Текст книги "Чернее, чем тени (СИ)"

Автор книги: Ксения Спынь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)

Феликс же, наоборот, казалось, пытался быть везде одновременно. Он оказывался то с одним, то с другим, что-то спрашивал, о чём-то шутил, смеялся и говорил, говорил, говорил… Складывалось ощущение, будто он дорвался до живительного источника после долгого перерыва.

Лаванда даже немного завидовала ему сейчас: как это ловко и с виду непринуждённо у него получалось – каждый раз находить нужные слова и жесты с любым из них и для каждого быть своим в доску. У неё никогда бы так не вышло. Впрочем, Лаванда особо к этому не стремилась и не из-за стеснения даже, а просто потому, что с этими людьми они заведомо были слишком разными, она заранее это понимала.

Одни заходили в комнату, другие выходили; небольшая компания примостилась у дверей – эти что-то тихо комментировали между собой, иногда поглядывая на зал; бокалов было уже много, они звенели друг о друга, оставлялись и брались заново; толпа покачивалась, вращалась, и Лаванда уже не разбирала кого бы то ни было в этой круговерти: все мелькали здесь попеременно, уходили вглубь и появлялись снова.

– Господа, – вдруг раздался звонкий голос, прорезавшийся сквозь гомон, и мужчина лет сорока, с бородкой и при полном параде, обратил на себя всеобщее внимание. – Господа, а не поднять ли нам тост за наше дело?

Все одобрительно загудели и уже подхватили движение его руки, но тут Феликс, оставив очередного кого-то в глубине зала, пробрался сквозь ряды к говорящему.

– За какое это «наше дело», господин Пряжнин? – с усмешкой протянул Феликс. – Какое именно «наше дело» вы имеете в виду?

Пряжнин воззрился на него с удивлением, растерянно забормотал:

– Ну как… Наше дело… То, чем мы занимаемся…

– То, чем мы занимаемся, – повторил Феликс, язвительно прищурившись. – Увеличением числа сообщений в ленте? Самопальными брошюрками а-ля еженедельник журфака? Может быть, пьянками?

Гудение сникло, закатилось куда-то. Феликс, не обращая на него внимания, продолжал:

– Да, пьянки нам удаются особо хорошо. Праздновать успехи мы умеем – сразу, не дожидаясь реализации, прямо как все эти торжества у Нонине. Ну так что, может, уже заметны какие-то результаты? Может, по нашему требованию отменили какой-нибудь излишне дурацкий закон? Или урезали полномочия официального правителя? Или может быть – свершилось, а я и не заметил! – Нонине уже не правитель?

Он покачал бокалом и тихо рассмеялся. Никто не решался что-то сказать, и все они слушали его сейчас.

– Может, в конце концов, – продолжил Феликс, – враг оказался настолько силён и страшен, что в неравной борьбе мы понесли ужасные потери и протестное движение безжалостно задавлено? Может, были массовые репрессии, и лучшие из лучших уже не с нами?

– Октистов сидит, – мрачно напомнил вдруг парень с широким простоватым лицом – один из тех, что стояли у дверей.

– Да, сидит, – согласно кивнул Феликс. – Потому что сумел как-то пробиться в официальную прессу и был там слишком разговорчив. Сидит, между прочим, по подложному обвинению, фактически ни за что. Ну и пусть себе сидит дальше, правильно? А мы будем по-прежнему собираться здесь и за что-то выпивать.

– Ты сам тоже пил! – обиженно выкрикнул кто-то.

– А я себя и не отделяю, – откликнулся Феликс.

– Лав! – обратился он вдруг к Лаванде, сразу же оказавшись рядом с ней. – Скажи-ка мне. Вот ты тут первый раз – как тебе наша сходка? А? Похоже это на подпольное собрание, как тебе представляется?

– Феликс… – тихо пробормотала она и отвела взгляд, не зная, что на это отвечать.

– Нет, я серьёзно. Похожи они – похож я – на подпольщиков?

– Феликс, я не знаю, – выдавила она. Лаванде сейчас впервые хотелось отойти от него подальше и всем видом внушать, что она не с ним.

Феликс рассмеялся:

– Да нет, я вижу, о чём ты думаешь. У тебя на лице читается, что видишь ты перед собой обычную светскую вечеринку. Развлекалово такое.

Лаванда так и не подняла взгляд. Но, кажется, Феликс как-то понял, наконец, без слов и отошёл от неё.

– Но может быть, вы нам что-то предложите, господин Шержведичев? – солидно осведомился теперь Пряжнин.

Белобрысый растрёпанный парень, с которым Феликс разговаривал до того, как начать своё неожиданное выступление, рассмеялся:

– А я знаю: Феликс предложит нам устроить митинг под окнами резиденции Нонине, не меньше.

– Нет, этого я предлагать не буду, – отозвался тот уже спокойно и как будто слегка устало. – Потому что это бессмысленно и ничего не даст.

Парень с улыбкой покачал головой:

– А кто-то, помнится, говорил, что в любом случае мы можем по крайней мере выразить протест.

– Угу, – кивнул Феликс. – Вспомни ещё что-нибудь из студенческих лет. Посмеёмся.

– Нет, вообще-то, – продолжил он с новыми силами, – если предположить, что будет как в легенде о Великом Стоянии… Кто-нибудь помнит, что такое Великое Стояние, господа?

Кто-то неразборчиво что-то пробормотал, почти все изображали на лицах напряжённое раздумье, но нет – похоже, они не помнили.

Феликс скривил рот в разочарованной усмешке:

– Ну да, всё из области былого мы помним плохо. Особенно, если оно имеет к нам отношение.

Лаванда вдруг вспомнила и неожиданно для себя подала голос:

– Там вроде было про маленькое войско, которое не дождалось подкрепления… И когда чужая армия уже подходила, они встали на перекрёстке дорог и начали кричать, что враг должен уйти… И вражеская армия действительно каким-то чудом развернулась и ушла.

– Да, почти, – Феликс кивнул. – Только это уже поздняя переработка. Изначально речь шла не о воинах, а об обычных людях, жителях страны. И прогнать им надо было не чужеземных врагов, а «захватчика, что из ниоткуда вышел и на трон уселся». То есть узурпатора.

Лаванда глядела на него в удивлении: она никогда раньше не слышала такой версии легенды. Да и остальные гости в зале, скорее всего, тоже.

– Вот если бы можно было выйти всем вместе на перекрёсток, покричать «Долой Нонине!» и она бы от этого ушла, мы бы, конечно, так и сделали. Но, – рассмеялся он, – как показывает исторический опыт, данный метод больше никогда не срабатывал. Так что да, давайте поднимем тост, – Феликс вновь приблизился к Пряжнину, патетически возвёл свой бокал. – Давайте поднимем тост за борьбу с Нонине. И давайте уж будем хотя бы проговаривать это, а не отделываться всякими «нашими делами». А то будто прячемся и боимся, что нас подслушают… За победу над Нонине.

– За победу…

32

Она делала пометки в блокноте, пытаясь не обращать внимания на левую руку. Записи очень мелкие и с особой системой сокращений, никто, кроме неё самой, это не разберёт. Конечно, блокнот хранился в ящике её стола, куда не осмелились бы сунуться, не будь даже ящик закрыт на ключ. Но дополнительная мера предосторожности никогда не будет лишней. Мало ли, что случится.

Планы. Надо ещё раз привести в порядок планы.

Отдельным пунктом, переходящим со страницы на страницу – ГГД. Воплощение её чаяний и надежд, воплощение её силы и власти, образ, который, всплывая перед мысленным взором, придаёт дополнительных сил. Никто не понимал больше, зачем она – странная, нелепая деревянная дорога на сваях, от края до края страны. Почему бы не сделать обычную автомобильную, с асфальтом?..

Ничего они не понимают и не поймут. Софи это мало волновало. Главное, дорога будет построена, великая, но бесплотная идея обретёт материальное воплощение. Она проляжет там, где должна пролечь, и останется на века. И, если не теперешнее, то уж точно будущие поколения оценят по достоинству дело Софи Нонине.

Пропаганда. Больше пропаганды. Напомнить, что ГГД должна быть построена – Главная Государственная Дорога страны, символ её единения и мощи. Бросить клич добровольцам: сколько-то их должно найтись. Спустить директиву фабрикам и заводам: если профильные предприятия переключатся со своих дел на госпроект и пошлют туда своих работников, неужели же они не справятся всем скопом. Можно даже объявить «Великое переселение»: надо ведь возрождать восток, и кому, как не вам, это делать, а уж государство вам поможет, в этом будьте уверены. За обещание лучшей жизни многие готовы будут переехать за Тусконку вместе с семьями и приступить к общему делу.

А когда строительство будет завершено… Перед её мысленным взором мелькнула ровная, сверкающая гладкой древесиной лента, что воспарила над землёй – над болотами, лесным кустарником и песками степей – и пронзила страну жизнетворной артерией. По дороге движутся ровные шеренги парада: впереди оркестр с трубами и литаврами, знаменосцы с реющими в воздухе флагами, затем всё новые, и новые, и новые отряды… А по бокам, по обеим сторонам сверкающей ленты стоят люди, маленькие, забавные: они глядят на парад, в радостном изумлении задирают головы и кричат «ура!»

Да, пожалуй, даже в наше прогнившее и измельчавшее время можно найти великую идею, которая объединит всех.

Но это всё дело будущего, – напомнила себе Софи, чтоб не впадать в бездейственную мечтательность. Тогда, когда ГГД откроется, будет всё: и праздник, и салюты, и речи… Но только тогда. А сейчас следует работать и работать, нельзя пускать дела на самотёк.

Следующим пунктом – госбезопасность. Здесь было много подпунктов, и они были далеко не так приятны…

В последнюю зиму что-то уж слишком много людей выпросило себе поездку за границу. Само по себе это не так значимо, но если сравнить с предыдущими годами, тенденция вырисовывается не слишком радостная. Поднажать на госагитацию. Может даже, упомянуть в «Главной линии». И – что там сейчас вертят по телевизору? Непременно справиться и подкорректировать программу. Из фильмотеки Софи, которую она составляла лично, наверняка, можно подобрать подходящие варианты, где бы ненавязчиво восхвалялся приличествующий гражданам страны образ жизни: скромный, порядочный, со своими маленькими человеческими радостями. Да, и пожалуй, пересмотреть условия выезда за границу; возможно, их придётся ужесточить.

Болтовня в столице хоть и по-прежнему велась, но была целиком под контролем и Софи почти не беспокоила. Пусть шепчутся: это даже забавно. А если вдруг надумают перейти от слов к делу, то Нонине всегда успеет решить вопрос кардинально ещё до того, как они приступят. Не зря же… ящик стола… Впрочем, это экстренная мера, вовсе не обязательно доводить до неё, когда есть много куда более изящных способов. В конце концов, большинству людей и так надоедает бесконечное муссирование всё одних и тех же фактов: как жвачка, со временем утратившая вкус. А самые упорные, не желающие молчать, когда уже всё сказано… Не исключено, что их сожрут свои же бывшие соратники – за бесконечную болтовню, за беспокойство и мельтешение перед глазами, за свои обманутые надежды.

Шержня, например. Сожрут только так.

Поэтому эти вопросы пока не тревожили Софи. Разве что интернет… Насчёт того, что происходит там, за гранью экрана, Софи не была уверена. Конечно, Китти ежедневно приносила ей отчёт в виде кипы бумаг, а армия специальных сотрудников денно и нощно мониторила сеть на предмет опасного и запрещённого, но это всё равно было не то. Пока Софи не могла прощупать всё самостоятельно, ей было не вполне спокойно. Пожалуй, если бы она могла видеть всё перед собой на бумаге, как оно есть, а не в виде рафинированных и сглаженных отчётов… После реформ, правда, активность в интернете заметно упала, мало у кого хватало упорства добираться до него через столько заслонов. Но всё равно эта активность оставалась. Может, запретить его вовсе? – мелькнуло у неё в голове. Прямо сейчас – вряд ли, но как вариант, на будущее… Стоит иметь в виду.

И, может быть, телефоны. Ввести комендантский час, в который запрещается звонить по телефонам куда бы то ни было. Не может же она все ночи напролёт без сна сидеть на линиях.

Она ненадолго перестала писать: подумать, что ещё не охвачено. Правой рукой невольно потянулась помассировать левую повыше локтя.

Этот чёртов северный ветер…

Фильмы пригодятся ещё и потому, что людям и правда пора учиться жить скромнее. С финансированием тоже придётся везде ужиматься. Кое-какие средства ещё свободны, но они пойдут на ГГД – это обязательно и не обсуждается. Что ж, народ у нас живучий. Справятся, – Софи в них верила.

Ах да, ещё северные районы. Вода вроде бы перестала прибывать, и, судя по сообщениям, ничего экстраординарного больше не происходило. Эвакуация идёт своим чередом… В общем, с этим местные власти пока отлично справятся и сами, а дальше посмотрим.

И, конечно, конференция. Ближе к середине мая станет тепло, и можно будет устроить эффектное представление под открытым небом. Фонтаны Турхмановского парка, скажем, вполне подойдут. Как это будет эффектно: бьющие потоки, радуга в брызгах воды, и она – Её Величество Софи Нонине, мать народа, воздевшая руки, чтобы принять своих детей.

Что она будет говорить – об этом Софи не волновалась. Это всегда получалось легко, будто само собой – и они слушали её с открытыми ртами и бесконечным доверием в глазах.

Вот теперь, пожалуй, всё.

Софи закрыла блокнот, положила его на законное и неизменное место – средний ящик стола, между пузырьком с таблетками и чёрным углём, для удобства заточенным как карандаш.

Это всё чёртов северный ветер… С сомнением Софи посмотрела на таблетки. Нет, – строго сказала она себе. Если к завтрашнему дню не пройдёт, можно будет принять одну. Но только одну – никаких поблажек на сей раз.

Бросив взгляд на уголь, Софи чуть заметно улыбнулась. К нему она прибегала и того реже: очень уж большую плату приходилось отдавать каждый раз. Но вид его – такого удобного, просто предназначенного для того, чтоб лечь в руку и выводить буквы и строки – этот вид успокаивал. Когда знаешь, какая огромная власть есть у тебя, вовсе не обязательно прибегать к ней. Самого знания порой вполне достаточно – и сразу чувство, что можешь всё, стоит только пожелать.

Заметно более довольная, Софи задвинула ящик.

33

– Феликс! – окликнул его Виталий Рамишев (тот самый, что предполагал у своего друга намерения собраться под окнами резиденции).

Он остановился и, для вида лениво, обернулся.

– Феликс, – Рамишев пробрался сквозь толпу к нему. – Помнишь, я написал, что будет важный гость?

– Ну.

– Угадаешь, кто?

Феликс фыркнул и пожал плечами:

– Понятия не имею. Какой-нибудь иностранный специалист по демократии?

Слова его сквозили насмешкой: Феликс недолюбливал подобных персон, хоть старался и не высказывать это прямо. В той красивой чуши, что они гнали, было что-то в глубине ненастоящее, неправильное. В лучшем случае казалось, что человек с благими намерениями совсем не знает Ринордийска и не понимает, что здесь всё совсем по-другому; в худшем – что намерения у него не такие уж благие.

– Ну вот ещё, стал бы я тебе о таком говорить, – засмеялся Рамишев. – Поднимай выше. К нам пожаловал сам Видерицкий.

– О-о, – Феликс моментально посерьёзнел и даже почти протрезвел.

– И кажется, он хочет с тобой поговорить.

– Сейчас?

– Ну да, сейчас.

– Вот чёрт, – Феликс поставил бокал на ближайший столик. – Не мог мне сказать сразу, что он здесь, пока я ещё не пил?

Рамишев с виноватой улыбкой рассмеялся и развёл руками:

– Извини, не подумал.

– А, я понял, – Феликс, прищурившись, наставил на него палец. – Это в отместку за предыдущую сходку. Я раскусил твой коварный план.

Тот только продолжал смеяться и не отвечал ни да, ни нет. Так что оставалось, видимо, отправиться на поиски Видерицкого, который был где-то «здесь».

– Он в соседней комнате! – крикнул вдогонку Рамишев.

Сигурд Анатольевич Видерицкий был главным редактором того неофициального издания, в котором печатался Феликс. Разумеется, тоже неофициально: ведь его должности, как и самого журнала, как бы не существовало. Но ни у кого и сомнения не могло возникнуть, что решает тут именно этот пожилой человек с седой бородой и хитринкой в глазах – что он альфа и омега, первопричина и последняя инстанция.

Рамишев не соврал: главред сидел за столом в небольшой комнате неподалёку – расслаблено, как дома, откинувшись на витую спинку стула. Завидев Феликса, он улыбнулся и жестом пригласил подойти.

Феликс сдержанно улыбнулся в ответ и устроился на соседнем стуле, пытаясь по возможности держаться так же непринуждённо. Зная за собой особенность рефлекторно лебезить перед начальством – и вообще перед людьми, от которых в какой-то мере зависела его судьба, – он всю жизнь боролся с этим. В такие моменты он обычно вспоминал своего кумира – того самого поэта, что восстал против тирана, – и это помогало.

– Феликс? Здравствуй.

– Здрасьте, Сигурд Анатольевич, – он слегка кивнул.

Видерицкий медленно, как бы раздумывая, начал:

– Я прочитал твою последнюю статью… Которую ты прислал вчера.

– Да? – протянул Феликс, настороженно вслушиваясь в слова и интонации. – С ней что-то не так?

– Да нет, всё так, – главред успокаивающе махнул рукой. – Всё даже хорошо, в ближайшем выпуске напечатаем… Ты вообще хорошо пишешь – в отличие от многих наших авторов, – он понизил голос. – Но это, как ты понимаешь, между нами.

Феликс подавил широкую и глупую улыбку, расползавшуюся на лице.

– Спасибо, Сигурд Анатольевич.

– Да не за что, констатирую факты… У меня к тебе есть предложение. Интересное, я думаю.

Феликс вслушался ещё тщательнее:

– О чём речь?

– Видишь ли, – снова неторопливо начал Видерицкий. – У нас в общем-то в достатке контента, материалов для печати хватило бы на годы и годы. Но вот качество, а главное, систематизированность всего этого страдают. Сейчас наши выпуски похожи скорее на сборную солянку, в которой человеку со стороны… нет, можно разобраться при желании, но весьма трудно. А если желания особо и нет… Я, конечно, пытаюсь что-то с этим делать, но я один. Так это не получится. Мне не хватает редакторов.

Феликс помолчал, ожидая продолжения, но продолжения не было, и он медленно начал:

– Иными словами… вы считаете, что я…

– Что ты вполне мог бы занимать эту должность, – кивнул Видерицкий. – Ты действительно вникаешь в дело, а не просто лепишь обвинение на обвинение, как это сейчас делают многие. Так что редакторская деятельность тебе должна быть по плечу. Работы, правда, прибавится, нужно будет присутствовать в редакции каждый день, в главном офисе… ну и зарплата будет больше, соответственно, – главред подмигнул. – И кроме того, удачное продвижение, я считаю.

Феликс на минуту отвёл взгляд и уставился в сторону больших вазонов у стенки. Решить вот так сейчас было очень и очень непросто, особенно с остаточными парами алкоголя в мозгах. Он колебался.

С одной стороны, вся ситуация, весь этот разговор подводили к тому, чтоб сейчас ответить «да». Потому что ну как тут не ответишь.

Но быть в редакции каждый день… Прощай, свободное время, прогулки по солнечному городу и ночные бдения? Нет, это чересчур.

Но Лаванда… Он как-то слишком опрометчиво решил, что после деления всех средств на два их будет по-прежнему на всё хватать. (Ладно, пофиг, сам он может сидеть на кофе без сахара, если понадобится).

Но, в конце концов, это действительно продвижение. Разве это не совпадает со всеми его приоритетами и устремлениями? Ему ведь всегда хотелось чего-то большего – хотелось делать что-то по-настоящему, что действительно имело бы значение и меняло бы жизнь вокруг. Разве это не верный шаг на пути?

Но офис… (К ним Феликс всю жизнь питал какое-то заочное отвращение).

«Да о чём тут думать! – сказал вдруг чей-то очень разумный и очень рациональный голос. – Разумеется, надо соглашаться; любой нормальный человек сейчас согласился бы и даже не раздумывал…»

Осторожно. Трижды осторожно, когда в голове алкоголь. Феликс попытался взглянуть ещё раз в целом, чтоб понять, что тут главное, а что нет.

Да пусть себе соглашаются, – озарило вдруг. – Пусть «нормальные» и «разумные» люди делают так, как им вздумается, а он, Феликс Шержведичев, будет делать так, как делает он. Он, Шержень, никогда не станет обычным офисным планктоном. Ни за что на свете.

Он поднял глаза на Видерицкого и слегка улыбнулся:

– Знаете, Сигурд Анатольевич… Спасибо вам, конечно, за доверие, но я всё же склонен отказаться. Ну, не моё это. Я пишу, что думаю сам, а следить, что пишут другие… Нет, с этим лучше справится кто-нибудь другой.

Сказав это всё, он замолчал – внешне спокойно, а на деле, напряжённо ожидая, что теперь последует и чем обернётся его тирада.

Видерицкий задумчиво покивал:

– Что ж… Понимаю. Насильно, конечно, мало что получается хорошо. Тогда, – он улыбнулся с хитроватым добродушием, – удачи в борьбе на нашем минном поле.

И он пожал Феликсу руку.

Выйдя из комнаты, Феликс с облегчением выдохнул и победно улыбнулся. Внутри же он просто прыгал от радости. Всё так удачно прошло и хорошо кончилось. Да, он определённо выдержал это испытание.

34

Лаванде не очень-то нравился весь этот пьяный гул, наполнивший комнаты, поэтому она улизнула поискать местечко побезлюднее. Скоро это увенчалось успехом: к удивлению, тут нашлась небольшая узкая комната, похожая даже на отделённый кусок коридора. Кто-то нагородил тут фанерных перегородок, и они тонкими стенами создавали уют, дарили защищённость.

Помедлив, Лаванда вошла. Действительно, никого – только из других комнат неслось приглушённое пение: «Эй, люди, победа за нами! Эй, люди, победа близка!», – на манер дворово-лестничных песен под гитару. Хор раскатывался вдалеке, словно рокот прибоя, и не мешал.

Света тут было немного, но хватало, чтобы увидеть, что всё здесь заставлено полками. Полки нагромоздились от пола до потолка, на некоторых стояли ящики и какие-то книги, на других располагались картины, глиняные маски, всякие мелкие безделушки… Похоже, люди здесь вообще редко появлялись: все вещи выглядели застывшими, будто их не касались уже давно.

Целый выступ стены занимали небольшие картины, вернее, бумажные их репродукции. Были они довольно странного вида. Похоже, рисовал их один и тот же человек. Этого нельзя было не углядеть: всё на них было как-то странно, неправильно, как не бывает в обычной жизни, и, в то же время, казалось, будто так и должно быть. Вот эта комната с прозрачными стенами, с пирующей как ни в чём не бывало компанией, вот эта синяя луна над блистающим городом, – что ж тут необычного, господа? Вот такая у нас странная реальность, чему тут удивляться.

Маленькая надпись под одной из картин сообщала, что художником был некий К. Хассель. Судя по цифрам под именем, жил он в начале того века. И – судя по разнице между двумя цифрами – прожил весьма недолго.

У Лаванды, впрочем, не появилось особого желания узнать, чем же закончил двадцатиоднолетний Хассель, и она перевела взгляд на другие полки.

Вот глиняная маска с совиными ушами и скорбно поджатым ртом. Вот длинные и глазастые павлиньи перья. Вот чёрно-белая узкая фотография какой-то пары – кажется, они были летом где-то на природе, сидели в лодке… Но больше всего взгляд притягивали два изображения.

Первое – что-то вроде старой гравюры. На ней проступал мрачный каменный город. Его стены теснились друг к другу. Башни без окон тянулись вверх, и шпили утыкались в свинцовое небо. Внизу, под тяжёлым мостом, плескались холодные волны реки. Над городом стоял в небе чёрный диск. Это было солнце этого места.

Да это же Ринордийск, – вдруг поняла Лаванда с удивлением. Трудно было узнать его в таком обличии – но да, это несомненно та же речка под тем же мостом и те же шпили на тех же крышах. Это он – город из глубин веков, чёрный здесь, искажённый, не такой, каким должен быть, но, несомненно, тот самый.

На втором же изображении средь холмов извивался гибкий зверь на стройных лапах – остромордый, длинноухий, черношёрстый; он обвивал сам себя тонким хвостом, он танцевал – танцевал ни для кого и, в то же время, для всех, а над холмами стояла ночь, глубокая и безмолвная, и в небе свечками мерцали жёлтые звёзды – такие же жёлтые, как глаза зверя. И зверь танцевал, не уставая – один в этой тишине.

Лаванда внимательно оглядывала и пыталась запомнить их – эти два вида, которые почему-то казались очень важными, – но чем дольше она вглядывалась в них, тем больше терялась и переставала понимать, что же здесь нарисовано. Наконец, сдавшись, она уступила им и опустила взгляд к большому ящику полкой ниже.

Тот был загружен совсем уж случайными, беспорядочно сваленными предметами: какими-то инструментами, какими-то обломками, какими-то давно себя израсходовавшими и бесполезными вещами. Поверх этой кучи, у края ящика Лаванда обнаружила небольшую картонную коробочку с дамочками в летних нарядах; она, видимо, по ошибке была неплотно закрыта. Что-то притягивало к ней, манило посмотреть, что там. Лаванда окинула беглым взором закуток, чутко прислушалась, не идёт ли кто. Ей вовсе не хотелось, чтоб её застали за рытьём в чужих вещах. Но, кажется, никто не собирался нарушать её уединение. Лаванда бесшумно вытянула коробочку и откинула картонную крышку.

Внутри лежал кусочек мела. Лаванда удивилась, что всё так просто, и даже вытащила, чтобы проверить. Плоский и ровный кругляш был чуть шире ладони и абсолютно нетронут: похоже было, что им никогда не чертили и не писали.

Она так увлеклась, что не заметила, как сюда вошли.

– Не трогай его! – испуганно крикнул Феликс.

– А? – она вздрогнула, обернулась.

– Положи, к нему нельзя прикасаться! – он усиленно замахал руками, чтобы объяснить. Потом вдруг замер. – Подожди… Ты можешь его держать?

– Ну… да… – пробормотала Лаванда.

– И он не жжётся, не бьётся током? Не выпадает из рук? Ничего такого?

– Нет, – удивилась она. – А должен?

Феликс сделал к ней несколько шагов, глаза его заблистали.

– Так что ж это получается? – на лице его появлялась уверенная улыбка человека, который что-то затеял. – Это получается, мы можем… устранить Нонине?

– Устранить? – не поняла Лаванда.

Вместо ответа Феликс поднял на неё взгляд:

– Знаешь, что это? – спросил он.

Лаванда мотнула головой.

– Это колдовской мел. Да, тот, из легенды. Он тоже сумел сохраниться, вернее, мы сумели его сохранить. Как минимум, в последние лет десять. Когда он уже был у нас.

– Да? – Лаванда уставилась на белый кругляш на своей ладони. – Но откуда… у вас-то он откуда?

Феликс отмахнулся:

– Это тебе лучше спросить Гречаева. Или ещё кого-то из ветеранов. Я не знаю, я уже позже пришёл. Но это неважно, – взмахнул он рукой. – Главное, ты теперь можешь записать имя Нонине, и тогда всё!

– Записать имя? – медленно повторила Лаванда и нахмурилась.

– Ну да, записать и сжечь.

– Но она ведь умрёт?

– Конечно. Я и сказал, что устранить. Помнишь, я говорил? Её по-другому никак не уберёшь, только физически уничтожить.

– Но почему я-то? – это начинало её злить. – Почему за всё это время никто из вас этого не сделал?

– У нас не получится, – Феликс с уверенностью помотал головой. – Ни у кого из нас, только у тебя.

– И по-твоему, это нормально? Убить её надо вам, а убивать буду я, потому что вы не можете?

Феликс ошарашенно поглядел на неё. Похоже, с такого ракурса он никогда это не рассматривал и не собирался.

– Ну а что такого?

– Я вам не палач! – внезапно вскрикнула Лаванда. – Делайте сами, что хотите, придумывайте что-нибудь. А убивать кого бы то ни было по вашему заказу я не буду!

С попыткой понять и даже вроде бы что-то смутно понимая, Феликс вглядывался в неё, потом примиряюще поднял руки.

– Ну, ладно-ладно, Лав, не городи сейчас одно на другое… Давай сядем, спокойно разберёмся.

– Тут не в чём разбираться.

– Я скажу Гречаеву, разберёмся вместе. Нет, ты не представляешь, как… – он рассмеялся. – Как нам всё-таки повезло. Кузина Лав может писать мелом! Мы думали, уже никто не сможет.

35

Гречаевым звался хозяин конспиративной квартиры, на которой они собрались. Выслушав доводы Феликса, сопровождавшиеся убедительнейшими жестами, он охотно согласился передать ему на руки коробочку с мелом и с живейшим любопытством покосился на Лаванду. Впрочем, заговаривать он с ней пока не стал.

Теперь, когда гости почти разошлись, эти двое – Феликс с Гречаевым – стояли у окна, говорили между собой негромко и иногда посматривали на улицу. Там, было видно, уже обливались огненно-оранжевым верхушки домов.

Гречаев, мужчина лет, наверно, тридцати помешивал ложкой чай, осторожно, стараясь не пролить на синюю скатерть, которой был накрыт маленький столик. Бархатистая, глубокого синего цвета, с поблёскивающими то здесь, то там маленькими звёздочками – она казалась почти волшебной. Ей бы реять флагом, а не устилать здесь столик. Но так уж, видно, повезло.

Феликс, притихший после долгого насыщенного вечера, стоял, прислонясь к стене, и задумчиво чиркал зажигалкой. Раз за разом из неё извлекался маленький хрупкий огонёк.

– А чего Уля сегодня не появился?

– Уля? Ты знаешь, у него был какой-то любопытный план… – откликнулся Гречаев. – Он в прошлый раз тут нам рассказывал немного. Но этот план, как я понял, требует его присутствия в другом месте.

– Да? – оживился Феликс. – И что за план?

– Мм, видишь ли… Он взял с нас слово, что за пределами тогдашней нашей компании никто этого не узнает.

– Даже я?

– Думаю, да, – виновато произнёс Гречаев.

Феликс нахмурился:

– Что за дела? – фыркнул он. – Мы с ним друзья в конце концов.

– Ну, понимаешь, у него могли быть свои причины… Он и нам-то на самом деле очень мало что сказал.

– Да уж конечно, были. Разумеется, были.

Поджав губы, Феликс замолчал и только включал и гасил зажигалку. Было видно, что его это сильно задело.

– Что инсайдер? – вполголоса, как бы между прочим, осведомился Гречаев.

Феликс покачал головой:

– Глухо.

– Нет новостей или нет возможности?

– Нет времени, я думаю.

Гречаев кивнул, отпил аккуратно немного чая.

– Это плохо.

– Да. Плохо, – согласился Феликс.

Лаванда не поняла, о чём они, да и вообще давно уже перестала понимать их разговор. Он был очень странным, переполненным неизвестными ей именами и неясными словечками, хотя оба участника, без сомнений, прекрасно друг друга понимали. Она уже хотела было подняться и уйти куда-нибудь в другую комнату – вдруг там найдётся что-то поинтереснее, – но тут внезапно Гречаев повернулся к ней:

– Кстати, Лаванда… правильно я помню ваше имя? – да, Лаванда, так ли я всё понял: что вы можете воспользоваться мелом, но, так сказать, не горите желанием это делать?

– Так, – кивнула она хмуро.

– Но почему? Я вас не разубеждаю, – добавил он с предупреждающей мягкой улыбкой. – Просто интересуюсь, какие мотивы вами в этом движут.

Лаванда поискала более точную формулировку, но ничего помимо того, что она уже сказала, не придумалось:

– Я не хочу никого убивать, – повторила она.

– Даже если это очень плохой человек? – поинтересовался Гречаев. – Если он несёт много зла и горя? Я сейчас чисто теоретически, – он снова предупреждающе улыбнулся.