Текст книги "Тайна двух лун (СИ)"
Автор книги: Ксения Грациани
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)
16. Цветочный венок
Рдяно-красный закат сквозил меж деревьев и тянул свои огненные руки к одинокой фигуре, стоящей на краю холма. Арэнк возвышался впереди остальных и взирал с высоты на свой воплощающийся замысел, на плоды трудов всего племени, которое сплотилось вокруг него, вверив ему свои жизни. Каркас судна закрепили на построенных деревянных мостках, у самого берега. Рёбра, подпорки и брусья борта будущей лодки мужчины вырубили из дерева. Но сначала им пришлось озадачиться поиском подходящего инструмента.
Топоров с металлическим лезвием в племени было всего два, включая тот, что принадлежал Арэнку. Костяные же их собратья ломались, встретив сопротивление прочной древесины. Не годился и камень. Мужчины перепробовали разные его виды, пока не нашли на дальнем берегу озера россыпь крупных валунов беловато-зелёного цвета. Нефрит. Аламеда помнила, из него делали ножи и наконечники копий в её племени. Этот камень оказался удивительно прочным, но на изготовление острия для одного топора уходило больше трёх дней. Наконец, после долгой и кропотливой работы, каждый мужчина племени был при инструменте.
Женщины уже начали обтягивать внешнюю часть судна длинными слоями податливой и гладкой древесной коры, чтобы оно легче скользило по волнам. Отдельные куски сшивали тонкими, но прочными корнями деревьев, вернее, их нитеобразными ответвлениями. Когда работа будет завершена, лодку укрепят изнутри досками и соломой, промежутки и швы зальют густой смолой, чтобы Большая Вода не могла добраться до тех, кто сделал ей столь смелый вызов, и установят три тростниковые хижины посередине. Лёгкое и прочное судно в двадцать девять шагов длиной и десять – шириной, вместимостью в тридцать человек – последних из тех, кто выжил в Лакосе – скоро покорит его бескрайние воды.
Аламеда, как и все остальные была восхищена исходом общих усилий. В её родном племени маленькие рыбацкие каноэ на одного-двух гребцов мастерили, связывая между собой длинные охапки тростинка, либо выдалбливали из стволов деревьев. Однако суда таких размеров и такой замысловатой работы она никогда не видела.
Все: и мужчины, и женщины, – трудились в поте лица. Не стояли в стороне и старшие дети. Лони сделался правой рукой Арэнка, помогая ему обтёсывать непослушные доски. Только малыши были предоставлены сами себе, из-за чего и случилась беда. Кроха Макки, младший сын Найры, отданный на попечение шестилетней сестры, незаметно для занятой игрой ребятни выполз из своей люльки. Он тихо копался в траве, когда мимо бесшумно юркнула жёлтой лентой, охотясь за медлительным жуком, гадюка камисея. Цветочный венок, как её прозвали жители холма из-за чешуек, которые не прилегали к телу змеи, а, наоборот, выгибались наружу, напоминая упругие лепестки. Издалека она казалась ярким колосовидным цветком, что распускались на небольших кустарниках среди зарослей травы.
Яд змеи был опасен, но не смертелен для человека, особенно если вовремя высосать его из раны. К тому же цветочный венок никогда не нападала на людей, если не причинять ей вреда. Но малыш, обманувшись ярким обличием гадюки, схватил её ручкой за хвост. Укус обнаружили слишком поздно – мало ли из-за чего может плакать годовалый ребёнок. К вечеру поднялся жар, началась рвота, мальчик не мог удержаться на четвереньках и к ночи впал в забытье.
Старый Яс сказал, что для такого крохи яда было больше чем достаточно, да и остальные знали это. Те, кому удалось испытать на себе укус цветочного венка, хорошо помнили чувство совершенного онемения руки или ноги. Что уж говорить о крошечном Макки – яд парализовал его полностью. Слабые хрипы издавались из незаметно вздымающейся грудки.
Женщины плакали. Громче всех – конечно же, мать. Она сурово наказала старшую дочь, высекши её на глазах у других. Мужчины угрюмо заглядывали под навес. Каждый молился своему богу, но все понимали – ребёнка не спасти. Арэнк дольше остальных прожил на холме и знал, что он может быть как гостеприимен, так и опасен. Хоть жуткие монстры Лакоса и обходили чащу стороной, но в живом лесу обитали свои хищники. От яда камисеи Арэнку было известно одно лишь средство – высосать его, но теперь уже поздно, малышу не справиться с инородным зельем, растекающимся по тонким детским венам.
Старая Ваби учила Аламеду врачевать. Будущая знахарка племени хорошо смыслила в свойствах целебных растений, подаренных родным лесом, но здесь она была бессильна, потому что не знала местных трав. Аламеда только начинала знакомиться с ними, наблюдала за периодами цветения и как они зависели от фаз двух лун. Она подмечала поведение насекомых и птиц близ растений, пробовала травинки на вкус и чертила их соком линии у себя на запястье. Лес не желал сразу выдавать всех своих секретов незнакомке, и только дух, охраняющий чащу, мог подсказать ей, какое именно растение способно помочь маленькому Макки, если оно вообще существует.
Аламеда зашла под навес и присела рядом с ребёнком.
– Найра, я попробую полечить твоего сына, если ты позволишь, – сказала она.
– Не дотрагивайся до него, – прошипела та сквозь слёзы, – ведьма.
– Пусть и ведьма, – произнесла Аламеда, проглотив обиду, – но колдовство способно исцелить.
– Дай ей попробовать, – шепнула Нита, – видишь же, Макки всё хуже и хуже.
– Нет, эта ни за что к нему не притронется, – упёрлась Найра, искоса глядя на Аламеду, словно та была причиной несчастья.
– Делай, что считаешь нужным, – обрубил чей-то надтреснутый голос у входа в хижину. Бородатое лицо с длинными складками вдоль лба просунулось под низкий навес. Обычно хмурый и молчаливый, муж Найры теперь решительно зыркнул на жену и повторил, кивнув Аламеде: – Что угодно, лишь бы мой сын очнулся.
– Хорошо, – согласилась колдунья и сказала женщинам: – соберите разных трав, которые растут в лесу, всех видов, какие только найдёте, я попробую поговорить с духом чащи – мокруном. Если он захочет, то укажет мне на целебное растение, которое поможет ребёнку.
Женщины неуверенно поднялись, переглядываясь и перешёптываясь между собой. Мало кто избежал встречи с безобразным жителем болота. Люди боялись его, хоть Арэнк и говорил им сотни раз, что он безобиден. Один мерзкий вид хозяина топей заставлял трепетать даже сильных мужчин. Каждому человеку он являлся в разном обличии, напоминая им о собственных страхах. Что уж говорить о хохоте болотного создания – от этих гортанных, клокочущих звуков кровь стыла в жилах.
– Стоит ли тревожить его понапрасну? Как бы чего худого не вышло, – шептались женщины.
На помощь пришла Нита, со словами ободрения подгоняя их к выходу. По ночному лесу рассыпались, будто светлячки, огни факелов. Мужчинам Аламеда запретила притрагиваться к растениям. Только руки женщин могли касаться их перед ритуалом.
Мать осталась сидеть возле ребёнка, глотая слёзы – она больше не надеялась.
– Я ничего не обещаю, но хотя бы попробую, – сказала ей Аламеда, но Найра не ответила, неподвижным взглядом наблюдая за тем, как неровно вздымается грудка ребёнка.
В земле, рядом с младенцем, вырыли ямку и положили в неё часть из принесённых в корзине трав. По хижине разнёсся свежий и терпкий аромат леса. Аламеда опустилась на колени и подожгла растения. Ещё зелёные и чуть сыроватые, они не горели, а тлели, заполоняя воздух былым дымом. Колдунья помахивала над ним руками, направляя его в сторону ребёнка, а сама полной грудью вдыхала пахучие пары и мерно раскачивалась, смотря в одну точку. Из гортани доносился монотонный вибрирующий напев без слов, который вместе с дымом обволакивал всю хижину. Аламеда погружала себя в транс.
– О, дух гостеприимного леса, – певуче заговорила она, чуть прикрыв глаза и продолжая пошатываться из стороны в сторону, вперёд и назад, – взываю к тебе и благодарю за щедрые дары: за кров и пищу. Спасибо, что позволил нам рубить твои деревья и охотиться на зверей, ловить рыбу и пить воду из твоих запасов. Прошу тебя не покинь нас в беде, дай верное снадобье, чтобы исцелить больное дитя.
Она повторяла эти слова снова и снова, прерывая их лишь монотонным гортанным пением. Затем Аламеда взмахнула руками – оставшиеся в корзине травы поднялись в воздух, как заколдованные, и закружили над ребёнком, словно невесомые перья. Колдунья всё напевала и просила мокруна о помощи, а зелёные листья и стебли парили под тростниковой крышей.
Вдруг откуда-то дунул ветер, как от сквозняка, и растения резко упали. Несколько из них легли на умирающего малыша. Женщины затихли, наблюдая за Аламедой. Та озадаченно уставилась на указанные духом растения. На лице, груди, животе, ногах и руках ребёнка лежало по разной травинке. Тонкая веточка папоротника, колосок с крохотными белыми соцветиями, круглые листья, похожие на морингу, желтоватый стебель птичьей травы и красная мотыльковая кисточка. Какое же из пяти растений выбрать? Ну же мокрун, что же ты молчишь? Аламеда чувствовала на себе выжидающие взгляды, и не знала, сгодятся ли все травы или она сама должна выбрать одну.
Внезапно тишину пронзило хищное шипение. Женщины в испуге вскинулись с места. По земляному полу хижины, ползла, словно яркая лента, змея камисея. Все стали топать ногами, кто-то схватил палку.
– Пус-с-с-с-тите, пус-с-с-с-стите, – услышала вдруг Аламеда. Гадюка? Она говорит?!
– Стойте, – тут же требовательно вскрикнула колдунья и, вскочив на ноги, растопырила ладони на вытянутых руках, – расступитесь.
Все со смятением подались к стене. Цветочный венок ползла, поднимая пыль с пола, прямо по направлению к ребёнку. Мать рванулась, но Аламеда рукой отстранила её. «Доверься, Найра», – прошипела она. Жёлтая чешуйчатая змея окольцовывала маленького Макки, под затаённые вздохи десятка женщин. Камисея петляла и извивалась по бледному тельцу, смахивая хвостом травинку за травинкой. Когда гадюка убралась восвояси на животе мальчика осталась лежать красная кисточка – излюбленное растение лесных мотыльков, из алых соцветий которого они собирали нектар. Аламеда давно приглядывалась к этой сладкой траве, что цвела сразу после полнолуния. Чувствовала – она обладает некой целительной силой.
Колдунья подхватила её пальцами и протянула Найре.
– Набери этих колосков и свари из них отвар. Сейчас же – и твой сын поправится.
Женщины принесли матери целебной травы, задымился на углях котелок. Аламеда дождалась, когда ребёнка напоят, затоптала тлеющие листья и последней вышла из хижины в ночь. Внезапно её повело, деревья резко дёрнулись в сторону вместе с выглядывающими из-за них осколками двух лун, но, падая, она почувствовала, как чьи-то сильные руки подхватили её.
17. Буря
– Значит, и правда колдунья, – прозвучало над ухом, и Аламеда ощутила на своём лице чьё-то шероховатое прикосновение. Она перехватила чужую ладонь, почувствовав напрягшиеся под пальцами жилы сильной руки, и распахнула веки.
Светло-карие, с зелёными крапинками глаза смотрели на неё с тревогой и любопытством. Арэнк… Аламеда невольно отвела взгляд. Она обнаружила себя в полусидячем положении, прислонённой спиной к хижине Найры. Голоса внутри уже стихли, но слабый свет ещё горел, и тянуло сладковато-травянистым запахом целебной мотыльковой кисточки. А прислушавшись, можно было уловить тихий напев колыбельной песни и сонное воркотание младенца. Очнулся, мелькнуло у неё в голове, это хорошо…
Арэнк сидел рядом, склонившись над Аламедой так близко, что его длинные жёсткие волосы касались её обнажённых ног, выглядывающих из боковых разрезов платья.
– Настоящей колдуньей мне уже не стать, – тихо ответила Аламеда, опасливо глядя на мужчину. – Меня учила шаманка нашего племени, но не успела передать всех знаний. Почерпнуть их мне больше не у кого, – она подтянулась на руках чуть повыше и слегка отстранилась. От столь близкого присутствия Арэнка у неё занялся дух.
– Она погибла в Большой Воде? – спросил он, но, впрочем, отсел, устроившись прямо на земле, напротив Аламеды. – Прости, наверное, глупый вопрос, что ещё могло с ней стать… Большая Вода у всех нас забрала родных и соплеменников…
Аламеда молча кивнула. Пусть думает так. Погибла, конечно, не старая Ваби, а она сама, но об этом разве расскажешь? Вряд ли кому-то захочется говорить с мёртвой.
– Это хорошо, что ты колдунья, – сказал Арэнк, и на его лице не мелькнуло ни тени насмешки. – Лакос оттого и погибает, что здесь больше не осталось говорящих с духами. Ты сможешь убедить силы природы помочь нам.
Аламеда с сожалением покачала головой.
– Здесь и духов не осталось. Кроме Мокруна, мне не с кем говорить. Он стережёт это место, словно паук, раскинувший сеть в заброшенной всеми хижине, и собирает попавшие в неё людские страхи. Сам знаешь, как все трепещут от одного его вида – а он и рад. Мокрун не добр и не зол. Он позволил тебе рубить деревья, потому что знал – на звуки топора придут ещё люди. Теперь его сны наполнены вожделенными человеческими кошмарами. Удивляюсь, что он согласился помочь сегодня. Это не моя заслуга – я просто попросила. Других духов здесь нет, они давно покинули Лакос, – с этими словами Аламеда поднялась на ноги. Голова закружилась, и её снова повело. Арэнк тут же вскочил ей на помощь.
– Но ведь ты говоришь с кем-то время от времени, все слышат, – сказал он, поддерживая её за локоть и цепляясь взглядом за её взгляд.
Отведя глаза, Аламеда высвободила руку и вдруг заметила из дальней тёмной хижины чей-то колючий, устремлённый на неё взор. Там жила Муна…
– Прости, мне нужно к воде, чтобы восстановить силы после колдовства.
– Я доведу тебя, ты еле держишься на ногах.
– Нет, не стоит. Теперь мне лучше. Не ходи за мной, – в спешке проговорила Аламеда и, обдав Арэнка ветром волос, побежала к лесному озеру.
Голубая чаша – так называли его люди из-за небесного цвета прозрачной воды. Ночью оно, как и всё остальное, погружалось в мрак, только два белых осколка лежали на неподвижной чёрной глади, и сотни ярких брызг поменьше подрагивали вокруг.
Аламеда скинула с себя платье и вошла по пояс в озеро. Как хорошо, что ночью в нём не видно собственного отражения. Прохладная вода приятно льнула к коже, лёгкая дымка обволакивала тело белёсым саваном. В звонкой тишине ночные звуки приобретали удивительную отчётливость. Аламеда распростерла руки по невозмутимой глади и неподвижно стояла с закрытыми глазами, давая силе воды и лунного света напитать свои ослабевшие после колдовства тело и душу. Затем она несколько раз окунулась с головой и вынырнула, откинув назад волосы. Отжимая их Аламеда краем глаза заметила, что кто-то наблюдает за ней с берега и тут же погрузилась по плечи в воду.
Из-за дерева колыхнулись на лёгком ветру длинные жёсткие волосы. Арэнк… Её всю обдало жаркой волной необъяснимых чувств, она боялась давать им определение. Когда-то точно так же украдкой смотрел на неё Роутег, и ей это нравилось, а теперь Аламеда стеснялась своей наготы, несмотря на то что от Лиз ей досталось не менее красивое и стройное тело, чем было у неё прежде. Пытаясь справиться с потоком сбивчивых мыслей, она поплыла навстречу лунам, словно юркая рыбка, уходящая от преследования рыбака, а когда вернулась, за деревом никого уже не было. Аламеда поспешно вышла из озера и накинула платье.
Сама не зная почему, она боялась Арэнка и старалась избегать его. Каждый раз, когда он появлялся в поле зрения, она ловила на себе его открытый изучающий взгляд. Аламеда понимала, что нравится ему. С первого дня, как она ступила на эту землю, он выделял её среди других. Присутствие Арэнка зарождало в её душе смятение. Одного его взгляда хватало для того, чтобы она на миг забыла о своей главной цели – о мести за Роутэга. И это пугало её. Она опасалась не только его, но и саму себя: ударов собственно сердца при звуках шероховатого голоса, неясного трепета в груди. Аламеда отдала бы всё на свете, лишь бы на его месте оказался Роутег, но тот был мёртв, а она зачем-то продолжала жить в ненавистном теле… Не для того ли, чтобы отомстить? Только вот Роутэг боготворил настоящую Аламеду – дикую, чёрную, быструю, точно пантера, тогда как Арэнк заинтересовался лишь необычной внешностью, доставшаяся ей от Лиз. Поцелованными солнцем волосами и кожей цвета облаков… Так он сам говорил… Арэнк не знает, какой она была раньше и какой остаётся в душе, и не сможет узнать.
Аламеда сидела на берегу, распутывая пальцами мокрые волосы и слушая ночь. Ей нравилось оставаться наедине с самой собой – с той прежней Аламедой, которая жила в её сердце. Внезапно она ощутила чью-то неосязаемую близость, и в тот же миг что-то холодное и противное коснулось её ступни – она одёрнула ногу. Склизкая масса растекалась по прибрежным камням, вздуваясь посередине, как огромный пузырь. Из него на Аламеду взглянули чёрные неживые глаза.
– Мокрун, – прошептала она, и благоговейный страх пробежал по всему телу, сперев горло и заставив онеметь кончики пальцев, но тут же пропал, словно оттуда ушёл в землю. Она знала, что не нужно бояться, и заговорила с ним, пытаясь без содрогания выдержать направленный на неё нечеловеческий взгляд: – Я не ожидала увидеть тебя в озере, Мокрун – дух топей. Думала, болота – твои владения.
Внезапно под бусинами глаз образовалась воронкообразная щель. Тёмная и манящая своей чернотой, как сама неизвестность.
– Вода… – донеслись оттуда глухие звуки, – вода – мои владения, говорящая с духами… Вся вода…
– Ну конечно же, – догадалась Аламеда, – ты можешь жить везде, где есть вода… Спасибо тебе, мокрун, что услышал мою просьбу и спас ребёнка от смерти.
– Не благодари, – проклокотало бесформенное создание откуда-то из глубины чёрной бесконечности. – Твоя просьба нарушила Равновесие… Мне придётся восстановить его… Расплата близка… – говорящая воронка затянулась. Скользкая масса сползла в воду, растеклась по ней жирным пятном и исчезла.
– Расплата? – ужаснулась колдунья.
* * *
Следующей ночью людей разбудила чудовищная буря, какой они никогда не видали прежде. На лес обрушился ливень невиданной силы. Ветвистые молнии, словно ночные кошмары, заглядывали в окна хижин. Чудовищное громовое эхо сотрясало весь холм. Трещали и валились старые деревья, а молодые – гнулись к земле, грозясь вот-вот переломиться пополам. Окружающий поселение лес с трудом сдерживал натиск бури. Ветер гонял по воздуху одежду, что сушилась на тростниковых верёвках, да остатки растопки с кострища, рвал в клочья подготовленные к шитью полосы древесной коры. Весь мир превратился в сплошной водный саван, стягивающийся вокруг несчастных людей. Они жались внутри своих хижин, боясь, что очередной порыв ветра целиком сорвёт тростниковые крыши, с которых и так уже сочились на пол тяжёлые капли. И хорошо ещё, что, строя жилища, догадались мешать глину с рогозом – так быстро выходили крепкие и устойчивые стены, которые теперь хоть как-то сдерживали натиск бури.
Лони сидел в углу хижины, укрывшись одеялом по самые уши и блестящими немигающими глазами наблюдал в щель между ставень за тем, что творилось снаружи.
– Не выдержат мостки, – проронила Нита, хмуро ковыряя ножом земляной пол, – и судно не выдержит. Недостаточно закреплены подпорки, не пропитаны смолой щели… Нет, не устоит…
– Столько работы – и всё задаром, – с досадой выкрикнул мальчуган из своего угла.
Аламеда исподлобья глянула на них и удручённо кивнула:
– Не выдержит…
Она пыталась развести в ямке огонь, чтобы чуть согреться и не думать о той расплате за жизнь ребёнка, которую приготовил племени хитрый Мокрун… Он всего-навсего не хотел, чтобы люди когда-нибудь ушли из его чащи. Откуда ему будет черпать свои сладкие ночные кошмары? Спасительную лодку за жизнь ребёнка – умный обмен.
– Нита, Нита! – вдруг послышался крик снаружи, и в дверь заколотили.
– Муна, ты? – вскочила та и поспешила пустить на порог сестру. Её буквально зашвырнуло в проход вместе с потоком воды.
– С нашей хижины крышу сорвало. Иоки и Кея убежали к соседям, а я подумала, у меня же есть сестра, так ведь? – Муна метнула взгляд на Аламеду и сняла с себя платье, насквозь промокшее за время короткой перебежки. – Отвернись заморыш, – засмеялась она, увидев, как вытаращился на неё Лони. – Нита, дай мне что из сухого.
Аламеда смутилась, как и мальчишка, стараясь не смотреть на изящное мускулистое тело, напоминающее статуэтку древней богини, которые мастерили в её племени из ценных пород тёмного дерева.
– Ну и ненастье. Никак твои духи гневаются, а, колдунья? – бросила Муна, одевшись, и присела возле занявшегося огня, чтобы высушить волосы. – Бедный Арэнк. Если судно не уцелеет, ему тяжело будет перенести удар. Всем нам, но ему в особенности, он всю душу вложил в эту лодку. Столько думал, столько вынашивал план постройки, сколько трудился, не покладая рук…
Аламеда внутренне вздрогнула от её слов, невольно чувствуя свою ответственность. Опять пыталась изменить судьбу, захотела спасти ребёнка, и вот, пожалуйста: нарушила Равновесие – и пришла расплата.
– Судно не уцелеет, – сказала Нита вздохнув, – посмотри, как ветрище беснуется. – Каркас недостаточно укреплён, нечего и надеяться.
Муна беспокойно глянула на сестру и понурила голову. Все четверо так и сидели молча, каждый в своих тревогах, и слушали звуки нарастающей бури. Свирепый рокот, словно рык гигантского хищника, накатил издалека и забрался в уши, въелся под покрывшуюся мурашками кожу. Застонал ветер. По небу хлестнуло молнией Загорелось, словно факел, дерево, но тут же погасло от неудержимого потока воды.
Вдруг снаружи послышались крики: «Нет, Арэнк, не ходи!», «Стой, пережди ярость бури!», «Арэнк, глупо рисковать жизнью, стихия поглотит тебя!»
Муна вскочила и бросилась к двери.
– Да он спятил, – прошептала она, закрываясь рукой от дождя, врывающегося в хижину, – его нужно остановить.
– Идти к воде слишком опасно, – согласилась Нита, подскочив к ней, – один он всё равно не справится, а другие не пойдут.
Лони и Аламеда тоже в тревоге выглянули наружу. Арэнк схватил два мотка верёвки, топор и, с трудом сопротивляясь воде и ветру, пошёл к спуску. Его могучая фигура казалась песчинкой на фоне разбушевавшейся стихии, которую, однако, она, как ни старалась, не могла смести со своей дороги.
Муна бросилась за ним, совсем забыв, что едва переоделась.
– Не ходи, Арэнк, – кричала она, пытаясь пересилить вой бури, но порыв водяного ветра отбросил её назад и вжал в стену хижины.
– Арэнк! – вопила Муна, чуть не плача, присоединяясь к мужским голосам, которые призывали лесоруба одуматься, но тот не ответил. Тогда она развернулась и бросилась на Аламеду: – Что ты стоишь? Останови его, он погибнет!
– Я? – опешила Аламеда.
– Да ты! – огрызнулась Муна. – Тебя он послушает!
– Арэнк! – высунувшись из хижины, крикнула Аламеда. Он наконец обернулся. – Не ходи, судно либо уцелеет, либо его уже разнесло в щепки, ты ничего не сможешь изменить.
– Она права, Арэнк, – кричали мужчины, укрываясь от воды и ветра за полураскрытыми дверями, – не ходи, себе дороже!
Но, Арэнк только упрямо мотнул головой и пошёл напролом через стихию.
Нита насилу завела сестру в хижину. Та билась в слезах и рвалась наружу, чтобы остановить Арэнка.
– Он погибнет! Погибнет, понимаешь! – повторяла она. – Большая Вода унесёт его!
– Если ненастье сломит такого крепкого мужчину, то тебя и подавно, – процедила Нита, загораживая собой дверь. – Ты ничем ему не поможешь. Будем надеяться, что Арэнк вернётся. Он сильный, он выстоит… Только вот судно вряд ли спасти…
Аламеда смотрела со скованным сердцем на слёзы Муны, на её горе. О Духи, она же любит его, отчаянно любит. Готова отдать себя на растерзание стихии, лишь бы спасти Арэнка. «А я? Что я чувствую?»– спрашивала Аламеда и не находила ответа. С потерей Роутэга ничто теперь не могло ранить её разбитое сердце сильнее, чем в тот злополучный день…
Буря неистовствовала всю ночь и только к рассвету начала униматься. Люди выходили из своих укрытий, в растерянности взирая на остатки пиршества ошалелой стихии. На месте двух из десяти хижин не набралось бы и горстки щепок – лишь жалкие обломки глиняных стен торчали из земли, словно разбитые зубы. Остальные жилища заметно покосились, где-то недоставало крыши. Почва покрылась обрывками человеческих трудов, обломками надежд их маленьких жизней. Посреди разорённого ненастьем поселения неподвижно сидел на срубленном пне старый Яс. Его тяжёлый взгляд выражал всю полуторавековую усталость, что давила ему на плечи.
Арэнк так и не возвращался. С самым нехорошим предчувствием люди потянулись, через осунувшийся и ободранный лес, к спуску. Только старейшина так и остался там, где был.
Вода топей сильно поднялась, подступив к самому подножию холма. Арэнк сидел на обломках мостков и, запустив руку в спутанные ветром волосы, неподвижно смотрел на разбросанные меж водного леса куски бывшей лодки. Буря швыряла её с одного мангра на другой, как разъярённый хищник мотает зубами свою добычу, усеивая всё вокруг кровавыми останками.
Муна тихо вскрикнула, глаза её блестели от влаги. Аламеда смотрела на неё и понимала – то слёзы радости. Арэнк жив, только это интересовало её. Пусть разобьётся хоть сотня лодок – главное, чтобы он был цел и невредим. Аламеда снова почувствовала себя лишней в чужом мире, среди чужих людей. Муна любит Арэнка, и он достоин этой любви.
Племя спустилось с холма. Вид разбитой лодки потряс всех, но никто не посмел подойти к Арэнку, а он так и сидел, не оборачиваясь, словно не замечая их присутствия.
– Где ты была, Аламеда? Почему не остановила гнев духов? – проговорила Калу́.
– Да, почему? – вторили ей в толпе.
– Сто двадцать лун работы – и всё впустую, – добавил третий голос. Среди людей поднялся ропот.
Аламеда обернулась, едва сдерживая досаду и отыскивая взглядом говорящих, но встретилась глазами с Найрой. В этот раз та молчала, прижимая к груди улыбающегося младенца. Она сама догадалась, какую цену заплатило племя за жизнь её сына, и теперь прочла подтверждение по лицу Аламеды. Кажется, понял всё и Арэнк.
– Оставьте меня, – сказал он, обернувшись, – идите приводить в порядок свои дома. Я скоро вернусь, и мы вместе отстроим разрушенное, – от одного его слова все замолчали и потянулись вверх по холму.
– Аламеда, – вдруг позвал Арэнк, и этот голос остановил её, точно накинутый на шею аркан.
Она шла против поднимающейся по склону толпы, будто ведомая устремленными на неё светло-карими, с зелёными крапинками глазами. Она чувствовала на себе десятки взглядов, и один из них обжигал огнём ревности.
Аламеда зашла в воду и, ловко вскарабкавшись по деревянным обломкам, села возле Арэнка.
– Скажи, Аламеда, ты веришь в Водные Врата? Только честно, да или нет, – он пристально посмотрел на неё, не давая возможности отвести взгляд и положил свою руку на её.
Тепло прикосновения растеклось по всему телу, сердце предательски стукнуло, но спину прожигал полный боли и горечи взгляд Муны. Аламеда, не оборачиваясь, чувствовала, что та смотрит на них.
– Наверное, тебе сейчас лучше отоспаться, – сказала она, высвобождая руку, – ты за всю ночь не сомкнул глаз…
– Просто ответить на мой вопрос, – перебил он, снова завладев её ладонью, – не убегай, как всегда.
– Не знаю, но думаю, ты их найдёшь, – сказала Аламеда искренне. Она никогда не задумывалась над этим, потому что ей был известен более надёжный способ, чтобы выбраться из Лакоса в свой прежний мир, другие её не интересовали.
– Это ведь Мокрун наслал бурю? Ты сама говорила, он не добр и не зол, просто захотел свою плату…
– Да, – кивнула Аламеда и подняла на Арэнка виноватый взгляд.
– Ты поступила правильно, – сказал он невозмутимо, – жизнь ребёнка важнее лодки… Мы построим другую…
– Я пойду, помогу Ните, – проговорил Аламеда поднимаясь, он кивнул.
Взобравшись по склону, она побежала по лесу, обогнув поселение, и дальше, вдоль озера. Только на противоположном берегу, где добывали нефрит, она наконец упала в мягкую поросль папоротника и ударилась в слёзы. Аламеда плакала навзрыд, потому что ничего не могла с собой поделать, не смела сопротивляться Арэнку, его настойчивому взгляду, его голосу, который закрадывался ей в душу и обладал непонятной властью над ней. Даже страдания Муны не могли заставить её отказать ему. Но разве имеют право мёртвые испытывать чувства и красть любовь у живых? Ведь Муна же любит Арэнка, любит и страдает, Аламеда это видела. Но что с того? – отвечал ей голос собственного разбитого сердца. Разве была та когда-нибудь добра к ней, разве встала хоть однажды на её сторону? Нет, Муна – ей даже не подруга. Всем приходится что-то терять. У Аламеды тоже однажды украли любовь – такова жизнь. Но только она начинала думать об этом, как мысли снова возвращались к Роутегу. Она опять вспоминала его взгляд и голос, их общие мечты и прикосновения украдкой. Только он заставлял по-настоящему пылать её сердце. Снова Аламеда чувствовала, что предаёт их любовь, и на душе становилось невыносимо горько. Она металась, начиная сомневаться в собственной цели.
