Текст книги "Чернее, чем тени (СИ)"

Автор книги: Ксения Спынь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)

Он невольным движением задвинул блюдце за кипу журналов и потянул носом воздух.

Курево. Сейчас нужно было покурить. Просто-таки необходимо. Желательно, в неконтролируемых количествах.

Эту привычку он подхватил ещё во времена университета: тогда, во время самых первых, любительских пока статей, Феликс курил постоянно, пока, обдумывая нужные слова, ходил по комнате. Дефицит научил обходиться и без сигарет, но когда работа упиралась и не шла дальше, только этот старый приём и помогал.

Дымом в кабинете уже не пахло. Да если бы и пахло – что такого. Лаванда, в конце концов, не родители, от которых имело смысл тщательно прятать следы преступления. («Нет, мам, не курю. Что? Да это просто в курилке собирались, болтали… Ну, все там собираются, что такого»). Но всё равно что-то смущало в том, что Лав будет в курсе, да и вообще во всей этой привычке, казалось бы, такой по-человечески невинной. Это как… ну, как признаться, что иногда посматриваешь порно: все так делают, конечно, но есть в этом что-то гадкое, низенькое…. Недостойное – на фоне великих порывов.

Феликс бросил взгляд на часы. Судя по совсем уже позднему времени, Лаванда пришла не двадцать минут назад, как ему показалось, а, скорее, час. В сомнении он глянул на свои записи: попробовать закончить или всё же подойти сейчас и хоть перекинуться парой слов (как-то это нехорошо получилось, днём).

Но заканчивать тут, пожалуй, было нечего, – Феликс вздохнул. Ему хотелось, чтоб его слова проносились огненным вихрем, обжигали и звали за собой, а они только теснились бестолково кучей неуклюжих закорючек. То ли он растерял квалификацию в подпольной среде, где любой антиправительственный выпад находит аудиторию независимо от качества, то ли… Впрочем, нет, причём здесь Нонине, – оборвал себя Феликс.

Он встал из-за стола и прошёл в затемнённую гостиную (Лав, по-видимому, не включала свет).

Феликс даже не сразу понял, где она: Лаванда стояла у окна, облокотившись о подоконник, и что-то высматривала снаружи, наверху.

Он подошёл к ней, встал рядом. Лаванда не обернулась. Лицо её было залито лунным светом, а глаза – странно задумчивы, будто она была не вполне здесь. Странным человеком была кузина, двойственным. От неё квартира наполнялась таким необходимым теплом – чувством, что рядом присутствуют живые люди. А когда, как сейчас, она вот так замирала и смотрела куда-то, то казалась существом нездешним, потусторонним… Будто бы и не вполне человеком.

Феликс проследил за её взглядом, но вроде как ничего там не было.

– На что смотришь? – тихо спросил он.

– Там есть звезда, – с неожиданной готовностью ответила Лаванда. – Её у меня всегда получалось найти на небе по вечерам, где бы я ни была.

– Это какая? – Феликс нагнулся, чтоб тоже хорошо разглядеть темноту наверху.

– Вон та. Она самая яркая.

– Аа, – Феликс улыбнулся. – Только это не звезда. Это Венера. Впрочем, – пробормотал он вполголоса, – именно её когда-то и называли Звездой, главным образом.

– Правда? – удивилась Лаванда.

– Угу. Знаешь, – внезапно его потянуло на откровенность, – один человек говорил мне, что для него эта звезда – как маяк, ориентир… Этакий путеводный талисман. Что, когда трудно и непонятно, что делать, когда забываешь, кто ты и зачем здесь – можно посмотреть на неё, и становится легче.

– Да? – на лице Лаванды вспыхнуло живое любопытство. – А кто этот человек?

Феликс уже успел пожалеть о своей болтливости, но вовремя вспомнил, что вовсе необязательно рассказывать всё.

– Одна… моя знакомая.

25

Скрипы и шорохи с улицы, шум пробегавших машин, редкие голоса в ночи отдалялись, постепенно гасли и уходили. И остался только один звук – шелест ветра.

Он наоборот, прибавил в силе, возрос до вершин вековых сосен, обратился в протяжный и печальный вой, что никогда не смолкает.

Лаванда приоткрыла глаза. Сколько раз она уже бывала здесь – одна в бескрайнем просторе, под одиноким указателем на выщербленной деревянной палке. Неважно, серела ли вокруг призрачная, ненастоящая тундра или, как сейчас, всё было засыпано нетронутой белизной, раз за разом она оказывалась здесь, у этой таблички. Можно было даже не поднимать голову, чтоб прочитать надпись. Она и так знала, что там написано: «Ниргенд, 2 км».

«Тебе ведь до сих пор снится это место, да, Лаванда?»

Да, иногда ей снилось. И тогда она просто стояла, не двигаясь никуда.

Два километра – это пустяк, их можно было бы легко пройти. Другое дело, что, даже пройдя, ты никуда не выйдешь. Там теперь ничего нет – только пустота.

Это место было уничтожено. Навсегда.

Так она стояла – среди белизны, среди сгущающегося сумрака. Только он и был настоящим. Остальное – не более, чем иллюзия.

Какой-то… Нет, не звук – Лаванда скорее почувствовала, чем услышала, что кто-то приблизился. Она резко обернулась. Но полумрак за границей мира был уже слишком густым, чтоб что-то разглядеть.

– Кто там? – крикнула она в темноту.

Ответа не последовало.

– Я знаю, что тут кто-то есть!

Из тени в пятно света вышел человек.

– Это я.

Лаванда в удивлении уставилась на него – на неё, вернее.

– Китти?

По правде говоря, меньше всего она ожидала сейчас увидеть Китти Башеву. Выглядела Китти в точности так, как в телевизоре, ведя «Главную линию». Разве что вместо офисного платья на ней была форма, только не такая, как сейчас, а какая-то чёрная, вроде той, что носили при «демократическом тоталитаризме» охранники и конвоиры (Лаванда видела на фотографиях). Ну, и нет этой её дежурной улыбки.

Всё ещё ничего не понимая, Лаванда мотнула головой и развела в воздухе руками:

– А что вы… что ты тут делаешь?

– Я искала вас, моя дорогая, – странно спокойным тоном ответила Китти.

– Зачем? – Лаванда насторожилась.

Китти вроде как слегка задумалась:

– Мне… надо сказать вам кое-что.

– Тогда говори, – одновременно с этой репликой Лаванда вся подобралась, чтобы успеть среагировать в случае чего. От этого человека она не ждала ничего хорошего.

Китти, впрочем, двинулась даже не к ней, а к табличке на шесте. Она прошла по рыхлой белизне так легко и буднично – будто по коридору своей телестудии. И как только она добралась сюда, городское неприспособленное создание.

Остановившись под указателем, Китти словно забыла о существовании Лаванды и только как-то рассеянно всматривалась вдаль: одна рука в кармане, вторая крепко прижата к поясу.

Наконец она обернулась к Лаванде и, вдруг перейдя на ты, обратилась к ней:

– Как думаешь, там есть человеческое жильё? Какой-нибудь домик?

На мгновение показалось, что голос её слегка дрогнул: в нём как будто проскользнули какие-то человеческие нотки. Впрочем, она каждый вечер отыгрывала телевизионное представление; думается, ей не составило бы труда сыграть и это.

Прикинув, что едва ли в сложившихся условиях это существо сейчас сильнее неё, Лаванда осмелела и холодно ответила:

– Думаю, там только снег.

– Что ж, тогда можно и здесь, – Китти повернулась к ней, слегка прислонившись к шесту указателя. Руку она по-прежнему прижимала к поясу.

– Во-первых, – размеренно и чётко заговорила Китти, – иди туда, где тебе хочется быть. Пока это ещё можно устроить. Во-вторых…

Она закашлялась и невольно вскинула ко рту прижатую к туловищу руку. Лаванда вздрогнула. На чёрной форме было не видно, а вот ладонь у Китти была в крови.

– Китти… – пробормотала она, – что с тобой?

Та быстро прижала руку обратно:

– Обычный выстрел, ничего особенного.

– Ничего особенного? – Лаванда вдруг поняла, зачем Китти опирается об указатель и почему она так странно бледна.

Китти заговорила очень быстро:

– Слушай меня сейчас, потому что потом я могу этого уже не сказать. Когда ты будешь…

Внезапный порыв ветра, принёсший белую крупу, заглушил слова.

– Что?

– Когда… – второй порыв, – помни… ты!

Начинался буран. Он забрасывал всё белым – сыпучей белой крупой, которая не таяла на ладонях и пеленой скрывала всё из виду. Ветер то и дело уносил слова, да и голоса Китти, похоже, уже не хватало.

– Я тебя не слышу! – крикнула Лаванда.

– Помни, кто ты! – донеслось из-за пелены.

– Я и так помню, кто я, – пробормотала она растеряно и заведомо слишком тихо, чтоб кто-то расслышал.

– Помни, кто ты! Помни, кто…

Голос затонул в наступавшей буре и больше уже не был слышен.

Лаванда осмотрелась было по сторонам, но всё вокруг застила белая крупа. Крупная, зернистая, как рассыпанный пенопласт, – она загородила собой весь мир.

– Где всё? – Лаванда топталась на месте, оборачиваясь то туда, то сюда. – В какую мне теперь сторону? Куда надо идти? Я бы дошла, но я же не помню, куда мне надо…

Ни одно направление не имело теперь смысла. Исчезли стороны света, исчезли право и лево, вперёд и назад.

– Феликс?

– Софи?

Совсем безнадёжно:

– Китти?

Никто не ответил ей. Лаванда задрала голову и посмотрела наверх, чтоб найти хотя бы ту самую «путеводную» звезду, но небо тоже скрылось за белой крупой.

Она медленно открыла глаза. Конечно, это всё не по-настоящему – только беспокойные ненужные картинки. Лаванда всё время помнила об этом.

Это просто ветер за окном навевает дурные сны. Не стоит обращать внимания на них, и они уйдут туда же, откуда и пришли – в никуда.

26

Кедров, конечно же, не подвёл. На утро всё, что удалось накопать, лежало на столе у Софи.

И этого – накопанного – почти что не было. Не существовало в природе. Так что, может быть, и подвёл – это как посмотреть.

Дмитрий Вальтасаров и Серж Цухновский. Оба – законопослушные граждане, разве что пара административок в далёком прошлом. С оппозиционными кругами никак не связаны, самостоятельно ничего организовать не пытаются и никогда не пытались. Работают сейчас действительно на одном объекте – реставрируемой водонапорной башне за городом. Проект абсолютно никакого подозрения не навлекает: проверен много раз досконально и ведётся под госконтролем.

О чём они говорили в тот раз? Сложно сказать определённо, но недавно там как раз была корпоративная пьянка, и да, она была на воздухе. Вполне возможно, речь в разговоре шла об этом.

Мелкие, ничем не примечательные люди, занимающиеся своими мелкими, ничем не примечательными делами.

Софи не спеша, вдумчиво раскурила сигарету. Её любимые «Каракас», которые специальными партиями доставляли из-за границы: отечественные сильно не дотягивали до них.

Ей не нравилась эта гладкость и кажущаяся безобидность добытых сведений. Выглядело слишком уж подозрительно: на таком ровном месте уж точно что-то должно быть закопано. И правда, отдельные обстоятельства могли и не всплыть сразу, не сложиться в её мозгу в чёткую и понятную картинку. Укрыться, в конце концов, от глаз Кедрова…

Да ладно? Вот уж что-что, а профессионализм Кедрова она не ставила под сомнение. Софи скорее бы поверила, что он намеренно недоговорил ей что-то…

Так. Она машинально выпустила дым и, застыв, всмотрелась в очертания города за окном.

Прямо за стеклом чернела тяжёлая кованая опора настенного фонаря – изгибалась мрачно и молчаливо. Наверху, сколько хватало глаз, серело утреннее небо. Вдалеке, над шпилями старинных зданий, его пересекала чёрная стая птиц.

Всерьёз подозревать Кедрова у неё не было оснований. Правда, всякие мелочи… Вроде лишь начатых и тут же замятых споров, вроде чуть заметного затягивания сроков. Конечно, это могло ещё ничего и не значить. Но всё же…

А кто, собственно, такой этот Андрей Кедров? Что можно о нём сказать при беспристрастном взгляде со стороны?

Человек-одиночка, скрытен, очень осторожен. Способен, однако, на рискованные поступки, когда видит в них смысл. Умеет устанавливать контакт и, при необходимости, раскрутить собеседника на откровенный разговор. Имеет отличную память, способен одновременно контролировать много дел.

Имеет доступ к ГосБД и другим базам, а также к видеокамерам и прослушивающим устройствам.

Близких людей нет.

То есть, при желании что-то предпринять против неё, все возможности для этого у Кедрова есть, – заключила Софи.

Это, разумеется, чисто теоретически… Но взять его под наблюдение следовало бы. Под своё собственное наблюдение, конечно же.

(Вопреки тому, что мелькавшие тут и там в ленте шуточки вида «да, Нонине лично подслушивала!» были всего лишь шуточками, Нонине иногда действительно подслушивала лично).

На чём, в конце концов, держится это её доверие к Кедрову? Только на том, что это тот самый Эндрю, старый проверенный друг, с которым они плечом к плечу прошли столько трудностей? Ну, так то же самое касалось и любого другого из их компании. Но все они предали Софи и все они больше не здесь.

Все предают в итоге.

Вспомнился Эппельгауз. Старше их всех, носатый, флегматично спокойный и всегда несколько отстранённый, будто ему и дела нет, что случится с миром и с ним самим.

Это было недолгое время спустя после конца южной войны. Ещё не замолкли вокруг разговоры: кто-то прославлял победительницу Нонине, но многие шептались… трудно даже сказать, о чём конкретно. Но почему-то над всеми витало смутное чувство, что там, на юге, произошло что-то грязное, подлое, что-то, чего не должно случаться даже на войне. Будто они знали, как должно. Софи это не тревожило: она-то понимала, что всё сделала правильно.

Наступало утро. По кабинету Нонине, где собралась вся компания, разливался красноватый свет зари. Её соратники молчаливо стояли поодаль и ожидали, что она скажет. Но Софи только умиротворённо наблюдала за восходом.

– Да, я знаю, что они болтают, будто бы я связалась с отбросами общества и что они перестарались, – небрежно кинула она наконец. – Что я натравила крыс на своих врагов. Ну, пусть натравила и пусть крыс – не вижу в этом ничего плохого. В конце концов, война закончена. Ведь этого они все хотели.

Эппельгауз многозначительно вскинул бровь:

– Помнит ли госпожа Президент легенду о злом священнике, который был съеден крысами?

– Ну, помню, – недовольно ответила Нонине.

– Это ведь твои крысы, Софи. Ты командуешь ими, и они сражаются на твоей стороне. Но когда-нибудь они придут и за тобой.

На какое-то время в кабинете повисло молчание, которое никто не решался прервать.

Софи искоса глянула на Эппельгауза, снова перевела взор на рассвет за окном. Спокойно ответила:

– Может, и не придут.

Эппельгауза тоже нет. Он не выдержал проверки.

Когда имеешь дело с людьми, способными пойти по головам, всегда следует помнить, что следующая голова может оказаться твоей. И быть наготове.

Либо ты стреляешь первым… Либо они сожрут тебя. Третьего не дано.

27

С наступлением вечера оставалось не так много занятий, которыми можно было увлечь себя. Голова тяжелела к этому времени, и все разговоры были уже проговорены, и всевозможные мелкие дела сделаны, и улица за окном не радовала и не звала погулять: лишь неясные силуэты покачивались в потёмках да слепили жёлтые огни, – пустой мир, бесприютный, и даже грёзные переливы набрякали и обвисали бессмысленно.

Был телевизор, но телевизора Лаванде не хотелось больше. Телевизор утомлял, от него тянуло в вязкую тягучую полудрёму, из которой не провалиться даже в нормальный сон и из которой не выпутаться: силы сопротивляться просто деваются куда-то.

В квартире у Феликса нашлось некоторое количество книг, но по большей части это была справочная литература. Всё остальное: несколько исторических романов, не объединённых ни временем, ни местом действия, старый и толстенный сборник сатиры, цветастая книжица в мягкой обложке под названием «От любви до ненависти» некого Дж. Кессиджи и непонятно как попавший сюда томик поэзии начала прошлого века, – всё это оставляло впечатление накопившегося здесь за годы случайным образом и не выкинутого только потому, что повода не предоставилось.

Лаванда пролистала мельком два исторических романа, но они как-то разочаровали её с первых же страниц. Остальные книги привлекали и того меньше: не хотелось даже узнавать, о чём в них написано.

Чуть погодя она, впрочем, обнаружила среди старых номеров всевозможных журналов ещё одну тоненькую книжку – «Про край света». Похоже, что детская: большие листы были сплошь украшены рисунками, и только по краешкам оставалось чуть-чуть текста, ровно столько, чтоб было понятно, что происходит на картинках. Сами картинки, правда, мало походили на иллюстрации к детской книжке. Однообразные, но очень красивые, в тонах травянистой утренней дымки, снега горных круч и розоватого касания зари, они были как бы чуть припылёнными, присыпанными грёзой и дышали умиротворением. Склоны гор, голубые озёра, альпийские луга с россыпью неярких, но прекрасных цветов, – время здесь будто остановилось, и всё дремало в зачарованном сне.

На краю света, – рассказывалось в книжке, – разлеглась древняя страна гор. Горы здесь живые: они видят всё и могут разговаривать друг с другом, и года для них, как для нас – несколько минут. Многое успели они повидать на своём веку, и много мудрости накопило время в их вершинах.

Долгие века страна гор оставалось нетронутой: никто не тревожил их покоя. Но один раз из большого мира сюда пришли мальчик и девочка – вот так вот просто пришли с рюкзаками на плечах и жаждой приключений. Им не было особого дела до тайн и загадок этого края, до его странного и немного печального покоя, до его неспешной жизни, скрытой от чужих глаз. Их интересовали земные и понятные вещи: они хотели с весёлым криком покататься по снежным склонам, устроить качели на свесившихся ветках низкорослых деревец, побегать за бабочками по зелёным лугам и нарвать нежных альпийских цветов, наесться сладких ягод и напиться вкусной молочной воды из холодного озера…

На этом месте у Лаванды сильно поубавилось желания рассматривать книжку дальше. Ей не нравились внезапные пришельцы, не нравился их буйно-весёлый вид, их льющийся через край избыток жизненных сил. Они нарушали зачарованный покой этого мирка, который был так хорош без них и так напоминал что-то знакомое, родное, разбивали своим криком его молчаливость и вековые грёзы.

Вот, заигравшись, девочка и мальчик вдруг заметили, что солнце уже заходит, но вместо того, чтоб уйти отсюда, они решили разбить палатку – прямо на цветущей траве луга. Лаванда надеялась, что день-два – и детям наскучит здесь, и они уйдут на поиски мест поинтереснее. Есть же много других, куда более подходящих миров для таких людей, как они – миров больших и ярких… Пусть покинут этот край, оставив всё, как было раньше.

Но так ли заканчивалась история, по мнению автора книжки, Лаванда не знала. Да и не хотелось ей узнавать. Поскучнев, она перевернула ещё несколько страниц, потом, в недовольстве и раздумьях, отложила книгу в сторону. Может, как-нибудь потом дочитает.

Ну что ж, остался только телевизор – с его царством приветливо улыбающихся клерков, лучших в мире железных дорог и сока «Чин-чин». На всё это можно смотреть часами, абсолютно не запоминая, что видел минуту назад, и постепенно утрачивать чувство реальности и самый смысл происходящего. Наверно, иногда это даже не плохо. Уж точно, не самая плохая перспектива.

Безнадёжно вздохнув, Лаванда щёлкнула кнопкой пульта и уставилась в медленно разгоравшийся экран.

28

Китти Башева появилась на экране ровно в то же время, что и всегда. Наверно, сойди Земля с орбиты, она и тогда появится – как всегда безупречная, с идеально прямым пробором и строгим пучком чёрных волос, с неизменной картонной улыбкой на ярко-красных губах. Что-то в ней сильно раздражало Лаванду и в то же время притягивало, заставляло и дальше вслушиваться в набор безликих, не несущих никакого смысла слов.

– …колоссальный подъём во всех сферах жизни. Широким ходом идёт развитие внутренних связей, повысилась вариативность и приспособляемость методов управления, которые, к счастью, позволяют предполагать…

Очень легко представлялась Китти, с такой же улыбкой говорящая: «Уважаемые телезрители, нам пришёл полный капут во всех сферах жизни. К сожалению, условия не предполагают возможности спасения. Хорошего вам дня и приятных новостей».

– …с поддержкой Её Величества Софи Нонине, позволившей более чётко, чем когда-либо, увидеть новые горизонты и новое направление развития государства…

– Интересно, она хоть сама понимает, что говорит? – себе под нос пробормотала Лаванда.

– Конечно, нет, – отозвался Феликс, не отрываясь от работы. Он сидел тут же, на подлокотнике дивана, спиной к телевизору. На коленях у него был компьютер, и Феликс что-то на нём печатал – статью, как сказал, или что-то ещё. Зачем это было делать в такой неудобной позе в одной комнате с шумящим телевизором, только самому Феликсу, наверно, и было известно.

Лаванда искоса взглянула на него и тихо проговорила, чтоб не отвлекать, если он и вправду работает:

– Но неужели и все остальные не вслушиваются… Неужели они не слышат, что это просто поток бессмыслицы.

– Их успокаивает интонация… Не думаю, что кто-то вслушивается в смысл отдельных фраз. Это ведь всё только слова. Слова ничего не значат, – он оторвался наконец от экрана и добавил с едва заметной горечью. – Ни одно слово на самом деле ничего не значит.

– Думаешь? – Лаванда удивлённо приподняла брови.

– Обычно, да.

– Как же ты свои статьи пишешь?

Феликс покосился на неё с любопытством и коротко рассмеялся:

– Это хороший вопрос, конечно.

Он замолчал. Лаванда смотрела внимательно в ожидании продолжения.

– Вообще, – забормотал Феликс едва различимо, будто и не говорил этого вовсе, – если искать во всём, что мы делаем и чем гордимся, какой-то реальный смысл, тронешься очень быстро. Если его там просто нет… О, кстати, – вдруг кинул он, бросив взгляд на экран, – Нас зовут на сходку завтра вечером. Ну, то есть… как это сказать… Подпольное собрание. Пойдём вместе?

29

Прозрачно дрогнула грань, и комната растворилась в полёте сквозь сферы. Пронеслись перед глазами луна и солнце, мелькнули на мгновение железные деревья с железными птицами на ветвях – позади них, за красными сполохами, виднелись очертания хмурого чёрного города, – и Лаванда оказалась посреди бескрайней зелени лугов, что холмами вставали вокруг до самого горизонта.

Стебельки трав легко покачивались на ветру. Они были такими тоненькими, что, казалось, тронь чуть сильнее, и они сломаются. Маленькими хрусталинками на кончиках повисла роса и не падала вниз.

Лаванда стояла, не шевелясь: она не поняла пока, имеет ли смысл что-то делать сейчас или всё само придёт в движение. Над холмами – неяркий, как бы припыленный слегка – вставал жёлтый шар.

Даль повеяла дымом. Вот он – прозрачные ещё сизые клубочки завихрились над лугом. Безопасные пока, они совсем не казались добрыми вестниками.

Качнулся ветер, и Лаванда потянула его носом.

Запах гари.

Он был отчётливее и сильнее, чем в первый раз; его не получалось упустить, сделать вид, что это просто показалось. Гарь донеслась досюда и была теперь фактом, она была тревожна, неясна и сеяла смятение.

Лаванда устремила взгляд вдаль, за горизонт, но отсюда не было ничего видно. Пробежать, посмотреть, что там, за холмами? Но много ли пробежишь по ним? Легче уж взлететь.

Лаванда, оттолкнувшись, поднялась в воздух – земля вмиг отдалилась, травинки стали маленьким, почти неразличимыми – и ринулась вперёд.

Зелень лугов замелькала перед глазами – холм за холмом. Они все были одинаковые, и не скажешь, пока не увидишь, за которым откроется искомое.

Вот гряда и ещё гряда… Но Лаванда чуяла, что дыма становится больше, он уже застил свет, и от него начинали слезиться глаза. Ещё немного, вот за эти холмом.

Что-то чернело там…

– Лав!

Голос пробился сквозь зелень и небо, всё смял и отстранил далеко. Показались очертания комнаты.

– Лав!

Она с трудом приподнялась с дивана, нераскрывшимися ещё полностью глазами уставилась на Феликса.

– Аа, всё-таки живая, – произнёс он одновременно злобно, но с видимым облегчением.

– Конечно, живая. А что случилось?

– Что случилось? Ты валялась тут в отключке! И вид у тебя был такой, как будто ты уже не здесь.

– Да это… Это нормально, – потупилась Лаванда. – Я часто так делаю, ещё с детства.

– Тогда будь добра, не надо так больше.

– Но почему?

Феликс раздражённо взмахнул руками:

– Я не хочу, вернувшись один раз, обнаружить твой трупик.

– Да я же сказала, это нормально.

Он затряс головой:

– Это не нормально.

– Феликс! – Лаванда смотрела на него с досадой.

Будто держит её за неразумного ребёнка, даром, что сам, похоже, так и не повзрослел.

– Слушай, – попробовала объяснить она, как человек человеку. – Ты просто не понимаешь, что это и как происходит, и поэтому…

Феликс поднял руку в останавливающем жесте:

– Просто не делай так больше. Хорошо, Лав?

Она ничего не ответила, но Феликс уже отошёл от неё и только обернулся в дверях:

– Нас будут ждать через полтора часа. Помнишь?

И, не дожидаясь ответа, вышел из комнаты. Видимо, ни первый, ни второй ответ на самом деле не были ему нужны.

30

Лаванда не имела никакого представления, как следует выглядеть, отправляясь на подпольное собрание. Что-то подсказывало только, что на любом собрании нужно смотреться как минимум прилично.

Для «прилично» среди её вещей специально водились строгая чёрная юбка с пряжкой и белая шёлковая блузка. Их она всегда надевала на торжественные и праздничные мероприятия, время от времени проходящие в школе. Почему именно эти вещи считаются «приличными», она не знала, а потому молча соглашалась с мнением опекунов.

Лаванда вообще обычно соглашалась с их мнением, если только речь не шла о чём-то очень важном. Когда дело касалось принципов, наверно, никто в целом мире не смог бы убедить её поступиться ими. Но принципов было не так уж много. А во всех остальных случаях – почему бы не положиться на тех, кто старше и опытнее. Опекуны всегда хорошо относились к Лаванде: пытались по возможности обеспечить её всем необходимым, порой интересовались, как у неё дела, и никогда не наказывали (хотя было особо и не за что). Когда в Иржицу вдруг пришла телеграмма от ринордийского кузена и Лаванда, подумав, приняла приглашение, они удовлетворённо кивнули на это: вид их выражал чувство тщательно выполненного долга.

Стоя перед зеркалом, она неловко, но старательно поправила воротник и манжеты на блузке. Волосы её, обычно болтающиеся у ушей неровными прядками, были сейчас для аккуратности заплетены в короткую косицу.

Зеркало, правда, намекало, что она больше похожа на примерную школьницу, чем на подпольщика. Но других вариантов не было, в конце концов.

Взгляд Лаванды упал на браслет из перьев, выползший из-под манжеты. Неприглаженный, торчащий во все стороны, дикарский – он выбивался из остального образа. Но, подумав, Лаванда решила пренебречь такими формальностями. Браслет всегда был при ней, так чего ради снимать его из-за каких-то странных, кем-то когда-то выдуманных представлениях о рамках и вкусе.

Она и в школе, сколько помнила, не расставалась с браслетом, и никто ни слова не говорил против. Одна только учительница, тётка лет за сорок, за что-то невзлюбила Лаванду и постоянно придиралась к ней по этому и другим поводам, но после разговора с директором и она угомонилась. (О том, что такой разговор был, Лаванда узнала случайно и много позже).

Ей вообще не делали плохого – ни учителя, ни другие ученики. Может быть, сторонились немного, но никогда не пытались обидеть или как-то задеть. К Лаванде у них у всех было как будто особенное отношение – как к чему-то хрупкому, что по возможности лучше не трогать руками. Почему так, Лаванда не знала, да это и не заботило её. Она существовала отдельно, другие люди – отдельно; они занимались своими делами, имеющими мало к ней отношения, она не мешала им, всех это устраивало, и всем было хорошо.

Это только теперь всё начало меняться, совсем недавно.

Лаванда уверенно кивнула своему отражению: да, всё как требуется, – и поспешила на выход. Феликс, наверно, уже её заждался. Как бы не решил отправиться сам, потеряв терпение.

Феликс, впрочем, ещё никуда не отправлялся, а только метался по кабинету – к столу, к открытому шкафу, к отодвинутому стулу, к стенке, опять к столу. К удивлению Лаванды, он был в деловой рубашке, впрочем, довольно мятой. Он то хватался за какие-то бумаги и разные мелочи, вроде зажигалки, распихивал всё по карманам, то вдруг бросал это и начинал кружить на месте в попытке застегнуть пуговицы на рукавах. Пуговицы выскальзывали, и Феликс тихо ругался. Наконец, он справился с ними и теперь только заметил Лаванду.

– Сказали, что будет какое-то важное лицо и чтоб я нормально выглядел, – объяснил Феликс раздражённо. – Я и так нормально выгляжу! Может, им и галстуки ввести в обязательном порядке или ещё какую-нибудь фигню?

Он сдёрнул со спинки стула пиджак, быстро накинул его и бросил Лаванде:

– Пошли.

– Феликс, – она остановила его, когда он уже порывался к дверям. – Подожди, ну не так же ты пойдёшь.

Пиджак Феликс надел сикось-накось. Лаванда оправила ему лацканы, чтоб они хотя бы не торчали под разными углами. Костюм, впрочем, всё равно сидел кое-как.

Феликс отдёрнулся было от её рук, но пресёк это движение: похоже, это был чисто инстинктивный жест против любого насильного вмешательства.

– Да знаю, знаю, – пробормотал он. – На мне все эти их дурацкие прикиды так смотрятся, – и добавил со странной гордостью. – Я не в офисе живу, в конце концов! Пойдём.

Феликс легонько хлопнул её по плечу и, не оглядываясь, устремился к дверям. Лаванда последовала за ним.

31

Сходка проходила на другой окраине – ближе к югу.

Их встретила большая и светлая квартира на верхнем этаже довольно нестарой высотки: с улицы было и не различить, что там, горят ли окна.

Феликс вызвонил нечто, напоминающее условный сигнал, и дверь открыл довольно приятный, хоть и немного женственного вида, молодой человек с зачёсанными назад светлыми волосами. Они с Феликсом пожали друг другу руку, оба явно были рады этой встрече. Затем светловолосый окинул внимательным взором Лаванду и вопросительно покосился на Феликса.

– Это моя кузина, – беззаботно кинул тот. – Она в общем в курсе, я решил, что ей будет не лишне поприсутствовать.

Светловолосый с улыбкой поклонился ей:

– Добро пожаловать, – глаза при этом мигнули цепко и бдительно: он словно поставил засечку на память.

Здесь были довольно низкие потолки, но зато квартира раздавалась вширь: множество комнат помещалось в ней, и почти везде уже были люди. Одни держали бокалы в руках, другие просто сидели на диванах и стульях, они разговаривали между собой – о чём-то своём, во что необязательно, да и как-то неловко было бы вмешиваться. Лаванду это вполне устраивало: так было проще и безопаснее. Можно было просто сидеть в сторонке и вслушиваться в их речи, даже, может быть, понимать что-то или не понимать вообще ничего, но так, чтоб об этом никто не догадался – не создавая помех и ненужной неловкости.