Текст книги "Вампиры. A Love Story"

Автор книги: Кристофер Мур

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

Четырнадцать
Талант – на службу добра

Император восседает на скамейке из черного мрамора у оперного театра. На душе у него кошки скребут. Мучает совесть.

Появляется рыжая красавица в джинсах. Ханыга заходится лаем. Император берет бостонского терьера за шкирку и прячет в необъятный карман пальто. Авось успокоится.

– Храбрая собачка, – бормочет августейшая особа.

– Мне бы твой задор. Тебе и страх нипочем. А у меня, случись что, коленки дрожат. Неважный из меня герой.

Император впал в тоску с тех пор, как повстречал Джоди у лавки подержанных вещей и та предупредила его насчет хозяина.

Конечно, красотка – нежить, кровопийца. Ну и пусть ее. При Императоре она и мухи не обидела, да и лично ему не сделала ничего плохого, только хорошее. А он выдал Томми Зверью. Ой; как стыдно. Перед всем городом совестно. Весь Сан-Франциско глядит сейчас на Императора с укоризной и заворачивается в туман, до того ему неловко. Что за мужик, если у него нет характера? Что о нем скажут друзья и враги?

Перед взором Императора всплывает некий дом и черноволосая женщина, на лице у нее такое же презрение. К счастью, воспоминание моментально улетучивается. Джоди-то уже совсем рядом, она наклоняется и гладит по голове невозмутимого Нищеброда. Ретривер, в отличие от своего пучеглазого собрата, и ухом не ведет. А Ханыга в кармане пальто все никак не может успокоиться.

– Как здоровье, ваше величество?

– Слаб и низок, – гудит Император.

Какая все-таки милая и славная девушка. А он перед ней – подлец и негодяй.

– Прискорбно. Вы хорошо поели? Вам не холодно?

– Я и моя свита только что одолели сэндвич с ветчиной размером с упитанного младенца, благодарю за участие.

– «Заведение Томми»? – улыбается Джоди.

– Оно самое. Недостоин, но пользуюсь.

– Перестаньте, Император. Вы достойнейший человек. Вы Уильяма случайно не встречали?

– Владельца огромного свежевыбритого кота?

– Да.

– Ну как же. Наши пути недавно пересеклись у винного магазина «Джири и Тейлор». На лице у него была радость – он покупал виски. Впервые за много лет видел его таким довольным.

– Давно? – Джоди перестает гладить собаку и выпрямляется.

– Чуть более часа тому назад.

– Благодарю, ваше величество. А вы случайно не знаете, куда он направил свои стопы?

– Надо полагать, в тихое местечко, дабы спокойно выпить свой ужин. Хоть я и не претендую на близкую с ним дружбу, мне представляется, он не преминет провести вечер в злачном квартале.

Джоди хлопает Императора по плечу, и он берет ее за руку.

– Прости меня, милая.

– Простить? За что?

– Я кое-что подметил, когда как-то вечером увидел тебя и Томаса вместе. Ведь это правда? Томас изменился.

– Как был балбесом, так и остался.

– Он ведь теперь такой, как ты?

– Да. – Джоди озирается.

– Мне было так одиноко.

Император прекрасно ее понимает.

– Я рассказал об этом одному типу из его ночной смены в универсаме. Прости меня, Джоди, я перетрусил.

– Вы все рассказали Зверью?

– Этому… возродившемуся к новой жизни.

– А он что?

– Душа Томаса – вот что было предметом его заботы.

– Да уж, Клинт есть Клинт. Не знаете, он прочему Зверью сообщил?

– Полагаю, сообщил.

– Ладно. Вы уж не расстраивайтесь так, ваше величество. Только не говорите больше никому. Мы с Томми уезжаем из города, как и обещали детективам из полиции. Закончим свои делишки – и уберемся.

– А как же третий – старый вампир?

– Он тоже улетучится.

И Джоди быстрым шагом удаляется в направлении квартала красных фонарей. Каблуки ее так и стучат по тротуару.

Император качает головой и почесывает Нищеброда за ухом.

– Надо было сказать ей насчет детективов, – сокрушается он.

Только не слишком ли много вышло бы постыдных признаний для одного раза?

Заночевать Император решает в холодном и сыром месте (вот хоть в парке у Морского музея) в наказание за проявленную слабость духа.

Конечно, куда уж ей вспомнить номер его нового мобильника.

К пяти часам утра Томми перетащил всю мебель, книги и шмотки. Теперь вид у новой мансарды почти такой же, как и у старой, только телефон не работает.

Томми сидит за стойкой бара в старой мансарде, смотрит на три бронзовые статуи и ждет звонка от Джоди.

Из их вещей только скульптуры и остались: Джоди, старый вампир и черепаха. Старикан прямо как настоящий. Само собой, когда делали отливки, вампир был без сознания, но тут уж скульпторы-байкеры с первого этажа постарались. У истукана даже одна нога приподнята, будто на прогулке. У Джоди рука на бедре, голова высоко задрана, словно девушка встряхивает волосами, на лице улыбка.

Томми склоняет голову набок, стараясь, как истинный ценитель, отыскать нужную точку обзора. Вид у Джоди совсем не распутный. Что это Эбби взбрело в голову? Сексуальный – это да, в таких-то джинсах и блузке. Да еще байкеры настояли, чтобы декольте сделать побольше. Ну перестарались, бывает. Чего еще ждать от жлобов, поставляющих потребителю садовых гномов в позах из Камасутры?

Ну хорошо, пусть вид распутный. И что в этом плохого? Томми пришел в телячий восторг, когда из ушей статуи повалил пар и Джоди материализовалась перед ним в чем мать родила – воплощение сексуальной фантазии, которую он лелеял долгие годы.

(Ребенком Томми смотрел по телевизору сериал про прекрасную джиннию, жившую в бутылке, – и уделил потом немало внимания сладкому образу. Из песни слова не выкинешь. Бутылка была отполирована до блеска.)

Статую Джоди оставим. А вот старый вампир – это совсем другой коленкор. В бронзовой скульптуре прячется исчадие зла, по странному стечению обстоятельств сыгравшее в их судьбе исключительную роль. Ведь Джоди и Томми стали вампирами не по своей воле. Жить только ночью, сами подумайте. Но Илия Бен Сапир не оставил им выбора, и настало время для иных решений, важных и страшных. Каково приходится мыслящему и чувствующему существу, заключенному в непроницаемую оболочку, пусть даже это существо – последняя сволочь из тьмы веков? А выпустить его нельзя – в порошок сотрет, на ленточки нарежет. Уничтожит на фиг, кроме шуток.

Внезапно Томми охватывает злость. Ведь у него было будущее. Он мог стать писателем, нобелевским лауреатом, искателем приключений, разведчиком. А теперь он всего лишь мертвяк, и всех амбиций у него – где бы найти следующую жертву Ладно, пусть не совсем так, но все равно – его опустили. Значит, так этому Илии и надо. Страшные решения, говорите? Самое время забацать что-нибудь страшное.

Томми забрасывает на плечо статую Джоди и, несмотря на всю свою вампирскую силу, пятится под ее тяжестью. Скульптура грохается на пол. Что ж, два байкера тащили ее сюда на тележке, благо направляющие на лестнице имеются. Надо все хорошенько просчитать и спланировать.

Оказалось, если закинуть изваяние на спину так, чтобы ноги статуи волочились по земле, то передвигаться можно. Лестница, тротуар, ступеньки, ведущие в новую квартиру. И вот бронзовая Джоди на новом месте. Оно ей явно по душе.

Вскоре компанию Джоди составляет черепаха. С ней дело пошло в два раза быстрее. Черепаха тоже довольна.

Остается разделаться с Илией. Если живешь в приморском городе, должен же быть хоть какой-то прок от воды. И вообще Илия явно обожает океан, он и в Сан-Франциско-то прибыл на яхте. Яхту, правда, Зверье распатронило капитально.

Бронзовый вампир еще тяжелее, чем статуя Джоди, но Томми вдохновляет мысль, что он избавится от кровопийцы раз и навсегда. Каких-то двенадцать кварталов до воды – и готово дело.

– Из моря явился, в море и сойди, – торжественно произносит Томми. Вроде цитата из Колриджа. Впрочем, может быть, из фильма про Годзиллу.

Волоча изваяние по Мишн-стрит, Томми размышляет о будущем. Чем заняться? Времени впереди вагон, его надо чем-то заполнить. Совместная физкультура с Джоди таит в себе еще массу нового, но не целыми же ночами ей предаваться. Деньги у них есть – вампир выделил Джоди немерено бабла, когда обратил, да и от продажи его коллекции еще кое-что осталось, – но когда-то ведь средства закончатся. На работу, что ли, устроиться? Или податься в борцы с преступностью?

Да, талант нельзя зарывать в землю. Талант – на службу добра.

Через несколько кварталов Томми замечает, что большой палец ноги Илии слишком уж интенсивно трется об асфальт. Еще дырка появится, пугается он. Байкеры его предупреждали, что бронзовая оболочка довольно-таки тонкая. А старикана только выпусти на свободу – уж он задаст тебе перца.

Томми прислоняет вампира к стене и роется в урне, пока не находит пластиковые стаканы. Составив их по несколько штук, он напяливает стаканы на ступни старого злодея.

– Ха! – вырывается у него.

– Меня на свинье не объедешь.

Мимо проходит парочка рэперов. Томми встречается с ними взглядом. Это ошибка. Рэперы моментально останавливаются.

– Спер в доме на Четвертой, – сообщает им Томми.

Парочка кивает, как бы желая сказать: «Да мы так, просто мимо проходили» – и идет своей дорогой.

«Они почувствовали мою необычайную силу и быстроту и не хотят со мной связываться», – гордится Томми. На самом деле рэперы приняли белого в привиденческой раскраске за психа. Да и на что им статуя в пару центнеров?

Поначалу Томми хотел дотащить бронзовую фигуру до Эмбаркадеро и скинуть в воду у паромного причала. Если там кто-нибудь торчит, статую можно опереть о поручни и прикинуться парочкой геев, а потом улучить момент и сбросить в море.

Какой я хитрый, радуется Томми. Кто бы мог подумать, что скобарь из Индианы догадается притвориться геем? Когда же такое бывало? Томми лично знал одного парня из средней школы, который отправился в Чикаго посмотреть мюзикл «Аренда», и только его и видели. Не иначе, тамошние гомосеки к рукам прибрали. Не благотворительность же его затянула.

На Эмбаркадеро Томми поборол искушение сбросить бронзу в воду прямо здесь и, как и было запланировано, дотащил-таки статую до конца Маркет-стрит, где в украшенном скульптурами парке у здания переправы на обозрение публики выставлены древние трамваи, вагончики фуникулера и маленькие паромы. Здесь, вдали от городского шума, ночь, казалось, вся раскрылась его обостренным вампирским чувствам, предстала в новом свете. Томми ставит статую у фонтана и осматривается. Вокруг никого. То, что надо.

И тут звонит будильник. Томми в ужасе смотрит на часы. Рассвет через десять минут. Ночь и не думала раскрываться перед ним, она уготовила ему ловушку. У него всего десять минут, а до мансарды – двенадцать кварталов.

Джоди быстро шагает по переулку, ведущему к их новой квартире. До восхода солнца еще двадцать минут, но небо уже светлеет. Времени очень мало. Томми наверняка уже волнуется. Надо было взять с собой мобильник и не оставлять балбеса наедине с новой услужающей.

Уильяма она в конце концов обнаружила – валялся у входа в какой-то дом в китайском квартале. Чет спал у него на груди. Если уж Уильям у них в качестве источника пропитания, не стоит давать ему денег. А то он будет таскаться за выпивкой по всему городу, и ищи его потом. Может, помыть его в душе на старой квартире? Все равно они с Томми туда уже не вернутся.

В окнах новой квартиры свет. Чудесно – значит, Томми дома. Ключ-то она забыла. Джоди уже выходит из-за деревьев на открытое пространство, как ветер доносит до нее запах сигар и мужские голоса.

Джоди осторожно выглядывает из-за угла.

Напротив входа в их старую квартиру припаркован коричневый «форд-седан». В машине двое мужчин средних лет. Это Кавуто и Ривера из отдела убийств, с которыми она заключила договор в ту ночь, когда яхта Илии пошла прахом. Вовремя же они переехали. Хотя, может, и нет. На новую квартиру-то ей никак не попасть. Полицейские совсем рядом, и улицу надо переходить. Да и все равно дверь на замке.

Когда звонит будильник, Джоди подпрыгивает на метр от земли.

Зверье слегка протрезвело только к концу своей второй ночной смены. Леш, обхватив голову руками, сидит на широченном заднем сиденье лимузина, составленного из «хаммеров», и пытается убедить себя, что это отчаяние и отвращение к самому себе породило похмелье, а не сама жизнь. Хор-р-рошая клизма получилась.

Надо же, просадили больше полумиллиона долларов на синюю шлюху. Астрономическое число так и вертится у Леша в голове, и никуда от него не деться. Леш искоса смотрит на прочее Зверье, расположившееся по периметру лимузина. Каждый старательно отводит глаза. Сегодня ночью они разгрузили почти две фуры – должок за время отсутствия, – товар так и летал. Рассвет уже близко – и из трезвых голов не выходит мысль, что они, пожалуй, попали по-крупному.

Леш незаметно посматривает на Синь. Та сидит между Барри и Троем Ли. Синь обитает теперь в квартире Леша в Нортпойнте, выселив хозяина на кушетку к Трою Ли. И к семи сотням китайцев во главе с бабушкой. Когда Леш пытается заснуть днем, бабушка принимается сновать по квартире и, проходя мимо кушетки, всякий раз спрашивает: «Ну че, черномазый?» – растопыривает пальцы и требует дать ей пятерку.

Леш попытался ей объяснить, что невежливо обзывать афро-американца черномазым (такое право есть только у другого афро-американца).

Тут появился Трой Ли и объяснил:

– Она говорит только по-кантонски.

– Ничего подобного. Она все время пристает ко мне со своим «Ну че, черномазый?».

– А как же. Ко мне она тоже пристает. Ты ей пятерку-то дал?

– Хрен ей собачий, а не пятерку. Она меня обзывает «черномазым».

– Она не отвяжется, пока не дашь ей денег. Она по жизни такая.

– Что за херня, Трой!

– Это ее кушетка. И Леш, которого все достало, дал-таки старой карге пятерку.

Старушенция сразу переключилась на Троя Ли:

– Ну че, черномазый?

И добилась своего. Внук тоже дал ей денег.

– Ты же не негр! – возмутился Леш.

– Ты спи. Вечером у нас большая разгрузка. Полмиллиона долларов плакали. В квартире хозяйничает чужой человек. Лимузин стоит штуку баксов в день.

Леш смотрит в заднее стекло на переплетенные тени, отбрасываемые фонарями, и решается заговорить с Синью.

– Слышь, Синь. Лимузин нам на фиг не нужен.

Все пялятся на нее. С момента окончания разгрузки с Синью никто не заговаривал. Зверье принесло ей кофе и сок, но никто не проронил ни словечка.

– Сделай, о чем я просила, – сухо произносит Синь.

В ее голосе ни злобы, ни просьбы. Мол, мне полагается, так будь любезен.

– Ладно, – соглашается Леш. И, повернувшись к шоферу:

– Полный вперед. К дому, где мы были вчера вечером.

Через окошко в перегородке Леш проскальзывает на сиденье рядом с водителем. Из салона с тонированными стеклами ни хрена не видно.

Не успевают они проехать и трех кварталов, как он замечает бегущего человека. Сломя голову мчится – как на пожар.

– Эй, давай-ка поближе. Водитель кивает.

– Мужики, а это не Флад?

– Он самый, – подтверждает лысый Барри.

Леш опускает стекло:

– Прокатишься с нами?

Томми на бегу согласно кивает, словно болванчик.

Барри открывает заднюю дверь, и машина даже не успевает остановиться, как Дрю и Хуставо подхватывают тело Томми.

– Мужики, как я рад, что вы проезжали мимо, – задыхается Томми.

– Через минуту я…

Из– за холмов показывается солнце. Томми застывает в руках у приятелей.

Пятнадцать
Грустные клоуны

Инспектор Альфонс Ривера смотрит на девчонку в декадентском клоунском наряде (чулки в черно-белую полоску, зеленые кроссовки), выходящую из квартиры Джоди Страуд. Девчонка делает несколько шагов по улице, потом поворачивается и решительно направляется к их коричневому неприметному седану.

– Засыпались, – ворчит Ник Кавуто, напарник Риверы, широкоплечий медведь, словно явившийся прямиком со страниц романов Дэшила Хэммета. Тогда, во времена сухого закона, речь у полицейских была грубая и отрывистая, а решающим аргументом в спорах выступал кулак или налитая свинцом дубинка.

– Ни хрена. Она просто осматривается. Стоит на улице машина, а в ней – два мужика. Необычно, блин.

Если Кавуто походит на медведя, то Ривера больше смахивает на ворона – тощий жгучий брюнет с резкими чертами лица и сединой на висках. С недавнего времени Ривера стал носить дорогие итальянские костюмы из шелка или льна. На напарнике стандартнейшие пиджак со штанами из «Товаров для мужчин», мятые-перемятые. Ривера часто задает себе вопрос, неужто Ник Кавуто и впрямь единственный голубой на свете, у которого напрочь отсутствует вкус и элементарное чувство стиля?

Тонконожка с подведенными, как у енота (или Зорро), глазами топает к ним через улицу.

– Подними стекло, – шипит Кавуто.

– Подними, блин, поганое стекло. Притворись, что ты ее не видишь.

– От кого мне хорониться? – недоумевает Ривера.

– От соплюхи?

– Так точно. Ее не стукнешь.

– Господи, Ник. Просто строит из себя девица, вот и все. Что с тобой?

Кавуто и вправду не по себе (впрочем, как и Ривере) с того самого момента, как они заступили на пост. Хрен по имени Клинт из универсама «Марина» оставил на автоответчике Риверы сообщение, что Джоди Страуд, рыжеволосая вампирша, и не подумала убраться из города, как обещала, и что ее приятель Томми Флад теперь тоже вампир. Такой поворот событий не очень-то устраивает обоих копов – в свое время каждый из них получил свою долю от продажи вампирской коллекции, за что упыри были отпущены с миром. Да у полицейских, собственно, и выбора-то не было. Идти докладывать, что серийный убийца, по которому они работали, оказался древним вампиром, а выследила его кодла раздолбаев из магазина, а не профессиональные детективы? К тому же Зверье разнесло яхту в щепки, вампиры стушевались, все отлично, дело можно закрывать. Сыщики уже собирались удалиться на раннюю пенсию и открыть магазин редких книг. Ривере еще хотелось научиться играть в гольф. Теперь же все мечты могли накрыться. Двадцать лет беспорочной службы в полиции (они даже бесплатным проездным никогда пользовались), а тут какая-то паршивая сотня тысяч за то, что отпустил вампира, и все псу под хвост. Ривера, католик по рождению, уже готов поверить в карму.

– Трогай. Трогай же, – негодует Кавуто.

– Сверни за угол. Уйдет – вернемся.

– Эй, там, – кричит юная клоунесса. – Вы копы?

Кавуто жмет кнопку на двери, только зажигание все равно выключено, и стекло не поднимается.

– Иди отсюда, детка. Что это ты не в школе? Хочешь, чтобы мы тебя забрали?

– Зимние каникулы, дубина, – извещает девчонка.

На Риверу нападает смех, и он невольно фыркает.

– Ступай себе, девочка. Смой дерьмо с мордочки. Над тобой маркировочные карандаши надругались во сне?

– Ага, – подтверждает размалеванная, рассматривая черный ноготь.

– Не жалко три центнера зеленого блевонтина за такой прикид? А прича сколько весит?

Ривера сползает по сиденью вниз и отворачивается к двери, не в силах смотреть на напарника. Сейчас у Кавуто пар из ушей пойдет.

– Будь ты парнем, – сохраняет самообладание Кавуто, – я бы на тебя уже браслеты надел.

– О Господи, – хрипит Ривера на последнем издыхании.

– Уж конечно. Только будь я парнем, я бы тебе не дала. Показать, где ларек для садомазохистов? Товар для педиков там всегда высший сорт.

– Девчонка нагибается пониже, смотрит Кавуто в глаза и подмигивает.

Не в силах больше сдерживаться, Ривера хихикает, словно первоклассница. Из глаз у него катятся слезы.

– Без тебя обойдусь, – невозмутимо отвечает Кавуто, поворачивает ключ зажигания и поднимает стекло.

Девчонка обходит машину и обращается к Ривере:

– Вы Флада не видели? Ко-о-о-и?

– Ты же вышла из его квартиры. – Риверу все еще разбирает смех. – Это ты мне скажи, где он?

– Там пусто. А он мне денег должен, – отвечает декадентка.

– За что?

– За работу.

– Поконкретнее, прелесть моя. Я – не то что мой напарник, угрожать не стану.

А что это, если не угроза? Ривере кажется, он напал на след, и неплохо бы поднажать.

Девчонка широко распахивает глаза.

– Я помогла ему и рыжей швабре грузить вещи в машину.

Ривера меряет ее взглядом. Да в ней и сорока кило не наберется.

– Он тебя нанял грузчиком?

– Я таскала всякую мелочевку. Лампы, шмотки. Они как бы торопились с погрузкой. Я мимо проходила, и он ко мне подъехал. Сказал, даст сотню баксов.

– И не дал?

– Только восемьдесят. Сказал, у него в кошельке больше нет. Типа утром отдаст остальное.

– А куда едут, они не сказали?

– Сказали только, что утром сваливают из города. Заплатят мне – и укатят.

– А ты ничего необычного в них не заметила? Во Фладе и этой рыжей?

– Ничего особенного. Дневнюки, типа вас. Серятина.

– Серятина?

– Толстопятые отстойные уебища.

– Ну да, – обалдело произносит Ривера.

Теперь очередь его партнеру хихикать.

– Так вы их не видели? – уточняет дитя-переросток.

– Они не придут.

– А вы откуда знаете?

– Да уж знаю. Опустили тебя на двадцать долларов. За урок недорого. Иди отсюда и не возвращайся. Позвони мне, если они тебе попадутся или свяжутся с тобой.

Ривера протягивает юной кикиморе визитку.

– Как тебя зовут?

– Сказать мою дневную невольничью кличку?

– Валяй.

– Эллисон. Эллисон Грин. Но на улице меня кличут Эбби-Натуралка.

– На улице?

– Не слышали о молодежной субкультуре, ко-о-оп?

– Проваливай, Эллисон. Вместе со своей субкультурой.

И Эбби удаляется, покачивая несуществующими бедрами.

– Думаешь, они уехали из города? – спрашивает Кавуто.

– Хочу, чтобы у меня был книжный магазин, Ник. Хочу торговать старыми книгами и научиться играть в гольф.

– Значит, не уехали?

– Рули в универсам. Переговорим-ка с возродившимся к новой жизни.

На Эмбаркадеро у здания паромной переправы обычно работают четыре робота и одна живая статуя. Не каждый день. Когда большого наплыва нет, роботов только двое. Ну а в дождь и вовсе никого – под струями воды золотая серебряная краска держится плохо. Обычно же роботов четверо и скульптура одна.

Моне – живая статуя. Единственная и неповторимая. Участок он застолбил года три назад, и если на горизонте появлялся еще какой-нибудь лицедей, между ними обязательно проходил поединок, кто дольше сохранит неподвижность. Побеждал всегда Моне. До сегодняшнего дня.

Ох уж этот новенький!

Когда Моне ближе к полудню появился на рабочем месте, Соискатель был уже здесь. И за два часа даже не дрогнул. Да и грим первоклассный, настоящая бронза. Только чего ради было натягивать на ноги пластиковые стаканы?

В руке Моне всегда держит портфель. В портфеле прорезь – в нее публика кидает деньги. Сегодня Моне специально встал так, чтобы новичок видел, как в прорезь летят пятерки, – мол, не запугаешь. Только за два часа салага набрал в свои стаканы в два раза больше. Значит, бояться-то Моне есть чего. Да тут еще нос чешется.

Чертов нос. А ведь бронзовый его выживет. Обычно Моне меняет положение примерно каждые полчаса, а потом сохраняет неподвижность, как бы ни старались его расшевелить туристы. Только новенький-то не двигается вообще.

Роботам– то что! Они стоят неподвижно, только пока им в стаканчик не бросили монетку, а потом исполняют свой танец машин. Тоже утомительно, но хоть время бежит незаметно. А вот Моне не позавидуешь.

Сумерки.

Задница горит огнем.

В ушах у Томми что-то хлопает. Бичуют его, что ли?

Женский голос не говорит, а гавкает:

– Скажешь! Скажешь! Скажешь!

Томми хочет пошевелиться – но не может двинуть ни рукой ни ногой. Перед глазами все плывет – волны тепла и света методично лупят по мозгам. Они исходят из красного шара (словно смотришь на солнце через фильтр), за которым вьется неясная тень. Щеки так и пылают.

– Ой, ой, ой! – стонет Томми.

– Да что же это такое, черт подери!

Напрячь мускулы. Слышно металлическое бренчание. Все тело затекло – и остается недвижимым.

Теплый красный свет куда-то отъезжает, и вместо него являются какие-то расплывчатые контуры. Женское лицо. Синее. Совсем рядом.

– Скажешь! – слышится опять.

– Чего сказать-то?

– Говори, вампир!

На обнаженный живот Томми опускается хлыст.

Томми всем телом пытается изогнуться. Опять металлический скрежет. Свет прожектора уже не слепит глаза, и Томми видит, что привязан к металлической раме от кровати, поставленной на попа. Толстые нейлоновые веревки плотно обхватывают конечности. Томми совершенно голый. Перед ним синяя женщина, на которой нет ничего, кроме черного винилового бюстье. Похоже, она охаживает его хлыстом уже давно. На животе и бедрах у него следы от ударов.

Задница просто пылает.

Синяя опять замахивается.

– Ой, ой, ой! – Томми старается не визжать. Оказывается, клыки у него удлинились и пробили губу.

Синяя опускает хлыст:

– Говори.

Томми старается излагать мысли спокойно:

– Как видно, ты меня давно окучиваешь. Только пробудился-то я всего минуту назад. Понятия не имею, что я должен тебе сказать. Сбавь обороты и повтори весь вопрос целиком.

– Говори заветное слово! – предлагает синяя.

– Это которое? – недоумевает Томми и впервые замечает, какие у синей огромные груди. Прямо вываливаются из бюстье. Таких гигантских синих грудей ему еще видеть не доводилось. Ну гипнотических размеров. Прямо глаз не оторвать. Все бы пялился, даже если бы не был привязан.

– Я тебе сказала, – хрипит грудастая и замахивается.

– Ты сказала мне заветное слово?

– Я тебе сказала, что это за слово.

– Так ты его сама знаешь?

– Конечно.

– Тогда зачем спрашивать?

– Чтобы ты на нем раскололся, – надувает губы женщина.

– Не будь козлом. Пытки – не моя специальность.

– Где я? – спрашивает Томми. – Ведь ты Лешева шлюха? Мы у Леша дома?

– Здесь я задаю вопросы.

Хлыст больно бьет Томми по ляжкам.

– Мать твою! Ну и упрямая же баба!

– Говори!

– Да что тебе сказать? Я же был в отключке и вообще ничего не слышал, дура тупая!

Удивительное дело. Синие груди отодвигаются на второй план. Где-то глубоко в глотке зарождается рык, и с ним рвется наружу нечто незнакомое, дикое, неуправляемое – вот вроде того чувства, которое Томми испытал, когда впервые занялся любовью с Джоди в качестве вампира. Только тут в основе лежит не любовь. Тут смерть.

– Скажи «чеддер».

– «Чеддер»? Это сыр, что ли?

Вот из– за чего, оказывается, вся заваруха!

– Да.

– Ну сказал. Дальше что?

– Я тебя сломала.

– Отлично.

Опутанный веревками Томми потягивается. Он разобрался в своих желаниях. Ему хочется убить ее. Он ее непременно умертвит, хоть еще не знает как. Это точно. Во рту – клыки, на животе – пуп, а эта тетка – труп.

– Давай, обращай меня, – говорит тетка.

– Обратить тебя? – Клыки у Томми прямо чешутся.

– Сделай меня такой, как ты.

– Оранжевой? Как сыр «чеддер»?

– Не оранжевой, придурок, а бессмертной вампиршей!

Удар хлыстом по груди.

Томми прокусывает себе губу. По подбородку у него течет кровь.

– И все пытки только ради этого? Подойди.

Она наклоняется, целует его и отшатывается.

Теперь кровь и у нее на губах.

– Надо начинать привыкать, – облизывает губы синяя.

– Ближе, – подзывает Томми.