Текст книги "Охотники за мифами"

Автор книги: Кристофер Голден

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 23 страниц)

– Довольно! Время уходит. Фрост, имя профессора Кёнига мне знакомо. Его теперешнее местонахождение мне неизвестно. Но мы – мазикины. Дайте нам время, и мы сможем найти того, кого вы ищете.

Он поклонился зимнему человеку, а затем, еще раз, – сразу всем собравшимся вокруг стола и направился к двум сородичам. Те по-прежнему вели свое странное безмолвное совещание в тени дальней стены. По обе стороны от них раскинулись цветники – богатейшие россыпи оттенков и ароматов. Оливер плохо разбирался в цветах, знал в основном розы да гвоздики, но у него появилось смутное убеждение, что здешние клумбы совершению необычны. Некоторые цветы не походили ни на какие из виденных им прежде.

Когда мазикин, являвшийся де-факто их гостеприимным хозяином, приблизился, двое других мазикинов пошевелились. Лица их все еще скрывали капюшоны, но они повернулись навстречу третьему. Когда же он присоединился к ним, они застыли уже втроем – тот, кто говорил с гостями, тоже впал в какой-то странный медитативный паралич.

Со вздохом облегчения и застенчивой улыбкой, обнажившей почти все ее ужасные зубы, Дженни уселась на стол и принялась болтать ногами, как маленькая девочка.

– Ну, и что теперь? Вы найдете то, что вам нужно, а потом – поминай как звали?

Лайлокен с отвращением выругался, что-то утробно пробормотал на языке, абсолютно незнакомом Оливеру, и зашагал прочь. Все провожали его взглядами. Он распахнул одну из французских дверей и скрылся в доме мазикинов, не позаботившись даже закрыть за собой створки.

– Тяжелый характер! Не правда ли? – спросил Голубая Сойка.

Кицунэ печально кивнула.

Голубая Сойка прищурился:

– Вы не ответили на вопрос Дженни.

Гонг-Гонг встряхнулся, чтобы подсушить свою эбонитовую кожу, и взлетел. Покружив над их головами, он прилепился к стене, где из каменной расщелины росли три ветки, похожие на деревья-бонсай на горном склоне. Когда он устроился там, волшебный солнечный свет, согревавший двор, вдруг потускнел, словно солнце скрылось за проплывающим облаком.

– Нам надо идти как можно скорее, – сказала Кицунэ, обращаясь одновременно к Голубой Сойке и к Дженни. – Нет времени, чтобы…

– Прежде всего мы должны сделать одну вещь, – прервал ее Фрост, посмотрев на окружающих с вызовом, словно предвидя возражения. – Семья Оливера до сих пор не знает, что с ним сталось. Я собираюсь провести его сквозь Завесу, чтобы он мог связаться с родными.

Кицунэ даже заморгала от удивления.

– Прямо сейчас?

– Сейчас? – эхом откликнулась Дженни.

Голубая Сойка провел пальцем по подбородку и внимательно посмотрел на Оливера. В его глазах не осталось озорства, один лишь холод.

– Да, сейчас, – произнес оборотень. – Другого шанса не будет. Конечно. Ты должен.

Оливеру впервые показалось, что в чертах Приграничного проступил облик птицы. Вплетенные в его волосы голубые перья плясали и раскачивались сами по себе.

– Да, – согласился Фрост. – Если мазикины позволят. А вы оставайтесь здесь и постарайтесь узнать о заговоре как можно больше.

– Как пожелаешь.

– Я буду очень благодарен. Мы постараемся скоро вернуться.

Голубая Сойка и Дженни Зеленые Зубы сидели рядышком на столе. «Интересно, – подумал Оливер, – использует ли здесь хоть кто-нибудь эти стулья из красного дерева?» Кицунэ посмотрела на него, нахмурившись.

– Будь осторожен, – сказала она. – Когда создали Завесу, твой мир навсегда покинуло много тайн. Но кое-что осталось. А бывают такие времена, когда даже самое малое волшебство может оказаться очень опасным.

В ее глазах, в лице было что-то такое, что ему захотелось остаться с ней. Остаться и никогда не разлучаться. Но с того самого момента, как Фрост упомянул, что намерен провести его обратно, чтобы он смог позвонить, Оливер думал о Джулианне и о Колетт. И желание услышать их голоса и смягчить их страхи пересилило.

– Я постараюсь.

Голубая Сойка улыбался, но Дженни была мрачна, словно ее переполняли дурные предчувствия.

– Иди же, если нужно. Но поторопись, слышишь? Здесь все происходит слишком быстро.

Зимний человек встал рядом с Оливером, окатив его волной пробирающего до костей холода, и кивнул:

– Пойдем.

Оливер последовал за ним к фонтану, расположенному на другой стороне двора – противоположной той, где совещались мазикины. Фрост протянул руку к воде, бившей из фонтана, и вода превратилась в снег. Оливера хлестали порывы ветра, а снег тем временем превратился в маленькую метель, затмившую даже здешнее искусственное солнце. И сквозь снежную пелену Оливер увидел проход.

– Иди, – сказал ему Фрост. – Я буду с тобой.

Оливер сделал шаг.

В Лондоне был полдень. По парку прогуливались матери с детишками в колясках. Оливер появился ниоткуда, вернулся, словно из небытия, в мир, где когда-то родился. Он узнал город сразу – по красным двухэтажным автобусам, крыши которых скользили поверх кустов за ажурной оградой парка. Порыв холодного воздуха был единственным признаком того, что Фрост остается с ним. Глянув под ноги, Оливер увидел, что трава на газоне покрылась инеем.

– Мам! – крикнула какая-то малышка. – Мамочка!

Оливер обернулся на крик. Симпатичная маленькая девчушка с бантиком, в плотно застегнутой курточке. Приближалось Рождество… правда, он не смог бы точно сказать, сколько дней до него осталось… Но снега в Лондоне не было. В британской столице он вообще выпадает редко. Девочка указывала на Оливера ручкой в большой не по размеру варежке.

– Мам! Этот дяденька…

Мать подозрительно воззрилась на Оливера, потом повернулась к дочери и еле слышно спросила:

– Что «этот дяденька», Элли?

– Он просто… появился! Его тут не было!

Стараясь унять сердцебиение, Оливер улыбнулся матери и дочке, тепло и снисходительно. Он надеялся, что в его улыбке читается: «Какая у вас славная малышка!» Мать улыбнулась в ответ, слегка закатила глаза, взяла дочь за ручку в варежке и повела прочь.

Оливер облегченно вздохнул и огляделся по сторонам, пытаясь сориентироваться. В свое время, учась в колледже, он провел в Лондоне целый семестр, и это был один из самых замечательных периодов его жизни. Он посещал занятия в студии классической драмы и в течение нескольких месяцев посмотрел больше спектаклей, чем за все предыдущие годы. Он довольно хорошо знал город, но этот парк с первого взгляда не опознал. Справа было озеро, а слева, немного поодаль, на пересечении парковых дорожек – эстрада. У одной из дорожек стоял знак со стрелками-указателями. Одна из них указывала на Детский зоопарк, другая – на Олений вольер. Еще одна – на Субтропический сад. Смутные воспоминания замелькали у Оливера в голове, и, сопоставив их, он вспомнил. Парк Баттерси. Он никогда не бывал здесь прежде, но много слышал о здешних развлечениях и аттракционах.

Общественная земля. Заповедная… Значит, некая часть мира за Завесой создана из отраженной версии парка Баттерси. У Приграничных был дар, несомненно.

Несколько секунд он просто вдыхал влажный, прохладный воздух Лондона. Здесь было не так холодно и пасмурно, как можно было бы ожидать от Великобритании в конце года. И, подставляя лицо лучам родного солнца, Оливер немедленно почувствовал, как ему повезло. Впрочем, он впервые за долгие дни оказался один и сразу ощутил свою беззащитность. Конечно, Фрост был где-то поблизости – может, катался верхом на ветрах, примчавшихся в Англию откуда-то из русских степей. И все же Оливер почувствовал себя уязвимым.

А часы между тем не стояли на месте. Он боялся за свою жизнь, но теперь его не меньше заботила и опасность, которой подвергались друзья. Несколько раз, пока происходило тихое совещание во дворе у мазикинов, он думал о том, чтобы освободить Фроста от его обязательства. Он был нужен другим Приграничным, и им надо было узнать, кто отдает приказы Охотникам. Но он действительно спас Фросту жизнь – и не один раз, а дважды. И единожды – жизнь Кицунэ. Но он вовсе не считал, что теперь они в долгу перед ним. Просто Оливер чувствовал: он сам перед ними в долгу, даже если они об этом не знают. Он знал, что, если ему удастся найти способ отвести от себя смертный приговор, он тоже не бросит своих друзей на произвол судьбы.

– Ну все, хватит! – прошептал он сам себе.

Мимо прошел худой, лысый человек с сигаретой в зубах. Он бросил на Оливера странный взгляд, но не остановился. Оливер снова осмотрел парк, больше не пытаясь определить свое местонахождение и не рассматривая людей, наслаждавшихся погожим не по сезону декабрьским днем. Его интересовала одна-единственная вещь. И, не обнаружив ее, он направился к ограде, чтобы выйти из парка на дорогу. Дорожка, свернув, привела его к воротам.

На тротуаре, прямо у входа в парк, стояла телефонная будка – характерная лондонская телефонная будка красного цвета. В старинном бушлате, подаренном Оливером Ларчем, было зябко и в то же время почему-то жарко. Сделав глубокий вдох, Оливер открыл дверь и вошел. И сразу же волна счастья залила его сердце. Опасность не исчезла, но он хотя бы мог позвонить. Услышать голоса любимых людей. Наверное, Джулианна в ярости, и ее нельзя винить в этом. Правда, даже теперь он не был уверен в том, что это плохо – то, что свадьба сорвалась. Но все эти соображения могут подождать. Как бы плохо она о нем ни думала и что бы ни сказала, он обязан сообщить ей, что с ним все в порядке.

Оливер снял трубку с рычага и, позвонив оператору, заказал международный звонок. Памятуя, что творится за Завесой, Оливер чуть не умер от нетерпения, пока оператор через три узла соединялся с Америкой и снимал деньги с его кредитки. В Лондоне было не больше часа пополудни, а значит, дома еще очень раннее утро – часов семь или что-то вроде этого. Но звонок, как и все остальное, не мог ждать.

Дома никто не отвечал.

Оператор любезно попытался помочь ему, набрав номер во второй раз. Но ответа не было. Молчал даже автоответчик.

Оливером овладело неприятное чувство. Он не имел представления о том, какой сегодня день, но в такой час дома обязательно кто-то должен быть. Оливер надеялся, что после его исчезновения Колетт осталась в Мэне, но не знал, сколько именно дней прошло. Может быть, ей уже пришлось вернуться в Нью-Йорк, на работу. Но даже если сестра уехала и отца почему-то нет дома, автоответчик обязательно должен быть включен. Или Фридл подойдет к телефону…

Предвкушение сменилось тревогой, и он дал оператору номер Джулианны, сам не зная, с чего начать разговор. Сначала в трубке с полминуты раздавались непонятные шумы, а потом он услышал гудки на том конце линии.

После третьего гудка она сняла трубку:

– Алло!

– Джулс?

Он услышал, как она ахнула и пробормотала: «О боже».

– Джулианна, я… Слушай, со мной все в порядке. Я даже не представляю себе, как ты, наверное, меня сейчас ненавидишь, и не могу пока вернуться домой, но хочу, чтобы ты знала. Если б у меня была хоть какая-то возможность… То есть я никогда не ушел бы, будь у меня выбор.

– Оливер, – сказала она, как будто только сейчас начинала верить, что это он.

– Да. Да, милая, это я.

Он услышал, что она плачет.

– Где ты, Оливер? Где, твою мать?! – Ругательство прозвучало почти как рычание.

– Я… Ну, в общем, сейчас я в Лондоне. Не могу пока ничего объяснить. Скоро я еще позвоню. Просто я хотел, чтобы ты знала, и отец с Колетт тоже, что я жив и здоров…

– Отец? Ты что, не знаешь про отца?..

В вопросе звучало такое резкое недоверие, что Оливера пронзил холод гораздо худший, чем от прикосновения зимнего человека.

– Что ты имеешь в виду?

– Он погиб, Оливер. Пока ты там прячешься, или шляешься, или занимаешься черт знает чем, пытаясь разобраться в своей жизни, кто-то убил твоего отца. Изуродовал! Будь ты проклят за то, что тебя тут не было! Хотя, если спросить полицию, они совсем не уверены в том, что тебя не было тут!

Оливер никогда еще не чувствовал себя таким онемевшим, оцепенелым, опустошенным. Он стал похож на шоколадного пасхального зайчика, пустого внутри и ломающегося при малейшем прикосновении.

– Он… О господи, нет! Что ты несешь!

Ее голос чуть смягчился, и за яростью послышалось беспокойство.

– Он умер, Оливер. Да, малыш. Мне очень жаль, но он умер… Мне было так страшно. Я думала, что тебя… Сначала я думала, что ты бросил меня, но потом, когда нашли твоего папу, я стала бояться, что ты тоже погиб. Но ты правда в порядке? Ты в Лондоне? Ты должен приехать домой, Оливер. Приезжай прямо сейчас.

Его затрясло так, что он не мог произнести ни слова, а когда все же сумел, то почти задохнулся.

– Я не могу, Джулс. Солнышко, прямо сейчас не могу. Но скоро вернусь, обещаю.

– Ты в опасности?

Оливер вздрогнул. Она почувствовала это, явно почувствовала. Или вычислила. Какие еще у него могут быть причины не приехать?

Он не ответил на ее вопрос.

– Ты сказала… что его изуродовали. Как… как именно… что с ним случилось?

Последовавшее молчание было слишком долгим. Оливер думал, что его стошнит от одной мысли об убийстве отца, представляя себе самое худшее.

– Глаза. Ему… вырвали глаза. – Джулианна с трудом выдавила это слово. – У полиции нет ничего, Оливер. Ни малейшей зацепки. Ни отпечатков пальцев, ни взлома. Никаких следов, кроме…

– Колетт, – выговорил Оливер. – Я пытался позвонить домой. Мне надо поговорить с ней, Джулс. У меня всего одна минута, мне надо позвонить ей сейчас же. Где она? Ты знаешь?

Она опять заплакала. Ему так захотелось оказаться там и вытереть ее слезы. Неважно, будут они когда-нибудь вместе или нет – сейчас он хотел быть рядом с нею.

– Разве она не с тобой? – недоверчиво спросила Джулианна, словно это был самый трудный вопрос, какой она когда-либо задавала. – Колетт тоже исчезла. Бесследно, как и ты. В ту самую ночь, когда убили твоего отца. И с тех пор никто не видел ее. Она просто… пропала.

Оливер открыл рот – и сразу же закрыл, не произнеся ни звука. Покачал головой, с такой силой сжимая трубку, что свело пальцы. Его сознание было не в состоянии переварить последнюю новость.

И тут из парка донеслись сдавленные крики.

Обернувшись, он увидел зимнего человека – во всей его красе, посреди улицы, в лондонском парке Баттерси. Фрост стучал пальцами по стеклу:

– Оливер, уходим. Немедленно!

Ярость, с которой Оливер отреагировал на это требование, ошеломила его самого. Его переполняло горе. Он был готов закричать, распахнуть дверь и наброситься на существо, втянувшее его в смертельный кошмар, утащившее из родного дома, где покинутого им отца убило какое-то чудовище, а сестра бесследно исчезла и, возможно, тоже погибла.

Но вдруг за спиной Фроста он увидел Кицунэ. Шатаясь, она выходила из ажурных ворот парка. Лицо ее было забрызгано кровью. Она поддерживала левую руку на весу, и на асфальт падали алые капли. А следом бежал Голубая Сойка, неся на руках неподвижное тело маленького черного дракона.

– Я люблю тебя, Джулианна, – прошептал он в трубку, вряд ли осознавая, что говорит. – И скоро вернусь домой. Обещаю.

Она стала что-то спрашивать, плакать…

Но он повесил трубку.

Глава 16

Колетт не хотела просыпаться. Даже подсознание наполнял ужас, с которым ей придется встретиться после пробуждения. Изнеможение пропитало ее до самых костей, но как бы она ни хотела вновь погрузиться в бесконечные, слепые часы в этом святилище сна, ей не удавалось отдохнуть. Даже во сне она умирала от голода. Даже во сне ее тело засыпал песок.

Но вот веки дрогнули, а брови сошлись в попытке хоть на несколько минут отсрочить пробуждение. В таком полудремотном состоянии она могла вообразить себя лежащей в собственной постели в отцовском доме, в том мире, который знала. Но повсюду был лишь песок. Тысячи песчинок кололи ее, проникая под мягкую фланель. Она была босиком и даже без трусиков – в одной пижаме. Песок был довольно теплым, но успел просочиться в каждую складку тела и невыносимо царапал кожу под пижамой.

Когда-то, давным-давно, этого хватило бы, чтобы свести ее с ума. Но теперь она лучше разбиралась в сумасшествии, чем раньше.

Она широко открыла глаза, не в состоянии больше отрицать реальность окружающего ее мира. Лицо исказила гримаса безнадежности, тело била дрожь. Заставляя себя встать, девушка глубоко, судорожно вдохнула, подавляя приступ отчаяния. Подняла правую руку, протерла глаза. Ей казалось, что она вот-вот заплачет, но слез не было. Зато был песок. Даже во рту. Маленькие песчинки, от которых невозможно избавиться. Обезвоженный организм не позволял набрать достаточно слюны, чтобы выплюнуть колючую пыль.

Обхватив себя за плечи, Колетт села на песке, зная, что кто-то ощупывал ее под пижамой, пока она спала. Но кто и зачем, она не в силах была себе представить. Да и стоит ли мучиться? Чтобы прибавилась еще одна загадка? Ведь на самом деле здесь не было ничего, кроме песка.

Она глубоко вздохнула и заставила себя оглядеться по сторонам. Круглое помещение, в котором она находилась – она никогда не думала о нем как о застенке, ибо здесь было слишком много воздуха, слишком просторно для темницы, – не имело дверей. Только десяток окон по периметру. Высокие арочные окна без стекол. Днем солнечный свет проникал в комнату и нагревал ее. Но убежать через окно было нельзя. Окна находились на высоте двадцати пяти футов от земли, а стены целиком и полностью состояли из гладкого, утрамбованного песка.

Все было из песка.

Пол – мягкий, подвижный, словно дюны или дикий пляж. И стены – твердые, как цемент. Но и то и другое было сделано из одного и того же материала, только в разных формах. Из песка. Это помещение являлось ее тюрьмой уже много дней, но сколько именно – она не смогла бы сказать. Время здесь текло мучительно медленно.

Когда светило солнце, ее тюрьма не только делалась ослепительно яркой, но и раскалялась. К полудню часто становилось так жарко, что песок обжигал обнаженную кожу, и приходилось прятаться в тень. Полдень превращался в пытку. Пока девушка спала, ей часто приносили еду и воду. Но даже если скудную пищу доставляло то дьявольское создание, что заточило ее сюда, она его больше не видела. Ни разу с той первой ночи.

С тех пор, как оно убило ее отца и вырвало ему глаза.

– Папочка, – прошептала Колетт.

Не вставая, она обняла руками колени и положила на них подбородок. Потом закрыла глаза и подставила лицо прохладному ночному ветерку. Ведь уже стемнело. Она не могла бы определить, как долго проспала, но наверняка несколько часов. Когда она заснула в прохладной тени после полудня, до ночи было далеко. А теперь наступил вечер. Позже, ночью, в ее песчаной темнице станет холодно, но сейчас только свежий ветер указывал на то, что температура воздуха падает. Песок еще хранил накопленное за день тепло.

Она пока еще могла разглядеть очертания окон. Луна и звезды превращали их в портреты ночного неба. Но в камере тьма была гуще. Интимнее. Колетт так долго томилась здесь в полном одиночестве, что эта интимность стала частью ее заключения. А ей очень хотелось с кем-нибудь поговорить. Хотелось на кого-нибудь накричать. Поплакать у кого-нибудь на плече. Ей нужен был кто-нибудь рядом. Товарищ, который разделил бы с ней ее несчастье.

Сухой смешок слетел с ее губ. «Товарищ по несчастью». Это выражение вдруг приобрело совершенно новый смысл. Ей суждено умереть. В этом Колетт была убеждена. После того как она стала свидетельницей изуверского убийства отца, она не могла сомневаться в этом. Но, будучи взрослой женщиной, все же сохраняла какую-то ничтожно слабую, непрактичную надежду маленькой девочки, и надежда эта основывалась как раз на уединенном характере ее заключения, похожего на особую разновидность ада.

Где она? Кто тот ужасный призрак, что принес ее сюда? Куда он делся и вернется ли? Такие вопросы занимали ее всякий раз, когда она отвлекалась от скорбных мыслей об отце и мучительных раздумий о собственной участи.

И что сталось с Оливером?

Этот вопрос возвращался к ней снова и снова, а с ним и смертельный ужас, и искорка тлеющей надежды. Более чем когда-либо она верила теперь, что Оливер исчез не по доброй воле. С ним что-то стряслось. Его похитили, увели, как-то вынудили уйти из дома накануне назначенной свадьбы с Джулианной. И Колетт понимала – не могла не понимать, – что это как-то связано с той тварью, с убийством отца и с ее собственным похищением. Но если существо убило Оливера, почему оно не оставило его труп?

С другой стороны, если он не погиб… Было невыносимо думать, что этот мир – именно тот, куда он попал.

Но в уме крутился еще один вопрос, которого она старалась избегать, как могла. И если ее сознание приближалось к нему, она старалась стряхнуть его и думать о чем-то другом. Вопрос был таким: «Почему я еще жива?» Дьявол – если это был дьявол – вырвал глаза у отца, убил его в его собственной спальне, но ей не причинил никакого вреда, кроме нескольких синяков и порезов, нанесенных в момент похищения.

А теперь он посадил ее в тюрьму. Кормит. Поддерживает в ней жизнь.

Если бы она подумала об этом дольше чем несколько секунд, вопрос просто свел бы ее с ума.

– Оливер, – прошептала Колетт и провела языком по сухим, потрескавшимся губам. Глядя в ночное небо, видневшееся в окне высоко над ее головой, она спрашивала себя, видит ли сейчас ее брат эти звезды. – Где ты, мой маленький братишка?

По комнате пролетел ветерок, и Колетт поежилась, но почувствовала себя лучше. Прохлада была приятной. Девушка вздохнула и, покопавшись у себя в сознании, как делала это во время каждого периода бодрствования, стала думать о фильмах. В ее памяти хранилась целая коллекция любимых фильмов, многие из которых она смотрела раз по десять или даже больше. Она знала их едва ли не назубок. Достаточно хорошо, чтобы теперь вспоминать. И сейчас они больше, чем когда-либо, помогали ей избегать неприятных мыслей. Сосредоточившись, она могла воспроизвести в памяти все ключевые сцены из этих фильмов. Колетт не вполне понимала, почему так происходит, однако теперь ей удавалось погружаться в миры, созданные этими фильмами. Но отнюдь не представляя себя героиней, а как сторонний наблюдатель. Словно вокруг нее разворачиваются события картины. «Филадельфийская история», «Октябрьское небо», «Поле мечты», «Касабланка», «Незабываемый роман», «Небеса подождут», «Скажи хоть что-нибудь»[53]53
  «Филадельфийская история» – комедия 1940 г. с К. Грантом, К. Хепберн и М. Стюартом; «Октябрьское небо» – драма 1999 г. с Дж. Гилленхаалом; «Поле мечты» – фэнтези-драма 1989 г. с К. Костнером; «Касабланка» (1942) – культовый фильм режиссера М. Куртица с Х. Богартом (Рик Блейн) и И. Бергман (Ильза Лунд); «Незабываемый роман» – мелодрама 1957 г. с К. Грантом и Д. Керр; «Небеса подождут» – комедия 1943 г.; «Скажи хоть что-нибудь» – фильм 1989 г. с Дж. Кьюсаком.


[Закрыть].

– У нас всегда будет Париж[54]54
  Здесь и далее – реминисценции из фильма «Касабланка».


[Закрыть], – прошептала она в темноте, чувствуя, как скрипит песок на зубах.

Она отчетливо видела себя в «Американском кафе» Рика. Ширмы, поникшие листья растений, лениво крутящиеся вентиляторы, красивые женщины и потрепанные мужчины. Все дышат воздухом, в котором словно растворена опасность. За роялем поет Дули Уилсон. Поет он не «As Time Goes By», а какую-то другую песню, которую Колетт не знает, она слишком молода. У стойки бара начинается стычка, глаза вспыхивают ненавистью, и тут входит Богарт, с серьезным, полным грусти взглядом, чтобы остановить драку.

Нет, не Богарт, а Рик Блейн. А за роялем не Дули Уилсон, а Сэм – оружие, которое Рик и Ильза используют друг против друга.

Музыка приятная. Вино сухое, как кость. Как песок. Стоя посреди кафе, Колетт слышит шепот, голос, похожий на шелест пергамента. Слова такие тихие, сдавленные, их еле можно разобрать.

«Глаза… Он хочет вырвать у тебя глаза… Может быть, не сегодня, не завтра, но ско-о-о-оро…»

С резким вздохом, похожим на всхлип, Колетт распахнула глаза, выводя себя из состояния транса, в которое погрузилась. Этот шепот не был частью сценария, который она нарисовала. Он шел извне.

Ей показалось, что в комнате стало светлее, хотя до рассвета оставалось еще немало часов. Возможно, глаза уже привыкли к ночи, и теперь свет луны и мерцание звезд глубже проникали в ее темницу.

Она коснулась стены рукой, и еще одна сцена из фильма вспыхнула на серебряном экране ее сознания. Как, находясь в стране Оз, Дороти стукнула каблуками рубиновых туфелек и произнесла нежным и таким растерянным голоском: «Нет лучше места, чем родной дом. Нет лучше места, чем родной дом»[55]55
  Речь идет о героине книги «Волшебник из страны Оз», девочке Дороти, более известной русскому читателю как Элли из «Волшебника Изумрудною города» А. Волкова.


[Закрыть].

Как хотела бы Колетт оказаться на месте Дороти! Стукнуть каблучками – и тут же очутиться дома.

И в тот самый миг, когда эта мысль посетила ее, она почувствовала, как песчаная стена рассыпается. Колетт пригляделась – и точно: стена уже не казалась такой прочной, как раньше. Теперь ее пальцы словно опускались в теплую реку, обволакивающую их своим течением. Глаза по-прежнему видели стену, но пальцы словно проникали в темноту, находившуюся за ней. Будто и сама она могла пройти сквозь эту стену.

А за стеной пахло чем-то совсем неожиданным, неуместным. Она не сразу узнала этот запах. Сосны. Смола да иголки.

Что за черт?..

Справа опять послышался тот же сдавленный шепот. Колетт замерла. Ее дыхание стало прерывистым, а сердце стучало, как гром, предвещающий летнюю грозу. Она убрала пальцы от стены, а когда поняла, что наделала, и коснулась стены снова, та опять оказалась прочной и неподдающейся. Еще секунду назад ей чудилось, что можно сбежать, но теперь она опять очутилась в ловушке. Кожу жгло, глаза лихорадочно бегали по песчаным холмам, долинам и уступам, которыми изобиловал пол комнаты. Шепот был реальным. Но слова? Наверное, это ее собственное воображение, воспоминание об убийстве отца, никак не выходящее из подсознания. Наверное, так и есть.

Но шепот раздался снова, на этот раз сверху, и она подняла голову. У самого потолка виднелась маленькая сфера мерцающего света. Шарик словно плясал в воздухе, то мягко скользя, то делая стремительные зигзаги – словно гипнотизировал ее.

– Колетт, – снова послышался шепот. – Проблемы двух маленьких людей не стоят горы бобов.

Шуршание скрипучего, как наждачная бумага, голоса доносилось сверху, словно из светящейся сферы, и после этих слов, обративших известный диалог из ее самого любимого фильма против нее, раздался сухой смех, в котором слышалась чуть ли не отеческая снисходительность.

Дрожа, Колетт во все глаза смотрела на шарик. Он пугал ее, и в то же время в нем мерцала тонкая красота, которую нельзя было не заметить. Чистота, задевавшая какие-то струны в ее душе.

И вдруг она услышала другой звук – уже за спиной. Шорох песка и мягкие шаги. Колетт до боли стиснула зубы и крепко закрыла глаза, не желая оборачиваться на этот звук. Она больше не хотела ничего видеть, не хотела знать, кто еще мог оказаться с ней в этой темнице без двери. До сих пор все ее невысказанные молитвы были об освобождении или хотя бы об избавлении от одиночества. Но теперь она все отдала бы за то, чтобы снова остаться одной.

– Его зовут Виттора, – раздался голос из-за спины.

Детский голос.

Стараясь успокоить дыхание, Колетт медленно повернулась и открыла глаза. Во мраке своей темницы она увидела маленького мальчика, на вид не старше девяти лет. Рубашка и штаны его казались совершенно бесцветными на фоне песка, освещенного лишь лунным светом. И все остальное – такое же блеклое и заурядное, за исключением одной ужасной детали.

У ребенка не было глаз.

А там, где на невыразительном лице мальчика должны были находиться глаза, виднелись только темные, пустые глазницы.

– Такими они останутся навсегда.

Мальчик шагнул ближе, и Колетт содрогнулась, отпрянув на полфута. Его губ коснулась улыбка, и он повернул лицо вверх, ловя свет от Виттора. И на свету стало видно, что в пустых глазницах текут, как в песочных часах, струйки песка.

В руках мальчик держал маленький серебряный поднос. А на нем была стеклянная бутылка с водой, яблоко, кусочек сыра и несколько тонких ломтиков хлеба.

Колетт не сразу осознала, что кричит. В ее теле напрягся каждый мускул, пальцы разрывали мягкий, податливый песок. Когда же она наконец услышала, как звучит ее собственный страх, и поняла, что этот крик несется из ее горла, то тут же замолчала и лишь смотрела, не в силах отвести взгляд.

Мальчик не делал больше попыток приблизиться к ней, а свет… Виттора… замер в воздухе над ее головой, дрожа точно так же, как и она, словно они были связаны.

– Виттора – твой проводник… Удача, сопровождающая тебя всю жизнь. Но он показывается только тогда, когда готовится уйти. Большинство людей никогда не видит его, но здесь… нет ничего невозможного.

Колетт не могла больше смотреть в его пустые глазницы. Вместо этого она подняла взгляд на дрожащий свет.

– Почему… он уходит? – сумела выговорить она.

– Виттора уходит, когда чувствует, что его хозяин скоро умрет.

Колетт показалось, будто внутри у нее что-то рухнуло, какой-то важнейший элемент ее существа, и она почувствовала полное изнеможение. Ей хотелось плакать, но обезвоженный организм не мог даже этого. Она облизала потрескавшиеся губы.

– Почему? – простонала она. – Зачем вы так поступаете со мной?

– Прошлое – это сон, от которого нам никогда не проснуться, – сказал он.

Она уже слышала эти слова раньше.

Мальчик подошел на два шага ближе. Колетт внутренне сжалась, но не отодвинулась. Она корчилась от страха и в то же время – от знания, что бежать некуда. Ей было по-прежнему невмоготу смотреть в эти дьявольские пустые глазницы.

– Надо больше кричать, – сказал мальчик.

Виттора вздохнул и что-то прошептал, но она уже не могла разобрать слова.

– Обязательно надо кричать. Тогда все кончится гораздо быстрее. Если будешь кричать как следует, твой брат, может быть, почувствует и придет. И тогда настанет конец.

– Мой…

Колетт похолодела, оцепенела. Повернулась к безглазому, бесцветному мальчику.

– Что ты знаешь о моем брате?

Мальчик произнес еле слышно, словно вздохнул:

– Ол-л-ливер.

Улыбнулся, тихо рассмеялся. Из пустых глазниц посыпался песок.

– Ты спрашивала, почему и зачем. Я скажу зачем. Они освободили Песочного человека, Колетт, разве ты не понимаешь? Убийство твоего отца было посланием, а ты – просто приманка, которая приведет Оливера сюда. Они учуяли что-то в нем – сразу, как только он прошел сквозь Завесу. И чуют то же в тебе. Я тоже это чувствую. Вас обоих необходимо устранить. Поэтому он придет сюда, за тобой, вместе со своими спутниками, и вы все будете уничтожены.

Она недоверчиво покачала головой, возмущаясь этими темными намерениями, планами, которые едва ли понимала. Но все же часть ее души ликовала: Оливер жив, как она и надеялась.

– Так что мы подождем его. А пока мы ждем, Песочный человек посещает ваш мир… играет.

С ухмылкой, продемонстрировавшей похожие на обломки бетона неровные зубы, и опять просыпая из пустых глазниц песок, мальчик вытащил из обоих карманов полные горсти влажных, блестящих, окровавленных глазных яблок. За каждым тянулся гладкий нерв.

Колетт не могла даже кричать. Она лишь отползла от него по песку и прислонилась спиной к стене. Песок посыпался сверху, попал за шиворот. Пол комнаты зашевелился, закачался, и со всех сторон из-под песка полезли дети – все такие же безглазые, как и первый.