Текст книги "Чернее, чем тени (СИ)"

Автор книги: Ксения Спынь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

Лаванда хотела было зайти, но остановилась. Кто знает, что там… Может, с этим вовсе и не стоит встречаться.

«Но я ведь смогу всё закончить в любой момент», – сказала она себе.

Кивнув собственной мысли, Лаванда решительно толкнула дверь.

Свежий ветер дохнул навстречу. Шаги утонули в песке. Стеклянный северный воздух раздался вокруг, и было тихо. Только волны шумели поодаль.

– Море?

Лаванда с удивлением огляделась по сторонам.

– Я дома?

Прибой накатывал на бесконечный белый пляж, по которому она столько раз гуляла в детстве, собирая ракушки и морские камешки, выброшенные на берег, или просто сидела на песке, вглядываясь в безмятежную далёкую линию, которая всегда оставалась одной и той же. Здесь росла Лаванда, ничей ребёнок, а значит, общий – всех жителей маленькой рыбацкой деревушки на самом краю северного моря.

Как давно она не была здесь…

И зачем оказалась тут снова?

Этого она не могла узнать. Но раз уж оказалась…

Неспешно она побрела вдоль линии прибоя. Море накатывало и лизало порой её щиколотки, и казалось, что в разлуке не прошло и дня. Будто Лаванда не уходила отсюда.

В небе реяли белые чайки.

Мелкий и сыпучий сухой песок гасил все звуки. Иногда на нём попадались обкатанные камни или выбеленные морем куски дерева, а то и маленькие косточки, но настолько выглаженные и сверкающие на свету, что казалось вполне уместным взять их себе на память.

На пляже, кроме неё, не было никого. Да никто и не был нужен. Только она и море. И где-то высоко в небе – жёлтый солнечный шар.

Чайки кричали… В их криках едва уловимо слышалась тревога: словно они увидели какую-то тень на горизонте и метались, не в силах ничего изменить.

Лаванда остановилась, пытливо посмотрела на них. Но нет – понять, о чём они, ей было не дано. А вокруг всё по-прежнему было спокойно.

Озадаченная немного, она отправилась дальше. Волны приливали и отливали. Одна из них нахлынула вдруг, достав до середины икры, и обдала холодом.

Пожалуй, она идёт всё-таки слишком близко. Лаванда отошла подальше, вглубь берега.

Следующая волна достигла коленей. Странно, море никогда не вело себя так, сколько Лаванда помнила.

Пока она раздумывала над этим, застыв на месте, третья волна, чуть не сбила с ног. Лаванда поспешно отступила.

Здесь, под прикрытием прибрежных скал должно было быть полностью безопасно, – Лаванда отлично знала. Но на этот раз вода последовала за ней. Волны приливали снова и снова, становились выше и сильнее, будто хотели смести берег, поглотить его. Спасаясь от них, Лаванда бросилась карабкаться на скалы.

Она быстро преодолела целую половину и оглянулась. Море плескалось у подножья. Она полезла выше, долезла до самой вершины – уж тут-то вода точно её не тронет. Но, обернувшись вновь, поняла: в скалах тоже нет спасенья. Вода прибывала и прибывала.

Чтоб наверняка уж сделать всё возможное, Лаванда преодолела последние несколько метров и взобралась на вершину. Теперь можно было только стоять и смотреть, как отовсюду на скалу наступает море, поглощая вершок за вершком этот последний клочок суши: всё вокруг уже покрывали бурные волны.

Пожалуй, тут не было и не могло быть никакой надежды на спасение.

Вода уже плескалась у ног, когда в небе послышался шум вертолёта. Лаванда задрала голову: да, вон она, громоздкая, но маневренная ярко-оранжевая махина, взрезающая воздух пропеллером. Они всё же прилетели, они спасут её!

– Эй! – крикнула Лаванда, подпрыгивая на месте. – Эй, я здесь!

Вертолёт замедлился, завис в воздухе: кажется, там её заметили. Он зашёл было на круг, но яркая вспышка – горящим метеором он устремился вниз и ушёл под воду.

Больше помочь ей было некому. А в том месте, где упал вертолёт – видимо, от удара – поднялась огромная волна и устремилась прямо на Лаванду.

Ещё секунда и – она уже поняла это – волна накроет её с головой, и тогда всё. Лаванда застыла, готовясь мысленно к этому последнему удару…

– Лав! Лаванда! Очнись же ты наконец!

Кто-то тряс её за плечи. С усилием она раскрыла глаза, глотая ртом воздух, будто и в самом деле побывала под водой.

Феликс вернулся очень вовремя. Ещё секунда – и Лаванда не была уверена, что последовало бы за этим.

– Ну, где блуждала в этот раз? – он, похоже, едва сдерживался, чтоб не наговорить всё, что думает о ней и о её «прогулках» в сферы. – Что увидела?

– Воду, – пробормотала она, часто дыша. – Много-много воды.

– Воды? – удивлённо повторил он.

– Потоп.

– Аа… – понимающе протянул Феликс и будто вспомнил только что. – Да, ты ж у моря родилась.

– Я просто… просто думала… Если Софи решит записать меня, то что будет. И думала, что же возникнет из моих мыслей, чего мне опасаться… И думала, думала… А потом… Увидела море… И потоп… И там была волна, она бы меня накрыла… Она бы…

Не в силах продолжать, она вдруг разрыдалась совсем по-детски из-за всего пережитого. Феликс стремительно обнял её и прижал к себе.

– Ну что ты, сестрёнка… – пробормотал он несколько растерянно. – Уже ведь всё позади, ничего не случилось. Да и не случится, скорее всего, – внезапно добавил он с усмешкой.

– Почему? – не поняла Лаванда.

– В Ринордийске нет моря, – так же насмешливо парировал Феликс. – Не думаю, что оттого, что Нонине что-то там напишет, оно тут появится.

– Думаешь, нет? – она оторвалась от него и посмотрела с удивлением и надеждой.

– Не, ну всё может быть, конечно. Но не думаю. Так что, очень возможно, тебе неслабо повезло.

Сказано это было весёлым тоном, но тревожный взгляд куда-то в сторону не очень сочетался с ним. Думал ли Феликс о других «возможно» или о чём-то своём, о чём не хотел рассказывать, – оставалось неясным. Лаванда, только что приглушившая собственные страхи, не стала уточнять.

52

С каждым разом становилось всё труднее находить повод. Не для Лаванды – она в любом случае безропотно осталась бы в убежище до его возвращения и не стала бы требовать объяснений.

Для себя самого.

В убежище был запас продуктов как минимум на месяц, то же касалось и топлива для печки. Конечно, макароны и тушёнка на каждый день – не ахти что, но это не давало повода лишний раз светиться в городе.

В этот раз он после некоторых колебаний решил, что ему крайне нужны, прямо-таки необходимы сигареты. По правде говоря, это действительно было так. Но Феликс и сам понимал, насколько это нелепо: рисковать не только своей жизнью, но и вообще всем делом – ради чего же? – ради пачки сигарет.

Да хоть ради двух.

Он всё-таки взял две. И ещё шоколадку для Лав. Она же вроде бы любит шоколад. (По правде говоря, Феликс и сам сейчас был очень не прочь, поэтому сразу спрятал шоколадку глубоко в карман, чтоб не попадалась на глаза лишний раз).

Но вместо того, чтоб скорее возвращаться в убежище, Феликс пошёл совсем в другую сторону. Особой цели у него не было – просто побродить немного по городским улицам.

Стены теперешнего жилища угнетали его. Хотелось выбраться из этого каменного мешка и пойти гулять по Ринордийску: походить по центру, пройтись по паркам и площадям, выйти к людям в конце концов – влиться в их гущу, завязать разговор, устроить что-нибудь. Он знал, чем это чревато. Ну и пофиг.

Нет, конечно, не пофиг, – осадил он себя. Это просто неразумно, бессмысленно и портит даже то, что ещё удалось не испортить.

Хорошая мысль вдруг пришла ему в голову: а почему бы не проверить, стоит ли ещё охрана около дома или уже нет. Всё равно отсюда недалеко.

Осторожно, не главными улицами он начал пробираться к своему району. Люди время от времени попадались навстречу, но это были обычные люди, и Феликса они не узнавали. Когда было уже близко, он пошёл медленнее, осторожнее, то и дело останавливаясь перед углами и прислушиваясь к каждому шороху.

Вот она – родная многоэтажка. Феликс спустился к проходу во двор, где стояли ворота с солнцем. Теперь здесь не было патрулей.

А вот перед подъездом – он разглядел – да, дежурили по-прежнему и, похоже, сворачиваться не собирались. А ведь прошло уже больше недели. Интересно, на сколько ещё их хватит?

А между прочим, – вдруг подумалось ему, – это идея: совсем не лишне отследить момент, когда они уйдут. Можно наведываться сюда для проверки хоть каждый день. Если он будет действовать осторожно – а он будет – то это вполне полезная и здравая инициатива…

Хотя, нет, конечно – совсем не полезная и не здравая. Бессмысленная – так было бы вернее. В конце концов, даже если они уйдут, ну кому нормальному придёт в голову туда возвращаться? Это ведь вычислят мгновенно. Это теперь открытая война, и завершится она не раньше, чем будет покончено с Нонине. Ну, или с ним самим.

Если бы Лав тоже это понимала. Нет, бесполезно что-то доказывать, тупая её упёртость непрошибаема. Держать в руках оружие, способное в одночасье разрешить огромную проблему, и не пользоваться им, потому что «нельзя»! Да ведь кто такая Лав – со всеми милая и хорошая глупенькая девочка, начитавшаяся детских сказок-моралите. Они, наверно, для того и придумывались, эти сказочки, чтобы забить голову людям и сделать их безопасными для всяких сволочей, вроде Нонине и всей этой ссо-шной мерзости.

Какая вообще несправедливость в том, что мел дался именно Лав. Будь Феликс в состоянии использовать его, он бы, конечно, уже давно закончил вместо того, чтоб разводить тонны философских раздумий и без конца советоваться со своей совестью, как бы тут правильнее извернуться. Его совесть точно знала, что надо делать. И он бы просто взял и сделал это.

Почему вообще возможность всерьёз повлиять на что-то вечно достаётся тем, кто менять ничего не будет? Таким, как Лаванда, мечтателям не от мира сего, а на самом деле – просто равнодушным эгоистам, которым нет дела ни до кого и ни до чего, кроме своих призрачных видений. Можешь загибаться у них под ногами – они так и будут смотреть вдаль и раздумывать, что сказать по этому поводу.

Голоса патрульных раздались ближе. Заметив движение поодаль, Феликс быстро отступил в тень трансформаторной будки. Скорее всего, они не специально сюда подошли, надо просто переждать.

И да, действительно – два полицая приблизились к солнечным воротам, но говорили они о чём-то своём. Даже весело говорили, чему-то смеялись. Может, они и вообще были не из патрульных, а просто проходили зачем-то мимо.

Внезапно Феликса охватило сильное желание выйти из-за будки, помахать им рукой и крикнуть: «Эй, парни, не меня ищете?» Ну и, когда подойдут, добавить пару слов про Нонине, для надёжности. Будет очень эффектно и очень глупо.

Разумеется, он одёрнул себя и не стал этого делать. На нервной почве возникают иногда весьма странные порывы, не воплощать же их тотчас в реальность.

Минут через пятнадцать он брёл по переулкам Ринордийска, медленно возвращаясь к убежищу и стараясь выловить себе сколько-нибудь лишних минут. Вот Зелёный сквер, в нём обычно гуляют местные. А чуть поодаль, за углом, расположилась заброшенная детская площадка, где почти никогда никого не бывает. Там даже камер нет.

Если зайти туда ненадолго, это ведь ничего страшного, – подумалось Феликсу. Он поколебался, затем твёрдым шагом направился к площадке.

Это было место встречи по умолчанию, когда не оговаривалось другого. Именно из-за отсутствия камер оно годилось, пожалуй, лучше всего. Феликс убедился, что площадка, как всегда, пустует, и присел на старые цепочные качели.

Конечно, сейчас ожидать чего-то бесполезно. Условного знака не было – Феликс внимательно слушал. (В последний раз, правда, было без знака, но это в условиях форс-мажора, когда времени в обрез – ровно на три жеста через окно, которые красноречиво объясняли, кто куда едет и что по этому поводу нужно делать). Вообще же, всегда необходимо было ждать, когда наступит подходящий момент, а когда тот человек решит, что момент подходящий, не предугадаешь. Переубедить же его было делом ещё более безнадёжным, чем переубедить Лаванду касаемо мела: это как доказывать кирпичной стене, что тебе вообще-то надо на ту сторону. Хоть разбейся об неё, она не сдвинется.

Нет, умом Феликс, конечно, понимал, чем тут могут грозить спешка и нетерпение и что с той стороны, наверно, лучше видно, что и впрямь не время. Просто от человека, способного лёгким движением руки разрулить полный трындец, невольно начинаешь ожидать, что он при любых обстоятельствах может всё устроить, как надо. А если не устраивает, то только потому, что не хочет.

Впрочем, чего хочет и чего не хочет на самом деле эта персона, о чём думает, что чувствует, – обо всём этом можно было лишь гадать. Потому что снаружи – только холодное спокойствие и глянцевый блеск, ну, может быть, лёгкая усмешка в уголках рта, то ли было, то ли показалось, совсем как у тех существ, застывших в витражах Сокольского собора. Иногда это бесило Феликса настолько, что вместо обычного мягкого прикосновения хотелось сжимать до боли эти тонкие запястья – может, тогда под оболочкой обнаружится человеческая сущность. Но в ответ могло последовать только «Ты мне так руку сломаешь» или, ещё лучше, «А ты, оказывается, поддерживаешь силовые методы воздействия?» Разумеется, последнее заявление лишало его всякой возможности настаивать на своём, даже если Феликс точно знал, что сейчас больше виноваты перед ним и что не он первый начал. Конечно, та персона знала, что это его уязвимая точка, знала и другие уязвимости. И в этом было что-то очень нечестное, потому что Феликс хоть и тоже знал про того человека очень многое, но, постоянно казалось, что не полностью.

Он всё сидел на качелях, чуть покачиваясь, отчего они монотонно и одиноко скрипели. Он наблюдал, как на площадку опускается темнота, как вязкий густой сумрак свивается вокруг очертаний предметов и превращает их в тени. Сумрак всегда был их истинным временем – их двоих. Если бы встреча была назначена на сегодня, то примерно сейчас из-за плеча неслышно бы возникла ещё одна тень. И – очень тихо, практически без интонации – «Это я».

А что если… Шальная мысль вдруг пришла Феликсу в голову. Он же, чёрт возьми, знает адрес. Чисто теоретически… Да, только теоретически – он очень осторожно начал вращать эту мысль – можно ведь прямо сейчас прийти и постучаться. Дверь ему откроют, он знал. А на быстрый шёпот «Ты чего припёрся?» можно будет ответить: «Вообще говоря, в дежурном порядке. Тем более, давно не виделись». А потом с наглой ухмылкой усесться на диване, и пусть она делает, что хочет.

Ну и на этом, собственно, всё. Причём не только для них двоих, но и вообще для всех.

«Эй, парень, если уж жить надоело, не тяни хотя бы за собой остальных».

Качели скрипнули чуть громче и пронзительнее.

Не то, чтоб ему надоело, конечно. Просто это глухое молчание, образовавшееся вокруг него, и вынужденное бездействие, и всё одно к одному – их хотелось разорвать хоть как-то, хоть чем-нибудь. Встречи нет, когда будет, неясно. На сходки не зовут и сказали не звонить без крайней необходимости – это опасно, они сами позвонят, когда он понадобится. Нонине читает каждую статью, а стало быть, и все оскорбления, что он бросает в её адрес, и не предпринимает вообще ничего – просто делает вид, будто этого не было. Лав глядит мутными водяными глазами и, кажется, не понимает ни одного его слова, не хочет понимать. От всего этого иногда хотелось кричать: «Что же вы со мной делаете, сволочи?» И биться в истерике.

Он усмехнулся сам себе. Надо же, какие мы нервные. Просто какая-то богемная дамочка начала того века, а не оппозиционный журналист.

Уже совсем стемнело, и взошла луна – белая пока ещё половинка диска. Не слишком поздно, но определённо пора идти.

Феликс встал с качелей, ещё раз окинул взглядом детскую площадку и, не оглядываясь больше, быстро пошёл в направлении убежища.

53

Стоило закрыть глаза, как перед ними начинали хороводами кружиться подземные коридоры – узкие, тёмные и отсыревшие, а по ним голодными стаями бегали нескончаемые крысы и тащили за собой длинные вытянутые хвосты. И ещё тени – сонмы беспокойных теней, что шептались и выли, и смеялись на все голоса. Софи отгоняла тревожащие её картинки и пыталась заснуть нормально, но разум продолжал метаться и что-то горячечно бормотать ей снова и снова. В конце концов, смирившись, что сон не придёт, Софи встала с постели и, хотя голова её была налита свинцом, побрела куда-то.

Она и сама не знала точно, куда идёт.

Стояла глубокая ночь – часа два или три, что-то около того. В резиденции в это время обычно уже никого не было, кроме самой Софи да ещё охраны на выходах. Вот и сегодня тоже… Отпустила их. Сказала идти, потому что показалось, что обычной бессонницы удастся избежать.

Сначала она просто ходила по пустынным коридорам и от этого только уставала ещё больше: голова распухала и начинала ныть в суставах левая рука, а потом и всё остальное. Побродив без цели, Софи направилась к своему кабинету. Работа лучше всего отвлекает от всяких тревог и мелких неурядиц, уже не раз можно было убедиться в этом.

Сегодня они с Кедровым допоздна составляли списки потенциально опасных граждан: вместе штудировали личные дела, разбирались в отчётах и старых документах, обсуждали, и по ходу обсуждений кое-кого Софи выписывала себе в блокнот. В итоге набралось довольно много – Софи даже не ожидала, что будет столько, а ведь она ещё подходила не со всей строгостью и допускала поблажки. Нарушители общественного порядка всех родов, несанкционированные работники прессы, провокаторы… Приглядеться только – и за каждым окажется какое-нибудь тёмное дельце.

Вскоре она начала делать пометки напротив фамилий. «Яд» – ядро – враги прояснённые и не вызывающие сомнений, как например та компашка, что собиралась периодически на «конспиративной» квартире, и «пф» – периферия – те, кто засветился раз или два в чём-то марающем, но ещё мог исправиться. Софи пока не собиралась ничего делать ни тем, ни другим иначе как в ответ на их выпады, но знать всё это ей было необходимо. Чтоб когда нужно будет действовать, всё было подготовлено и реакция последовала бы моментально.

Проделанной работой Софи осталась полностью довольна, хоть и устала как ломовая лошадь. Поэтому, закончив, она сразу же отослала всех: не было ни сил, ни настроения что-то ещё выслушивать и решать. Правда, Кедров, кажется, порывался что-то доложить, но Софи отрезала, что это подождёт до следующего раза.

Теперь она вошла в тот самый кабинет – тёмный и молчаливый ночью, с лунными пятнами на столах и дверцах шкафов – и заперла дверь на ключ. На большом столе, с вопросом взиравшем из дальнего угла, слева от окна, со вчера всё ещё были разбросаны стопки бумаг. Переложить их по новой, перепроверить, всё ли она правильно поняла? Но голова такая тяжёлая…

Нет, вряд ли ей удалось бы вникнуть в них хоть сколько-нибудь. Да и глаза сейчас с трудом разбирали очертания букв в свете свечи, а включать верхний свет Софи не хотела: опасалась.

Взгляд упал на приёмник за маленьким столом. Да, это она, пожалуй, ещё могла.

Не отдавая себе отчёт, Софи подспудно понимала, тем не менее, что ночные бдения над приёмником по большему счёту никогда ничего не дают. Никто не будет сейчас болтать лишнего по телефону, и если что-то серьёзное, прознать про это можно было каким угодно образом, но не так. (Последнего незадавшегося провокатора раскрыли только потому, что тот давно был под подозрением). Но прослушка несколько успокаивала, давала чувство, что хоть что-то в данный момент под полным контролем.

Софи переставила аппарат на свой стол, надела наушники, включила приёмник и прислушалась к щелчкам и шелесту голосов. Они затихали и вновь возобновлялись, но никак не смолкали полностью. Ринордийск никогда не спал, даже если казалось, что спит. Переключая рычажки, она вслушивалась в его голоса, ловила то один разговор, то другой.

Если бы только не левая рука… она отвлекала. Боль сначала пульсировала тихо чуть выше локтя, потом волнами начинала расходиться дальше, отзывалась в костях, наконец, разгоралась и сбивала все мысли.

Пожалуй, надо принять обезболивающее. Софи потянулась к среднему ящику, достала оттуда пузырёк. Одну таблетку. Только одну, не больше.

Вот так – она убрала пузырёк обратно. В сомненьях, с недобрым предчувствием взглянула на угольный карандаш. Конечно, там его никто не тронет. Но лучше… лучше пусть будет при ней. Софи переложила его к себе в карман и снова вслушалась в голоса. Сегодня она не превысит дозы и остановится на одной таблетке. Да, в этот раз всё же сможет остановиться.

Софи сосредоточилась на деле. Сначала даже получалось слушать этот пустой ребяческий трёп ни о чём – и в целом улавливать общее направление и логику чередования реплик, за которыми уже смутно возникали очертания отдельных людей вместо буроватой неразличимой массы. Потом боль снова начала вклиниваться, одновременно отдавая в запястье и в плечо. Софи отмахнулась от неё, как от назойливой мухи. Надо просто подождать, обезболивающее подействует через несколько минут.

Два голоса говорили о чём-то в наушниках. Уже трудно было понять, о чём. Отдельные сменяющие друг друга фразы застили собой смысл, нить терялась, не удерживалась в памяти, слова начинали пульсировать, расходиться кругами; они размывались в мутные пятна, и на их фоне вырисовывался только навязчивый мерный шёпот, что отдалялся и приливал вновь, как морской прибой…

Нет, так не пойдёт. Софи раздражённо выдвинула ящик, снова достала пузырёк и проглотила ещё одну таблетку. Затем шумно двинула ящик обратно и заперла на замок, а ключ швырнула за спину – за высокий шкаф у стены. Теперь так просто к пузырьку не подступишься. Надо, в конце концов, преодолевать себя.

Голоса стали чётче, обрели очертания. Они начали складываться в людские разговоры… Похоже, они все действительно болтали ни о чём. Право, удивительно, на какие только темы ни готовы трепаться люди по ночам вместо того, чтоб спать или тогда уж заниматься делом. Какие-то мелкие старые сплетни, какие-то мелкие амурные дела, какой-то мелкий компромат с последней пьянки, какие-то мелкие бездарные планы на ближайший отпуск… Где же большие идеи и отважные поступки, всё то Человеческое с большой буквы, что осталось в веках? Видимо, там и осталось? Нет, определённо надо вводить комендантский час и запретить всю эту трескотню после полуночи. (Да и вообще всё запретить, они всё равно ничего не делают).

Хотя, с другой стороны, так даже лучше, – подумала Софи. Такими полукукольными людишками, наверняка, куда проще управлять, чем теми, настоящими людьми. Что ж, она доведёт их, куда следует, хотя они, возможно, проклянут её по дороге. Но века запомнят её имя, и будущее всё расставит по местам: все будут знать тогда, что Софи Нонине совершила великое. Эти уже нет: ничего не понимают и не умеют, не более, чем расходный материал. Но вот грядущее поколение – лучшие, сильные и прекрасные люди, которые будут жить в обновлённом, для них построенном мире – вот они будут ей благодарны.

Не дело, в таком случае, будущему благодетелю целого народа, гению власти зацикливаться на бессмысленных разговорах невежд и дураков. Надо думать о вечном.

Софи поднялась, расправила на плечах плащ из крысиных шкурок. Отодвинув в сторону приёмник, она вытащила новую сигарету из пачки. Под «Каракас» всегда думалось лучше и как-то особенно чётко. Она потянулась за спичками, но отяжелевшая рука задела пепельницу и смахнула её на пол. Та испуганно задребезжала, по полу рассыпались окурки и пепел.

Софи непонимающе смотрела какое-то время, соображая, что уместнее: поднять пепельницу самой или позвать кого-то, кто это сделает. Она бы, может, и подняла, но как-то уж очень кружилась голова…

Хотя тут и позвать-то было некого. Вся обслуга уже по домам… На всякий случай Софи нажала кнопку громкой связи. В приёмной – там находилась секретарша, если её присутствие не нужно было в кабинете – раздался заливистый звонок и затонул в тишине, только эхо отзвучало ещё немного. Разумеется, сейчас там тоже никого не было, Софи так и предполагала. Нет, она, конечно, отпустила их, когда ещё думала, что может заснуть… Но ведь Китти – не дура и должна слышать истинный приказ между слов. Она же знает, что может потребоваться здесь в любую секунду, мало ли, что случится… Да даже если и не случится – может, Софи захочется поговорить посреди ночи.

Она ещё раз по инерции нажала кнопку, затем нетерпеливо схватила трубку телефона и быстро прокрутила диск несколько раз.

– Китти? – там ответили почти сразу. – Китти, прадедушку твоего двоюродного! Где ты шляешься?

54

От всех этих ночных приключений, переездов и марш-бросков представление о времени суток несколько нарушилось, поэтому они не спали, несмотря на позднюю ночь. Феликс полусидел на тумбе и, раскрыв перед собой в воздухе тетрадь, делал вид, что пишет статью. На самом деле он всё больше смотрел то на молчавшее радио – оно было включено, хотя сейчас там было нечего ловить, – то на дисковый телефон, важно расположившийся на полу. Тускло светила единственная лампочка над дверью, в железной печке расцветал красным огонь, и было тепло.

Лаванда, чтоб чем-то занять время, выпросила у Феликса сборник стихов и теперь пыталась понять, что в них есть такого, что ими восхищаются и не забывают их вот уже около века. Чаще всего она просто ничего не разбирала в хитро сплетённом узоре строк, хотя, надо признать, звучали они красиво. Но что на самом деле имелось в виду – это ускользало от Лаванды. Иногда только на какой-нибудь из страниц встречалось вдруг что-то близкое и понятное – но не головой, не в виде мыслей и догадок, которые можно было бы озвучить, а только как ощущение, лёгкое прикосновение тонкого и невысказанного, но, несомненно, знакомого.

Она несколько раз украдкой взглянула на Феликса и, решив, наконец, что не сможет отвлечь его больше, чем он сам себя отвлекает, подала голос:

– Я нашла красивое стихотворение.

– Ну?

Лаванда продекламировала:

Блики солнца на листьях клёна!

Золотые пластинки на синей фольге!

И хотя скоро быть листопадной пурге,

Беззаботны вы – как знакомо!

Осень новая к нам спустилась.

Ярких красок так много в палитре её —

Цветопляска с грустинкой, наш смех и враньё,

Жизни страх и вся её милость.

И с таким удивленьем смотрим

На привычный полёт золотого листа,

Будто, в шквалах и буре пройдя сквозь года,

Уже бывшее мы не помним.

(На самом деле, она не смогла бы объяснить, насколько и чем в точности красиво именно это стихотворение. Она просто видела его раньше и обрадовалась, как старому приятелю).

– А, – Феликс оторвался от своей тетради, чуть улыбнулся. – Евгений Зенкин? Это не очень, на самом деле. У него есть получше.

Он вернулся было к записям – и снова быстро вскинул взгляд на телефон. Лаванда проследила за его движением и удивилась ему.

– Думаешь, они могут позвонить в такое время?

– Если случится какой-то форс-мажор, наверно, позвонят, – Феликс пожал плечами. – Я ведь даже не в курсе, что там сейчас происходит. Был бы интернет хоть на пять минут, можно было бы проверить. А так, случись что… – он прервался, нервно погрыз ручку, снова вскинул взгляд. – По радио действительно важного никогда не скажут, сама понимаешь.

«Тем не менее, оно у тебя почему-то всегда включено», – подумала Лаванда, но сказать этого вслух не успела. У окошка наверху раздался тихий тройной стук. После паузы – ещё раз.

Феликс мгновенно вскочил, потянулся к окошку и что-то попытался за ним разглядеть. Затем метнулся к двери, перед выходом на секунду остановился:

– Подожди… поговорить надо… кое с кем.

Он скрылся за дверью. Лаванда какое-то время смотрела ему вслед.

– Кое с кем, – задумчиво повторила она.

Если они не отойдут никуда в сторону, то, наверно, их прекрасно должно быть видно из окна. Конечно, это не очень хорошо – подглядывать без согласия… Но любопытство плевать хотело на всякие «не очень хорошо», любопытство подтолкнуло Лаванду придвинуть к окошку тумбу, осторожно забраться на неё и, встав на цыпочки, выглянуть на улицу.

Окошко располагалось почти вровень с землёй, далее склон холма уходил вниз и позволял наблюдать, что происходит у подножья. Было уже темно, но в тусклом свете, что роняло убежище, Лаванда смогла рассмотреть Феликса. Его же собеседник стоял чуть дальше, в тени, и кто это – Лаванда не поняла. Она даже приблизительно не различала этого человека, только неясный тёмный силуэт.

Видимо, они говорили о чём-то. Но слова сюда уже не долетали. Может, и к лучшему: ещё и подслушивать вдобавок было бы совсем неприлично. Оставалось только гадать, что могло быть настолько срочным или настолько секретным, что понадобилась эта ночная встреча…

Неожиданно раздалось тихое треньканье. Похоже, у того человека зазвонил мобильник. Силуэт быстро отошёл в темноту на несколько шагов: то ли разговор требовал конфиденциальности, то ли это было просто заученное движение. Феликс по-прежнему стоял на том же месте.

Лаванда сообразила, что теперь, когда разговор внезапно прервался, они вполне могут уже закончить и разойтись. Она спрыгнула с тумбочки на пол и поспешила скрыть все следы своего маленького преступления. Когда Феликс вернулся в убежище, она уже сидела на лежанке в той же позе, что была до этого, и читала стихи.

Феликс, впрочем, ни на что не обратил внимания. Он, не глядя вокруг, быстро прошёл к окошку, вернулся обратно к двери и, казалось, был чем-то встревожен.

– А кто это был? – поинтересовалась Лаванда.

– Да так… Один знакомый.

– И что сказал?

– Плохие новости.

Феликс хмуро повертел в руках какую-то бумажку (Лаванде показалось, что это было что-то вроде наскоро набросанного списка имён, но, конечно, она не стала бы утверждать). Пробежав ещё раз взглядом от начала до конца листка, Феликс бросил его в печь.

– А что там было? – удивилась Лаванда.

Феликс отвернулся:

– Неважно.

Он снова заходил от стенки к стенке, мельтеша и не останавливаясь. Лаванда выжидала, не скажет ли он чего-то более осмысленного, но Феликс, похоже, вообще забыл о её существовании.

– Так всё-таки, что за новости? – начала она снова.

Феликс вдруг резко развернулся.

– Да что ты ко мне пристала? Что тебе ещё надо? Отвали от меня, в конце концов! – выкрикнул он и вылетел за дверь.

Лаванда ошарашенно посмотрела вслед.

– Да ладно, – пробормотала она и снова уткнулась в строки и четверостишья.

Примерно через полчаса Феликс вернулся в убежище. Он прошёл через комнату, опёрся руками о тумбу и какое-то время просто молчал. Лаванда подняла взгляд от книжки, но ничего не сказала.

– Слушай… Лав, – пробормотал Феликс, не глядя на неё. – Я, в общем… Действительно плохие новости… и вообще всё плохо. Я, в общем, не хотел ничего такого сказать. Ты… ты извини, хорошо?