Текст книги "Тайна двух лун (СИ)"
Автор книги: Ксения Грациани
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)
3. Артур Ланнэ
Стрелки на часах застыли острым углом в тридцать градусов: короткая – на одиннадцати, длинная – на двенадцати. 11.00. Её время. Время Лиз. Я достал из стола папку с её фамилией, ещё раз подточил и без того острый карандаш, долил в кувшин воды, хотя её там и так было предостаточно, смахнул пылинку с подлокотника кресла… Одним словом, я готовился к встрече с Лиз, я ждал её. Понимаю, со стороны моё поведение выглядело глупым и непрофессиональным, но я ничего не мог с собой поделать. Она не шла у меня из головы. Я радовался, шутил с персоналом, насвистывал песни, когда Лиз чувствовала себя хорошо. И заболевал в душе, огрызался на всех, отчитывал без причины медсестёр, когда заболевала она.
Из коридора послышались шаги, ещё далёкие, едва уловимые, но я точно знал – это её шаги. Они стремительно приближались – значит, Лиз чувствует себя хорошо. Короткий стук в дверь – и в проёме показалось её красивое, правда немного бледное лицо.
– Можно к вам, доктор Ланнэ?
«Артур, называй меня просто Артур», – так и хотелось сказать мне, но, разумеется, я ответил дежурное «Конечно, Лиз, я тебя жду».
Она села в кресло напротив меня и улыбнулась. Как много я мог бы отдать, чтобы видеть эту улыбку каждый день. Ещё вчера нам пришлось проводить сеанс в палате, потому что Лиз не смогла подняться с постели после очередного приступа, а сегодня как рукой сняло.
– Как ты себя чувствуешь?
– Теперь хорошо, – ответила она, – никаких снов и галлюцинаций. Ни болот, ни трясин, ни пугающих двойников. Но вчера… вы сами видели…
– Зато позавчера, и поза-позавчера, и весь прошлый месяц приступов тоже не было, а значит, мы на верном пути к выздоровлению, – сказал я, и мне очень хотелось не ошибиться.
– Надеюсь, вы правы, но так было и раньше, – вздохнула Лиз, опустив ресницы, – и вчера мне опять снился тот же сон… Вижу себя, а глаза не мои – чужие. Чёрные, пронзительные, красивые, но во взгляде боль и смертельная ненависть… Страшно… даже жить не хочется, – она подняла глаза, и в лице мелькнула тревога. – Скажите честно, доктор… Я знаю, вы всё пытаетесь меня ободрить, но будьте откровенны, что у вас написано обо мне там, в вашей папке. Какой-нибудь страшный диагноз? Вы думаете, это неизлечимо?
– Почему ты так считаешь? – я изо всех сил попытался сделать своё лицо непроницаемым.
– Ну, я же вижу, как все сочувственно на меня смотрят. Врачи, медсёстры… Мол, такая молодая – и такой ужасный недуг.
– А я вижу прекрасную юную леди, которой с каждым днём становится всё лучше и лучше, – я улыбнулся Лиз самой широкой и искренней улыбкой, какую сумел ей подарить. – Не будем торопиться с диагнозами, мы только в начале пути, и, скажу тебе честно, у меня нет никаких оснований думать о чём-то неизлечимом.
Разумеется, я не мог и не хотел рассказывать ей всю правду, просто потому что, на мой взгляд, правдой она не являлась. Страшный диагноз в папке действительно был, но ставил его не я. Им наградили Лиз некоторые из моих американских коллег. К сожалению, заведующий клиники «Голубой Лес» и мой непосредственный начальник, доктор Арольд, был с ними согласен. Диагноз шизофрения, кричащий из карточки Лиз своей пугающей беспощадностью, я не разделял, но пока что не мог предложить главному врачу взамен ничего более убедительного.
На мой взгляд, речь шла о некоем психосоматическом расстройстве. То есть о психическом расстройстве, которое проявлялось и на физиологическом уровне. Лиз беспокоили не только сны и видения – после них её, как правило, мучили боли во всём теле, сопровождающиеся сильнейшей слабостью. Она могла провести в постели целый день, не в силах даже подняться. Симптомы проходили сами собой довольно быстро, но вновь возвращались после приступов. К сожалению, эти наблюдения пока не позволяли поставить точный диагноз. Мне ещё только предстояло определить природу снов и видений моей пациентки, а также выяснить механизм возникновения физической реакции на них организма.
Лиз помнила свои сны лишь частично и могла передать только общее ощущение и обстановку, но никогда не запоминала каких либо конкретных событий. Понять же что-то по её бредовому бормотанию во время приступов было практически невозможно. В ходе наших бесед она со скрупулёзной тщательностью пыталась вспомнить каждую привидевшуюся ей деталь, но всякий раз вырисовывалась примерно одна и та же картина.
Вот и теперь, сидя в кресле напротив меня, Лиз описывала вчерашнее видение, практически слово в слово, как и предыдущие.
– Кругом вода, – сказала Лиз, – гниющая болотная жижа. Пахнет сыростью и плесенью. Я вижу себя, ступающую босыми ногами по затопленной, размытой земле, по скользким кочкам, которые едва выглядывают на поверхность. – Лиз встала и для наглядности принялась показывать на лежащем под её ногами ковре, как она осторожно перескакивает с кочки на кочку. – Я боюсь провалиться, боюсь, что следующий клочок суши – последний и дальше идти будет некуда. Мне видно себя со спины, и это очень странное чувство, доктор. Знать, что вот она Я, наблюдающая сама за собой, а там другая Я, ступающая по болоту… И вдруг та другая оборачивается и… я смотрю сама на себя! Как в зеркало. Словно своё отражение вижу: лицо, волосы, фигура, – точная копия. Но вот глаза – не мои. Я никогда не видела таких прекрасных глаз. Тёмно-карие, глубокие, а по форме – как миндальный орех. Но они ненавидят меня. Смотрят так, будто готовы убить. Аж мороз по коже. Аж хочется крикнуть, но язык прилип к нёбу – не проронить ни звука. И вот другая Я говорит мне что-то… – Лиз усердно нахмурила лоб, пытаясь вспомнить, – что-то бормочет и шепчет. Знаете, доктор, как бабки-знахарки произносят свой наговор. Бу-бу-бу, ш-ш-ш… Но я ничего не могу разобрать, ни слова.
– Да, понимаю, о чём ты, – я одобрительно кивнул, внося небольшие пометки в свои записи.
Невнятное бормотание двойника, о котором говорила Лиз, я и сам не раз слышал из её уст, наблюдая за ней во время приступов. Мне даже думалось, что она непроизвольно впадает в патологический транс – нередкое явление при таких психических недугах, как истерия или шизофрения. Но не всё было так просто…
Я не мог утверждать, что являюсь лучшим экспертом в области подобных расстройств – слишком невелик был мой опыт, – но одно я понимал точно: болезнь Лиз разительно отличалась от всех виденных мною ранее разновидностей шизофрении. Лиз была слишком, и повторюсь, слишком нормальной в отличное от приступов время. А порой, когда у неё случались длинные периоды ремиссии, я начинал сомневаться, зачем мы вообще держим совершенно здорового человека в стенах нашей клиники. В такие дни она часами пропадала в библиотеке и затем спешила обсудить со мной прочтенную книгу или статью. Лиз прибегала ко мне в кабинет с привезённой из Штатов гитарой и пела как классические романсы, так и модные студенческие песенки. Она курила тайком с привратником и сплетничала с санитарками. А однажды, в один из морозных дней, она просто сбежала через окно и пошла кататься с горки. Клянусь, если бы я знал заранее, то с удовольствием составил бы ей компанию. Одним словом, Лиз была нормальной двадцатитрёхлетней девушкой, глядя на которую, у меня язык не поворачивался сказать, что она психически нездорова.
Доктор Арольд, в отличие от меня, существующий диагноз под сомнение не ставил. Более того, являясь сторонником так называемого лечения сном, он прописал Лиз убойную дозу барбитуратов, которые, на мой взгляд, в её случае были не только бесполезны, но могли вызвать целый букет серьёзных побочных расстройств.
К сожалению, у меня не хватало достаточных доводов, чтобы убедить Арольда отменить препарат. Тогда я только-только получил постоянное место врача в этой престижной клинике. Её владелец, международное светило психиатрии, знаменитый Шварц-Гаус, с недавних пор не практиковал, полностью переключившись на преподавание и написание научных статей. Он искал «новую кровь» – молодых и перспективных специалистов – и нашёл меня. Я в то время много стажировался в клиниках по всей Европе и активно писал и публиковал работы, посвящённые теоретической психиатрии. Видимо, прочитав их, Шварц-Гаус и разглядел во мне то, что искал.
Мне выделили собственный кабинет в лечебном корпусе и скромную квартиру в одном из служебных зданий клиники, состоящую из двух просторных комнат: спальни и гостиной. О большем я и мечтать не мог.
Профессор пожелал, чтобы я занялся иностранными пациентами. Подопечных у меня было немного: одна испанская вдова, страдающая от невроза, известный немецкий художник с тем же диагнозом, сын английских аристократов, проходящий курс лечения от алкоголизма, и две француженки с истерией. Лиз же была для меня гораздо больше, чем просто пациентка…
Но всё же за главного в клинике оставался старый Арольд. Он, в отличие от Шварц-Гауса, таланта во мне не разглядел. Воспринимал меня не более, чем практиканта, и считал своим долгом взять надо мной шефство. Я же расценивал его как специалиста, безусловно, большого, но не блестящего и, пожалуй, слишком уж закостенелого. Удивляюсь, что было общего у него с мировым светилом Шварц-Гаусом и с прогрессивными взглядами того на психиатрию. Видимо, двоих врачей связывала только юношеская дружба и совместные деньги, вложенные в открытие клиники. Арольд, в отличие от своего коллеги, был слишком консервативен. Он собирался пичкать Лиз небезопасными седативными лекарствами, а я, как и Шварц-Гаус, являлся сторонником психоанализа, потому что твёрдо верил – психические расстройства не следует лечить по шаблону.
Тем не менее, я решил с Арольдом не спорить, но, на правах лечащего врача, оставил за собой возможность выбора дозировки назначенного Лиз препарата, сведя её к минимальной. Разумеется, заведующему клиникой знать об этом было незачем.
Первым делом я собирался выяснить, что же послужило толчком к началу болезни. Ещё перед тем, как привести дочь в Швейцарию, Бен Родрик утверждал в своих письмах, что сны и редкие галлюцинации стали беспокоить её два года назад. Однако, когда мы встретились, он почему-то сообщил, что болезнь Лиз тянется вот уже три года. Я указал ему на эту неточность, и он совершенно потерялся, совсем как человек, пойманный на лжи. На помощь мужу тут же подоспела миссис Родрик, сказав, что дать точное время начала болезни они не могут, потому как Лиз сперва ничего им не говорила. На мой вопрос, происходило ли в тот период что-нибудь значимое, что могло послужить толчком для начала болезни, Бен Родрик вновь бубнил какой-то вздор, а его жена решительно заявляла, что ничего такого значимого не происходило, что Лиз, возможно, была слишком загружена в колледже, или, кто её знает, влюбилась в кого-то безответно, но не более. Никаких болот девочка отродясь не видела и уж совершенно точно босиком по ним не гуляла.
Существенных оснований им не верить вроде и не было, но всё же во мне поселилось стойкое чувство, что родители Лиз врут. Я поделился с Арольдом своими сомнениями, но он ответил мне безапелляционно: «Доктор Ланнэ, отец девушки – священник. В чём, собственно, вы его подозреваете? Не стройте из себя детектива, а займитесь лучше пациенткой».
Сама Лиз пыталась всячески мне содействовать, но совершенно искренне утверждала, что толком не знает, с чего именно всё началось. Самым простым способом заставить её вспомнить прошлое был гипноз. Я овладел им в совершенстве во время длительной стажировки в одной австрийской клинике, но проводить с Лиз сеансы гипнотерапии Арольд мне категорически запретил, мотивируя это тем, что погружение в транс могло бы спровоцировать у моей пациентки ухудшение. Я был с ним совершенно не согласен. Покопавшись в воспоминаниях Лиз, мы бы выяснили природу её видений и знали бы, в каком направлении вести дальнейшую работу, но Арольд оказался непреклонен. Он обвинил меня в безалаберности, и я даже усомнился в правильности моих идей и на время отказался от них.
Решение приняла сама Лиз. Как-то вечером, едва отойдя от очередного приступа, она настойчиво постучала в дверь моего кабинета.
– Загипнотизируйте меня, – сказала она сходу. – Вы это умеете, я слышала, как медсёстры говорили.
Я попытался возразить, но она не дала мне произнести и слова.
– Знаю, мой отец против, но я хочу выяснить правду.
– Твой отец? – оторопел я. – А причём здесь он?
– Я слышала, как они с доктором Арольдом обсуждали моё лечение, и оба сошлись на том, что гипноз мог бы мне навредить. Но хуже, чем теперь, вряд ли будет. Загипнотизируйте меня, я настаиваю.
Я стиснул зубы. Интересно, что они там ещё обсуждали без моего ведома. Арольд мог бы и меня пригласить на эту беседу, я как-никак лечащий врач Лиз.
– Доктор Арольд отчасти прав, – подавив вспышку гнева, сказал я, – гипноз может навредить при тяжёлых формах психических расстройств, но, на мой взгляд, это не твой случай. Однако, – поспешил добавить я, увидев, как она загорелась, – я не могу нарушить предписания главного врача.
– Мы никому не скажем, – шепнула Лиз, в глазах читалась мольба. – Пообещайте, что вылечите меня, доктор Ланнэ.
– Даю тебе слово, Лиз, я сделаю для этого всё, что мне под силу, но с гипнозом нам придётся повременить, – сказал я, однако ровно через месяц, воспользовавшись отъездом Арольда на конференцию в Вене, я всё же отважился нарушить запрет и устроил моей пациентке сеанс гипнотерапии.
4. Гипноз
Было утро. С утёса, где мы с Лиз расположились, открывался вид на долину Эндельберг, поделённую надвое голубой лентой реки. Пришла весна. Растаявший снег спускался с гор юркими ручьями и наполнял стремительный поток. Склоны реки были усыпаны проснувшимися после долгой зимы горными деревушками.
Лиз принесла с собой гитару и теперь, откинувшись на спинку плетёного кресла, наигрывала Этюд № 5 Мауро Джулиани**. Полосатые тени от повислых ветвей соседней лиственницы колыхались на её сосредоточенном лице и грациозной шее и подчёркивали изящную линию ключиц. Лиз так старалась правильно проиграть пассаж, словно от этого зависело что-то очень важное. Она сбивалась и начинала заново, усердно перебирая пальчиками упругие струны. Шум реки внизу вторил тревожным аккордам. Переклики беркута вплетались в быструю мелодию звонким клёкотом. Лиз спешила. Спешила проиграть пассаж. Спешила жить. И этим утром, как никогда, я видел её готовность к новой жизни.
Арольд отбыл на конференцию на рассвете, а ещё через полчаса, не дожидаясь одиннадцати, ко мне заглянула Лиз и заговорщически шепнула:
– Доктор Ланнэ, давайте пройдёмся.
Вряд ли бы нам подвернулся более выгодный случай: надзиратель отсутствовал, а Лиз находилась в стадии ремиссии вот уже три недели.
С наступлением весны мы нередко гуляли с ней по лесу. Я всё чаще предпочитал проводить беседы с моими пациентами на свежем воздухе, нежели в закрытом помещении, и вскоре нашёл подходящее место, тихое и уединённое, на вершине утёса. Два плетёных кресла и столик заменяли мне привычную обстановку кабинета. Мои подопечные оценили эту придумку – здесь, в лесу, они переставали чувствовать себя пациентами и раскрывались куда больше.
Однако доктор Арольд лишь скептически приподнял бровь, когда я забирал старую садовую мебель с чердака клиники и объяснял ему, для чего она мне понадобилась. «И чему только нынче учат в университетах?» – проворчал он в ответ на мои разъяснения. Но что мне до него? Меня больше волновало мнение моих пациентов и, в особенности, Лиз. Она пришла в полный восторг, когда я впервые показал ей мой новый импровизированный кабинет под сенью деревьев. Теперь она всегда хотела проводить сеансы психоанализа исключительно на свежем воздухе.
– Доктор, вам кто-нибудь говорил, что вы похожи на Джэка Лондона? – вдруг сказала Лиз, отложив гитару.
– Правда? – удивился я, пытаясь воссоздать в памяти физиономию американского писателя, и понял, что, прочтя столько его книг, не имею понятия, как он выглядит.
– Да. У вас такой же открытый взгляд и волевой подбородок, – ответила она совершенно серьёзно.
– Никогда бы не подумал, что моему подбородку можно дать такое определение. Я бы назвал его просто выступающим, – засмеялся я, хотя, не скрою, мне было лестно получить комплемент от Лиз.
– Нет-нет, он волевой. А в сочетании с выдающимися скулами свидетельствует о решительности и мужественности, – добавила она.
Слова Лиз были для меня как нежные прикосновения её пальцев к моему лицу. Ей нравится мой взгляд, подбородок и скулы. Она считает меня мужественным – а это уже что-то! Я был чуть ли не на седьмом небе от счастья. Однако мне не стоило большого труда, чтобы догадаться о том, что, переключив разговор на меня, Лиз пытается скрыть волнение перед предстоящим сеансом гипноза. Волновался и я. Из головы никак не шли слова Арольда о неблагоприятных последствиях гипнотерапии.
Меж тем Лиз села поудобнее, поправила плед на спинке кресла и, глубоко вздохнув, сказала:
– Я готова, можете начинать.
– Мне хотелось бы ещё раз напомнить… – кашлянул я.
– Знаю, – перебила Лиз, – вы уже говорили, доктор. Риск приступа минимален, но он есть. Ну и пусть. Одним приступом больше, одним меньше… Гораздо важнее понять, что со мной происходит.
Несомненно, готовность Лиз к терапии и, в целом, её желание выздороветь, увеличивали шансы на успех. Согласие пациента и его участие фундаментальны при использовании гипноза. Однако меня не покидало предчувствие, что этот сеанс пробудит какие-то тайны из прошлого Лиз, которые, возможно, стоило бы оставить спящими. Но без этих воспоминаний мы не смогли бы выяснить причину её болезни, а значит, риск был оправдан.
Лиз говорила, что поначалу ей снились одни только сны, а приступы пришли позже. Два или три года назад – она точно не помнила. Тогда сновидения были редки, и Лиз не придавала им значения, а утреннее недомогание списывала на приступы мигрени из-за перепадов погоды. Однако я был уверен: два или три года назад с Лиз что-то произошло, а Бен и Джоан Родрик упорно скрывали это от меня и от неё самой. Но вместе с тем оно никуда не делось из головы Лиз, а было запрятано сознанием в самые потаённые уголки её памяти. Сеанс гипноза помог бы вытащить прошлые события на поверхность и рассмотреть их вблизи. Основная трудность заключалась лишь в том, что у меня на руках не было ни одного факта, от которого я бы мог оттолкнуться при погружении Лиз в глубокий транс. Как вернуть её в прошлое, если я не знал, в какую именно точку мы должны возвратиться? Мне оставалось только предполагать, что Лиз всё-таки побывала много лет назад на каких-то болотах, которые теперь грезятся ей в неотступных видениях. От этого и пришлось исходить, хотя я знал, что придётся действовать интуитивно, чтобы привести Лиз в место из её видений.
Я долго готовился к этому сеансу, даже не будучи уверенным в том, что он состоится. Мои постоянные наблюдения за Лиз теперь позволяли читать её, как открытую книгу. Я знал каждый её жест, угадывал по мимике мысли. Не то чтобы я делал это исключительно в целях лечения – мне нравилось изучать её. Она и сама не сопротивлялась, а, наоборот, с воодушевлением раскрывалась передо мной. И теперь эти наблюдения были исключительно важны для предстоящей работы. Я вкратце объяснил Лиз мои дальнейшие действия.
– А где же ваши часы на длинной цепочке? – спросила она, видя, что кроме блокнота, у меня в руках ничего нет. – Разве вы не будете раскачивать их передо мной, чтобы я заснула?
– Я могу раскачивать перед тобой хоть эту ветку, – сказал я, улыбнувшись, и Лиз улыбнулась мне в ответ. – В гипнозе важно фокусирование взгляда, а объект не имеет никакого значения. Часов я с собой не взял, но ты можешь сама выбрать то, на что тебе нравится смотреть.
– Ветка вполне подойдёт, она мягкая и лучисто-зелёная, – сказала Лиз коснувшись подрагивающей от лёгкого ветерка ветви лиственницы.
– Тогда начнём, – кивнул я, мысленно подготавливая и себя самого.
Шум реки и леса настраивали на нужный лад, тени деревьев смягчали дневной свет и сглаживали контрасты. Лиз выглядела спокойной и уверенной.
– Внимательно смотри на ветку и слушай мой голос… – медленно и с расстановкой заговорил я. – Следи, как она упруго качается на ветру… как солнечный свет проникает в каждую хвоинку… а молодые шишки крепнут, питаемые соками дерева… В этой зелёной хвое и побегах заключена многовековая сила леса… Представь, что вместе с запахом смолы хвоинки источают искрящийся, зелёный, напитанный солнечным теплом свет… Ветви клонятся к тебе всё ближе… Их свет окутывает тебя… и защищает… Твои веки тяжелеют и смыкаются… тяжелеют и смыкаются… – Лиз закрыла глаза, и вскоре её дыхание стало ровным, как во сне, а я продолжал: – Теперь ты под защитой дерева… Ты в полной безопасности… Тебе ничто не грозит, лес защитит тебя…
Первый этап был пройден, Лиз вошла в лёгкий транс.
– Теперь, представь, что ты идёшь по лесной тропинке. Она забирает вглубь чащи… Ты чувствуешь себя под защитой деревьев, они охраняют тебя… Ты ступаешь всё дальше и дальше и с каждым шагом всё глубже погружаешься в гипноз… Ты слышишь только мой голос, все посторонние мысли уходят из головы… Ты доверяешь мне и ответишь на любой мой вопрос… Тропинка петляет, и с каждым поворотом ты всё дальше уходишь в своё прошлое… Ты продолжаешь идти по лесу, деревья сгущаются… Постепенно почва становится всё мягче и разъезжается под ногами, следы на земле заполняются водой… Что ты чувствуешь?
– Мне жарко, – ответила Лиз. – Блузка липнет к телу, я выпила уже целую флягу воды.
Ответ Лиз показался мне неожиданным. Ей жарко? Интересно, где же она находится. Тем не менее, голос мой не дрогнул.
– Кто идёт с тобой рядом?
– Отец… – проронила она, – и другие проповедники.
Вот оно, мелькнуло у меня в голове, но опять же ни малейшей интонацией я не выдал поднимающееся во мне волнение.
– Сколько их? – спросил я следом.
– Четверо. И ещё двое – в военной форме, – с этими словами Лиз тронула себя за плечо, видимо, обозначая, что узнала их по погонам.
– А зачем военные? – ровным голосом поинтересовался я.
– Для нашей безопасности.
– Разве вам что-то грозит? – снова спросил я, но уже более осторожно.
– Нет, вернее, я не знаю… – ответила она, но черты её лица стали чуть жёстче.
Решаю пока обойти опасную тему. Теперь нужно действовать крайне предусмотрительно и взвешивать каждое слово.
– Куда вы идёте?
– Мы несём Слово Божье. Отец будет читать проповедь. Он хорошо говорит, и его всегда слушают, – медленно произнесла моя пациентка, продолжая размеренно дышать.
– Лиз, кому твой отец будет читать проповедь?
– Я… я не помню… – ответила она, хмуря лоб.
– Он идёт рядом с тобой и что-то говорит об этом, вслушайся в его слова, – сказал я, не переставая наблюдать за малейшим изменением выражения её лица или интонации.
– Да, слышу, – кивнула Лиз. – Он говорит, что миссия наставит безбожников и дикарей на путь истинный.
Занятно… Миссионеры значит… Куда же они ездили?
– Лиз, знаешь ли ты, где находишься? – спросил я.
– Н-нет… – замотала головой она.
– Посмотри кругом, какие деревья ты видишь?
– Я не знаю, как они называются.
– Не страшно, опиши мне их, – сказал я мягко.
– Они высокие и загораживают свет, – ответила Лиз, водя в воздухе руками, – и все оплетены какими-то ползучими растениями, будто кто-то размотал большой клубок грубых ниток.
Ползучие растения… Лианы? Так… интересно… Значит, речь вовсе не о североамериканских лесах… Но Родрики утверждали, что никогда не выезжали за пределы штатов… Любопытно… Что же это значит? Занятные выясняются вещи, но чтобы получить ответы на вопросы, нужно ещё большее погружение в транс. Всё идёт по задуманному. Решаю рискнуть.
– Лиз, ты продолжаешь ступать по тропинке. За следующим поворотом находятся твои самые потаённые воспоминания… Ты заходишь за поворот… Здесь почва становится всё мягче, обувь вязнет в грязи… ты перешагиваешь через лужи… пахнет приближающимся болотом… Идёшь дальше… К ногам подступает вода. Теперь тебе приходится быть осторожнее, но лес по-прежнему оберегает тебя… Ты перепрыгиваешь с кочки на кочку, внимательно смотря под ноги, чтобы не провалиться в болото… Что ты теперь чувствуешь?
– Безразличие… – вдруг произнёс кто-то, и я вздрогнул, уставившись на Лиз.
– Опустошенность, – опять донеслись из её гортани посторонние звуки – говорила не она.
На секунду я потерял дар речи. Этот голос… Кажется, я улавливал его во время приступов Лиз, но никогда не слышал так чётко.
– Опустошенность? – переспросил я, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно ровнее.
– А что ещё чувствовать человеку, который знает, что скоро умрёт… что он уже мёртв… – опять сказала не Лиз.
Я молчал, лихорадочно пытаясь понять, что происходит. На приступ это не походило, но я точно знал, что говорю с кем угодно, но только не с Лиз.
– Как твоё имя? – спросил я.
– Аламеда, – ответил голос.
– Аламеда?
Кто такая Аламеда? Лиз никогда не упоминала о ней… Неужели у моей пациентки какая-то скрытая диссоциация личности? Я судорожно подбирал подходящие диагнозы. Второе Я?
– Да, меня зовут Аламеда, – повторила та, что пряталась в обличии Лиз.
– Ты знакома с Лиз?
– Лиз… Да, я помню Лиз… – сказал мне чужой голос, но прозвучало это с жесточайшей ненавистью. – По её вине я умерла…
Я быстро соображал. Дальше идти было слишком опасно, нужно выводить Лиз из гипноза, связываться с её отцом и трясти из него правду. Чёрт бы его побрал!
Внезапно её тело вздрогнуло. Судорогой свело до того спокойное лицо. Грудь резко изогнулась дугой, как от толчка в спину. Моя пациентка вскрикнула, но я облегчённо выдохнул: это снова была Лиз.
– Лиз, слушай меня внимательно. Я доктор Ланнэ. Ты всё ещё под защитой леса, ты в полной безопасности. Сейчас я сосчитаю до пяти, и ты проснёшься.
– Я не Лиз, я не Лиз! – снова зашептал с остервенением чужой голос. – Будьте вы все прокляты!
Очередной толчок – и опять крик Лиз.
– Лиз, я доктор Ланнэ, ты в клинике «Голубой Лес», я сосчитаю до пяти, и ты проснёшься. Один, два, три, четыре, пять – проснуться.
Лиз распахнула веки. Её прекрасные глаза остановились на мне.
– Доктор Ланнэ… Что с вами? – проговорила она с тревогой всматриваясь в моё лицо.
Наверное, в эту минуту у меня был взгляд безумца. Во всяком случае, Лиз смотрела с большим беспокойством.
– Как всё прошло? – опять спросила она. – Я совсем ничего не помню.
– Х-хорошо, – сказал я, возвращая себе самообладание. – Как ты себя чувствуешь?
– Не знаю… немного странно, – еле шевеля губами, ответила она, и тут глаза её вдруг закатились, грудь снова вздрогнула, и у Лиз начался настоящий приступ, а я, проклиная себя на чём свет стоит, подхватил её скованное судорогой тело и помчался в клинику.
** гитарную композицию Мауро Джулиани можно послушать в приложении Дополнительные материалы
