Текст книги "Выкуси"

Автор книги: Кристофер Мур

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

«Тогда Полк-стрит».

А я такая: «Почему Полк?»

Он мне тут: «Потому что у меня нет другого плана, и нам нужно обратиться к волшебству».

А я тут: «Клево! Вжарим черной магии!»

Был соблазн станцевать попой мой танец тотального празднования черной магии, но я спохватилась, что это выдаст мой секрет.

Тащемта заваливаем мы в эту кофейню на Полк-стрит, а в ней полно хипья и хипстерья, парочек на свиданках, и пьянчуг трезвеющих, и кого не. И все поворачиваются и смотрят на нас. А меня колбасить начинает, птушто тут только я понимаю, что макияж не поправляла с тех пор, как лицо отклеила от стенки в берлоге нашей любви.

Поэтому я вся такая: «Томми, псссст, я похожа на труп людоеда на крэке?»

А он такой останавливается и смотрит на меня секунду, а потом типа: «Да не, не больше обычного».

А я такая: «У меня глаза енотовые?»

А он мне: «Ты как бы вывела свой стиль бракованного клоуна на новый уровень – теперь у тебя еще и кровь запекшаяся на губах. Славно выглядишь».

Хлад, хоть и остолоп из Индианы, но милым быть умеет. Я тут же поняла, что приняла верное решение – избрать его своим Темным Владыкой, хоть ему и всего девятнадцать, а не пятьсот.

И такая чувствую – надо в ответ ему что-то приятное сказать, поэтому такая: «А ты в этом прикиде не такой уж и жалкий». И тут понимаю: прозвучало не так приятно, как я хотела, поэтому типа сразу: «Мне тройной соевый латте с первой группой крови, пока мы волшебства ждем и чего не».

А Хлад мне такой: «Она здесь».

Верняк. Я такая: «Чёоо?»

Хлад тащемта отправил меня за кофе и сказал, что встретимся за столиком в глубине, поэтому я такая прихожу, а он там сидит с таким невъебенно жирным голубым дядькой – на нем лиловый шелковый колдунский халат с серебряными звездами и лунами, башка вся бритая, и на ней пентаграмма выколота, в точности такая же, что я Ронни маркером на голове рисовала. Верняк же ж! А перед ним на столике хрустальный шар на подставочке, которая из драконов сделана, и табличка: «МАДАМ НАТАША. ЯСНОВИДЕНИЕ $ 5.00. ВСЯ ВЫРУЧКА ИДЕТ НА ИССЛЕДОВАНИЯ СПИД».

Поэтому я такая подхожу, а Хлад весь типа: «Мадам Наташа, это мой клеврет Эбби Нормал».

Я тут сразу вся: «Enchante, – типа на чистейшем, блядь, французском. – Уматнейшая у вас подводка, мадам». А у него паучьи такие накладные ресницы и блестки в туши до самых ушей.

А Мадам Наташа мне типа: «Ой, приятно слышать, дитя. У тебя прикид тоже très chic. Только жакет носить нужно, такая малютка, как ты, замерзнет с таким туманом».

Тут я такая совсем было включаю антимамский базар «ты-мне-не-начальник», как вдруг соображаю – а мне-то как-то с этим ништяк. Ну типа я и с МамБотом бы поладила, будь она невъебенным голубым дядькой.

Я сажусь такая рядом с Мадам Наташей, птушто Хлад типа на стуле клиента сидит и весь такой: «Мадам Наташа предсказала мне судьбу, когда я только приехал в город, и сообщила, что я встречусь с девушкой, но там все время карта смерти выпадала, и вот этого она никак не могла вычислить». Потом такой поворачивается к Мадам и типа: «Но вы в самую тютельку попали. Я в итоге познакомился с мертвой девушкой».

А Мадам ему вся такая: «Ох батюшки», – и вытаскивает откуда-то из подбородков крохотный такой веер и давай им обмахиваться.

Тащемта я выуживаю из сумки пакет с кровью и чутка себе в кофе начисляю, а потом – Хладу, и он такой: «Эбби, убери это немедленно».

А я такая: «Пчу?»

А он на людей вокруг кивает, которые на нас тотально и не смотрят, только текстят как подорванные. И такой: «Они слетят с катушек».

А я такая: «Ох, сцуко, я тебя умоляю. Они видели мой глазной грим, видели, как я прикинута, видели мои таинственно окрашенные волосы – они подумают, что я намеренно их провоцирую на слет с катушек тем, что делаю вид, будто лью кровь в кофе. Поэтому теперь они все неистово не слетают с катушек, чтоб не доставить мне удовольствия, птушто иначе перестанут быть изощренными городскими вуаёрами. Не первый раз замертво, селянин».

«О, а она мне нравится, – Мадам такая выдает. – С огоньком девушка».

А Хлад типа: «Тада лана».

А я ему: «Если ты настаиваешь на этом своем „тада лана“, я буду вынуждена заменить себе Темного Владыку».

А Мадам вся такая: «Звучит и впрямь несколько от сохи, голубчик».

Тут Томми такой: «Да какая разница, как я говорю? Вы же помните, Мадам, правда? Вы меня помните же?»

А Мадам ему вся: «О да, да, теперь вспомнила. Это же вы побили олимпийский рекорд по мастурбации, нет?»

Томми ей такой: «Э-э, нет, в этой части мы меня с кем-то путаете, э…»

Тут, кароч, повелителю типа пора было протянуть руку помощи, если вы меня пмаете, поэтому я такая: «Ой не парься, это у тебя стресс, под напрягом все так делают. Я вот прямщаз под столом с клитором ебусь – только чтоб напряжение чутка прикрутить. Да. Даа. Да! О-зомби-есус, выеби-меня-симба-король-лев-акуна-матата! Да!» И тут же типа кончила с расколбасом, даже с сиденья чутка сползла для наглядности и засопела громко-громко. А потом одним глазом на Мадам косяка давлю такая: «Ну что, теперь они слетели?»

А она кагбэ кивнула мне так, а у самой глаза по восемь центов и что не. Ну и типа ура, неудобняк у моего Темного Владыки рассосан. Только один какой-то стремный насельник дня весь такой на меня пялится из-за своего «Уолл-Стрит Джорнэла», на морде отвращение, поэтому я ему такая: «Ррыык».

А Хлад на меня смотрит.

Поэтому я ему типа: «Заткнись, это по-нашему. Его ночью на улицу аще нельзя выпускать, он мою тьму без разрешения тратит». И опять Уолл-стрита этого обрычала, чтоб не подслушивал.

Кароч, мы типа кофе пьем, Мадам в свои карты смотрит, а потом типа так голову подняла и очень разочаровалась, что мы еще здесь, но Хлад все в свои руки взял.

Такой ей: «Женщина, о которой вы мне говорили, что я ее встречу, – я ее встретил. Мы вместе живем».

А Мадам такая руку подымает, что означает «заткнись нахуй» на языке гадалок судьбы. Смотрит себе в карты опять. А потом – на банку для чаевых.

Тут Хлад на меня глянул и тоже типа на ту же банку кивает. Я кароч вытаскиваю сотку из сумки и кидаю.

А Хлад такой: «Эбби!»

А я ему: «Аллё, женщина, которую ты любишь? Торговаться будешь?»

А он такой: «Лана».

Кароч, Мадам Наташа еще несколько карт своих откладывает и такая типа: «Рыжая».

Мы ей: «Ну».

Она такая нам: «Ранена, но не одна».

Мы типа: «Ага».

Она еще карт шесть отложила, а потом: «Не, не может этого быть».

А Хлад ей: «Если вам опять мертвое выпадает, это нормально, с этим мы уже разобрались».

Мадам такая ему: «Нет, не в этом дело». И карты тасует, но не четко, как крупье типа, а нежно так и на столе – по-всякому, словно реально пытается их с толку сбить.

Потом опять разложила. И пока выкладывала, глаза у нее все выше и выше на лоб лезут – что ни карта, то глаз круглей, пока свою последнюю в раскладе не выложила и вся такая: «Ой батюшки».

А мы оба такие: «Что? Что?»

А она нам: «Со мной такого ни разу не было за все тридцать лет, что я консультируюсь с картами».

А мы опять: «Что? Что?»

И тут она нам: «Смотрите», – такая.

А на столе четырнадцать карт. На них всякие картинки и цифры. И я уже типа такая ей: «Для тупых, пжалста», – но сама гляжу и вижу, отчего глаза круглые. Они все одной масти. Поэтому я такая: «Это все мечи».

А она: «Да. Я даже не знаю, как это истолковать».

А я у нее: «Что она ранена, не одна и все карты – мечи?»

Она такая: «Да, моя дорогая, я так и сказала, но не знаю, что это означает».

А я: «А я знаю. Еще разок можете?» И шлеп еще стоху ей в банку.

Она такая: «Хор».

И опять их выкладывает, только теперь мечей много, но есть и другие карты.

Я такая: «Ну?»

А она вся: «В этом раскладе мечи означают север, но еще и воздух, быть может – парусное судно. Никакого смысла».

А мы оба: «Что? Что?»

А она типа: «Утонувшее?»

Тут я такая: «Тотальный смысл».

А Хлад мне: «Правда?»

А я типа: «Никуда не уходите, Мадам. Возможно, мы еще вернемся».

Хлад такой типа: «Что? Что?»

А я ему типа: «Я забыла тебе рассказать про того человечка с мечом».

А он мне весь: «Ты реально быстро ко всему этому волшебству подстраиваешься, Эбби».

А я такая: «Хочешь сказать, что я бодрячок? Птушто я не он. Я неоднозначная».

А я она. Заткнитесь, я точняк она.

Вот он на меня так смотрит, будто нам уже пора. Хоть я и на уматнейшей скорости печатаю. Лана, харэ, чувак, ты чморишь глубину всей моей литературы. Иду уже. Вот зануда. Пора двигать. А то у нас темнота выдохнется. Покеда.

Старейшины

Македа надела очки и увидела, как осветились кирпичи на углу дома. Котов они отыщут по повадке, ибо даже коты-вампиры суть коты, они помечают территорию. Илия им рассказал, где все началось и куда, скорее всего, распространится. Особые очки в сочетании с вампирским зрением позволяли им видеть фосфор, извергаемый вместе с кошачьей мочой. Он светился. Они даже различали период полураспада – ну вроде. Иногда помеченное много дней назад светилось гораздо тусклее, нежели обоссанное всего несколькими часами ранее.

– Туда, – произнесла Македа.

Рольф наклонил голову и прислушался к студии на втором этаже. Окна ее были забиты фанерой.

– Это квартира, в которой Илия обратил первого кота, как он говорил. Там сейчас люди. Судя по звуку – двое.

– Там же его поджарили курткой, покрытой солнечными огоньками, – сказала Македа. – Я бы предложила сначала зачистить котов, они не такие коварные.

Рольф кивнул Македе, и та без лишних слов кинулась в глубь переулка. Они шли по следу – по отметкам там и тут, много кварталов, пока не вышли к Миссии, где следы начали расходиться лучами.

– Я не знаю, куда идти, – сказала Белла. – Надо выбрать точку с хорошим обзором.

Рольф огляделся и приметил самое высокое здание в округе.

– Вон то, к примеру? На которое будто робот-птеродактиль сел? – Он показывал на Федеральное здание из черного стекла.

– Это извращение, – высказалась Македа.

– Сказало извращение, – парировал Рольф. – Сам пойду. Придется по-плотскому идти, мне понадобятся очки. – Он стряхнул с себя пыльник и сверху сложил на него оружие.

– Если хватку разожмешь, мы уйдем в туман, – сказала Македа. – Очки я поймаю. Если ты с этого уродства свалишься во плоти, тебя в мешок придется соскребать, чтобы отнести на яхту.

Рольф осклабился, показав клыки, и непреклонно полез вверх по отвесному углу Федерального здания.

Белла вытащила из куртки пачку сигарет, одну вытрясла, закурила и пустила вслед Рольфу длинную струю дыма.

– А если Илия соврал насчет обращения других людей? Раньше он же врал.

Когда они в первый раз забирали из Города старого вампира, он притащил с собой блондинку, утверждая, что она – единственная вампирица. Она не пережила первого месяца в море. Таких вот и называют «немощнейшими сосудами».[11]11
  1-е Петра, 3:7. Говорится о женах.


[Закрыть]

– Он и про кота не признавался, пока мы не нашли новость в Интернете.

– Надо опять с ним поговорить, когда вернемся на борт, если останется время.

Рольф брякнулся на мостовую рядом с ними.

– Туда. Кварталов шесть. Оттуда следы расходятся звездой кварталов на десять во все стороны. А на крыше я разглядел около сотни котов.

– Так и пошли, – сказала Македа.

– Это еще не все, – продолжил Рольф. – На них там охотится группа людей. Восемь человек.

– Откуда ты знаешь, что они охотятся на котов?

– Потому что двое зажгли на себе куртки. Я бы ослеп без очков. На них эти солнечные куртки, о которых Илия предупреждал.

– Ну, блядь, – сказала Македа. – Еще восьмерых зачищать.

– Это как минимум, – сказал Рольф. – Сколько до рассвета?

– Два с половиной часа, – ответила Белла, глянув на часы. – А снайперской винтовки у нас на яхте нет?

– Где-то есть, – сказал Рольф.

– Они ж не смогут зажечь солнечную куртку, если до нас еще пятьсот ярдов, а они уже мертвые.

– Грязная работа, – промолвила Македа. – От пуль остаются тела.

– Да лучше избавиться от пары лишних трупов, чем поджариться солнечной курткой. – Теперь вела Белла. – Рольф, мы с тобой – на котов. Снимаем как можно больше. Македа, ты идешь за охотниками, держишь дистанцию, смотришь, куда они придут. Встретимся на борту. Сегодня коты. Завтра люди.

– Терпеть не могу кошек, – сказала Македа.

– Я знаю, – ответила Белла.

– И вот еще что, – произнес Рольф. – На крыше с котами было что-то еще. Побольше.

– В каком смысле – что-то? – спросила Македа.

– Не знаю, – ответил Рольф. – Но тепла оно не излучало. Значит, кто-то из наших.

20
Охотники

Томми и Эбби

Раньше почему-то казалось, что в интерпретации Эбби предсказание Мадам Наташи имеет смысл. А теперь, стоя на причале у огромной черной яхты, когда ночь была почти совсем на исходе, Томми как-то сомневался.

– Думаешь, она там?

– Может быть. В «Городском блоге» я видела, что судно пришло. Там была картинка, четко смотрелась, и… ой, я не знаю, я ж тут новенькая. Нельзя ожидать, что у меня все будет получаться. Сходи в туман, заберись на борт.

Раздались шлепки босых ног по тику, и вдруг из-за гладкого черного углеволокна кокпита выпрыгнула горгона светлых дредов.

– Благ-будь, братушка. Благ-будь, сестренка. Как оно ничо? – Молодой и очень загорелый человек, он излучал жар жизни, но в его ореоле было тонкое темное кольцо.

Эбби пихнула локтем Томми, и тот кивнул: вижу, мол.

– Что он сказал? – спросил он.

– Не знаю, – ответила Эбби. – Вроде по-австралийски. Если заведет про свое под-низом и не хочу ли я подудеть в его диджее-ду, я пну его по почкам моим «чаком» запретной любви.

– Тада лана, – сказал Томми.

Блондин извлек бинокль ночного видения, быстро в него глянул и вновь отложил.

– Етти-с-матей, так вы мертвячики! Люби вас Джа, мертвенькия мои!

Он перескочил фальшборт на палубу в восьми футах ниже, а оттуда – на причал. Очень подтянутый, очень мускулистый, и пахло от него рыбьей кровью и неморской травой.

– Пелекекона по прозванью Кэп Кона, пират рассольнай науки, лев Сиона и дредовейшия корешок мертвячкам первого ранга, поди не знаете.

Он протянул руку Томми, и тот ее пожал – с опаской.

– Томми Флад, – произнес он и добавил, ибо чувствовал, что и ему не хватает какого-то титула: – Писатель.

Затем раста-блондин сгреб в охапку Эбби, обнял ее и расцеловал в обе щеки. Руки его задержались у нее на спине и соскользнули пониже. Отпустил он ее, когда Эбби резко согнула одно колено, и он рухнул на настил пирса.

– Отвали, ебанатический пеньковый маппет! Я Графиня Абигайль фон Нормал, аварийно-резервная владычица тьмы Большого Района Залива.

– Графиня? – уточнил Томми уголком рта.

– А к тому ж стройная и аппетитько-печеняшная мертвячка, изячныя, что снежин'чка, ага, – сказал Кона. – Страху нет, мертвячики мои, у нас со мной вам шикарныя алоха, но на судно вам низзя. Этот «Ворон» уббёт вас намертво, и не пикнете. Но Вавилон мы и тут'чки воспеть могем, чувак. – Из одного кармана шортов он извлек трубку и зажигалку, из другого – стерильный ланцет, каким диабетики тычут себя в пальцы, чтобы взять кровь на анализ. – Ежли кто-нить из моих новых корешков-мертвячиков пожертвуйт чуваку на туманность. Каплюшку-другую.

Эбби посмотрела на Томми.

– Ренфилд, – сказала она, закатывая глаза.

Томми кивнул. Она говорила о Ренфилде – сбрендившем кровавом рабе Дракулы из классического романа Брэма Стокера. О первом «жукоеде».

– Не исключено, что в этом мы вам и поможем, – сказал Томми. А Эбби добавила:

– Ты не достоин нашей помощи, не достоин быть свободным, и мы оба точняк будем дебилы, если поможем тебе, вампирский дурак. – Она сделала книксен. – Бодлер, «Les Fleurs du Mal». Я, конечно, парафразирую.

– Мило, – сказал Томми. Романтическую поэзию она знала – не очень хорошо и не очень точно, но знала.

– Ах, чувачок, я такую пару-фраз в Мексике как-то пробывал. Лодка – она слишком быстро по тормозам, и этот братушка с неба как фигак одним камешком. Не-е, чувачок, Кона высоты не полюбляйт.

– Да это не парасейлинг, имбецил, а парафраза.

– А. Тада друг-дело.

– Казалось бы, – сказала Эбби.

А Томми произнес:

– Кона, я уступлю тебе каплю крови, но сначала подтверди: ты и впрямь говоришь, что это судно принадлежит вампирам?

– Ну, чувачок. Моим хозяйвам-мертвячкам. Стар-могучим.

– Они сейчас на борту?

– Не, чувачок. Они тута бедствие разрульвайт. Котов-вампиров старпер наоставлял.

– Только котов?

– Не, чувачок, они тута все почистят. Всех, кто их видел, кто про это знайт. Они уборку в доме делайт, братушка.

Эбби покачала головой, будто ей в уши затекла вода. Томми понимал, каково ей.

– Значит, старые вампирюги пригнали сюда мочить свидетелей и кого не, а тебя оставили тут за главного, так? Тебя одного?

– Щ-щёб, сестренка. Кона – итибан[12]12
  Первый (яп.).


[Закрыть] пирацкий кэп, перво-класс по рассольныя науке.

– Как же они так? Ты даже секретов хранить не пытаешься.

С Коны слегка соскользнула вся его добродушная бравада – плечи его обмякли, а когда он заговорил, пиздодуйский акцент солнечных островов куда-то девался:

– Ну а кто мне поверит-то?

– Верно заметил, – заметил Томми.

– А кроме того, вы же все равно про вампиров знали. Я проверил, тепло не излучаете.

– Еще раз верно заметил, – еще раз верно заметил Томми. – Так это те же самые, что изымали Илию?

Эбби рассказала Томми, что Император видел Илию и шлюху Синию – они уплывали с тремя вампирами на лодочке в туман с причалов Яхт-клуба имени Святого Франциска.

– Ну, чувачок. Тот старый кровосос ща внизу запертый отвисайт, все герметичненько. Братуха этот совсем психу дался, зубдаю.

Томми рассчитывал на какой-то озноб в себе, но тревоги отнюдь не ощутил. Вместо нее все его чувства и острота ума как-то подтянулись, заточились. Драпать он не хотел – только драться. Вот так новость.

Он деловито уточнил:

– Значит, Илия, шлюха и сколько остальных?

– Тока три, чувачок. Шлюхи не. Она вампушка второго поколения, чувачок. Такие долго не живут. Свернулсь клубочеком и намертво померла, поди знай.

Эбби подскочила к нему и постаралась схватить за горло, но рука у нее оказалась слишком мала, поэтому Кона под ее натиском просто рухнул на пирс.

– Что за хуйню, что за хуйню, что за хуйню, что за хуйню ты мелешь, Медуза?

– Ой, они думайт, Кона не сечет, но тока те вампы, кого Илия заделал, долго держацца. Как все ж насчет капли Сиона, братушка? – И он опять протянул ланцет Томми.

Но тот был ошарашен.

– Так, еще кое-что. Зачем им сюда приводить судно? Они же знали, что мы взорвали яхту Илии.

– Ну, чувачок, тока «Ворон» – она не такая. Она себя сама бережет. – Кона вытянул руку, и Томми впервые обратил внимание: на запястье у псевдо-расты было что-то вроде собачьего ошейника с вмонтированным шокером. – Ежли не буду его тута носить, «Ворон» Кону мертво-намертво приббёт. Она знайт. Она их троих знайт. А всяких прочих – отправляйт к Дэйви Джоунзу.

Томми взял у Коны ланцет, развернул и уколол себе палец.

– Не бывать такому. – Эбби перехватила его руку, когда он протянул ее Коне. – Грязный хиппи не тронет тебя нечистым ртом своим. Может, ты и мертвый, но от таких вот можно запросто словить мячиком какую-нибудь мерзостную заразу.

– Ты б нежней, печенька, у Коны тож чуйства имеются.

Эбби порылась в сумке и достала авторучку. Сняла с нее колпачок, выдавила в него кровь Томми и только тогда отдала Коне.

– Так-то лучше.

Растафара высосал колпачок с такой силой, что чуть не вдохнул его, потом сел на настил и сверкнул широченной и белейшей улыбой.

– Во-о, чувачок, судно к Сиону порулило.

У Эбби залился трелью телефон. Она глянула на экранчик, сказала:

– Фу, – и отвернулась поговорить.

Томми слышал в трубке голос Пса Фу – он умолял Эбби вернуться в студию прямо сейчас. Томми перевел все внимание на Кону.

– Как так? – спросил он.

– Дрить, братушка, чувачку ж полюбляйцца ганджа с кровью, а стал-быть прыгнуть с борта могуче трудняк бует, но когда я на «Ворон» вербовалсь, команда тут была двацть челов. Грят, парни эти ушли, но как тут с борта прыгнешь, када пять дней в море? Эта мертвушка Македа – печенька-африканочка вся такая, она моих товаров по плаванью и скушала, смилуйся Джа. Один Кона осталсь.

– Ты? Ты единственный экипаж на таком здоровом судне?

– Ну, чувачок. Эта «Ворон» – она сама везде плавайт.

Эбби обернулась.

– Надо идти.

– Что? – спросил Томми.

– Фу говорит, все крысы сдохли. До единой.

Томми не понял. Посмотрел на небо – оно уже светлело.

– Сейчас мы туда уже не успеем.

Эбби глянула на часы.

– Ебать мои носки! Восход через тридцать.

Ривера

Небо за Оклендскими холмами светлело, и розовый свет отражался от стеклянного фасада «Безопасного способа» в Марине так, что казалось – весь магазин объят пламенем. Животные стояли вокруг своих машин, отстегивали резервуары и складывали «Супер-Мочки» с чаем Бабушки Ли. Клинт держал гарпунное ружье Барри, как святые мощи.

– Нам кранты, – сказал Хлёст Джефферсон. – Что мы скажем маме Барри? У нас даже тела не осталось.

Ривера не знал, что ему ответить. Он вообще-то никогда не считал Животных людьми. Все пошло до того неправильно, что у него даже не было времени их толком сосчитать. Это ведь не только угроза для публики – он активно втягивал мирных граждан в тайную операцию, и они в ней гибли. Среди всего нереального, что случилось, потеря Барри в их рядах была слишком уж реальна. Слишком все неправильно.

– Простите, – сказал Ривера. – Я думал, мы к ним готовы. Они же просто кошки.

– Император вас предупреждал, что не просто, – сказал Джефф, здоровенный бывший мощный нападающий. Он чесал Марвина за ухом, и пес-труполов сидел и улыбался.

Ривера покачал головой. Все дело в Императоре. Он псих. Откуда Ривере было знать, что именно этот кусок его россказней – правда?

– А жена у него была? Подружка? – спросил он. – Мы б могли ей денег каких-то собрать.

– Не было у него никакой подружки, – ответил Трой Ли. – Он в могильную смену работал, как все мы. Утром укуривался, потом спал, пока на работу не пора, в одиннадцать. Ни одна девушка с таким режимом не уживется.

Остальные Животные закивали печально – и по Барри, и по самим себе.

– Сейчас нельзя бросать, – сказал Кавуто. – Вы даже не знаете, работают ваши брызгалки или нет. Вам разве не интересно? Отомстить не хочется?

– А что с хорошей стороны? – спросил Хлёст.

– Спасете Город.

Хлёст хлопнул дверцей.

– У нас два часа на всю ночную работу. Катились вы б лучше, ребята.

Ривера сказал:

– Тогда можно нам парочку этих пистолетов? И вы при себе все время держите. Мы знаем, что Чет постоянно обходит свою территорию. А его территорией теперь можете быть и вы.

Клинт залез в задний отсек своего «фольксвагена», вытащил «Супер-Мочку» и кинул Кавуто.

– Здорово, – сказал здоровяк-полицейский. – Мир спасать буду, млин, оранжевым водяным пистолетом.

– Ладно, Марвин, залазь в машину, – скомандовал Ривера. Он открыл заднюю дверцу их бурого «форда», и пес запрыгнул на сиденье. – Звоните, если понадобимся.

Полицейские отъехали. На крыше «Безопасного способа» вампирица Македа посмотрела на часы и сощурилась на восточный горизонт, грозивший рассветом.

Оката

Оката никогда не бывал в магазине «Ливайс» на Юнион-сквер, но именно его нарисовала на карте горелая девушка, поэтому туда он и отправился. Похоже, неплохое место для поиска джинсов. Оката вручил юной подавальщице список, который ему написала горелая девушка. Расплатился наличными и ушел через пятнадцать минут с парой черных джинсов, рубашкой из шамбре и черной джинсовой курткой. Следующим крестиком на карте был магазин «Найки», и оттуда он ушел с парой женских кроссовок и парой носков. Затем, пройдя с квартал к следующему пункту, Оката немного подумал, вернулся в «Найки» и купил пару кроссовок себе. Они были упруги и легки, и по пути к очередному крестику Оката даже начал подпрыгивать, но одернул себя и снова принялся отмечать шаги мечом в ножнах. На крохотного японца в оранжевых шляпе-пирожке и носках, да еще с мечом, могут и не обратить внимания на улице, но если при этом станешь проявлять необузданную радость – и не успеешь спеть первый куплет «Что за чудесный денек»,[13]13
  «Zip-a-Dee-Doo-Dah» (1946) – песенка композитора Элли Рубела и поэта Рея Гилберта из диснеевского фильма «Песнь Юга».


[Закрыть] как упакуют в смирительную рубашку.

Затем Оката очутился в мягчайшем атласном мире «Секрета Виктории». На носу был День святого Валентина, и весь бутик украсили розовым и красным. Везде стояли очень высокие манекены в очень маленьких тряпицах нательного белья. Пахло гарденией. Туда-сюда ходили молодые женщины, за ними шлейфами влеклись куски шелка. Между собой они почти не разговаривали – каждую завораживал собственный процесс украшения: в примерочную, из примерочной, опять к полкам, потрогать, пощупать, погладить кружево, атлас, чесаный хлопок, после чего перейти к следующему мягкому интерьеру. Окате помстилось, что таким может быть центр управления вагиной. Он художник, он никогда не бывал ни в каких центрах никакого управления ничем, а в вагине – почти сорок лет, однако вполне был уверен, что помнит сходные ощущения. А тут все было до неловкости публично, и он присел на круглый пуфик из красного бархата – скрыть внезапное воспоминание, взбухшее в брюках.

К нему подошла миниатюрная азиатка с именем на бирке. Оката ей дал список и сказал:

– Пожалуйста.

Весь его смутный отдельный мирок сотрясся, когда девушка ответила ему по-японски.

– Это вашей жене? – спросила она.

Оката не знал, как реагировать. Девушка с ним в одном помещении, молоденькая, в центре управления вагиной – с ним и его далекими эротическими воспоминаниями. Оката почувствовал, как у него загорается лицо.

– Для друга, – ответил он. – Она болеет и прислала меня.

Девушка улыбнулась:

– Похоже, она уверена, что ей нужно. И все размеры указала. Вы знаете, какой цвет ей больше нравится?

– Нет. Лучший, на твой вкус.

– Подождите, пожалуйста, здесь. Я принесу образцы, и вы сможете выбрать.

Оката хотел остановить ее – или выскочить за дверь, или заползти под подушечку на диванчике рядом и тем скрыть свое смятение, – но аромат гардении опием висел в воздухе, в ритме медленного секса играла музыка, а вокруг бесплотными призраками скользили женщины. К тому же новая обувь у него была очень, очень удобной, поэтому он просто наблюдал, как девушка выбирает трусики и лифчики – собирает их, словно лепестки роз, разбросанные по заснеженной тропе в небеса.

– Ей нравится основной черный? – спросила девушка, заметив черную джинсу, выглядывавшую из пакета «Ливайсов».

– Красный, – услышал Оката собственный голос. – Ей нравится красный, как лепестки роз.

– Я вам заверну, – сказала девушка. – Наличными или по карте?

– Наличными, пожалуйста. – Он протянул ей двести долларов.

Оката остался ждать на пуфике, стараясь отрешиться от всего этого места, от аромата и музыки, от бродящих женщин. Он думал об упражнениях по кэндо, о тренировках, о том, как он устал, прямо-таки весь вымотался. Когда девушка вернулась и сунула ему в руки розовый пакет и сдачу, он уже сумел встать без смущения. Оката поблагодарил девушку.

– Приходите еще, – ответила она.

Оката двинулся к выходу, а потом взглянул на карту горелой девушки и заметил картинки – свинья, корова, рыба. Он понял, до чего трудным испытанием будет объяснить мяснику, что ему нужно, а потому снова окликнул продавщицу:

– Прошу прощения. Ты не могла бы оказать мне услугу?

На чистом розовом листке с эмблемой бутика и серебряными сердечками она по-английски написала: «4 кварты говяжьей, свиной или рыбьей крови». Так гораздо легче будет общаться с новым мясником – просто отдать ему заказ. Оката еще раз поблагодарил девушку, поклонился и вышел из магазина.

Немалая же ирония заключалась в том, что когда Оката наконец отыскал мясника, готового продать ему кровь, тот оказался мексиканцем, и список из одной покупки пришлось переводить на испанский. Разумеется, у него есть кровь. Какой уважающий себя мексиканский мясник не держит кровь для испанской кровяной колбасы? Оката ничего из вышесказанного не понял. А понял одно: пройдя пешком пол-Города с джинсами, кроссовками и розовым пакетиком белья, он заполучил и галлон свежей крови для своей горелой гайдзинской подружки. Когда он вышел из лавки, мясник снял телефонную трубку и позвонил по номеру на карточке, которую ему оставил полицейский инспектор.

Оката решил нарушить свою обычную дисциплину и не пошел пешком, а сел в трамвай «Ф». В антикварном вагоне он проехал по всей Маркет-стрит, мимо Паромного вокзала и несколько кварталов вверх по Эмбаркадеро, а там слез и с минуту любовался на необычное черное судно, стоявшее у Пирса 9. После чего поволок галлон свиной крови домой.

Когда горелая девушка пришла в себя, он сидел у футона с широченной ухмылкой и чайной чашкой крови.

– Здрасте, – сказал он.

– Здрасте, – ответила горелая девушка и тоже улыбнулась. На свет явились клыки. Днем у нее волосы отросли еще и теперь спадали на грудь, но были по-прежнему сухи и ломки.

Оката подал ей чашку и поддержал руку, пока она пила кровь большими глотками. Потом дал ей бумажную салфетку и вновь наполнил чашку. Потом сел и стал пить чай из своей. Девушка прихлебывала кровь. Оката видел, как по ее коже ползет румянец – будто ее освещает розовый фонарик. Девушка начала как-то наполняться вся изнутри – на костях появлялась плоть, словно ее надували.

– Вы ели? – спросила она. И показала, будто палочками набирает рис, а потом ткнула в него. Нет, он не ел. Забыл.

– Нет, – ответил он. – Извините.

– Вам надо есть. Поешьте. – Она опять показала, и художник кивнул.

Пока она пила третью чашку крови, он вынул из маленького холодильника шарик риса и пожевал. Девушка улыбнулась ему и стукнулась своей чашкой крови о его чашку чая.

– Вот так-то лучше. Мазел тов!

– Мазел тов! – откликнулся Оката.

Они еще раз чокнулись, и он ел, а она пила, и он смотрел, как полнеет ее улыбка и яснеют глаза. Он показал ей, что нашел для нее в магазинах – в «Ливайсе», в «Найки», в «Секрете Виктории», – хотя при этом смотрел в сторону, чтоб не выдать мальчишеской ухмылки, когда вытаскивал из пакета красные атласные трусики и лифчик. Она похвалила его и приложила одежду к телу, а потом рассмеялась – все выглядело слишком велико. Сделала большой глоток крови, немного пролилось из уголка рта на кимоно.

А потом она заметила его новую обувь, показала и подмигнула.

– Сексуально, – сказала она.

Оката залился румянцем, затем тоже ухмыльнулся и изобразил танцевальное па – универсальный экстазный танец Снупи, просто показать, до чего удобно ему в новых кроссовках. Девушка рассмеялась и погладила их, закатив при этом глаза.

Когда он выпил целый чайник чаю, а девушка – почти весь галлон крови, она села на краю футона и забросила густую рыжую гриву за спину. Она больше не была обугленным скелетом, сгоревшим призраком, иссохшей мраморной каргой. Перед художником сидела роскошная молодая женщина, бледная как снег, холодная, как комната, но вся энергичная и живая, как любой человек, которого он видел в своей жизни.