будет…

Вот уж Видерицкому они должны были разболтать наверняка – Пурпоров и Рамишев, хотя бы чтоб объяснить, почему выпал из рабочего процесса его бывший лучший журналист. Феликс, конечно, попросил их молчать, но они же просто не понимают, до какой степени всё взаправду, в их головах не укладывается пока, что бывшие товарищи и союзники могут оказаться врагами…

Ты это всерьёз? – подумалось вслед. Подозревать всех – это да, но Видерицкий, которому ты обязан доброй половиной всего, что имеешь, который не вышвырнул тебя этой осенью, когда многие уже отводили взгляд, да и всегда был к тебе крайне лоялен и даже выручал там, где совсем не обязан был этого делать… Ты это действительно всерьёз – что он может быть с ними?

Вспомнилась вдруг та весна – март, какой курс… третий? Да, третий, он тогда полгода уже работал у Видерицкого (весна же четвёртого курса была для совсем другой истории). Об обысках в офисе Феликс услышал по телевизору, в вечерних новостях. Первым был порыв нестись туда, улизнув отсюда (какой предлог? кто поверит, что ты сейчас просто «куда-то?»), вторым – осознание, что его присутствие там только помешает.

Прикинув, он понял, что фактически здесь нет вариантов. Загребут как миленьких и его, и Рамишева с Пурпоровым, которых он затянул за собой. Видерицкий-то выкрутится, ему не впервой. А вот с Феликсом Шержведичевым, наверняка, всё.

Может, даже завтра.

– Чего не ешь, доходяга? – между прочим поинтересовалась мама, кроша в миску какой-то салат.

– Да что-то не хочется… Потом, может быть.

Видимо, она уловила нечто в его интонациях и повернулась теперь посмотреть внимательно.

– Что-то не так, Феликс?

– Нет-нет, всё в порядке, – он старательно улыбнулся в ответ.

О да, в полном порядке, думал он перед тем, как заснуть. Отчислят наверняка, тут ясно. А скорее всего, этим не обойдётся. Будут тянуть долго и тягомотно – он уже видел, как проходят процессы над журналистами. И сроки, которыми они заканчивали, не вдохновляли совсем.

(Почему в стране нет расстрела? Ну хотя бы для исключений вроде него?)

Чёрт. Чёрт. Ну ладно.

Утром он был в университете куда раньше обыкновенного: скорее разыскать своих, как можно скорее, будто бы вместе они могли ещё что-то поправить. Совсем необязательно будут пораньше и они, запоздало пришла догадка – но нет, он уже видел их: оба шли ему навстречу и приветственно махали.

– Ну что, братья по оружью, – Феликс приобнял обоих за плечи. – Отталкиваясь от вчерашних событий – что будем делать?

– Ты разве не в курсе? – удивился Рамишев. – Он нас покрыл.

– В смысле?

– Видерицкий.

– Ну типа, мы у него не работаем, – добавил Пурпоров. – Он нас знать не знает и вообще со студентами дел не имеет, а кто под какими псевдонимами пишет, это не к нему.

– В общем, всё путём, – вставил Рамишев и поспешно улыбнулся.

Феликс недоверчиво перевёл взгляд с одного на другого.

– И что, обошлось?

– Ну разумеется, что ты, Видерицкого не знаешь? Сам нам про него рассказывал…

Глупая улыбка стала расползаться сама, когда до него начало доходить.

– Сигурд Анатольевич, – протянул Феликс. – Золотой вы человек.

…А кстати, любопытно, подумал Феликс из настоящего, как ему удавалось – в этот раз и во все остальные. В тот год – ладно, но позднее ведь одного подозрения хватало для самых жёстких мер. Видерицкому же и его журналу явно сходило с рук слишком многое.

(Снова поплыли дома – с яркими маленькими огоньками, в сумерках люди – совсем как тени. Не хотелось думать об этом, как на самом деле и почему так, жгуче не хотелось).

– Сигурд Анатольевич… – пробормотал он почти злобно, не зная ещё, что собирается прибавить следом.

Опять зачем-то вытащил и повертел амулет, положил обратно. Вода в реке была мутна, только рябь мельтешила в глазах. Вокруг же стоял день и прогуливались люди, притворяясь, что всё как надо.

52

Когда Китти не чинила авто, она почти всё время лежала наверху на кушетке, сложив на груди руки, и смотрела в потолок. Феликс иногда предлагал ей что-нибудь съесть, но она почти всегда отказывалась.

– Это ты, на самом деле, зря, – сказал он ей в очередной раз. – Когда ты всё-таки будешь выступать с тем, что мы нарыли, тебе потребуются силы. А без еды их у тебя не будет.

– Кстати, с этим лучше справишься ты, чем я, – задумчиво протянула Китти, будто ничего другого он не сказал. – С моей теперешней репутацией мне просто уже никто не поверит. А вот тебе – ещё могут.

– Серьёзно? – он уставился на Китти. Она на минуту повернула голову.

– Абсолютно. В этом плане ты недооцениваешь себя. Ты всё же родственник теперешней правительницы. В сознании людей это очень много.

– Ну вот, – он недовольно скривился. – Не нужны мне от неё такие подачки… Но ладно, это всё можно будет решить на месте – кто и как. Вопрос сейчас – где мы собираемся это провернуть. Здесь не получится. Куда мы двинемся, когда ты починишь машину?

– Сначала я хочу её починить.

– Хорошо… мм… где карта? – он поискал на подоконнике, широком настолько, что можно было б сидеть, если б не холод от окна, поднял истрёпанную брошюрку. – Посмотрю, какие города есть вообще.

Китти ничего не сказала на это. Она снова смотрела в потолок.

– Так, – пробормотал Феликс, разворачивая нужный участок карты. – Мне кажется, в больших городах легче затеряться. Да и со СМИ там, наверняка, получше. По крайней мере, телесвязь быть должна…

– И как ты представляешь себе разговор с работниками местного телевидения? – в голосе послышалась ирония.

– Ну, придумаем что-нибудь на месте… Договариваются же люди с людьми. Вот, совсем недалеко от нас – чудесный город Камфа. Чуть подальше – другой чудесный город Шоржинск. А тут уже недалеко и Воломеев… Хотя нет, – он развернул карту шире. – Воломеев – далеко. Мы туда не поедем.

Он украдкой взглянул на Китти. Было даже непонятно, слышит она его или нет.

Его вдруг осенило.

– Послушай! – Феликс привстал со своего места. – Помнишь, ты работала на каком-то частном канале, когда мы только закончили университет? Ещё до.

– Помню.

– Может, у тебя остались какие-нибудь связи с того времени? Кто-нибудь… ну, кто мог бы нам малость помочь?

– Канал давно сдох. Почти сразу, как я перешла к Нонине.

– Это понятно, но что-то же могло остаться? Скажем… кто тебя порекомендовал туда? В такие места всё же не берут с улицы.

– Мой отец, – сказала Китти после секундной паузы, растянув губы, словно для усмешки.

– Так это же отлично! – Феликс описал неровный круг по комнате. – Если он хоть чуть-чуть знается с этой сферой, мы вполне можем связаться с ним.

– Нет, – проговорила Китти.

– Почему? Слушай, я понимаю, что вы давно не общались и, наверно, у вас всё сложно в плане личного, но не обратиться в нашем положении к человеку, который с большой вероятностью нам посодействует… по-моему, это просто преступление.

Китти села и холодно уставила на него взгляд. Заговорила резко и отрывисто:

– Я не знаю, где он сейчас. Не знаю, чем он занимается и что из себя теперь представляет. Не знаю даже, не сдаст ли он нас, если мы к нему явимся. Мы в постоянной опасности, Феликс, не можем быть уверены в самых своих близких людях и не ожидать подвоха с любой стороны, там, где его и не предвиделось, а ты готов доверить всё человеку, которого ни разу не видел – только потому, что я когда-то его знала.

Закончила она почти с восклицанием. Потом, досадуя на себя или на Феликса, опустила взгляд к своим коленям.

– Ты так и не понимаешь. Ты так ничего и не понимаешь.

Дыхание вырывалось у неё громче, чем обычно, и несколько дрожало.

– Китти.

Он сел рядом с ней. Молчание.

– Что у тебя с твоим отцом?

– Неважно.

– Он бил тебя?

– Иногда. Не в этом дело.

– А в чём?

Она помолчала ещё немного, подняла абсолютно спокойный взгляд.

– Я не хочу говорить на эту тему. Сделай одолжение.

Что-то не так с ней, подумал Феликс. С человеком, который только лежит часами, уставившись в потолок, или же монотонно, как робот, работает и сутками не спит, не может быть всё нормально. Надо, наверно, сказать ей что-нибудь…

Он подумал пару минут, не придумал ничего, встал с кушетки и отошёл на другую сторону комнаты.

– Я тебе про всё рассказывал, – Феликс отвернулся к большим рамкам на стене (кажется, какой-то гербарий). – Даже про школу. Помнишь? Как я подхалимничал перед учителем истории. Не для оценок даже, а просто чтоб лишний раз похвалили.

Этого он действительно не рассказывал никому больше – даже Рамишеву с Пурпоровым или кому-то из их компании. Да ладно, он бы скорее зарезался, чем допустил бы, чтоб они такое узнали.

Он разглядывал расплющенный жёлтый цветочек под стеклом («Лютик едкий»), когда слух доложил о едва заметном колебании воздуха. Феликс обернулся.

Китти уже стояла в дверях.

– Попробую починить машину, – она изобразила формальную улыбку диктора. – Найди пока подходящий город.

53

Через несколько дней дверь барака открылась.

Щурясь от непривычно яркого света, Рита вышла наружу. Надо же, за время, что она провела в той коробке, успел выпасть снег и началась настоящая зима.

Вокруг было тихо, никто не обращал на Риту внимания. Укутавшись поплотнее в шарф – заметно похолодало – она двинулась вдоль бараков. Надо только осмотреться везде внимательней, не пропустить…

– День добрый, фройляйн, – возвестил о своём присутствии Эрлин.

– И тебе такого же, – процедила Рита, не удостаивая его взглядом.

– Кого-то конкретного ищете? – невозмутимо поинтересовался он. – Или вообще?

– Не тебя уж точно.

Она ускорила шаг, намеренная оторваться и остаться в относительном покое.

– Кстати, твоя Лила всё, – с радушием заметил Эрлин. – Сегодня утром.

Застыв и обернувшись, Рита мрачно смотрела на него. Он слегка покачал головой:

– Из вас плохой ангел, фройляйн. Хотели помочь – и посмотрите, чем обернулась в итоге ваша помощь. Не думаю, что Лила просила вас об этом.

Пробудиться, открыть глаза в темноте, наверно, призывая кого-то – но зачем? – или это только показалось, простучало в ушах… ушло отзвуком другой жизни.

Китти полежала, глядя в потолок (ночью там, конечно, не было теней). Прислушалась к дыханию Феликса. Спит.

Она поднялась, осторожно, чтоб не разбудить его – здесь доски и мебель скрипели при любом движении – слезла с кушетки и спустилась вниз.

У дверей она засветила слабенькую лампочку, нащупала своё старое пальто (оно, как и красное платье, на всякий случай всегда хранилось в багажнике). Накинув пальто на плечи, вышла на улицу.

Воздух ночами был уже колкий и режущий, но освежал хорошо и отгонял жаркую дурноту, от которой ломило виски. Китти остановилась на крыльце, крепко вцепилась в перила. Подняла голову кверху.

В черноте висели звёзды – большие и тусклые, болезненные, как за слоем мутного стекла. Китти поискала среди них ту – самую яркую, но её, конечно же, не было на небосводе. И остальные светили совсем незнакомо, чуждо – сами себе, а вовсе не ей.

Только полый пустой воздух.

Она опустила голову, поглубже запахнула пальто: начинало холодить. Это могло кончиться не слишком хорошо, но перспектива вернуться в помещение казалась ещё хуже. Китти плавно спустилась со ступенек, миновала двор, поленницу и угол дома. У задней стены, чуть поодаль лежало длинное бревно – удобное, хоть и подгнившее с одного краю. На бревно и присела Китти: ноги сейчас не очень держали.

Обратной стороной дом выходил на опушку леса. Иногда казалась, там, перебегают, смотрят из потёмок тысячами пар маленьких глазок, ждут: ну когда же, когда же ты к нам. Но, конечно, нет – разве что скрипнула ветка или прошмыгнул маленький зверь. Может только, две тени всё ещё переговариваются у большого дерева, как много лет назад…

Но какое чудище, если всматриваться долго и пристально, выйдет из чащи тебе навстречу?

Всё равно как глядеться в тёмное окно.

Позади послышались шаги. Феликс остановился недалеко от бревна.

– Снова бессонница?

В буловском тулупе он походил на мальчика-подростка, которого из экономии одели «на вырост».

– Почти. А ты почему?

– Тоже не спится, – он опустился рядом на бревно.

Больше он ничего не сказал и так же, как она, стал смотреть на лес. Будто тоже думал что-то там увидеть.

Так прошло минут пять, а может и все десять: в молчании и почти без движения. Возможно, конечности уже не сдвинулись бы с места, захоти она что-то ими сделать.

– А что это за фройляйн, которую ты упоминала? – спросил вдруг Феликс.

– Мм? – Китти повернулась с видом искреннего непонимания.

– Ну ладно тебе. Со мной не прокатит.

Однако он всё же умеет притворяться куда лучше, чем она думала.

– С тобой бы тоже прокатило, – заметила Китти как ни в чём ни бывало, аккуратно поднявшись с бревна. – Чуть менее подчёркнутое удивление – и ты бы поверил.

Она прошла несколько шагов обратно к крыльцу, когда Феликс заговорил:

– Хорошо, не надо. Я и так догадываюсь, о ком ты. О той фройляйн, что в «колыбельной», да?

Китти чуть обернулась. Он всё так же сидел на бревне и, извернувшись, смотрел на неё.

– Да.

– И это её шпильку ты всё время таскаешь с собой?

Китти отвернула голову. Повторно сказала:

– Да.

Феликс помолчал немного, затем снова заговорил:

– Может, всё-таки расскажешь, откуда она у тебя? Ты обещала, что когда-нибудь расскажешь.

– Да. Когда-нибудь.

– Но не сейчас, – он чуть слышно усмехнулся.

– Не сейчас.

Феликс порывисто встал с бревна, но там и остановился, не подходя ближе.

– Кто ты, Китти? – спросил он тихо, тише обычного. – Иногда мне кажется, что ты – это не ты, не та Китти Башева, которую я знаю. Какой-то совсем другой человек.

Она улыбнулась в потёмки, где он всё равно бы не разобрал точно.

– А может, правильно кажется, господин Шержведичев? Может, той Китти, которую вы знали, нет на свете? Может, кто-то другой давно уже подменяет её? Кто-то с той же внешностью, тем же голосом, той же походкой, но по сути – нечто совсем иное… Какая-нибудь ссо-шная мразь, как вы однажды имели возможность выразиться.

Феликс дёрнулся, хотел было подойти, но сразу остановился.

– Ты мне всю жизнь эту фразу вспоминать будешь?

Китти слегка повернулась:

– Я никому ничего не забываю.

54

– Божечки, – Дукатов пренебрежительно всплеснул руками. – Они это специально, что ли?

– Не думаю, что специально, – он спешно нахмурился. – Совсем не думаю, что специально… Однако столько совпадений становится слишком нехорошим делом.

Над всеми нависло мрачное молчание. С таким только готовиться к худшим переменам.

– А тот человек точно так сказал – Камфа? – подал голос Вислячик.

– Он сказал – под Камфой, – заметил он, задумчиво поболтал в чае серебряной ложкой. – Вы же понимаете, как расплывчато звучит… Я вот о чём, господа. Если мы их обнаружим – простите, когда мы их обнаружим и если амулет всё-таки у них – так вот, глину нам надо будет забрать в любом случае. Это первое, о чём мы должны позаботиться.

Мамлев на секунду вынырнул из планшета (так, впрочем, и не отрывая взгляда):

– Тогда, я так понимаю, накрывать надо быстро и сразу обоих. Искать неизвестно где нет смысла.

– Нуу, слушайте, – он недовольно скривился. – Я думаю, можно обойтись без шантажа, там, где можно обойтись…

Мамлев многозначительно прокашлялся и всё же поднял взгляд – холодно удивлённый франтик в белом воротничке.

– Я сказал, надо накрывать обоих, потому что второй обязательно перехватит и амулет, и бумаги, после чего с большой вероятностью скроется в неизвестном направлении, играть же в пятнашки у нас нет никакого времени. А ты что услышал?

Он хлопнул глазами, затем, поняв, растянул вежливую улыбку:

– Ах да, прости, замотался в последние дни.

– По мне так это всё равно, – вставил Дукатов. – По мне так тот факт, что людям Мондалевой они могут попасться раньше, куда хуже.

– Это да, это естественно… Тем более, ещё один Истрицк нам совершенно не нужен. Шелетов выедет сегодня же.

Он поднялся, собираясь закруглять потихоньку это словословие. Задумался на секунду.

– Ах да, ни у кого нет идей, чем отвлечь, если что, госпожу Мондалеву от сулевской башни, денёчка хотя бы на два-три? – он с растерянной улыбкой развёл руками. – Амулеты кончились.

– Может, чем-нибудь реальным? – так и не поднимаясь со своего места, проговорил Вислячик.

– Мм?

– Реальными делами. Ей бы пошло на пользу, да и стране тоже.

– Оно тебе надо? – чуть усмехнулся он, накидывая плащ (всё равно придётся мокнуть насквозь, что ни напяливай). – Я бы скорее вспомнил про кой-какие телефонные разговоры – тоже штука небезынтересная.

Последнюю фразу он скорее пробормотал себе под нос. Все вокруг тоже накидывали верхнее и расходились (по старой памяти он предпочитал для собраний эдакие конспиративные квартирки и избегал по возможности помпезных зданий с буфетом и гардеробом). Лишь Вислячик почему-то продолжал сидеть на месте.

Он подождал, пока все вышли, негромко осведомился:

– Что-то не так?

– Это твоя политика? Отвлекать? – Вислячик поднял наконец голову. – Она и так днями в своих галлюцинациях. Она уже давно не здесь, не знает ничего, а если и знает, то не понимает. И – снова отвлекать? Ещё больше?

– Мм… послушай, Серёжа, что не так? – он участливо приблизился. – Если ты про телефонные разговоры… так я пошутил, и вообще это было, скорее, не о тебе.

Вислячик подскочил, как ужаленный:

– А про тебя же говорили… ещё тогда говорили, что ты просто политический жулик и ничто иное, что если бы ты пришёл на смену Нонине, ничего бы не изменилось, а местами было бы и похуже, – он прищурился как будто с омерзением и покачал головой. – И угораздило меня с тобой связаться.

– Так, ну об этом после. А вот про «похуже» я тебя, честно признаться, не понимаю.

– Что, ты тоже перешёл на федеральный канал, и у тебя всё хорошо? – Вислячик рассмеялся. – Ничего не знаешь ни про пайки, ни про поезда, ни как по центру уголовники ходят со спецами пополам? Когда полный автобус затапливают – это нормально? Когда города сгорают целиком – это нормально? Когда южный округ не отвечает вторую неделю – вообще пустяки? Или твоих драгоценных не коснётся, а дальше хоть земля полыхай? Нет, местечко повыше и потеплее, и чтоб ещё всё своим – это понятно, вполне даже понятно, я тоже волонтёром не нанимался. Но продолжать под это швыряться словами «демократия», «законность», «цивилизованное – бляха-муха – общество» – даже со своими, здесь, у нас, с таким видом, будто это что-то для тебя значит, – он прервался, будто выдохшись, снова покачал головой. – Подонок – ты и есть подонок.