Текст книги "Выкуси"

Автор книги: Кристофер Мур

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

18
Carpe noctem[8]8
  Лови ночь (лат.).


[Закрыть]

Марвин

Большой и рыжий пес-труполов Марвин свою работу сделал. Сел и гавкнул, что в переводе с собачьего значило: «Галету».

Девять охотников на вампиров приостановились и огляделись. Марвин сидел перед сараюшкой в переулке Винной страны, за одним особенно неприятным индийским рестораном.

– Галету! – гавкнул он опять. В карри он различал аромат смерти. Он порыл лапой мостовую.

– Что он делает? – спросил Хлёст Джефферсон. Он, Джефф и Трой Ли принесли с собой водяные пистолеты «Супер-Мочка», заряженные Средством от Котов-Вампиров Бабушки Ли, прочие Животные тащили на спинах садовые поливалки. Только Густаво считал, что ходить с садовой поливалкой – расовый стереотип, поэтому с собой у него был огнемет. Густаво не выдавал, где он его взял: «Вторая поправка, abrónes». (Парень, продавший Густаво зеленую карту, прилагал к ней две поправки из Билля о правах, и Густаво предпочел Вторую и Четвертую – право носить оружие и свободу от необоснованных обысков и описи имущества.[сестра его Эстрелла в детстве частенько описывала их имущество. No bueno.] Еще за пять долларов парень добавил и Третью поправку – Густаво купил ее, ибо в Ричмонде и без того жил в четырехкомнатном доме с девятнадцатью двоюродными сородичами, и у них просто не было места размещать на постой еще и солдат.)[9]9
  Третья поправка, часть Билля о правах, гласит: «Ни один солдат не должен в мирное время размещаться на постой в каком-либо доме без согласия его владельца; то же и в военное время, кроме как в порядке, оговариваемом законом». Ратифицирована 15 декабря 1791 г. и явилась реакцией американцев на ненавистный Закон о постое.


[Закрыть]

– Сигнал подает, – ответил Ривера. На нем была косуха с ультрафиолетовыми светодиодами, и он чувствовал себя в ней полным болваном. – Если он садится и делает вот так лапой, это значит, что он нашел труп.

– Или вампира, – добавил Кавуто.

– Галету, – гавкнул Марвин.

– Он вам мозги трахает, – сказал Трой Ли. – Тут ничего нет.

– Может, в сарае? – сказал Хлёст. – Тут не заперто.

– Ну кому придет в голову чего-нибудь не запирать в таком районе? – поинтересовался Джефф.

– Галету, пжалста, – гавкнул Марвин. У них был уговор: в вознаграждение за нахождение дохлятины поисковый пес-труполов, всю дорогу обозначаемый как «Марвин», получает 1 (прописью – одну) собачью галету. В договоре подразумевалась, вместе с тем, определенная гибкость формулировок, и Марвин понимал, что в данном случае ищут они не дохлых людей, а дохлых кошек; невзирая на внутренне присущую оным вкусность, Марвин обязался найденного не есть. – Галету, – перегавкнул он. Где же галета? Он уже не первый месяц приводит их к дохлятине. (Ну, ему так казалось; у Марвина со счетом времени все было не очень благополучно.)

– Открывайте, – сказал Трой Ли. – Я вас прикрою.

Ривера и Кавуто подступили к сараю – алюминиевому, с крышей, как у старомодного амбара. Животные рассредоточились полукругом и наставили на сарай оружие. (Бабушка Ли осталась дома смотреть борьбу по телевизору, когда осознала, что фейерверка не предвидится.)

– На счет три, – сказал Ривера.

– Погоди, – сказал Кавуто и повернулся к Густаво. – Никакого fuego. Comprendre? Не вздумай поджигать, блядь, этот свой огнемет.

– Si, – ответил Густаво. Огнемет они проверили на баскетбольной площадке в Чайнатауне. Разлет у него был довольно короткий, но широкий. Иными словами, в узком переулке Густаво изжарил бы их всех скопом.

Барри повернулся и брызнул на запальник огнемета средством от котов-вампиров. Контрольный огонек зашипел и погас.

– Ладно, поехали.

– Значит, на счет три, – снова сказал Ривера. Все пришли в боевую готовность.

– Раз. – Ривера кивнул Кавуто и схватился за выключатель солнечной косухи. – Два. – Трой Ли чуть присел и направил ствол «Супер-Мочки» в середину сарайной двери, готовый палить в любую сторону. Кавуто вытащил «орла пустыни», взвел курок и снял с предохранителя. – Три!

Полицейские распахнули дверь и зажгли на себе куртки. В проеме сгрудились Животные.

Из ящика, поставленного на штабель пятигаллонных ведер с моющим средством, на них смотрели шестеро удивленных котят и мама-кошка.

Охотники на вампиров озирались и ничего не говорили. Животные опустили оружие. Полицейские выключили куртки.

– М-да, неудобняк, – произнес Трой Ли.

– Галету, – гавкнул Марвин.

Все посмотрели на Марвина.

– Марвин, ты сосешь, – сказал Кавуто. – Это нормальные кошки.

Марвин не понял. Он честно прошел по следу, он подал сигнал, дойдя до конца этого следа. Где же его галета?

– Марвин – плохая собака, – сказал Хлёст.

На него Марвин зарычал, затем повернулся к Ривере и гавкнул:

– Галету.

Плохой собакой он не был. Он же не виноват, что никто не научил его показывать вверх. И не виноват, что вверх никто не смотрит – за крышу сарая, по стене, на верх четырехэтажного дома. Неужели не слышат?

– Галету, – гавкнул он.

Чет

Чет наблюдал, как внизу ходят охотники на вампиров. Он понимал, чем они заняты и насколько плохо это делают. Остальные коты отошли от края крыши – их утомляли вонь пламени, куртки с солнечным светом и собака. Некоторые пережили встречу с маленьким японским меченосцем, поэтому и азиаты вообще их по-прежнему несколько нервировали. Хотя ореолов жизни, как человеческие вампиры, видеть они не могли, все равно инстинкт хищников требовал выбирать себе в добычу лишь слабых и больных. Группа же внизу не казалась ни тем, ни другим.

Чет же, напротив, с каждой ночью был котом все меньше и меньше. Теперь он стал крупнее Марвина и утратил почти все свои кошачьи инстинкты. Чем бы он сейчас ни был, это что-то – не кот. Хотя по-прежнему хищник. Но слова вторгались в его рассудок, а звуки вызывали в уме картинки. Звуками и символами в его мозгу вихрились абстрактные понятия. Его котины мозги перекоммутировались человеческой ДНК, и в результате он стал не только альфа-хищником, но – тварью, способной мстить, миловать и быть сознательно жестокой.

Чет видел, как группа внизу вышла из переулка. Охотников вел Ривера, а в хвосте плелся Барри – лысый и тучный аквалангист. Котина часть Четова мозга рассматривала плешь на голове Барри как моток пряжи – тот дразнился, приглашая на себя напасть. Чету он был нужен до зарезу. Чет обратился в туман и сполз по стене. Ему вообще-то нравилось ползать головой вниз – особенно после того, как у него отросли большие пальцы на лапах, – но тут требовалась скрытность. Иначе не удастся отбить последнего – вся группа ринется в бой.

Рематериализовался он перед Барри на задних лапах. И не успел бессчастный ночной грузчик супермаркета даже крикнуть, Чет сунул всю свою лапу ему в рот и выпустил когти. Барри лишь глухо булькнул, и Клинт, христианский возрожденец, шедший впереди, оглянулся. Но переулок был безлюден.

А Чет уже сидел на стене в трех этажах у него над головой. В его когтистых лапах висел и подергивался Барри, а сам огромный бритый кот-вампир пил его жизнь до дна.

Томми

– Фу, – произнес Томми в самое ухо собеседника. – Я хочу, чтоб ты запомнил, прежде чем вообще пошевельнешься. Это я надел твою солнечную куртку, чтобы спасти Джоди от Илии. Поэтому если я замечу хоть краем глаза, что ты собираешься потрогать какой-нибудь выключатель, я оторву тебе эту руку, договорились?

– Я не хотел совать тебя в статую, – произнес Фу уже в третий раз.

– Я знаю, – сказал Томми. – Где Джоди?

– Пошла тебя искать.

Джеред начал было пятиться прочь от двери в кухоньку.

– Тебя тоже касается, Джеред. Если я хоть секунду не буду видеть твоих рук, я их тебе отсоединю, чтобы они тебя не смущали.

Джеред помахал перед собой обеими руками, словно сушил ногти.

– Ого, залупаемся? Это же я тебя впустил. Я просто за кровью для тебя пошел.

– Извини, у меня стресс. – Томми держал Фу за горло, но легонько.

– Дай ему тот пакет, который открыт, – сказал Фу.

– Тот, в котором наркотики? – уточнил Джеред.

Фу вздрогнул, рассчитывая услышать треск своей ломающейся шеи.

– Да, именно его, объебос.

– Пока не нужно, – сказал Томми. И Фу: – Джоди пошла меня искать – куда?

– Просто пошла. Как только ты вырвался из скорлупы. Забрала половину денег и почти всю кровь. Эбби говорила, что она была в «Фэрмонте», но Ривера и Кавуто ее там нашли. Мы не знаем, где она сейчас.

– А Эбби где?

– У мамы, – ответил Фу.

– Нет, она не там. – Томми несколько упрочил хватку. – Она тут. Я ее чую. – Он склонил голову набок. – А вот стука сердца не слышу. Умерла?

– Вроде того, – ответил Джеред. – Она – носсссс-ферату. Так она сама говорит. Мне завидно.

– Это я сделал?

– Нет, – ответил Фу. – Она сама. Ты совсем свихнулся и укусил ее, но Джоди тебя оттащила и выбросила в окно. Помнишь?

– Не очень. Наверное, с этим и тебе повезло.

– Она под матрасом, – сказал Джеред. – Меня Фу заставил ее туда спрятать.

– Я обращу ее обратно. Я же говорил, что могу, – вот и сделаю. Я уже готовлю ей сыворотку.

– А она когда в последний раз Джоди видела?

– Ее подруга Лили заметила, как Джоди выходит из «Фэрмонта» как-то ночью на днях. Эбби туда за ней ходила, но увидела только Риверу и Кавуто.

– Стало быть, мы не знаем точно, нашли они ее или нет?

– Не нашли. Во всяком случае – ничего не сказали, когда приходили сюда за своими куртками.

– За куртками? Солнечными? Ты им сделал солнечные куртки?

– Я обязан делать то, что им надо. Они меня хотели арестовать за половую связь с несовершеннолетней и соучастие в развращении малолетки.

– Правда? А с Эбби-то они знакомы?

– Ей, – произнес Фу с такой тоской в голосе, какую только может изобразить полупридушенный. – Томми, давай я и тебя обратно обращу? Ты же сам хотел. Я могу вас с Эбби вместе.

– Нет. И ее обращать ты тоже не станешь. Буди давай.

– Что? Зачем?

– Затем, что я иду искать Джоди и беру Эбби с собой. На вашу милость я ее тут не оставлю.

– Но почему? Она же моя подружка. Я не сделаю ей плохо.

– Она моя ПДГ, – сказал Джеред. – Это ему нельзя доверять.

– Я забираю ее с собой. Не хочу, чтобы мне спину некому было прикрыть. Вы что, ужастиков никогда не смотрели? Если разделяешься и куда-то идешь сам по себе, тут-то чудовище тебя и цапает.

– А мне казалось, что в этом кино чудовище – ты, – сказал Фу.

– Да, если не будешь меня слушаться. – Томми сам удивился, что это сказал. – Буди ее, Фу.

Джоди

Последнее, что она запомнила, сгорая, – оранжевые носки. И вот они опять перед ней – флуоресцентно-оранжевые, как безопасность на дороге, в основании крохотного, забрызганного кровью человека, который возится с чем-то у рабочего стола.

– А вы на вид аппетитный, – произнесла она и удивилась собственному голосу – сухому, слабому и древнему.

Человечек обернулся, вздрогнув от испуга, но быстро взял себя в руки, поклонился и сказал что-то по-японски. Затем:

– Извините, – уже по-английски.

– Ничего, – ответила Джоди. – Мне не впервой просыпаться дома у чужого мужчины и не помнить, как я туда попала. – Вместе с тем впервой ей было помнить, где на исходе ночи она горела. Когда еще все не зашло так далеко, девушки-сослуживицы на обеденном перерыве считали своим долгом рассказать ей, каждая искренне и обстоятельно, как те, кто ее любит, что она – пьяная шлюха, которая отбивает всех жарких парней в слава-богу-пятничном еженедельном обходе баров, и ей такую порочную практику необходимо прекратить. Она и прекратила.

И вот теперь, совсем как в те времена, она была полностью дезориентирована, однако – в отличие от тех времен – ей даже не приходило в голову бояться.

Маленький японец снова поклонился, потом взял со стола нож с прямоугольным лезвием и робко подступил к ней, опустив голову. Произносил он при этом нечто похожее на извинения. Джоди выставила руку отмахнуться от него, в духе: «Эй, осади лошадь, ковбой», – но увидела эту руку. Пепельно-белая иссохшая когтистая лапа. И слова застряли у нее в горле. Но человечек все равно остановился.

Ее руки? ноги? Джоди задрала кимоно – живот? груди? Вся она усохла, как мумия. Осмотр вымотал ее, и она бессильно рухнула на подушку.

Человечек дошаркал до нее и поднял руку. Большой палец был перевязан. Джоди смотрела, как он подносит к этой руке другую, снимает бинтик и целит острием в ранку, которая уже была на пальце. Она успела перехватить его руку с ножом и мягко, очень бережно отвела ее вниз.

– Нет. – Она покачала головой. – Не надо.

Трудно представить, на что похоже ее лицо. Кончики волос у нее – как ломкая рыжая солома. Так она выглядела, должно быть, до того, как он это сделал… делал это слишком уж часто, это очевидно.

– Нет.

Когда он подошел, она почуяла на нем кровь. Не человеческую. Свиную. Пахло свининой, хотя Джоди не понимала, откуда ей может это быть известно. В своей лучшей форме она ощущала аромат крови на прохожем на улице. Сейчас пропала не только вся ее сила, но и чувства притупились. Джоди почти ощущала себя человеком.

А маленький японец ждал. Он поклонился, но не встал с колен. Нет, он склонил голову, оголил шею. Хотел, чтобы она пила из него. Он знал, что она такое, и предлагал ей себя. Джоди провела ему по щеке тыльной стороной руки, и когда он взглянул на нее, опять покачала головой.

– Нет. Спасибо. Не надо.

Японец встал, посмотрел на нее, подождал еще. Она почуяла запах подсохшей крови у себя на руке, лизнула ее. Вкус знакомый. Что-то липкое в уголке рта – да, все та же свиная кровь. Джоди скрутило голодом, но она его придавила. Этот человек кормил ее собственной кровью, судя по всему, но и свиной – тоже. Сколько это длилось? И далеко ли он ее унес?

Джоди жестом попросила бумагу и чем писать. Японец принес блокнот для набросков и широкий плотницкий карандаш. Джоди нарисовала карту Юнион-сквер, примерную фигурку женщины и написала цифры, много цифр – свои размеры. А деньги? Ривера наверняка забрал все ее вещи из гостиничного номера, но большую часть денег она спрятала совсем в другом месте. По кирпичной кладке стен, оконным рамам и углу, под которым снаружи падал свет уличных фонарей, Джоди угадала: она – в полуподвальной квартире где-то рядом с тем местом, где она бежала по Джексон-стрит. Ни один район в Городе больше так не выглядел и не был таким старым. Джоди показала на себя и человечка, потом – на карту.

Японец взял у нее из рук листок и нарисовал «X», затем парой черт – силуэт пирамиды Трансамерика. Да. Они на Джексон-стрит. Джоди нарисовала «$» там, где она спрятала деньги, – но быстро зачеркнула. Деньги лежали в запирающемся трансформаторном ящике высоко на крыше – она-то взберется туда легко, хоть крыша эта в двух этажах над самой высокой пожарной лестницей. А вот хрупкий дедуля – вряд ли.

Старичок улыбнулся и кивнул, показав на знак доллара. Подошел к столу, открыл деревянную коробку и поднял горсть купюр.

– Да, – сказал он.

– Тогда ладно. Наверное, вы меня и нарядите.

– Да, – ответил он.

Джоди показала, как пьют, затем кивнула. Тот тоже кивнул и снова поднял нож.

– Нет, это вам не по карману. Животную. – Джоди хотела было похрюкать для наглядности, но вдруг он подумает что-нибудь не то. Поэтому она нарисовала человечка, перечеркнула его крест-накрест и изобразила первоклассных хрюшку, овечку и христову рыбку. Японец кивнул.

– Да, – снова сказал он.

– Если вы мне принесете весь христианский зверинец, я буду разочарована, мистер… э-э… – Н-да, неудобняк получается. – Ну, вы, конечно, не первый парень, у которого я просыпаюсь, а как зовут его – не помню. – Джоди умолкла и похлопала его по руке. – Я очень блядски говорю, я знаю, но если честно, я раньше просто боялась спать одна.

Она оглядела небольшую квартирку, аккуратно разложенные на рабочем столе инструменты, одну пару старых ботинок и белое шелковое кимоно, в которое он ее завернул.

– Спасибо, – сказала она.

– Спасибо, – ответил он.

– Меня зовут Джоди, – сказала она и показала на себя. Затем показала на него, не очень понимая, не грубо ли это выглядит для чужой культуры. Но он уже видел ее голой и обожженной, поэтому для формальностей, очевидно, поздновато. Его, впрочем, похоже, не покоробило.

– Оката, – сказал он.

– Оката, – повторила Джоди.

– Да, – сказал он.

Десны у него были какие-то впавшие, поэтому казалось, что зубы – прямо-таки лошадиные. Но проведя кончиком языка по собственным клыкам, которые, судя по всему, в ее новом иссохшем состоянии не желали прятаться, Джоди решила, что она не в положении судить.

– Идите, ладно? – Она показала на блокнот.

– Ладно, – повторил за ней он. Собрался, надел дурацкую шляпу и уже стоял на пороге, когда она его окликнула.

– Оката?

– Да.

Она жестом изобразила умывание и показала на него. Оката подошел к зеркальцу над раковиной, оглядел себя, всего в крови, и рассмеялся. Даже глаза у него сложились в морщинистые улыбки. Он посмотрел на нее через плечо, снова засмеялся и потер лицо тряпицей, пока не очистилось, а после этого направился к двери.

– Джоди, – сказал он и показал на лестницу снаружи. – Нет. Ладно?

– Ладно, – ответила она.

Когда он ушел, Джоди сползла с футона, доковыляла до его рабочего стола, а там отдохнула, прежде чем двинуться дальше. Рассмотрела работы Окаты. Ксилографии, некоторые – завершенные, на каких-то всего две-три краски, вероятно – пробные оттиски. Они выстраивались в серию, в череду черных обожженных чудовищ, похожих на скелеты, на желтом футоне. Постепенно скелет отращивал плоть. За ним ухаживали, его обернули в кимоно, его кормили кровью. Последняя ксилография была еще наброском. Вероятно, он как раз над ним работал, когда она проснулась. Рисунок на тонкой бумаге был приклеен к деревянному клише, и Оката срезал все, кроме самого контура – на других работах он был черным. Ксилографии были прекрасны, точны, просты – и очень грустны. Джоди почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы, и быстро отвернулась, чтобы не капнуть кровью на оттиск.

Вот как ему сообщить? Показать на первый набросок, где фигура походила на средневековую гравюру самой Смерти, а потом – на его чахлую грудь?

«Первое, что я у вас заметила, – ореол жизни вокруг вас, он был черен. Поэтому я и не позволила вам поить меня своей кровью, Оката. Вы умираете».

«Ладно, – ответил бы он. – Спасибо». Так и сказал бы с улыбкой. Которой научился совсем недавно.

19
Где представлены хроники Эбби Нормал: О как же приблизились предающие мя?[10]10
  Парафраз Матф. 26:46.


[Закрыть]

Сердце мое разодрано в куски, и предо мной реально откровенье: вдруг мой страстенно возлюбленный безумный ученый с офигительным причесоном вовсе даже черствый гондон, который измарал мне всю невинность и что не, после чего выбросил меня за ненадобностью? Кароч, это сосет.

Но в Библии тащемта грицца: «С великой силою – и великая ответственность». Сему я тотально научилась, когда слишком уж напрягла все свои вамповые способности и попыталась выпендриться перед Фу – нырнуть в наши забитые фанерой окна. Кароч, я только «тю» такая – и отключилась. В натуре отключка, будто меня травмой по голове отоварили, а не вурдалацкий отруб. Но в бессознательности моей Фу и Джеред дали мне крови, и я излечилась, а потому, когда проснулась в спальне, сразу выскочила в гостиную с когтями на изготовку, вознамерившись драть плоть и жопы.

И вся такая: «Ррыык!»

А предо мной кто б вы думали? Вурдалак Хлад, мой недавно сбежавший и окончательно сбрендивший повелитель, который никогда не видел на мне такого прикида. И тотально не знает, что я теперь вамп.

Поэтому я вся такая типа: «Ррыык!» – и надеюсь, что клыки видать.

А он мне: «Привет, Эбби».

А я вся такая: «Ррыык! Бойтесь меня!»

А он мне: «Это не по-нашему. Вампиры не говорят „ррыык“».

А я ему: «А вот по нему. Я тотально демонстрирую мою зверскую силу и ярость».

А он: «Нет, не демонстрируешь. Ты просто очень громко говоришь „ррыык“. А это не по-нашему».

«Ну могло же быть», – я такая в свое оправдание.

Тут Джеред такой: «По-моему тоже, это не по-вашему, Эбз».

А я ему: «Ну так, а как тогда насчет выпить тебя досуха? А когда станешь пылью – ссыпать в кошачий лоток? Это по-вурдалацки будет, Джеред?»

Тут он такой: «Хор. Извини. „Ррыык“ – тотально по-вашему».

Кароч, я такая на Хлада гляжу с жалостью, ибо унизила его на поле брани. Но человечности не скроешь в нежных чудищах, поэтому я такая: «Для некоторых из нас – это суть. Кароч, прикинь, я носсссс-ферату. Типа тебя, только, пмаешь, не такая УО в смысле моды. К вопросу о коей – чего это ты похож на витрину „Банановой республики“?» Птушто Хлад всегда же был типа про джинсы с фланелью, точно его засосало в какую-то гранджевую стиралку 90-х, а теперь весь такой типа лен, хлопок и дубленая кожа.

А Хлад мне такой: «Всего пару часов назад я бегал по улицам голый».

А я ему: «Хор. Мой косяк».

Поэтому он мне такой: «Эбби, нам нужно идти. Мне надо найти Джоди, мне потребуется твоя помощь».

И тут Фу, который свою науку в кухне лепил, такой подходит и типа: «Эбби, я могу тебя вернуть. Я вас обоих могу обратно переключить. Сыворотка Томми у меня еще с прошлого раза осталась».

А я ему такая: «Ты такой très симпотный, если тебе пригрозить». И прыг туда – и целую его реально проникновенно, так, что слышно – у него позвонки трещат. Только потом все равно его стукнуть хотела, чтоб не думал, будто распутная, но Томми мою руку перехватил.

И весь такой: «Эбби, с этим делом пора прекращать. Так ты его и убить можешь».

А я типа: «Да ну?»

А он весь такой кивает. И Фу одним ртом типа: «Спасибо», – ему, типа у меня нет и в помине вурдалацкого слуха, и я не знаю, что ведет он себя теперь, как полный сцуко. Поэтому я такая к Фу оборачиваюсь и вся ему: «Ррыык».

И плевать, что на это Томми скажет. А Фу весь задрожал от ужаса.

А Томми такой: «Пойдем, Эбби». Типа Фу ни слова не говорил.

Я тогда хватаю свою сумку с «Кроликом-Пиратом» и давай в нее лэптоп с зарядкой паковать, а Хлад мне такой: «Это здесь оставь».

А я ему: «Как же мне тогда выражать свой ангст, темные вдохновенья и что не?»

Тут Хлад мне: «Я думал, мы просто кровь кое-кому пустим».

Тогда я ему: «Хор, только лэптоп я все равно возьму. Мне блог вести надо. У меня подписчики». Это правда. Ну, подпис-чик.

А он такой: «Если нам придется обернуться туманом, ты его потеряешь».

А я такая: «Ты так не можешь».

А он мне: «Теперь могу».

А я ему: «Научи. Я ж не ходила в школу древнего старого вампирюги, как ты».

Тут он мне такой: «Мне девятнадцать лет, не забыла? Я в среднюю школу ходил. В Индиане».

А Фу такой: «Всего девятнадцать? Тебе даже бухать нельзя, что ли?»

А Джеред ему: «Заткнись. Он ее темный владыка. Наш темный владыка».

И Фу такой на это: «Отлично. Валите. Только осторожней. СМСку пришлете. А я тут пока буду мир спасать».

А Томми ему такой: «Я просто попробую спасти женщину, которую люблю, а она для меня – все равно что мир».

А я такая… ничего. Просто на Томми посмотрела. Но в тот момент я б его на постель, устланную обойными гвоздиками, тотально завалила.

Кароч, снаружи возле нашей любовной берлоги, которая, по технике гря, уже не моя и не Фу, раз законные владельцы уже не закованы в бронзу, я такая: «Ну и с чего начнем?»

А Хлад мне: «С того, что найдем безопасное место, где днем отсыпаться».

А я вся такая: «Так берлога ж любви. А Фу и Джеред будут нашими клевретами и чем не».

Тут он мне такой: «Последний раз, когда я туда заходил, проснулся я в статуе, а последний раз, когда там была ты, твой возлюбленный ниндзя удолбал тебя кровью с успокоительным».

А я вся: «Да ну?»

А он весь: «Ну да».

Тогда я такая: «Фу, стремнофуфельный же ботан! Можно я вернусь этому засранцу по сусалам надаю?»

А Хлад такой: «Он тебя обратно поменяет. Чтоб тебя спасти».

А я такая: «И даже не спросит? Это вряд ли, мой благородный вампический УО. Как только найдем Графиню, я вернусь. Будет много вопля».

А Хлад мне: «У тебя нет темы с конфронтацией случайно?»

Я ему такая: «Нет, я на сам деле оч не уверена в себе, но поняла, что если сумеешь развопиться как полоумная, волосы в огне, все пушки палят, то никто не заметит, что у тебя прыщик на лбу». Что есть тотальная правда.

«Тада лана, – грит Вурдалак Хлад. – Искать будем что-нибудь повыше или пониже. Пониже, вероятно, безопасней – кладовые ремонтников в тоннелях метро, такое вот, но тогда отпадает северный край Города, потому что метро там нет. Повыше место найти трудно, но у нас тогда больше выбор, да и не так очевидно, если нас ищут Ривера с Кавуто. На крышах полно сараев для инструментов и будок со счетчиками».

Поэтому я вся такая: «А спать мы будем вместе?»

Хлад мне: «Нет, мы просто будем мертвыми под одной крышей».

И я такая думаю себе: «Как романтично», – а вслух вся типа: «Давай же улетим повыше».

А Томми мне такой: «Мне кажется, это здравая мысль. Джоди жила на севере Города, я тоже. Разумно, если она туда и отправится. Надо залезть на верхние этажи какого-нибудь небоскреба и оттуда осмотреть другие крыши. Сарай там поискать или еще что. Карабкаться наверх – не проблема. Есть ли там люди – определяется по теплу. Ты ведь уже знаешь, что можешь тепло видеть, правда?»

А я такая: «А я-то прикидывала – в этом дело или просто каждая лампочка в небо протекает. Но все остальное ты откуда знаешь?»

А Томми мне такой: «Понятия не имею».

И я ему тогда: «Если найдем хижину на крыше с голубятней рядом, можно будет закусить, когда проснемся». Верняк, бодрячком прозвучало. С бодрячком в себе надо бороться. Бороться надо с бодрячком.

Кароч, типа где-то через час мы себе нашли миленькую могилку на крыше в финансовом районе и с Хладом идем такие по Пауэлл-стрит к Калифорнии и «Фэрмонту», где в последний раз видели Графиню. И от ночи оба такие тотально живые. В Городе птушто – типа два города. Я такого раньше не видела. Есть такой типа внутренний город, дневной, где люди в квартирах сидят, в ресторанах и конторах, и у них типа ни малейшего, блядь, о городе снаружи. А есть народ и наружного города – они все время на улицах, они все тайники и схроны знают, всякое дерево им знакомо, и где опасно, а где просто жутко. Наружные люди живут типа совсем на ином плане бытия, они типа внутренних людей аще даже не видят. Но если ты вурдалак, тебе оба эти города изнутри освещаются. Слышно, как люди у себя дома разговаривают, едят, смотрят телик, а людей на улице видно, и чувствуешь их – за мусорными баками, под лестницами. Их все эти ореолы выдают, иногда – и через стены даже. Они типа жизни, светятся. Некоторые – ярко-розовые, у Фу такой, у некоторых – буроватые какие-то или сероватые, типа как у ветерана-спидоносца, что попрошайничает на перекрестке Пауэлл и Пост. И я тотально теряю способность напускать на себя скуку, до того это все охуенно. Перед Хладом-то стараюсь не париться особо, но мне ж хочется знать.

Поэтому я такая: «А что это у них с розовым кольцом?»

А он мне: «Это их жизненная сила. По ней можно сказать, насколько они здоровы. Если умирают, это и по запаху чуешь, но сразу не определишь».

Верняк, фигассе. Поэтому я такая: «Фигассе».

А он такой: «Тебе все это недаром видно».

А я ему: «Для тупых, s'il vous plait».

А он мне: «Потому что полагается брать только больных, умирающих. Это у тебя в природе хищника заложено. Раньше я этого не знал – когда, ну… потерялся, а теперь вот знаю».

Верняк, фигассе. А поэтому ему такая: «Хор, а как ты становишься туманом?»

А он мне: «Это ментальное. Совершенно. Об этом нельзя думать, этим просто надо быть».

А я ему такая: «Ты мне мозг сношаешь, да?»

А он такой: «Нет, если думаешь, ничего не получается. Тут надо просто быть. Слова мешают. Мне кажется, поэтому у котов это выходит на инстинкте. Вот в чем ключ. Инстинкт. Я на инстинкте не очень могу. Я ж вербозный парень».

А я ему вся такая: «Я тож вербозный парень», – как типа тотальный дебилозавр. Верняк. Как это я, действующая Владычица Тьмы Большого Района Залива, могу опуститься до того, что изрыгаю диалог наномозглой королевы красоты, когда мне следует наслаждаться дурманящей властью моего вампового бессмертия? А просто – все потому, что я романтическая поблядушка и с этим ничего не могу поделать. Если парень делает или говорит что-то романтическое, я вся такая: «Ой, прошу, пэжэ, прощенья, сударь, дозвольте мне понизить коэффициент интеллекта на пару делений, и ох, если вы будете так добры, сударь, не могла бы я вам предложить сие влажное, однакож беспомощное полое место, которое, к тому ж, еще и, похоже, заблудилось». Явно же я родилась не в то время. Мне следовало жить во времена «Грозового перевала». Хотя будь я Кэти, я б выследила этого кента Хитклиффа и обработала его хлыстом для верховой езды, как какая-нибудь профура садо и мазо, у которой номер его «черной карты» записан. Но это я так.

Кароч, в «Фэрмонте» голяк. Поговорили с коридорным и мужиком за стойкой консьержа, который поговорил с мужиком за стойкой портье, который сказал, что он не может разглашать сведений об их постояльцах, и тут я такая сотенную бумажку выхватываю, и он сразу такой, мол, «рыжая» больше не появлялась после того дня, как легавые приходили про нее расспрашивать. Сказал, что легавые у нее из номера сумку-термос забрали.

И Томми такой: «Она просто исчезла».

А я ему вся: «А кофе не хочешь? У меня пакет крови есть и десять штукарей в сумке». Носферату могут тотально пить латте, если крови в него начислить и если только у них нет лактозной непереносимости.

Он тогда остановился и на меня смотрит. И такой: «Честно, десятка? Думаешь, хватит?»

А я ему такая: «Ну, тебе придется глотать дешевку, а мне вот нравится пить латте прямо из вены младенчика, но эти маленькие засранцы нынче недешевы».

Тут он мне такой: «Лана, вот тут меня от тебя реально жуть взяла».

Поэтому я ему вся: «Сосет у тебя восприимчивость. Пошли за кофе да повампирим по ходу, типа сутенеров поколотим, что не».

«А с каких пор колотить сутенеров – это по-вампирски?»

«А с тех, – говорю, – как Графиню искала, а они меня пытались вербовать, птушто я до офигения сексапильна, так что отчаявшиеся обсосы встанут в очередь тотально платить, чтоб только меня склеить, а это лестно и что не, но мне все равно кагбэ мнится, что мною злоупотребляют из-за моей юности и наивности».

«И ты поэтому хочешь их поколотить», – грит.

«Я хочу на них испытать такое кунг-фу, где типа у них вырываешь сердце и его им же показываешь, пока оно еще бьется. Très макаброво, поп? А кроме того, сдается мне, изумление у них на рожах будет того стоить. Ты так делал, когда вы с Четом ходили людей истреблять?»

«Я из того вообще ничего не помню. И не помню, чтоб кого-нибудь истреблял».

«Потому-то сутенеры меня и вербуют. Вы с Четом сожрали у них всех блядей».

«Ты говоришь так, будто это мерзко».

«Хор, а по-твоему выходит, жрать блядей – милое дело. Лучше поговори со мной про поэзию, пис-сатель».

Тут он весь такой сокрушенный стал и что не. И типа: «Меня Джоди так зовет».

А я ему такая: «Извини. Ты ее где теперь хочешь искать?»

«Не знаю, – говорит. – Сколько времени?»

Тут я на часы гляжу, которые мне Графиня задарила, и вся такая: «Начало второго», – а голос у меня ну чисто «я тотальная говняшка на палочке».